Мелочь и Сатана

      Когда тебе 21 — это странно, ты как бы уже взрослый, но всё ещё не привык. Ты уже живёшь один, имеешь полное право покупать в магазинах алкоголь, курить на улице или на балконе, заниматься сексом и даже водить авто. Тебя уже не просят помолчать, когда говорят взрослые, и на день рождения дарят что-то посерьезнее Барби и машинок. У тебя даже возникает странное чувство гордости, когда ты видишь своё имя на счетах за услуги (которое, впрочем, тут же пропадает, стоит тебе опустить глаза на строчку с цифрами). И, что удивительно, ты уже имеешь всё это давно, то есть, не первый год, но все равно не можешь привыкнуть. Где-то внутри тебя всё ещё живет растерянный ребенок, которого вытолкнули за дверь и сказали: дальше сам; и он такой: а что, к обеду уже можно не возвращаться? Кто-то внутри тебя всё ещё смотрит на мир детскими глазами, реагирует на всё детскими обидами и вечно не хочет ничего решать. Не хочет платить по беззаботно набранным кредитам, экономить еду и работать по ночам, не хочет растить детей и отдавать им купленные шоколадки, не хочет выбирать между новой курткой и бензином на месяц, не хочет копить в себе проблемы и обиды, потому что он уже осознал, что в детском садике было круто, можно было поспать, например, и никто не требовал от тебя решать, скидываться тебе на домофон, или купить себе новые джинсы. И даже у таких, как я, у которых все теплые воспоминания о детстве смазаны холодными — о юности, всё равно сжимается что-то в груди, когда чья-то мама зовет с балкона кушать; такие, как я, всё равно скучают по «тому времени» и где-то внутри себя скулят, как собаки зимой, сжавшись клубком у запертых ворот, давным давно заметенных снегом.       Я припарковалась на стоянке у бара и уткнулась лбом в руль. Чёрт возьми, если этот мистер Пиздец-всему придет в мою смену снова, я просто умру прямо за барной стойкой. Заказать, что ли, заранее гроб?       На экране смартфона флегматично горели часы: 14:45. Пятнадцать минут до начала смены. Восемь часов до конца смены. Потому что сегодня ёбаная пятница и мы работаем на час дольше. Можно подумать, за этот час весь офисный планктон успеет оторваться за неделю ишачества. Сложно поверить.       Онемевшей рукой я пошарила в бардачке и выудила пачку сигарет. Ага. В третий раз в своей жизни начала курить через полгода после того, как бросила. Звучит довольно смешно, если вспомнить, что мне всего-то двадцать один, но я, впрочем, никогда и не чувствовала себя заядлым курильщиком, и в затяг-то научилась не сразу. Всегда брала самые слабые сигареты, самые тонкие, похожие на зубочистки, из которых и дыма выходило даже меньше, чем если пресловутую зубочистку поджечь. Но мне нравилось курить, даже если слегка кружилась голова и становилось тошно. Сигаретный дым всегда успокаивал меня, обволакивал меня объятиями, а когда этого хотелось — отделял от остального мира, но когда это нужно было — сближал меня с ним. Сигарета — твердо знала я, — именно сигарета лучше всего сближает тебя с коллегами, если они курят. В сигаретный перерыв вы перестаете быть коллегами, начальниками и подчиненными, а становитесь просто людьми, у которых есть что-то общее, пусть даже такая бредовая вещь, как палка с двумя концами, но вы смеетесь, улыбаетесь и шутите, жалуетесь друг другу на жизнь и утешаете друг друга словом. А возвращаясь в шумный рабочий мир уже относитесь друг к другу снисходительнее и дружелюбнее с каждым разом, — такова магическая сила курения, которая, как и любая магия, несет и огромный вред.       Но больше всего на свете я любила курить в одиночестве. Свернувшись калачом на полу в спальне, сидя на подоконнике или на балконе, или, как сейчас, в машине. Хотя я любила сигаретный дым, но пахнуть им мне претило, поэтому с собой я всегда таскала блок жевательной резинки, а в машине царствовали автоматические освежители, и многие удивлялись, узнавая, что я курю. Тому были веские основания, — когда-то, — впрочем, говорить о них я не любила.       Я лопнула ментоловую капсулу, щелкнула зажигалкой, затянулась и сползла пониже.       Этот неподражаемый Джойс... Что я о нем знала? Ой, да ни хрена я о нём не знала. Ни хренашеньки. Ни хренулечки. Даже имя мне его ничего не говорило: обычное и распространенное, согласно мнению гугла, и мой запрос не стоил мегабайтов. Если уж говорить начистоту, я вообще не понимала, почему после вчерашнего я вообще ещё не вылетела вон с горящей от пинка пятой точкой. Надо будет спросить у Эдгара, он работает здесь с основания, он-то должен знать характер Джойса и статус его отношений с Иоганном, — кстати, весьма занимательных. Надеюсь, он сможет мне объяснить, что, блять, вчера произошло, но лучше бы, конечно, он объяснил, что ещё произойти могло бы. Эдгар встретил меня чуть ли не объятиями, чем поверг меня в сильнейшее недоумение. — Ну ты даешь, Эв, я давно босса таким не видел! — Э-эм… — Он велел увеличить тебе зарплату и изменить твой график. Теперь ты работаешь каждый понедельник и пятницу, в остальные дни можешь выходить по желанию. — Не врубилась… Эдгар расхохотался: — Я первый раз, когда Джойсу нахамил, тоже думал, что меня уволят, а тот только поржал и сказал, что бесхребетным тут не место. — Ты ему тоже нахамил? — удивилась я. — Ну, по правде, это он мне нахамил. Есть у него странная привычка доводить барменов до белого каления. Именно барменов, к другому персоналу, официантам, уборщицам, он абсолютно индифферентен. — Наверное, в детстве его укусил бешеный бармен, — пробормотала я себе под нос, но Эд не расслышал. — Я продержался три вечера, на четвертый он задел меня за живое, и я не выдержал. Высказал ему всё, что о нём думаю, сложил фартук и мысленно уже отправился оббивать пороги других баров города. Я тогда ещё не знал, кто он. — А он кто? — осторожно спросила я. Эдгар уставился на меня так, будто у меня только что из головы вылезла новогодняя елка. — Ты чо, вообще не в курсе? — Эдик, — проникновенно прошептала я. — Я здесь работаю третий день, как ты думаешь, в курсе, блять, я или нет?! — Эв, а в городе ты столько же живёшь? Я почесала затылок: — Ну, что-то около... Всей жизни? Взгляд сменщика стал ещё более странным. — И телик ты не смотришь? — Нет его. — Газеты? — Я окна шваброй мою. — Интернет? — А! Как же я не догадалась! Он — новый персонаж Игры Престолов! — Бу на тебя, — разозлился Эдгар. — Вот не буду говорить. Так даже веселее будет. — Воу-воу. И Барашу ясно, что этот мистер Джойс — какой-то важный дружбан Иоганна. — Дружбан Иоганна?! — А что, нет? Эдгар стал похож на рыбу-шар, только надувались у него почему-то глазные яблоки. — Да это скорее уж Иоганн… Хотя нет, Иоганн и мечтать не стал бы так называться. Вспомнив лебезящий голосок, я вынуждена была согласиться. — Чёрт возьми, Эв, мистер Джойс — владелец «Крона»! — Ну и? — Что, "ну и"? — оторопел Эдгар. Я была готова взорваться: столько интриг, скандалов и расследований, мой несчастный мозг уже не выдерживал. — Ну и что в этом Хроне такого? Они первыми изобрели унитазы, или может, у них патент на мировое господство?! Эд, ты можешь изъясниться по-человечески? — Бедняжечка, — как-то тихо сказал Эдгар, и от его потерянного тона мне резко стало плохо. — Ты… — Мда, — только и сказала я. — Хрен с тобой. — Ну ты не переживай так, — непонятно сказал он. — Ты его развеселила. Давно ему, видимо, никто абсент с мартини не мешал! Ох, что ж мне делать с радостью, что прет от этого со всех щелей! — Я в общем-то случайно. — Э-э… Я почувствовала что-то неладное и уставилась на сменщика. Он фальшиво улыбнулся и отвел глаза: — Мы так иногда шутим над новенькими, но никто не думал, что тебе попадется Джойс, и что именно он закажет чертов яблочный мартини. — Ясно, — только и сказала я, раздумывая, заехать ли Эдгару в челюсть, или лучше в ножки поклониться. — В общем, не парься, — Эдгар похлопал меня по плечу, вручил мне полотенце и вышел из-за стойки. — Бронь на это место тебе теперь надолго обеспечена. — А если я его опять разозлю? — задала я резонный вопрос, оглядывая батарею невытертых стаканов и трёх потенциальных клиентов, направляющихся к барной стойке от входа: да кто, чёрт возьми, бухает среди бела дня?! — Его непросто разозлить, — покачал головой Эдгар, и без тени насмешки сказал: — Я никогда не видел его взбешенным, только разочарованным или уставшим. Он не любит, когда перед ним лебезят и любит, когда отвечают серьезно и правдиво. Любит задушевные разговоры и каверзные вопросы. Обожает встревать в перепалки, как будто ему на работе их не хватает, спорить, пари заключать. Странный он, в общем-то. Просто будь с ним… как бы это сказать… Как с давним знакомым. Он тонко чувствует ненависть, раздражение и пресмыкание. Ещё он иногда делает странные вещи… — тут мои брови подлетели ввысь, — И ещё нам всем в этом городе кажется, что у него есть какой-то секрет. — Секрет? — встрепенулась я. — Как трупы в подвале или страпон на вешалке, ты уточни?! Чего мне бояться?! — Я тебе ничего не говорил! — ответили мне уже от дверей и я осталась одна. Огляделась вокруг: почти все столики заняты, за барной стойкой — трое недоуменных клиентов, ищущих связь между «Эмпиром», страпонами и вешалками, ну, а на балконе курит, разглядывая меня, Тьерн, старший менеджер, и кажется, я начала входить во вкус этой работы.       То ли черти вняли моим молитвам, то ли господь моим проклятьям, то ли наоборот, но в тот вечер он так и не пришёл. И, закрывая бар, я чувствовала странное разочарование. Я даже была зла, потому что мне было интересно. Горели огненной вязью на стенах закрытых век слова Эдгара о секретах, роились и перемешивались, наползая друг на друга, безумные и бредовые идеи, непрестанно генерировались различные варианты реплик и подколок. Я ехала домой рывками, пугливо озираясь на перекрестках и воровато сбрасывая пепел в окно, руки постоянно тянулись к сигаретам. Хотелось нервно закурить и обмозговать одну мысль: кто бы он ни был, каким бы хамом ни оказался, пятиминутный разговор на повышенных тонах был мне приятен. Так же, как странное одобрение в глазах, вызывающее жар в теле. Так же, как… Нет, Эв. Не думай об этом. Назавтра он тоже не пришёл, и напослезавтра, и напослепослезавтра, хотя была пятница. Я с опаской дождалась понедельника, но и понедельник протопал мимо слоновьей поступью и даже не оглянулся. Разочарование, горькое разочарование, сьедало меня, и наконец, не без скрипа, сменилось привычным похуизмом.       Так что к следующей пятнице я уже расслабилась. Как выяснилось, зря.