«Грусть обняла меня нежно, и тоскою веет, как прежде. »
Об стёкла окон разбивались капли дождя, а листья слетали с деревьев из-за сильного порыва ветра, из-за чего произвольно морщился нос и по коже пробегались мурашки. От грома, слышного даже сквозь плотно закрытые окна, слегка передёргивало и хотелось сделать фильм погромче. Тёплый плед, в который был укутан парень, согревал его тело, но, увы, не душу. Осенняя депрессия уже зашла к нему в дом, вручив носовые платочки и плохое настроение. Он впал в меланхолию. Холодные руки не согревались даже с тёплым чаем, они по-прежнему пахли осенним дождём и свежестью ледяного ветра. Его трусило, жутко трусило. И он не знал, от чего больше: от того, что слишком замёрз, или от того, что его жизнь — пиздец. Это банальная история о неразделенной любви и душевных страданиях парня, который старается забыться. Пьёт, курит, трахает других девушек и, блядь, просто хочет стереть всё из памяти. Первые три — это то, что делает публичный Кашин, которого все привыкли видеть. Последнее — то, что знает тот, кого не существует. Никто не знает о том, как он страдает, как хочет забыть все эти мутки, как его всё заебало. Невъебенно-каменное лицо, которое никогда и ничего не выражало, сейчас готово расплакаться. Двадцатилетней парень, который ни разу не показывал настоящего себя, сейчас готов вскрыть себе вены. Даже таких стальных людей жизнь убивает. Она ломает ноги, заставляя стоять на коленях. Сгибает пополам и кидает в пропасть. Человек профессионально непригодный, серьезная техническая поломка. «— Ты падаешь. Летишь к каким-то хуям, стараясь ухватиться за что-то. Ты держишься за других людей, как за последнюю надежду.» — твердил себе Кашин, всматриваясь в черты лица главной героини. Клементина — девушка, которая стёрла память о своей любви. «— Почему мы не можем этого сделать? Стереть то, что считаешь ненужным. К примеру, людей, разбивших твоё сердце и растоптавших твою душу, предварительно наплевав в неё. Какого хера мы должны чувствовать это? Чувствовать, что твои внутреннее раны кровоточат, а всё разъедает, будто кислотой.» — по телу прошлось тепло от чая. Согревающее внутри то, что уже горит ясным пламенем. «— Мы захлёбываемся из-за собственных слёз. Мы плюёмся кровью из-за колких, будто копье, слов. Мы горим из-за полыхающей ненависти. Мы разлагаемся из-за чувств.» — мысли в голове, как огонь в аду для мучеников, такие же ненавистные и убивающие каждый день по нескольку раз. «— Мы убитые уже тогда, когда первый раз задумались о чём-то глобальном. Внутри постоянно что-то погибает, если умрёт всё — умрёшь и ты сам.» — Никчемность, — изрёк Кашин, закрывая лицо руками. Ему хотелось просто закричать. Закричать так, чтобы сорвать голос. — Пиздец — состояние души, — его прервал звонок и чья-то тарабань в дверь. — Кому, блять, не спиться? — вставая со стула, парень, проклиная этого человека, быстрым шагом пошёл в коридор. Дверь, которую ему казалось, что сейчас выбьют, была открыта, и в квартиру ввалилась промокшая Лера, которая что-то непонятно бубнила себе под нос. Она была пьяная, жутко пьяная. На лице потёкшая тушь, глаза красные, а губы дрожат. Он никогда ранее не видел, чтобы Мидлер пребывала в таком состоянии. Да, конечно, она выпивала, но, чтобы так? Нет, никогда раньше.«Сильнейшая боль — это когда никто не нуждается в тебе.»
— Дань, — дрожащим голосом сказала она, бросаясь в объятья парня. — Я… я, — слёзы текли по щекам, а парень прижимал её к себе всё сильней, стараясь всеми силами показать, что он рядом. — Почему всё так хуёво? — всхлип. Как же ему трудно слышать, когда она плачет. Он не выносил этого, он не хотел, чтобы девушка, которую он любит, ревела. Это, блять, подобно какой-то каторге, отчего он сам сходил с ума. Кашину было не лучше, когда Мидлер страдала. Он будто чувствовал всё то, что чувствовала она. Он считал её своей родственной душой, но почему-то она всегда видела в нём друга, а он любит. До потери пульса, сука, любит. Эта маленькая, будто Дюймовочка, девчонка, которая крепко засела в его сердце, была для него всем. Он иногда мог выкинуть её из головы, но с сердце — ни разу. Она поселилась там, а он просто принимал её такой, какой она есть. Считает её идеальной. Любит её пепельные волосы, которые пахли клубникой. Любит её маленькие холодные ручки, которые дружески его обнимали. Любит её серые глаза, которые смотрят на него с заботой. Да, блять, любит абсолютно всё, отчего ненавидит Мидлер.Она — ебанная зависимость, не излечимая ничем и никем.
— Успокойся, — проводя рукой по её волосам, тихо шепчет парень. — Я рядом, — он чувствует, как намокает его одежда. — Я люблю тебя, — слова, которые были колки для них обоих. От них становилось невыносимей, ведь оба знали, что они не взаимны. Лера сходила с ума от того, что не может дать ему то, что он хочет, а Даня от того, что портит дружбу. Он ненавидит себя за то, что любит её. — Пожалуйста, не надо, Дань, — Лера смотрела ему прям в глаза, стараясь понять, почему её сердце не выбрало его. Он был удивительным для неё. Невероятный друг, в котором она всегда находила поддержку. Он был её защитником, был её лучиком света в жизни, но она никогда не могла любить его так, как любят парней. И это убивало её. — Просто налей мне виски и давай выпьем. В кухню заходит Мидлер, переодетая в его свитер. Она пьяной походкой подходит к столу, усаживаясь напротив Кашина. Взгляд был будто непрерывным, Даня не хотел отводить своих глаз от её, а Лера просто не понимала, что делала. Уже будучи пьяной, блондинка выпивает залпом виски, слегка морщась от присутствия алкоголя во рту. Ей хотелось взять и расшибиться в лепешку, поэтому она просто пила и пила, отрываясь только на то, чтобы вытереть подступающие к глазам слёзы и сдержать подступающий к горлу ком крика. Данил смотрел на всё и поражался тому, как всё по-уебски выглядит. Они оба пьяные, оба сходящие с ума от ебанной любви, оба хотят сдохнуть. Это явно было не нормально для него: сидеть и просто напиваться до ебучки, смотря на человека, собственно, из-за которого и напиваешься. Виски делает своё и через час они оба убитые к чертям. За это время никто из них ничего не говорил, пили они в тишине и иногда были слышны всхлипы Леры, которая уже готова была разреветься, а Даня просто не смел мешать ей. Он ничего не делал, просто молчал, смотрел на неё и понимал, как хочет набить лицо тому, из-за кого сейчас убивается Мидлер. Быть бесполезным — худшее чувство в мире, которое сейчас чувствовал Кашин. Парень понимал, что ничего не может сделать с происходящим, кроме того, как самому набухиваться. Любить — значит уничтожать. Любить — значит убивать. Любить — значит ломать. Любовь — это забивать хуй на себя. Любовь — это отказываться от всего, что раньше волновало. Любовь — это жить не своей жизнью. И этому пиздецу все посвящают свою жизнь. Все в поиске своей второй половинки. Люди — ебанутые самоубийцы, которые убивают себя, сами того не замечая. Когда влюбляемся, будто лишаемся мозгов. Когда влюбляемся — деградируем. И это, блять, является нормой общества, когда все съебывают с катушек. — Дань, — робко произнесла Лера, опустошая свой стакан с виски. — Поцелуй меня, — она сама не понимала, что говорила, она просто хотела этого. Ей хотелось ощутить хотя бы чью-то любовь, чтобы хоть кто-то целовал её с особой осторожностью и обнимал нежно-нежно. Мидлер не хотела пользоваться Даней, но сейчас, когда ей настолько хуево, это казалось самым правильным, что она может сделать. Блондинка знала, что он не откажет ей, что он будет рядом, несмотря ни на что, а рыжий, как наивный дурак, поведется на уловку, хоть и будет знать, что это всё ради того, чтобы забыться. Но он любит, он не может отказать и это, блядь, было самым ебанным, что только могло быть. Кашин, встав из-за стола, подошёл к ней. К его пьяной девочке, пьяной любви, от которой ему сносило крышу…