I'm leavin' town, I'm not sure if I'll ever be coming back, but if you wanted to come say good bye, well I wouldn't mind that. I'm leavin' town, I'm not sure if I'll ever be coming back, but if you wanted a whisky with me, well I wouldn't stop that.
Седьмой курс
Сижу в самом углу Западного крыла, которое уже давно считается заброшенным. Здесь мокро и сыро, а еще, поговаривают, тут водится всякая херня вроде болотных чертей и прочей ереси, которая любит пугать всех вокруг, но кто бы знал, как мне поебать. На все. На эту жизнь, на эту школу. Блять, кто бы знал. Тяжело вздыхаю, откидывая голову на мокрую стенку и затягиваюсь, закрывая глаза, слушая, как дождь херачит, как бы, тоже сожалея о том, что моя жизнь полнейший отстой. — Ты так и будешь сидеть здесь и жалеть себя? Открываю глаза и поворачиваю голову, переводя укуренный взгляд на источник голоса. Каллисто. Эта прекрасная сучья Каллисто. Закрываю глаза и возвращаю голову в прежнее положение, опять закрывая глаза. — Да, так что можешь спокойно пойти нахуй и сказать тем, кто тебя послал, что Лео Линдберг тоже сдох, можно рыть могилу. Не вижу, но знаю, что она сейчас кусает свои прекрасные губы, сдирая винного цвета помаду, к которой недавно пристрастилась. Шаркает своими раздолбанными кросами и плюхает свой зад прямо рядом со мной, прикасаясь своей теплой ногой к моей. Сколько я уже здесь сижу. Несколько часов? День? Неделю? — Меня никто не посылал. Фыркаю, давая понять, что не собираюсь продолжать эту тему, но все же открывая глаза, смотря, как из-за разбитого окна внутри здания образовывается нихеровая лужа. Весьма прозаично, у меня сейчас, в душе такое же разъебанное окно. — Как ты? И голос такой неуверенный, словно у сопливой магглы, которая призналась в любви парню, который ей долго нравился. Перевожу на нее взгляд и поднимаю одну бровь, хмыкая: — Серьезно? — Блять, — закатывает глаза и ерошит волосы. Ей неловко. Я понимаю. Мне бы тоже было неловко в этой ситуации, — я согласна, глупый вопрос. Просто... мы беспокоимся за тебя. Я беспокоюсь за тебя. Опять тяжело вздыхаю и затягиваюсь до фильтра. Жар уже обжег пальцы, но мне как-то похеру, чувствовать бы еще это. — Я перепсихую и отойду. Буду прежним Лео, который будет шутить с вами гейские шутки. Просто дайте мне время. Поджимает губу и кивает, скорее себе, чем мне, а потом поворачивает к себе мое лицо, цапнув своими длинными ногтями за подбородок: — Не отойдешь. Мы все знаем, что ты любил его. — Я не... — Не заливай. — Да пойми ты, что Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Я не хочу прятаться и смотреть, как ты обнимаешься с какими-то тупыми шмарами, зная, что мы встречаемся! — Лео, не разводи истерику, мы уже говорили на эту тему. — Нет, блять, мы не говорили. И теперь я говорю тебе: или ты говоришь всем, что мы встречаемся, или мы расстаемся и мути со своими девками, сколько влезет. — Ты не можешь так поступить со мной. — Поспорим? Будь добр сообщить мне, когда примешь решение. Хлопок двери. — Хорошо, — опять вздыхаю. Надо только дышать, — да, я люблю его. — Уже лучше. Что ты сейчас чувствуешь? — Каллисто, ты дерьмовый психолог. — Закройся! То есть скажи, что ты чувствуешь. Закрой глаза. И опиши мне. Послушно закрываю глаза. — Утрату, — прикусываю губу, — жгучую боль и в то же время... ничего. — Ничего? — Ничего. В тот момент, когда его нашли, когда к нам пришли спасатели и сказали, что его нашли в том ущелье, я уже знал, что он мертв. И когда мне подтвердили это, я просто понял, что я ничего не чувствую. Как ногу, которую ампутировали. То, что ампутировали не может болеть. Потому что этого нет. — Медики сказали, что он не мучился. — Он свалился с летящей машины, Каллисто, и дошел до ущелья. Ты сама-то веришь в то, что сказала? — Мы не знали, что он свалился. Его друзья сказали, что не помнили, чтобы он был в машине. Они же были под пылью и... — Они сказали мне, — я закрыл глаза, — подошли и сказали. "Ты же парень Магнуса?" Я кивнул. Они сказали спасателям другое, но хотели, чтобы я знал правду. Он сидел на заднем сиденье. Дверь была не заперта. Они сделали кувырок. Он врезался в дверь. Она открылась. Он выпал. Они подумали, что он уже труп и решили не возвращаться. На следующее утро сказали, что он пропал. Они испугались. Наврали, — перевожу на нее абсолютно пустой взгляд, а она смотрит так... испуганно? — людям это свойственно, Никс. Врать. Защищать свою шкуру. Беру мороженое, сразу же ковыряясь в его содержимом и разворачиваясь, чтобы похвастаться перед Виндзором, что моя порция, в отличие от его, не похожа на кусок говна, да вот врезаюсь в кого-то. Поднимаю взгляд. Тут же отвожу. — Прости. — Стой, — ловит меня за руку, когда я уже собираюсь его обойти. Кидаю вопросительный взгляд. Ого, мы друг до друга дотронулись в кафе, полном народа, вот это прогресс, — ты просил сообщить, когда я сделаю свой выбор. Неуверенно киваю. — Я сделал. — Оу... Ну что ж... Не успеваю я и придумать, что сказать, как он целует меня. Прямо здесь. Прямо в этом блядском кафе. Отстраняется буквально через несколько секунд, облизывая губы. — Мм, фисташки. Люблю фисташки. Открываю рот. Закрываю. Киваю. А Магнус улыбается, словно чеширский кот, отступая спиной к выходу. — Я пойду прокачусь на летающей тачке Тревора. Говорят, это захватывающе. Поговорим потом? Опять проделываю трюк с открыванием-закрыванием рта, но потом киваю. Он улыбается и задницей открывает дверь. Колокольчик извещает о том, что покупатель только что покинул заведение. Рей подходит со спины, когда я все еще стою истуканом. — ЧТО ЭТО БЛЯТЬ БЫ... — Мне очень жаль, Лео. Киваю. Несколько раз. Чтобы наверняка. — Но тебе нужно знать, что мы рядом с тобой и будем с тобой до конца. — Я знаю. — Я поняла, когда Рей остановил тебя от прыжка в обрыв. Скажи... Ты правда собирался это сделать? Молчу какое-то время. — Да, — получается как-то совсем тихо и неуверенно, смотря в пустоту, — это сложно объяснить. То, что было у нас с ним. И пусть он был слишком громким. Шумным. Создающим много хаоса. Пусть он постоянно проливал на меня горячие напитки, из-за чего я ходил в его одежде. Пусть он совершенно не знал языка страны, в которую он приехал. Я просто... чувствовал его. Такое ощущение, что я знал его сотню лет, а не чуть больше полугода. Будто он не перевелся в этом году, а родился и вырос рядом со мной. Будто он был частью меня. Более непоседливой и доброй, но частью меня. А когда он умер, я просто... перестал это чувствовать. Погрузился в вечную ночь. И ко мне пришло осознание, что я не хочу жить вот так. Что я готов ради него шагнуть за край. — Не факт, что ты бы нашел ее за краем. — Нет, — залипаю на каплю дождя, что стекает по стене, — я бы нашел. И так мы сидели еще какое-то время, пока Каллисто не подала голос. — Как ты думаешь, что бы он сказал, будь он на моем месте? — Это глупо, он умер, он не может быть на твоем месте. — Но все же. — Он бы сказал, что я уебок, что я нытик. Чтобы я собрал свои дурмстрангские яйца в кулак и пошел писать конспект по анимагии, который он так и не переписал. — И ты бы пошел? — Да, — закуриваю очередную сигарету, после первой же затяжки Калллисто отбирает ее и затягивается сама, — но ты — не он и не сможешь мне этого сказать. — Я не смогу, но я специально закупила десять пачек Берти Боттс и выбрала только красные, потому что они тебе нравятся. И я их притащила. Она извлекла из кармана шуршащий пакет, где и правда были только красные конфеты, которые всегда имели самый яркий вкус. Я посмотрел на пакет, а потом посмотрел ей в глаза и понял, что она не виновата. Правда не виновата в его смерти. Никто не виноват, даже те его "друзья". Понял, насколько сильно Рей пересрался, когда увидел меня, стоящим на самом краю и смотрящим в то, как волны разбиваются о скалы. Смотрящего на меня, который бы вот-вот сделал шаг. Понял, что если сейчас я не переступлю через это, то навсегда останусь в своем мире отчаянья. Тогда даже мои друзья не смогут помочь мне, как бы они не старались и не переживали за меня. Понял, что если не сделаю шаг сейчас, никогда его не сделаю. Тем более, прошла уже неделя с его похорон. Я закатил глаза и взял конфеты из ее рук. — Я надеюсь, там нет оранжевых? Ненавижу оранжевые. — Вообще, крайне смешно, что из этой ситуации меня вывел мешочек сладостей, — фыркаю и затягиваюсь, стряхивая пепел на пожухшую осеннюю траву. От камня отражаются солнечные лучи, золотая гравировка с именем бликует, подмигивает. Его сделали студенты чуть больше года назад. Моя задница промерзла сидеть здесь, но что поделать, ежемесячный ритуал. Каждое девятнадцатое число, — я же говорил, что они удалили все фотки с тобой с моего телефона и из инстаграмов? Ах, конечно говорил. Недавно Рей дал мне флешку и сказал, что они сначала это все скопировали. Я до сих пор не могу ее открыть. Не знаю, почему, — молчу какое-то время, после чего тушу сигарету о видавшую виды банку, которую пристроили те же студенты. Около камня всегда лежит пачка сигарет, его любимый Парламент. Я знаю, что его приносит Тревор, потому что чувствует себя виноватым все это. И никто никогда не открывает эту пачку, — знаешь, — киваю на пачку, — они ведь ввели табу. Например, никто больше не курит Парламент, хотя раньше мы все иногда им грешили, но теперь... Я не видел ни одну пачку с тех пор. Периодически мне снится сон... Будто я тогда пошел с тобой и сидел в той машине, а когда ты падал, то кричал и тянул руку: "помоги, Лео!", но я никогда не могу помочь. И ты каждый раз падаешь вниз, а я просыпаюсь в холодном поту. Я думал, что Рей не знает этого, потому что мы уже прошли тот момент, когда я просыпался с истерикой, но не так давно, когда я выходил из комнаты после очередного кошмара, я увидел на полке прямо около двери пачку сигарет. И все бы ничего, но он никогда их туда не кладет. И тогда я просто понял, что он знает. И знал всегда, — хмыкаю, — как ты думаешь, сколько еще они мне позволяют? Замечают, но не говорят об этом? Мне кажется, что дохера всего. Есть вещи, которые я не могу сказать даже памятнику. Например, что после этого я стал барахольщиком на книги или меняю партнеров, как перчатки. Просто не могу. Может, потом. Каждый раз я прихожу сюда и рассказываю что-то новое, что сидит где-то очень глубоко. И на какое-то время мне даже кажется, что становится легче. — Иногда мне кажется, что я вижу тебя в толпе. Глупо, конечно, но я просто знаю, что это твои волосы там мелькают. А чьи еще, засранец? — поднимаюсь и касаюсь рукой нагревшейся поверхности, — в любом случае, спасибо, что наблюдаешь. Спасибо, что ты был в моей жизни. Да что там был, ты до сих пор в ней. До зимы, Магнус. Разворачиваюсь и, засунув руки в карманы осеннего пальто, иду в сторону замка, пытаясь выбить у себя из головы грустные мысли. Пытаюсь думать о тесте по анимагии или о том, что скоро надо будет определиться с тем, кем я хочу быть в будущем, хотя давно надо было определиться. Думаю обо всем это и иду, оставляя памятник позади.