В самое сердце

      Иван Ильиневич смотрел в зеркало и не узнавал себя. Всё было как всегда, за исключением волос. Они были ярко-малиновые. Йоханнес должен заценить. Хорошо хоть, сына в Москву отправил, и Андрюше не придётся объяснять, что папка не сошёл с ума, а просто проиграл спор. В салоне красоты покрасили его неплохо, вот только Ванька почувствовал некоторую грусть. Теперь никто не обратится к нему «рыжий», никто не скажет, что сияньем своих прекрасных волос он затмевает солнце. Интересно, что чувствовала Анька, когда красила свои рыжие кудри? Чёрный, конечно, не розовый, но всё же. Хотя… систер же не стремилась вернуться к природному цвету волос, да и тёмный ей очень шёл.       Расплатившись, Ильиневич вышел из салона и решил чуть прогуляться, чтобы привести в порядок мысли. Раньше волосы сравнивали с солнцем, а теперь они походили на небо во время заката. Тоже классное сравненьице! А новый цвет, вдобавок, привлечёт к Ванькиной персоне ещё больше столь необходимого ему внимания. У Аньки точно глаза на лоб полезут от удивления. Интарс прифигеет, черепашки будут восхищённо хлопать глазами. Айсберг, наверное, вообще со стула упадёт. Губы Ваньки расплылись в мечтательной ухмылке. Добиться эмоций от Андрея будет бесценной наградой за мучения в салоне.       — Oh mein Gott! — раздался за его спиной восхищённый вздох. Иван обернулся, и его взору предстал мужичок — примерно ровесник Радислава, ростом не больше метра шестидесяти, с густыми седыми усами и жиденькими волосёнками на голове. Подле него стоял здоровенный детина. Лысый, без бороды и в байкерской куртке. Ему было где-то около тридцати.       — Sprechen Sie Deutsch? — спросил старший мужичок.       — Ноу, — отрезал Ванька.       — Боже, я поверить не могу такой удаче! — водянистые глаза усатого излучали вселенскую радость. Он перешёл на английский. — Какая фактура, Карл! Это же просто фантастика! Как раз то, что нам нужно!       — Думаешь? — с сомнением протянул молодой, скептически глядя на Ивана сверху вниз.       — Гюнтер фон Финкельштейн, знаменитый кинорежиссёр, — представился эксцентричный дядька. Ильиневич слышал эту фамилию впервые в жизни. Должно быть, великие творения знаменитого режиссёра прошли мимо него. — Для фильма нам очень нужен молодой человек с малиновыми волосами! Вы идеально подходите по фактуре! Как ваше имя?       — Иван, — растерянно пробормотал Ильиневич.       — Вы, Иван, способны стать великим артистом! — воскликнул фон Финкельштейн. — В вас сокрыт огромный потенциал. Я такие вещи сразу чую! Скажите что-нибудь по-немецки!       — Айн, цвай, драй…       — Гениально! Я уже вижу вас в роли врача!       — А я и есть врач, — приободрился Ванька. Известный ли этот фон-как-его-там режиссёр — большой вопрос. Но, с другой стороны, он ведь ничего не теряет. Ильиневич когда-то втайне грезил об актёрской профессии.       — Отлично! — просиял Гюнтер. — Карл, что скажешь? Сама судьба послала его нам!       — Да, думаю, он подойдёт, — кивнул детина. — Только по-немецки не говорит.       — Это несущественно! — заявил режиссёр. — Иван, у нас в некотором роде немое кино, поэтому особых лингвистических познаний от вас не требуется. Только если пара слов, которым мы вас без труда научим.       — Это всё очень мило, но…       Ваня умолк. Что «но»? Интарс будет предъявлять претензии? Но какие претензии могут быть? Формально он свободен до чемпионата мира. Вместо того чтобы тащиться работать в Ригу, вполне можно найти себе более прибыльное дело здесь. И Андрюша с сестричкой будут под боком.       — Соглашайтесь! — настаивал Гюнтер. — Мы хорошо заплатим! К тому же, съёмки продлятся максимум до воскресенья!       — Так мало? — удивился Ваня.       — Не удивляйтесь, мы экстренно готовим работу на фестиваль короткометражных фильмов. Увы, нас подвёл исполнитель одной из главных ролей. Негодяй отказался работать буквально сегодня! Ему предложили роль за больший гонорар. Мы как раз расстроенные шли со встречи, и тут сама судьба послала вас нам!       — Мне бы хотелось уточнить некоторые детали, — сказал Ильиневич. — Во-первых…       — Пойдёмте в кафе посидим? — воодушевлённо предложил фон Финкельштейн. — Мы вас в курс дела и введём…       — Анька, привет! — радостно поздоровалась с девушкой Надежда Скардино, отвлекаясь от изучения ценников на еду. — Как жизнь?       — Да нормально, — улыбнулась Ильиневич, встав за Надей в очередь. Кафе располагалось в очень удачном месте. Неподалёку стояло сразу несколько отелей и гостевых домов. Команды часто заходили именно сюда. — Медаль в масс-старте взяла.       — Семь промахов — это жёстко, — поёжилась Надя. — Ну, ты ракета!       — Там недалеко от меня Кайса ещё с семью была, — промолвила Ильиневич. — Ладно. Ты-то как?       — Шикарно! У нас Дашка вернулась!       — Знаю, здорово.       — Ага. А ещё мне в воскресенье любовное письмо пришло! — Скардино заговорщицки подмигнула. — От человека по имени Андрей.       Ильиневич дёрнулась. Андрей, надо же. Почему-то она никого из действующих биатлонистов с подобным именем не знала. Кроме Расторгуева. Но это ведь не он.       — Вот я и думаю, что же это за Андрей такой? — продолжала Надежда и хитро улыбнулась. — Уж не Расторгуев ли?       — А если и Расторгуев? — тихо проговорила Юлианна, в глубине души не желая, чтобы это был он.       — А он неплохой парень, — вдруг заявила она. — Довелось нам с ним как-то пообщаться года полтора назад на одном из летних сборов.       — С чего это у вас в одном месте сбор был? — сама не зная почему, спросила Ильиневич.       — Случайно пересеклись, — глаза Надьки весело блеснули. — В Италии многие тренируются. Вот и встретились. Наша женская сборная и Андрей с тренером.       — Ясно.       — Ревнуешь! — догадалась Надежда. — Ну, ревнуешь же! Значит, правду про вас говорят…       — Кто говорит? Какую правду?       — Но ты не переживай, Андрюха к девчонкам не клеился! — Скардино оставила её вопрос без ответа. — Он весь в работе был, стрельбу налаживал. Только это ему не особо помогло. В первом же спринте сезона пять раз на стойке промазал, бедняга… Если вы пара, то я рада за тебя, подруга.       — Мы просто друзья, — хмыкнула Ильиневич. Подошла очередь Скардино.       — Дашка тоже говорила, что они с Уле просто друзья, — улыбнулась Надя, взяв себе какой-то салатик. — У меня глаз намётан. Кстати, — белоруска чуть приглушила голос. — Мы сегодня на стадионе тренировались. И латыши были там же.       — И что?       — Как он там начудил! — воскликнула Надя, пока Юлианна брала себе суп. — Пойдём, за этот столик сядем. Что я там говорила? А, Расторгуев. Всех воробьёв сегодня перестрелял! Тренер на него жутко злой, — Скардино даже поёжилась.       — Интарс? — удивилась Юлианна, ставя тарелку на стол. — Не думала, что он вообще на него когда-либо злится.       — Так повод есть! — кисло заметила Надя, принимаясь за еду. — Вот, кореец какой-то к рубежу подходил пострелять. Он так винтовку в руках держал, что просто атас! И то умудрялся попадать! А Расторгуев? Я б на месте этого Интарса вообще его убила за жестокое обращение с мишенями.       — Ну, Андрей в принципе не великий стрелок, — осторожно проговорила Ильиневич.       — Это понятно! Но сегодня он сам себя превзошёл! Я не видела, как он пристреливался, но представить могу. Зато наблюдала, как Андрейка пытается закрыть двадцать мишеней подряд после лыжной тренировки.       — Не получилось, — догадалась Юлианна.       — Ещё бы у него получилось! — плохая стрельба латвийца не могла оставить снайпера-Скардино равнодушной. — Как думаешь, сколько он из двадцати мишеней закрыл?       — Штук пятнадцать, может.       — В первый раз семь.       — Маловато, — признала Ильиневич. — А что, были ещё попытки?       — Да. Знаешь, сколько мишеней он закрыл во второй раз? — Надя сделала эффектную паузу. — Две!       — Из двадцати?! — теперь уже опешила Юлианна. Это ж как надо было стрелять…       — Ладно, признаю, там был ветер, — проговорила Надежда. — Но это ничего не меняет! Наши белорусы, мазилы ещё те, и то так не промахивались! Девять закрытых мишеней из сорока! Знаешь, что сделал Интарс? Заставил его бежать тридцать один штрафной круг! Чтобы неповадно было. Не знаю, пробежал он или нет, со стадиона ушла.       — Ужас, — Ильиневич дёрнулась. Аппетит как-то пропал, хорошо, что суп она уже почти доела. Получается, Андрей сегодня намотал несколько лишних километров. Штрафных. За раз.       Стоило только вспомнить про сборную Латвии, как два её представителя тут же появились на пороге сего заведения. Роберт и Даумантс. Завидев Юлианну, Слотиньш сразу же подошёл к их с Надей столику и, широко улыбаясь, поздоровался. Луса только вежливо кивнул, приветливо улыбнувшись.       — Здрасте-здрасте, молодые люди, — поприветствовала их Надежда. — Что стоим? Присаживайтесь!       Роберт быстро опустился на стул рядом с Ильиневич. Даумантс, нерешительно помявшись, подсел к белоруске. Юлианна не шибко была рада их соседству, но что поделаешь. Не портить же всем настроение только потому, что хочется побыть одной?       — А у нас эстафета завтра, — с непонятной гордостью поведал Роберт.       — Да неужели? — округлила глаза Ильиневич.       — Да, — подтвердил он. — Только Андрей не готов. Стрелять совсем разучился.       — Зато ты всегда готов! — язвительно откликнулась Юлианна. Роберт, похоже, забыл, как вчера умудрился зайти на три круга на лёжке. И после этого он ещё на Расторгуева бочку катит!       Из всех латышских биатлетов Ванька всегда больше всех гнал именно на Слотиньша. Роберт «Штрафной круг» Слотиньш, черепашка Бобби, Роберт Медлиньш — лишь малая часть того, что летело в адрес биатлониста из уст рыжего медика. Брицис из-за возраста и прошлых заслуг иногда гордо звался Иваном Мамонтс Брицис. Но это только за глаза и в уважительном ключе. Луса превращался у братца в Люську, Даумантса «Ленивца» Лусу и «ползущего блондинчика». Айсбергу-Расторгуеву ещё повезло, Ванька по неведомым причинам не включил его в этот «живой уголок». Обилие колких выпадов в адрес Слотиньша объяснялось его мастерским умением заваливать эстафеты, причём, как правило, именно тогда, когда Андрей свой этап пробегал блестяще. А теперь Роберт сидит и за спиной Расторгуева заявляет, что он, видите ли, промахивается и не готов бежать. Может, Андрей и провалил одну тренировку, но это ничего не значит! Юлианна чувствовала, что хочет заступиться за него. Видимо, Слотиньш почуял её воинственный настрой и тут же дал заднюю:       — Ладно, чего ты! Я совсем не хотел говорить про Андрея плохо! Просто он реально сегодня тренировку провалил.       — И Беркулиса разозлил, — добавил Даумантс. — Я никогда ещё Интарса таким злым не видел.       — Его трудно вывести из себя, — мрачно заметил Роберт. — Но у Андрея получилось. Интарс даже на нас рявкнул, хотя никогда раньше так не делал. А всё потому, что Расторгуев завалил тренировку.       — Расторгуев хотя бы тренировался, — ехидно вставила Надя. — А вы только стояли, открыв рты, и смотрели мастер-класс по стрельбе мимо мишеней.       — Неправда, — насупился Слотиньш и внезапно изменился в лице. — Шухер, Интарс идёт!       Латыши как по команде вскочили со стульев и быстро оказались в конце небольшой очереди за едой. В кафе зашёл хмурый Беркулис. Роберт и Даумантс вытянулись по струнке и приняли максимально деловой вид. Надька прыснула. Ильиневич же не особо интересовали их заскоки. Её больше беспокоил Андрей. А у кого можно узнать о причинах такого состояния друга? Только у Интарса.       — Ладно, я полетела, — понятливо заулыбалась белоруска и быстро ретировалась, захватив не только свою, но и Юлианнину тарелку.       — Спасибо, Надя, — проговорила едва успевшая опомниться Ильиневич. Она поднялась со стула и подошла к очереди, куда встал латышский тренер. — Добрый день, Интарс.       — Добрый, — буркнул Беркулис и взглянул на неё. По глазам уже понятно, что он, мягко говоря, не в духе. Таким взглядом хоть гвозди в гроб заколачивай. Тренер повернул голову в сторону биатлонистов и что-то сказал им по-латышски. Те наперегонки бросились к одному из дальних столов, едва не сбив по пути несколько стульев. Немногочисленные посетители кафе с недоумением на них уставились, кто-то заржал, а кто-то покрутил пальцем у виска. Первым на стул у самого дальнего столика приземлился Слотиньш. Юлианна в линзах даже отсюда видела его довольную лыбу. Луса сел на долю секунды позже и принялся что-то обиженно выговаривать ухмыляющемуся Роберту.       — Тьфу-ты! Вот гад ползучий! — досадливо воскликнул Беркулис. В эту секунду Юлианна даже забыла, что он из Прибалтики. Сказано это было с чисто русским выражением. Заметив недоумённый взгляд Ильиневич, он пояснил: — Эти двое сейчас боролись за право бежать завтра четвёртый этап.       — Так вот как у вас это происходит! — девушка с трудом пыталась не улыбнуться. Кто первый сел на стул — тот и финишёр. Интересная забава. Прямо как в детском садике. Ну, хорошо хоть Интарс их подальше спровадил, говорить об Андрее в их присутствии почему-то не хотелось.       — Я за Даумантса болел, — в сердцах признался Беркулис. Кажется, его настроение стало более приподнятым. — А так, получается, что у Роберта лишний день безделья.       — Почему? — не поняла Ильиневич. — Он же теперь финишёр.       — В том-то и дело, — кисло произнёс тренер. Завершить мысль он не успел, поскольку подошла его очередь. Интарс взял себе тот же суп, что заказывала до этого Юлианна и сел за ближайший столик. Биатлонистка разместилась напротив него.       — Почему безделья? — ещё раз спросила она. — Финишёр — это всё-таки ответственность…       — Это у вашего Шипулина ответственность. И у Фуркада со Свендсеном. А у Слотиньша — день отдыха. — Юлианна решила, что продолжать упрямо расспрашивать будет навязчиво, но сути она так и не поняла. — Всё просто, — вздохнул Интарс. — Нас снимут ещё до четвёртого этапа как круговых. И Слотиньш будет отдыхать.       — А вдруг нет?       — Без вариантов. Уже больше трёх лет подряд на круг отстаём. При любой расстановке по этапам. Даже при удачной стрельбе. Даже если Андрей первым передаёт эстафету. Если Расторгуев завтра будет таким же, как сегодня, то уже с первого этапа мы будем плестись в конце. Ты бы знала, как он сегодня на тренировке стрелял, — передёрнулся тренер.       — А если Андрюшу на другой этап поставить? — предложила Юлианна и мысленно дала себе по шапке. С чего она вдруг его так назвала? Андрей он. И точка. Ещё и Беркулис теперь подозрительно смотрит.       — Юлианна, я, конечно, не в своё дело лезу, — проговорил он негромко. — Но у вас с ним точно ничего не было?       — Не было! — отрезала Ильиневич. — Мы друзья, и я уже говорила об этом.       — Да лучше б было! — в сердцах вздохнул тренер.       — Не поняла.       — Извини, — Беркулис понял, что ляпнул лишнего. — Я просто очень переживаю за Андрея. Он ведь мне как родной. Можно сказать, как племянник. Я знаю, как он работает, как тренируется. Поблажек себе не делает. И что я вижу в результате? Два попадания из двадцати? Ты на стадионе не была и Расторгуева не видела. Он был вялый, не сконцентрированный на работе. Ноги еле передвигал, про стрельбу я даже вспоминать не хочу! А ещё при выходе с рубежа об лыжу собственную запнулся, чуть носом лыжню не пропахал, горе луковое. Если б он с тобой был, я, хоть, знал бы, в чём дело. А так ни черта не понимаю! И это как раз самое паршивое. Тренер всегда должен знать, что происходит со спортсменом, и знать, как всё исправить. А я не знаю. Я даже понять не могу, в чём дело. Вон, взбесился и заставил его после экзерсисов на стрельбе шестьдесят два штрафных круга отмотать после тренировки.       — Сколько?! — опешила Юлианна. Надька говорила только про тридцать один.       — Тридцать один из-за промахов и ещё столько же — для профилактики, чтобы на всю жизнь запомнил, — хмуро пояснил Беркулис. — Понятно, что не в максимальном темпе, но всё равно.       — Шестьдесят два круга! — не могла отойти от шока Ильиневич. Это же кошмар. Хорошо, что Александров до этого не додумался. Впрочем, у Борисыча свои тараканы. Но шестьдесят два круга — это перебор! Да уж, Беркулис страшен в гневе.       — Я и сам понял, что переборщил, — вздохнул латыш.       — Андрей хотя бы жив? — методы Интарса она решила оставить без комментариев.       — Когда со стадиона уходил, живой был. Но ноги еле волочил, вон, даже обедать не пришёл. Я его с вечерней тренировки отпустил, пусть в себя приходит и холостым тренажем занимается.       Юлианна ничего не ответила. После такого только в кровати валяться. Андрей, получается, намотал больше девяти километров, и это уже после тренировки! Ильиневич могла представить, каково ему сейчас. Дело было не только в физической усталости (в конце концов, в подъёмы труднее работать, чем на равнине кружочки наматывать). От этого монотонного занятия очень быстро уставала голова. Можно запросто сбиться со счёта. Ильиневич предпочла бы пробежать пятнадцатикилометровую индивидуальную гонку, а не девять километров вокруг одного и того же места. Тем более, что это место — ненавистный штрафной круг.       — Чего ты такой кислый, Эмиль? — весело вопрошал Йоханнес Бё. — Мандражируешь перед завтрашней эстафетой?       — Заткнись, рыжий сачок, — решительно оборвал его СуперСвендсен, гордо возлежа на диване. — Кинул нас, а теперь язвишь?       — Я не сачок, я ещё не восстановился после тяжёлой болезни, кхе-кхе, — картинно покашлял Бё. — Зато будете знать, как бежать без бедного Йоханнеса. А то взвалили всё на мою юную спину!       — Давно мы все вместе не собирались, — вздохнул Свендсен. Рыжий кивнул, прекрасно понимая, что друг имел в виду. Конечно, «золотую норвежскую четвёрку». Король Уле, СуперСвендсен и братья Бё. Тарьей всё ещё не был готов вернуться на лыжню из-за болезни, да и Йоханнес слегка прихворал, из-за чего пропустил этап в Оберхофе. Тренеры посоветовали ему пропустить эстафету, а рыжий не стал с ними спорить. Команда сильная, поэтому хорошо справятся и без него. А место в эстафетной четвёрке у него никто не отнимет.       — Ничего, братан вернётся — опять всех порвём, — усмехнулся Бё.       — Поскорей бы. Я устал слушать по ночам твой мерзкий храп.       — Мне, между прочим, здоровый сон нужен для восстановления организма! — важно заявил Йоханнес. — И для укрепления нервов перед завтрашней гонкой. Я же зрителем буду, а на твою эстафетную стрельбу успокоительного не напасёшься.       — Нормально я стреляю, — отмахнулся Свендсен.       — Главное, не делай так, как Расторгуев на сегодняшней тренировке.       — А что он там сделал? — Эмиль мельком видел латвийца сегодня, но внимания на его персоне не акцентировал. А вот Бё, тренировавшийся в более щадящем режиме, мог себе позволить немного понаблюдать за происходившим.       — Намотал штрафных кругов на пару лет вперёд, — поведал Бё. — А ещё наш метод использовал стрелковый. С двадцатью мишенями.       — Этот метод не только мы используем, — хмыкнул Свендсен. Неужели, Юлианна посоветовала подобные тренировки Расторгуеву? — И сколько же раз он промазал?       — Лучше спроси, сколько он попал. Девять раз!       — Плохо. Но для Расторгуева сойдёт, — отмахнулся Эмиль, не желая заострять внимания на латвийце. — Почти половину мишеней закрыл.       — Ну, почти… ахаха… — не смог сдержать хохота Бё. — Только он девять закрыл не из двадцати, а из сорока.       СуперСвендсен от неожиданности икнул.       — Жесть, — был вынужден признать норвежец. — Он из водного пистолета стрелял?       — Это не жесть, — махнул рукой Йоханнес. — Тренер заставил Расторгуева бегать все эти круги — вот это жесть.       — Его тренер садист? — опасливо поинтересовался Эмиль.       — По нему не скажешь. Ну, ты его вчера видел. Нормальный мужик, вроде. Хотя, они всегда на вид нормальные.       — Тридцать один круг бежал, что ли? — не мог поверить норвежец.       — Я не стал считать, сам стрелять пошёл. А вот Ветле посчитал, — Бё выдержал эффектную паузу, будто Кристиансен мог сосчитать что-то иное. — Шестьдесят два круга.       СуперСвендсен шумно выдохнул и медленно сполз по дивану. Хорошо, что он не из Латвии. Теперь-то хоть понятно, с чего Ветле Шоста опоздал на обед. Он ждал, пока Расторгуев добегает круги! Эмиль тёплых чувств к латвийцу не питал, но тут он сочувствовал ему абсолютно искренне. Пять штрафных кругов — это для биатлонистов казалось жутью. А тут шестьдесят два!       — А что у тебя с Тириль?       — Мы… — выпалил не ожидавший подвоха Эмиль. Ясно, с чего вдруг Йоханнес начал с далёких тем. Усыплял бдительность. — Ничего, дружба навеки.       — А с Ильиневич?       — И с ней ничего. Я вообще только биатлоном занят!       — Уле тоже был только биатлоном занят, а потом у них с Домрачевой родился ребёнок, — заметил улыбающийся Бё. — Ты смотри, не выведи из строя Тириль, у неё ещё Олимпиада впереди! А Ильиневич можно — она конкурентка, а конкурентов надо избавляться.       — Иди ты, — вяло отмахнулся СуперСвендсен. С Экхофф они вроде как по-прежнему дружили, но в их отношениях появилось какое-то напряжение, которого раньше не было. Хотя со стороны это могло в глаза не бросаться. С Ильиневич же они и вовсе почти не пересекались. Энтузиазм, связанный со спором, прошёл, и теперь Эмиль испытывал какую-то апатию. Хотелось просто полежать на диванчике и ни о чём не думать. Разложить мысли по полочкам и определиться. Ведь Юлианна-то ему нравилась, хоть активно добиваться её он перестал. Но и Тириль его привлекала. Возможно, его смог бы понять Тарьей, но сейчас приходилось довольствоваться его братом, который только и делает, что ржёт.       Ивану не терпелось продемонстрировать миру свой новый имидж. Сначала он хотел было навестить Аньку, да вот беда, не знал, где точно она остановилась. Вторым на очереди был Расторгуев. Ильиневич заранее расплылся в ослепительной улыбке и попытался эффектно отворить дверь в номер Андрея с ноги. Удар — дверь не открылась, нога заболела.       — Расторгуев! — прогремел Ванька, стуча кулаком в дверь. — Открывай ворота!       Никакого эффекта. Андрюшас либо затихарился, либо тренируется. Но тренировка должна была уже закончиться. Значит, он здесь.       — Открой, льдина латвийская!       Конечно, Андрей не открыл. Но зато из соседнего номера, который ещё вчера пустовал, высунулся Михаэль Рёш. Заметив какого-то парня в капюшоне, он недовольно пробурчал:       — Чего буяним?       Ванька притих. Соседство с психом! Вот так подстава! Вдруг, в его голову пришла гениальная идея. Раз Расторгуев не открывает, он всё равно к нему проберётся!       — Я спрашиваю, чего психуем? — скрестил руки на груди бельгиец. Иван собрался с духом и откинул капюшон. — Фрик?! — опешил биатлет и не смог больше вымолвить ни слова, ибо был под впечатлением от малиновой шевелюры. Пользуясь его замешательством, медик пулей проскочил в его номер и метнулся к балкону.       — Что здесь происходит? — промолвила только что подошедшая Юлианна Ильиневич.       — Твой ненормальный братец хочет расшибиться в лепёшку, — охотно поведал Рёш. Девушка метнулась следом за Ванькой. Михаэль не собирался давать спуску этому рыжему… то есть, розовому болвану, поэтому ломанулся за Ильиневичами. Иван как раз перелез через невысокую перегородку, отделяющую балкон бельгийца от балкона Расторгуева.       — Не достанешь, не достанешь! — скорчил забавную рожицу Ванька. Рёш быстро перелез через ограждение. Ильиневич попятился и принялся отчаянно стучать по стеклянной двери. — Спасите! Андрюха!       — Что за детский сад, — вздохнула Юлианна, тоже перелезая на балкон латвийца. В конце концов, она именно к нему и шла.       — Фрик, ты охренел! — констатировал Рёш. — Куда ломишься? Не можешь нормально со мной по-мужски поговорить?       — Убивают! — орал Ванька. Так или иначе, цели он достиг. Андрей отодвинул шторы в сторону и вышел на балкон. — Андрюша! — Иван чуть не кинулся ему на шею. — Этот демон хочет выпить мою кровь!       — Хрен я буду пить твою отравленную кровь! — прогремел Михаэль и уже спокойно добавил: — О, Андрей. Не знал, что мы соседи. Вот тебе я рад. Жду не дождусь, когда ты фрика пинком под зад с работы вышвырнешь. Ладно, потом побеседуем, а сейчас я, наверное, удалюсь.       Рёш, видимо, решил, что раз его не звали, стоит вернуться к себе, а уж с фриком Андрей разберётся и в его отсутствие. Биатлет вновь оказался на территории своего балкона и скрылся в номере. Расторгуев стоял, положив руки в карманы, и неодобрительно смотрел на Ильиневичей, столь внезапным образом нарушивших его покой.       — Андрюша, — кокетливо похлопал глазами Ванька. — Как я тебе?       Латвиец равнодушно пожал плечами. Настолько равнодушно, что у медика возникли сомнения, заметил ли он изменившийся цвет волос. Андрей вообще выглядел слишком уставшим, чтобы хоть как-то реагировать на Ванины причуды. Он стоял в тёмной куртке и шапке, будто собирался уходить, а Ильиневичи и Рёш ему помешали. «Интарс его от тренировки освободил, — подумала Юлианна. — Куда же он лыжи навострил?». Беркулис жил напротив его номера, товарищи по сборной тоже. Тренировки не будет. Какие варианты остаются? Прогулка по городу? Ага, после шестидесяти двух кругов прям погулять захотелось. Но больше ничего в голову не приходит. Если только визит к кому-нибудь из друзей или... к какой-нибудь симпатичной девушке. «После девяти километров только по девицам и бегать», — подумала Ильиневич, неожиданно решив, что ей очень не хотелось бы, чтобы Андрей бежал сейчас к какой-нибудь красотке.       — Ничего нового во мне не замечаешь? — Иван провёл ладонью по малиновым волосам. Расторгуев отрицательно помотал головой. — Зашибись! Я, между прочим, теперь розовый Ванечка!       Андрей опять пожал плечами, давая понять, что ему абсолютно фиолетово на то, розовый ли Ванечка, или какой-либо ещё. Юлианна подумала, что воображаемой красотке, пожалуй, ничего сегодня не светит. Латвиец слишком усталый и сонный. В таком состоянии не по девицам шастать надо, а в кроватку — и спать, спать, спать.       «Какое там лучшее средство для восстановления сил, бодрости и хорошего настроения по мнению Ваньки? — насмешливо напомнил о себе Его Величество внутренний голос. — Да, Анечка, секс». Ильиневич тут же мысленно приказала ему заткнуться, но поздно. Сомнения уже зародились в её душе. Расторгуев обычно на Ванькины изречения внимания не обращал, но как знать, вдруг именно сегодня он решил прислушаться к его «мудрым» советам? Девушка тряхнула головой. Бред. Андрюшас еле на ногах держится. Хотя... вдруг он специально так делает, чтобы Иван поскорее свалил?..       — А может, я для тебя старался, а, льдина латвийская?! Скажи хоть слово, а? — Расторгуев закатил глаза. Иван возмутился ещё больше: — Ты чего? Не хочешь со мной разговаривать? — латвиец кивнул. — Бойкот, значит, да?!       Биатлонист кивнул ещё раз. Юлианна насторожилась. Андрей просто так никогда бы братцу бойкот не объявил, ибо все его выходки просто-напросто игнорировал. Неужели и правда хочет поскорее от их общества избавиться?..       — А знаешь, я больше тебя не побеспокою! — выпалил Ваня. — Меня в кино взяли! За большие деньги! Я больше не буду работать врачом в вашей нищенской федерации биатлона! Я увольняюсь по собственному желанию!       — Какое кино? — проговорила Юлианна, напомнив братцу о своём присутствии. К тому же, расспросами можно было потянуть время. Оставлять Расторгуева одного как-то вдруг не захотелось.       — Короткометражное немое кино у величайшего, — Ванька поднял указательный палец кверху. — Самого выдающегося немецкого режиссёра! Этот фильм увидят на Берлинале! В Каннах! На церемонии Оскара!       — Оскар? — с сомнением протянула Ильиневич. Братец врёт и не краснеет. Да он в принципе краснеть не умеет. — Ты что-то привираешь. И вообще, как тебя в киноиндустрию-то занесло без образования?       — У Джонни Деппа тоже нет актёрского образования, и что? И у Брэда Питта! А во мне разглядели талант, самородок!       — Корону поправь, братец, она тебе великовата, — иронично заметила Юлианна. — Ты даже немецкого не знаешь, чтобы тут в кино сниматься. Так что хорош заливать.       — Да?! — возмутился Ванька, извлёк какую-то сложенную бумажку из внутреннего кармана куртки и всучил её Ильиневич. — А это что?!       Юлианна пробежалась глазами по тексту. Немецкий. Ничего не понятно. В конце листа стояла какая-то каракуля, наверное, Ванина подпись.       — Ты же не знаешь немецкого!       — Мне всё перевели и рассказали! Это контракт! Я теперь буду сниматься в кино! В настоящем кино, систер! В роли врача!       — С розовыми-то волосами?       — Именно! В чём там идея? Что если человек профессионал своего дела, то его внешность роли не играет!       — Мне это не нравится, — проговорила Юлианна. Ну, не стали бы брать Ваньку с улицы в хорошее кино! Максимум эпизод или массовка. А он уже настроился быть суперзвездой.       — Всё потому, что тебя в кино не берут! Актёрство — это не твоё!       В голове у Ильиневич возникло воспоминание о вечере после провального масс-старта в Нове-Место. Тогда они с Расторгуевым разыграли спектакль перед слегка подвыпившим представителем сборной Норвегии. И тогда она поцеловала Андрея.       Девушка мельком глянула на латвийца. Их глаза на долю секунды встретились. Похоже, они оба вспомнили об одном и том же. Впрочем, Расторгуев тут же вперил недовольный взор в Ваньку, а Юлианна последовала его примеру. Да, тут братец прав, актёрство — не её сфера. А у Ивана, как казалось Ильиневич, талант был. Но всё равно странно, что его так сразу позвали…       — Вы меня не цените, — с театральным трагизмом констатировал Ванька. — Что ж, раз так, то я покидаю ваше общество! Будьте счастливы, дети мои… то есть, тьфу! Вы у меня ещё попляшете! Вспомните обо мне, когда имя Ивана Ильиневича… нет, не так — Эвана Иля, будет украшать афиши мировых кинотеатров! Внимание, в главных ролях Эван Иль и Анджелина Джоли! Шекспир, «Ромео и Джульетта», новая экранизация! Бедный Йорик! — Ваня трагически воздел руки к небу. Похоже, братец слишком сильно вжился в образ.       — Это «Гамлет», братишка, — Юлианна слегка опустила его с небес на землю.       — Ты не любишь читать! Не надо тут…       — То, что я не любила литературу в школе, не означает, что я ничего из этого предмета не помню.       — А ты, айсберг непробиваемый, тоже не на моей стороне? — осведомился Ванька. — Что же. Я всё понял! Меня не любят и не ценят! Знаешь… это не ты объявил мне бойкот! Это я с тобой не разговариваю! Вот!       С видом победителя Иван заскочил в номер и гордо направился к двери, чтобы выйти в коридор. Юлианна заскочила следом за ним.       — Братец, ты не обижайся, — проговорила она. Пусть ничего плохого она Ваньке не сказала, но он изредка любил дуться по мелочам и раздувать вселенский вой из воздуха. — Просто затея с кино странная…       — Прощайте! — воскликнул Ваня, не желая выходить из образа оскорблённой невинности. Ключ был вставлен в дверь, поэтому медик открыл её и ушёл. Дверь хлопнула.       Ильиневич вздохнула. Ванька забыл забрать у неё свой контракт. Девушка положила бумажку на стол. Пусть родственничек прогуляется да придёт в себя. Юлианна пришла сюда не с братом отношения выяснять, а проведать Андрея. Как он себя чувствует после сегодняшней тренировки? Судя по виду, не очень. Девушка сама себе не хотела признаваться, насколько сильно она беспокоится за Расторгуева. Хорошо, что он никуда не собирается. Ему отдыхать надо, а не на свидания бегать по вредным рекомендациям братишки. «Тебе-то что? — ехидно осведомился мозг. — Андрюша сам в состоянии решить, что ему делать, как отдыхать и с кем проводить время». «Я беспокоюсь за друга», — мысленно отчеканила Ильиневич.       — Андрей, — проговорила она, пока латвиец снимал куртку и вешал её на вешалку. К счастью, он никуда не собирался. Должно быть, надел её, чтобы не замёрзнуть на балконе, ибо сегодня он был в простой чёрной футболке без шерстяного свитера. — Ты как?       Расторгуев чуть улыбнулся и пожал плечами. Пусть он сегодня не разговорчив, но зато жив-здоров. И это главное. С мыслей Юлианну сбил звук мобильного Андрея. Латвиец будто только этого и ждал. Он быстро достал телефон из кармана и слегка приподнял брови, увидев звонившего. Андрей быстро приставил мобильник к уху и одними губами сказал Юлианне:       — Потом.       Ильиневич кивнула и, почему-то стараясь ступать бесшумно, вышла из номера. Вроде как пришла, убедилась, что с Расторгуевым всё в порядке. Но что-то девушке не давало покоя.       — Юлианна, — на первом этаже окликнула девушку Диана Расимовичуте и приветливо улыбнулась. — Ты Андрея сегодня не видела?       — Видела, а что случилось? — нахмурилась биатлонистка, остановившаяся почти у выхода.       — Не знаю. Он мне написал: «Позвони мне через пять минут». Я только что позвонила, выждав время, а он трубку бросил. Ой, сообщение пришло, — воскликнула литовка. — «Прости, так было нужно, ты мне очень помогла». Юлианна, ты куда?       — Спасибо, Диана, ты мне тоже очень помогла, — процедила Ильиневич, направляясь обратно в сторону второго этажа. Охренеть просто! Это Расторгуев таким изощрённым способом выставил её за дверь? А слабо было просто сказать? Юлианна бы поняла и без разговоров свалила. «Устроил спектакль, льдина латвийская! Ну, я тебе!..» — думала она, резво взбираясь по лестнице. Откладывать разборки до лучших времён Ильиневич не хотела. Нужно сразу расставить точки над «и», а не терзать себя разными возможными причинами подобного поступка Андрея. От него она подобного не ожидала. К чему эти звонки, загадочное молчание, когда можно просто сказать, мол, извини, устал, покинь мою скромную обитель. Нет же, надо было устроить этот цирк! А может, он кого-то ждал, а ей сообщать об этом не хотел? Интересные дела творятся!       Девушка постучалась в дверь для проформы и решительно вошла в помещение, благо Расторгуев на ключ не заперся.       — Андрей, — решительно начала она. Латвиец не сразу успел надеть маску ледяной невозмутимости. Ильиневич успела заметить, насколько усталым и расстроенным он кажется. Она пожалела, что сюда явилась. Выяснить причину его странных схем с телефоном можно и потом. Юлианна нерешительно подошла ближе к столу. — Андрей, не стоило так делать. Если ты не хочешь меня видеть, то можно просто об этом сказать.       Расторгуев молчал, глядя в почти пустую кружку чая. Не прогонял, но и не пытался объясниться.       — Я очень хорошо к тебе отношусь, — мягко проговорила она. — Я просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь.       Расторгуев продемонстрировал некое подобие бодрой улыбки и поднял вверх большой палец.       — Ты кого-то ждёшь? — латвиец отрицательно помотал головой. — У тебя свидание? — Андрей удивлённо взглянул на Ильиневич и вновь отрицательно мотнул головой. — Андрей, ты мне тоже бойкот решил объявить? — биатлонист покачал головой в очередной раз. Да что это такое! — А чего молчишь тогда? Обет молчания дал? Или так устал, что даже говорить лень?       Биатлонист серьёзно кивнул.       — Ты меня пугаешь, — проговорила Юлианна. — У меня создаётся ощущение, что я перед тобой в чём-то виновата.       Расторгуев очень по-доброму на неё взглянул и помотал головой. Но ни слова не произнёс. Ильиневич не понимала, что происходит. Вроде Андрей на неё не обижается ни за что, но и не разговаривает. Обычно спящая интуиция на этот раз буквально вопила, что дело тут нечисто. Только как это выяснить? Если продолжать беседу в подобном ключе, Расторгуев так и будет кивать и мотать головой, пока она не отвалится.       — Знаешь, Андрей, — упёрла руки в боки девушка. Всерьёз злиться на человека, пробежавшего шестьдесят два штрафных круга, она не могла, но изобразить возмущение было ей вполне по силам. — Я не понимаю, что происходит. Ты говоришь, что не обижаешься — но молчишь как партизан. Я искренне о тебе забочусь и желаю добра. Разве можно так жестоко играть с моими дружескими чувствами?! — пафосно изрекла Юлианна, думая, что в этот момент как никогда похожа на своего братца. — Так мучить мою душу! Терзать сомнениями моё сердце! — «Ох, актрЫса», — снисходительно заметил мозг. — Скажи мне что-нибудь!       Латвиец хоть и был удивлён столь нетипичным для Ильиневич поведением, но линию гордого молчания гнуть продолжал. Прав был Ванька, он непробиваемый айсберг!       — Пока ты мне не скажешь хоть слово, я отсюда не уйду! — заявила Юлианна и опустилась на стул. Расторгуев безразлично пожал плечами и принялся есть лимонные дольки. Опять лимон. Такой же кислый, как мина Андрюшаса после промахов на стойке. «У тебя не лучше», — ехидно заметил мозг. Мог бы тактично промолчать, но он, по-видимому, с этим словом не знаком. «Знаком!» — возразил мозг. «Заткнись!» — приказала ему Юлианна. Когда не надо болтает без умолку, а когда нужен — не соображает совсем, ну что за печаль. Мобильный в кармане коротко просигналил о пришедшем сообщении.       Андрей: Тебе лучше уйти       Ильиневич возмущённо взглянула на Расторгуева.       — Вслух! — процедила она. Но латвиец вновь принялся строчить сообщение.       Андрей: Я тебе потом всё объясню       — Сейчас, — упрямо взглянула на него девушка. Они сидят за одним столом, а Расторгуев шлёт ей сообщения. Что за бред?!       Андрей: Пожалуйста       — Нет, — отрезала Юлианна и отключила мобильник. — Андрей, — вздохнула она. Расторгуев упорно безмолвствовал. — Я серьёзно. Не уйду, пока ты будешь молчать. Скажи хоть «пока» — и всё, я удалюсь.       Биатлонист предсказуемо промолчал, но как-то подозрительно дёрнул носом, будто пытался удержаться от того, чтобы чихнуть.       — Я ведь до ночи тут останусь. Да что там, до ночи! Я и на ночь останусь! Что, не веришь?! Я серьёзна как никогда! Вон, на верхний ярус прилягу — и дело с концом.       И тут Расторгуев чихнул, прикрыв рот рукой.       — Видишь, правду говорю… — улыбнулась Юлианна, но осеклась и подозрительно глянула на Андрея. Тот смотрел прямо на неё, будто проверял, не заподозрила ли она чего. — Погоди-ка, — Ильиневич поднялась со стула и медленно стала подбираться к латвийцу. Ей показалось, что на миг в глазах биатлета отчётливо прочиталось желание вскочить с места и сбежать, но Расторгуев не был бы Расторгуевым, если бы не смог подавить в себе столь глупый порыв. Андрей остался сидеть ровно, будто ничего и не случилось.       Ильиневич оказалась прямо перед латвийцем и повнимательнее на него посмотрела. С этого расстояния был хорошо виден подозрительный румянец на щеках Расторгуева. Чтобы проверить свои предположения, Юлианне требовалось только одно. Она протянула руку ко лбу Андрея, чтобы определить температуру. Биатлонист успел перехватить её за запястье. Тщательно рассчитав силу, чтобы ей было не больно, но при этом, чтобы дотянуться до лба не представлялось возможным. Вторая рука также была перехвачена бдительным Расторгуевым.       — Пусти, надо определить твою температуру.       Андрей отрицательно покачал головой, даже не думая выпускать запястья Юлианны. Теперь предположения девушки превратились в уверенность. А температуру не только рукой можно проверить, пусть Расторгуев не обольщается. Ильиневич подалась вперёд и прильнула губами к его лбу.       — У тебя температура! — безжалостно констатировала девушка. — Андрей, можешь больше не притворяться рыбой, я поняла, что ты заболел.       Латвиец виновато опустил глаза.       — Температура совсем маленькая, — просипел Расторгуев. Понятно теперь, почему он молчал. А то все тут же узнали бы, что он больной.       — Маленькая?! Да на тебе яичницу жарить можно!       — Не надо! — поспешно прохрипел Андрей, вспомнив, видимо, о кулинарных «подвигах» Ильиневич на кухне Интарса.       — Какая у тебя температура?       — Тридцать семь, — быстро ответил Расторгуев и осторожно добавил: — И две, — Юлианна недоверчиво на него уставилась. — И четыре. Ладно, и пять. И семь. Точно, тридцать семь и семь.       — Минимум тридцать восемь, — отчеканила девушка. — Где у тебя градусник? — Андрей промолчал. — А если найду?       — В тумбочке, — похоже, биатлонист понял, что действительно найдёт. Ильиневич подошла к тумбе и достала оттуда градусник. Он показывал абсолютно идеальную температуру. Расторгуев, ясное дело, уничтожил улики.       — Ты его вчера прятал, когда я пришла? — вспомнила Юлианна, как латвиец поспешно захлопывал дверцу. Явно Андрей ещё вчера почувствовал недомогание и первые симптомы простуды. Поэтому и эстафетную тренировку так себе провёл.       — Но температуры вчера не было, — проговорил спортсмен.       — Какого хрена ты тогда его прятал, а? — ни на секунду не поверила ему Ильиневич.       — Тридцать семь и две не считается, да? — уточнил Андрей. Юлианна испытала невероятно сильное желание настучать несносному Андрюше градусником по макушке. Мозг очень кстати напомнил ей, что нервные клетки не восстанавливаются, поэтому Ильиневич просто протянула латвийцу градусник.       — Мерь, — сказала она. Расторгуев сидел неподвижно. — Мерь, или я позову Ваньку.       Биатлонист недовольно посмотрел на Юлианну, но градусник поставил.       — Какие у тебя симптомы? Горло? Насморк? Кашель? — через некоторое время спросила она.       — Я нормально себя чувствую… ладно, горло. Это пройдёт, я только чаю с лимоном выпью…       — Молчи, — сурово шикнула на него Ильиневич. Она была очень на него зла. Было бы лучше, если бы он молчал из вредности, а не из-за того, что пытался утаить болезнь. — Температура, наверное, уже померилась.       Расторгуев достал градусник, но посмотреть не успел, так как Юлианна тотчас выхватила его у латвийца из рук. Дабы не успел там ничего стряхнуть. Девушка посмотрела на градусник, после чего перевела гневный взор на биатлониста.       — В кровать, — отчеканила она. — Живо.       — Может, не надо?       — Братца позову, — Ильиневич вложила градусник в футляр. — Он с радостью возьмётся за твоё лечение.       — Твой брат на меня обиделся и объявил бойкот, — напомнил Андрей.       — А то ты не знаешь, что он свои обидки через пять минут забывает. Если Ванечка узнает, что один горячо любимый им айсберг болен, он примчится сюда очень быстро. Так что выбирай, либо Ванька, либо постель.       — Постель так постель, — быстро согласился Расторгуев и поднялся со стула. Держался он стойко, но теперь, когда Ильиневич знала причину его вялого состояния, она не могла понять, как не заметила этого раньше. Латвиец присел на кровать и решил, что на этом миссия выполнена. Но Юлианна не собиралась так это дело оставлять.       — Неужели никто не заметил, в каком ты состоянии? — проговорила девушка. — Интарс? Остальные? Ванька, тоже мне, врач! Сразу должен был понять, что ты больной. А ещё эти круги на тренировке… — глаза Ильиневич расширились. — Шестьдесят два штрафных круга! Ты… ты бегал их с такой температурой?!       — А какая температура?       — Тридцать девять и две, Расторгуев! — Юлианна едва не задыхалась от возмущения. Что Андрей отличился, что Беркулис со своими наказаниями. Теперь-то хоть понятно, чего биатлонист так плохо стрелял.       — Я не знал, — вздохнул латвиец. — С утра была всего лишь тридцать восемь.       — Ы-ы… — Ильиневич сжала кулаки, борясь с желанием швырнуть что-нибудь в стену. «Всего лишь» тридцать восемь. Убить бы за такое безалаберное и пофигистичное отношение к себе. С Интарсом она поговорит потом, сейчас главное Андрею мозги прочистить. — Ляг быстро! Вообще нахрена ты всё это затеял?! Ну, пролечился бы чуть-чуть, как раз до спринта… стоп! — осенило Юлианну. — Дело в эстафете!       — Да, — признался прилёгший латвиец. Ильиневич тут же принялась укрывать его одеялом. — Ну, зачем, я сам… и вообще, лучше тебе уйти, а то заразишься.       — А вот фиг тебе! — буркнула девушка, укрыв Андрея по самый подбородок. Теперь хоть понятно, зачем ему был нужен спектакль с телефоном. Чтобы она спокойно ушла, ни о чём не подозревая, и не заразилась. Ишь, какой заботливый! — Поздно пить Боржоми, друг мой, я и так у тебя засиделась. К тому же, ко мне зараза не липнет. И эстафету ты завтра не бежишь.       — Я не могу не бежать! — прохрипел он с отчаянием. — У нас нет замены. Я не могу подвести команду!       — Опять за старое, да? — грозно нахмурилась спортсменка. — Ты подведёшь команду, если заявишься на старт в таком виде!       — И подведу, если не заявлюсь вообще. Дело даже не в пропуске гонки, Юлианна, — проговорил Расторгуев, хотя слова давались ему с трудом. — Я ведь когда-то пропускал эстафеты, если Интарс считал, что так будет лучше. Но сейчас предолимпийский сезон. Мы боремся за то, чтобы наша четвёрка попала в эстафету на Олимпиаду. Мы можем это сделать, если опередим финнов, а для этого нужно выступать в эстафетах как можно лучше. Именно для этого в спорт вернулся Илмарс Брицис. То есть, именно в этом году мне никак нельзя пропускать эстафеты. И сниматься только из-за моего неважного самочувствия команда не может. Это будет означать потерю шансов на попадание в Пхенчхан.       — Хватит печься о других, Андрюша, — Ильиневич доверительно взяла его руку в свои ладони. — Ты ведь уже точно едешь в Корею, то есть, за себя беспокоиться не надо. А что другие? Если другие хотят попасть на Олимпиаду, пусть борются за это, а не спихивают ответственность на тебя! — жёстко сказала Юлианна. Возможно, это не совсем правильно, но сейчас Расторгуева важно убедить, что в таком состоянии он своим соотечественникам ничем помочь не сможет.       — Но я лидер сборной и не могу подвести их, — латвиец попытался подняться, но немедленно был отправлен Ильиневич обратно на подушку. — Я ведь и так пропустил Оберхоф…       — Меньше пафоса, Андрей. Сейчас время подумать о себе. Ну, выйдешь ты завтра на старт. Ну, провалишь этап. Сляжешь с температурой сорок и не успеешь восстановиться к спринту! Что, конечно, скажется на очках, которые пойдут в копилку того же Кубка наций. А завтра пусть команда борется! А тебе лечиться надо. Не будет с тебя толка завтра на трассе! Так что лежи себе спокойно.       — Не могу, у нас нет замены, — просипел Расторгуев. — Ты только не говори Интарсу, что у меня горло болит.       — А ты пообещай, что не выйдешь завтра на старт!       — Не могу. Всё равно придётся выходить. Я же первый этап бегу.       — Никуда ты не бежишь! — отчеканила Ильиневич, крепче сжимая его ладонь. — Пусть делают, что хотят, но я тебя не пущу!       — Юлианна… — сипло вымолвил он. Поскольку говорить было трудно из-за боли в горле, Расторгуев на время умолк, но очень выразительно поднял брови домиком.       — Я — бедный и несчастный Андрей, меня не пускают бежать гонку с огромной температурой, — скорбно выдохнула девушка, в шутку озвучивая предполагаемые мысли биатлониста. — Спасите меня от этой злобной тиранши Ильиневич, которая не даёт мне пойти и загнуться на трассе.       — Ты не тиранша, Юлианна, — мягко проговорил он и тепло взглянул на брюнетку. — Ты диктаторша.       — Ах ты!.. — Ильиневич в шутку пихнула латвийца в бок. Тот развеселился.       — Лежачего не бьют!       — Я смотрю, кто-то на поправку пошёл, — иронично хмыкнула Юлианна. Расторгуев убедительно кивнул.       — Я почти здоров, поэтому могу завтра бежать эстафету.       — Щас, разбежался! — погрозила ему пальцем биатлонистка и поднялась с кровати. — Ты пока полежи, а я скоро вернусь.       — Ты куда? — Андрей приподнялся на кровати, догадавшись, что Ильиневич вполне может сейчас направиться в номер Интарса.       — Лежи-лежи, Андрюша, даже не думай вставать! — Юлианна поспешно выскочила за дверь. Нет, каков зараза! Всех вокруг пальца обвёл! И она бы ничего не заподозрила, если б на Диану не наткнулась. Ну, ладно, Ваньку Расторгуев обхитрит с полпинка. Её не обхитрил только по счастливой случайности. А Интарс-то как на это повёлся? На нём ведь бойкоты и обеты молчания не прокатят. Девушка постучала в дверь напротив. Беркулис открыл почти сразу.       — Юлианна? — удивился латыш.       — Мне нужно с вами поговорить об Андрее.       Интарс без вопросов пустил её в комнату. Странное дело, тут всё ещё был порядок. Зато не было Ваньки. Слотиньша и Лусы также не наблюдалось, что было девушке на руку.       — Скажите, — проговорила она. — Вы сегодня ничего странного за Андреем не замечали?       — Тренировку он провалил, вот и всё, — нахмурился тренер.       — А ещё? В поведении? Может, он молчал весь день?       — Да вроде нет, — неуверенно сказал Интарс. — Или да. На тренировке вроде не говорил, а перед ней мы не виделись. Он вообще иногда бывает неразговорчив. Да, сегодня мы не говорили, точно. А ты почему спросила?       — Да так, — небрежно откликнулась Юлианна, вдруг почувствовавшая какое-то раздражение. Такое ощущение, что на Расторгуева всем тут плевать. Провалил стрелковую тренировку? Зачем анализировать и исправлять ошибки? Зачем осведомляться о его самочувствии? Проще отправить Андрея с охрененно высокой температурой на охрененное количество кругов, чтобы жизнь мёдом не казалась. Гениальный метод! Слотиньш с Лусой тоже ничего не увидели. Устроили, блять, весёлые старты, пока Андрей пытается сбить температуру лимоном. И Ванька отличился. Да он с первого взгляда на болезный покерфейс Расторгуева должен был понять, что тот нездоров! Но нет, устроил актёрскую истерику на балконе и свалил, хлопнув дверью. Впрочем, Ильиневич приказала себе остыть. Она ведь узнала обо всём случайно. Ведь Расторгуев сам так и не спалился. Будь Юлианна чуть повнимательнее, догадалась бы ещё вчера. Сначала он проспал всю дорогу, потом неважно провёл эстафетную тренировку, спешно ушёл со стадиона и, наконец, пил чай с лимоном — одно из главных домашних средств против больного горла. А ещё поспешно спрятал градусник — вероятно, он лежал на более видном месте, и Андрей решил его с глаз убрать, чтобы она ни о чём не догадалась. Так что особой вины Интарса и остальных тут нет, поди рассекреть этого мастера конспирации. Успокоившись, Ильиневич вздохнула и сказала тренеру: — У него горло болит и температура тридцать девять и две.       — Что?! — Беркулис побледнел. — Как температура? С утра же не было! — Юлианна скептически хмыкнула. — Он столько кругов сегодня отмотал… погоди, ты хочешь сказать, что… — Интарс осёкся и после паузы простонал: — Господи, какой дурак! И я дурак тоже. Как я мог не заметить?! И почему он мне не сказал?! Сейчас пойду и…       — Не надо «и», — попросила Ильиневич, понимая, что сейчас Беркулис устроит и без того натерпевшемуся за сегодня Андрею грандиозную взбучку.       — Что ты предлагаешь? — глянул на неё латыш. — Оставить всё как есть? Но так нельзя! Расторгуев у меня ещё получит по шапке, будет знать, как…       — Не надо, — попросила Юлианна. — Не сегодня. Оставлять как есть — тоже не вариант. Думаю, вы понимаете, что в таком состоянии ему бежать эстафету нельзя.       — Нельзя, — согласился Интарс. — Но кого ещё ставить? Нет у нас запасных.       — Да кого хотите ставьте, хоть Ваньку! — вспылила девушка.       — Я, конечно, постараюсь, чтобы сюда сумел добраться Патрюкс. Но ты пойми, что времени осталось мало, и он может просто не успеть, — терпеливо проговорил Беркулис. — Если Александр не приедет, нам придётся ставить Андрея. — Юлианна опустилась на кровать и бессильно прикрыла глаза. Через пару секунд подле неё присел Интарс. — Я тоже не хочу, чтобы Расторгуев бежал, ни к чему это, — вздохнул латыш. — Всё равно как круговые сойдём. Но нам правда некого ставить. Безвыходное положение, если Патрюкс не приедет. В таком случае Андрею придётся выйти на старт.       — Даже в таком состоянии? — тихо промолвила девушка.       — Даже в таком состоянии, — эхом откликнулся Беркулис. — Тридцать девять и две, подумать только! Я ещё злился, что он попасть не может по мишеням. Да как он их вообще видел? Наугад палил, не иначе. А ещё эти шестьдесят два круга… — Интарс досадливо цокнул языком. — Вот на кой-чёрт я заставил его их бегать?! Никогда мы подобное не практиковали, но тут я прям из себя вышел. Думаю, побегает, да на всю жизнь запомнит, к чему приводят промахи. Надо было его ещё после рубежа в отель отправить пинками! Но кто ж знал! — в голосе тренера слышалось неприкрытое сожаление. — Я когда Расторгуева на круги отправил, он только кивнул и побежал. Хоть бы слово сказал…       — А не сказал он только потому, что сипит, как курильщик со стажем, — промолвила Юлианна. — Все бы сразу сообразили, что он больной. У него же типа важная гонка, борьба с финнами, все дела. Команду, видите ли, подвести не хочет.       — Ты-то откуда про болезнь узнала? Не поверю, что Расторгуев тебе сам рассказал.       Ильиневич ответить не успела, ибо услышала, как тихо хлопнула закрывшаяся дверь. На пороге стоял Ванька и растерянно хлопал глазами.       — Мой Андрюша заболел?!       — Чего это он твой? — буркнула Юлианна. То грозится уйти по собственному, то «мой Андрюша». Братцу пора начать вести курсы по переобуванию в воздухе.       — А-а, заревновала! — прищурился разулыбавшийся Иван. — Смотри, уведу!       — Дамские разборки прекратить, — решительно отрезал Беркулис. — Не знаю насчёт завтрашнего дня, но к спринту Расторгуев должен быть как огурчик.       Ванька хотел было напомнить из вредности, что он в отпуске, но не стал и извлёк из жёлтого чемодана аптечку.       — Мой стратегически важный ящик номер два, — довольно заулыбался он. — Ну, чё, пойду лечить. Что у него там?       — Температура и боль в горле.       — Вылечим, — как-то слишком хитро ухмыльнулся Иван, выходя из номера. Юлианна последовала за ним. Что-то ухмылка братца доверия не внушает. Ильиневич без стука вошёл в номер Андрея и осмотрелся.       — А где?..       Комната была пуста. Ни намёка на Расторгуева.       — Ты номер на ключ не закрыла? — вздохнул Интарс.       — Нет, — растерянно пробормотала Юлианна.       — Сбежал, — констатировал Ванька. — Льдина латвийская.