Deathbeds

Just a young gun with a quick fuse I was uptight, wanna let loose I was dreaming of bigger things And wanna leave my old life behind Not a yes sir, not a follower Fit the box, fit the mold Have a seat in the foyer, take a number I was lightning before the thunder

Один раз в год, стандартно, я пропадаю с радаров друзей, учителей и прочих обитателей Института. И если в тот день, когда он умер, за мной намертво следят, чтобы я не наделал каких-нибудь глупостей, как бы я не говорил: «да все нормально», мне стандартно отвечают: «ты рожу свою вообще видел?» и я сдаюсь, потому что в этот день мне правда не стоит находится одному. Но в день его рождения я еще могу выплеснуть свое горе в одиночестве. Потому что несмотря на то, что прошло уже два с хером года, я не могу выкинуть это из головы. Не могу забыть, как мы отмечали его последний день рождения, ходили в деревушку, измазались мороженым, а потом сидели на пирсе, свесив ноги к морю и медленно, лениво целовались. Я не могу выкинуть это из головы. И мои друзья это знают. Поэтому я сижу сейчас на том же самом месте, что и два с хером года назад, но смотрю уже не на просто разрушенную стену, а на разрушенную стену с лаконичной надписью перцовым баллончиком «хуй». Это написал Рей давным-давно, я даже не помню зачем. Может быть, чтобы я никогда не смог больше воссоздать ту атмосферу, в которой был тогда. Его-то косой подчерк я могу узнать даже на стене. Морщусь и делаю очередной глоток огдена, который так дальновидно подогнал мне Роберт неделей раньше. Залипаю на одну точку и даже не замечаю шагов со стороны действующей части Института. — Чего страдаем? Поднимаю голову, даже не додумавшись спрятать бутылку. Надо мной возвышается Феликс Юсупов, наш препод по Заклинаниям, почетный выпускник Института, заслуженный мракоборец и далее-далее по списку. Пока нам в самом начале, когда он начинал преподавать, диктовали список его заслуг, мы чуть не уснули. Стоит заметить, выглядел он и правда солидно. Черная форма с золотыми вставками ему охереть как шла, делая еще более пафосным, а шрам на рассеченной брови придавал шарма. Да еще и учитывая, что ему было лишь слегка за тридцать, я бы сказал, что он очень даже ничего, но все же он мой препод, многим старше, а у меня нет таких фетишей, тем более, учитывая, что на него уже слюнки пускает Виндзор, а я не слишком большой фанат отбивать пассий у друзей. Как-то раз уже один парень Каллисто ко мне подкатывал. Получил в рожу сначала от меня, потом от Рея, а Роберт добавил. Что не говори, а за этой «сучкой» стоит куча уебков, которая за нее горой. Как и любой из нас другого. Так и смотрим друг на друга, только с разных ракурсов. Он кидает выразительный взгляд на мою бутылку, а я закатываю глаза: — Все как обычно. Школьные влюбленности, разбитые сердца и бла-бла-бла, вам будет крайне неинтересно это все слушать, так что, — немного пьяно машу бутылкой, из-за чего часть виски выплескивается на школьные штаны, — идите дальше по своим делам. — Мистер Линдберг, не указывайте мне, что делать, у вас до этого еще яйца не доросли. Заказываю глаза и заебанно мычу. Вот он — Мастер, чтоб Вас, Юсупов. Кажется, весь он в соблюдении блядской субординации и острых подколах. Рей из-за этого кипятком ссыт, а я… Ну, тоже, но он меня все равно выбешивает. А еще у него его дурная привычка совать свой нос куда не надо, из-за чего я постоянно мотаюсь по отработкам. Конечно, он смотрит на меня, как на тупую копию Виндзора, была бы большая новость, если у нас состоялись нормальные отношения. — Хорошо, Мастер Юсупов,— специально выделяю обращения, после чего все же прикладываюсь к бутылке, из-за чего его бровь взметается вверх, — давайте вы мне просто назначите отработку за то, что я пью в будней день во время занятий в запретной части замка, хотя я не уверен в последнем, и мы разойдемся мирно? — Мистер Линдберг, — его взгляд становится похуистично-о-боже-какой-дебил-передо-мной (что вообще привычно), после чего… плюхает свой зад рядом со мной на грязный пол, даже зная, что после этого его идеально-чистая форма станет похожа на мою рожу после тренировок, я всегда думал, что он очень трепетно относится к материальным вещам. Я не осуждаю, сам таким был не так давно, но, видимо, я ошибался. Возможно, в нем просто говорит военный. Одна из частей его бесконечного списка заслуг, — перестаньте ломаться и расскажите, что с Вами происходит. Тяжело вздыхаю и уже открываю рот, чтобы откровенно послать его на все четыре стороны. Уже пьяным мозгом соображаю, как это сделать без матов, открываю рот… И я не знаю, что со мной случилось тогда. Может какое-то помешательство, я вернулся в тот самый момент, когда сидел рядом с Каллисто и рассказывал ей или меня просто все конкретно заебало, но я выложил ему все как на духу. От «да я гетеро» Магнуса до того момента, когда он поцеловал меня в кафе. Рассказал про кофе, про день рождения Магнуса, про ту самую машину, к которой я до сих пор иногда прихожу, потому что Тревор больше в нее так и не сел. Рассказал, что прихожу к тому камню каждый месяц, что пытался покончить с собой, что меня не отпускают от себя в день его смерти и что единственный день, когда я чувствую, что он прямо тут, рядом, руку протяни и дотронься — это его блядский день рождения. Рассказал, что это я виноват в его смерти, потому что если бы не я, он бы остался в замке и учил блядскую анимагию, а сейчас был бы жив. Рассказал ему даже больше, чем Рею, потому что меня это до невозможности душило, душило каждый день, но сегодня — сегодня особенно. И когда я смотрел на него, хотев уже закончить рассказ, я кидал взгляд на Юсупова, на то, как он смотрит на меня, на его понимающий взгляд и меня прорывало больше. И рвало тогда, когда слезы буквально захлестывали меня с головой, потому что я слишком долго держал это в себе, я разрывался. И только когда я понял, что выдал все, что только мог, вывернул себя наизнанку, то закинул голову, посмотрел на протекающий потолок и закрыл глаза. Даже слезы уже высохли. Истерика иссякла. Я был абсолютно и полностью опустошен. Первый раз я выдал все, что было у меня в голове от начала и до конца. Рассказал самые насущные проблемы и мне… понравилось. Это чувство свободы от тяжелых мыслей. Это тебе не изливать душу любовникам каждому по чуть-чуть. Я и правда не думать, что выговорившись, это настолько мне поможет. А ведь Юсупов даже не открыл еще рот, чтобы что-то мне ответить. И в этот момент я почувствовал, как Юсупов забрал у меня бутылку. Перевожу на него пьяный взгляд и думаю, что сейчас наверняка выльет, проматериться, выдаст что-нибудь типа «не вешай нос» и уйдет, но он молча, с напряженным видом сделал глоток огдена, даже не поморщившись. — Если ты думаешь, что я скажу тебе, что ты не виноват или что «случилось то, как случилось», то ты ошибаешься. Тебе же все это говорили по миллиону раз, да? — киваю, но он, кажется, не замечает, смотря в ту самую точку на стене, в которую обычно залипаю я. Да еще и взглядом таким, что любого нормального человека пробивает дрожь. Любого нормального, но уж точно не меня сейчас, — ты виноват, Линдберг. Ты виноват в смерти этого парня. И ты должен жить с этим каждый день. Подавляя в себе это, но храня где-то очень глубоко, где нет места свету. Ты считаешь это своей слабостью, так сделай так, чтобы это стало твоей сильной стороной. Смотрит на меня так, что я осознаю, что он меня понимает. Понимает так, как никогда не поймут мои друзья. Потому что они, конечно, любят меня, хотят помочь, но они просто не понимают всего того, что происходит в моей душе в тот момент, когда я подхожу к этому блядскому памятнику, улыбаюсь и говорю «привет». И я не говорю, что это плохо. Я надеюсь, что они никогда не испытают то, что испытал я. Или, по крайней мере, я буду рядом и смогу им помочь. Наверное, он пережил что-то похожее, потому что иначе он дал бы совершенно другой совет. Закрываю глаза и киваю, после чего кладу голову к нему на плечо, продолжая глушить алкоголь. Он больше не пьет, просто сидит и смотрит в никуда. Молчим какое-то время, думая каждый о своем, а потом все же решаюсь прервать тишину. — Это же Вы нам кофемашину подогнали? — Ага. После того разговора сразу прусь в комнату. Рей нехило удивлен тому, что я не явился под утро с убитым видом, но промолчал. На следующей день выпадает Заклинаний и Дуэльная Магия, так что лицезрею Юсупова аж две пары с перерывом на Древние Руны, где мы с Виндзором благополучно заваливаем контрольную. На первой кладу подбородок на скрещенные руки и просто наблюдаю за тем, как наш Мастер нападает на Рея, который улыбаясь, как чеширский кот, отбивает заклятия. Даже не отпускаю свои язвительные комментарии, как обычно. Нет желания даже рта открывать, хочется просто смотреть, смотреть и смотреть… Просто изучаю его и подмечаю то, на что раньше не обращал внимания. Или не хотел обращать. Изучаю взглядом его шрам на брови, его лицо, его взгляд, в котором где-то на самом дне плещется грусть, его азарт. Резкие движения. Рывковые движения палочки. У Рея, кстати, такие же. Они как будто рассекают воздух, будто у них есть не один противник, а два. Их оппонент и сам воздух. И в одной схватке они обязательно победят. Я же сражаюсь с таким видом, будто я художник, который рисует очередной шедевр. Более манерно и плавно что ли. Без лишних движений и сумбура, который так и проскакивает у этих двоих. Мне не важен бой как таковой, мне важен бой как достижение какой-либо цели. Этих же двоих бой привлекает сам по себе. Ощущение азарта, адреналина в крови, чувство, что ты можешь погибнуть прямо сейчас. Им не важен результат, главное — процесс. В прочем, моя техника борьбы не мешает мне быть прекрасный дуэлянтом и побеждать жалкие подобие Юсупова и Виндзора. Блять, сижу вот так и думаю, почему я раньше не пригляделся к Юсупову? Он всегда таким был? У него всегда был этот блеск в глазах? Эта полуулыбка? Он всегда смотрел на учеников так? Неужели я был настолько невнимателен, что совершенно не замечал этого? — Мистер Линдберг, надеюсь, Вы внимательно следите за нашими действиями? — Юсупов кидает на меня взгляд хватит-пялится-на-меня-пидор, а по его лбу стегает капелька пота. Не позволяю себе залипнуть, потому что тогда уж точно не отвечу. — Конечно, Мастер Юсупов, не пропускаю ни одного движения. Он привычно скалится, выражая все свое пренебрежение к моей персоне и продолжает объяснять, сыпля на Рея поток заклинаний в два раза плотнее. А на второй паре побеждаю трех человек подряд, и когда смотрю на Юсупова, то вижу у него на губах усмешку. — Мистер Линдберг, я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы не дымили у меня в комнате, знаете, дым в месте, где Вы живете, заебывает. — Мастер Юсупов, Вы же знаете, что после этого я открою окно, раз, и высосу дым заклинанием, два, может, Вам просто дать сигарету? — Мистер Линдберг, при всем моем уважении, Ваше говно я курить не собираюсь, поэтому будьте добры, избавьтесь от сигареты. — Мастер Юсупов, будьте так добры не быть занозой в заднице и дать мне докурить. — Мистер Линдберг, Вы всегда можете докурить ее вне моих апартаментов, советую вам воспользоваться этой возможностью. — Мастер Юсупов, Вы же прекрасное знаете, что если я будут курить вне ваших апартаментов, то не смогу видеть вашу раздраженную рожу и факт курения потеряет свой шарм. — Мистер Линдберг, я осведомлен об этом, и все же настоятельно рекомендую вам пройти вон или затушить сигарету. — Мастер Юсупов, успокойтесь, я докурил, — тушу сигарету о внешнюю часть балкона, даже не заморачиваясь, что меня заметят в окне преподского общежития, все равно окна его комнат выходят на лес за школой, а туда шатаются только уж совсем отбитые, это вам не жалкая подобия «страшного места» за Хогвартсом. Высовываюсь чуть ли не на половину, зная, как сейчас препод закатывает глаза, —все равно я докурил ее, значит, туше, — поворачиваю голову и улыбаюсь, щурясь из-за солнца, которое отражается от снега и становится слишком ярким даже для шведской зимы. По-Юсуповски вскидывает бровь и осматривает меня с головы до ног, которые я обнимаю, чтобы поместиться на подоконнике. — Мистер Линдберг, более я не потерплю курение в моих комнатах, и Вам лучше учесть это. Закатываю глаза, но сдаюсь. — Мастер Юсупов, я учту и буду курить до или после прихода к Вам. И вот так теперь частенько проходят мои вечера. Когда Рей сваливает к Дени (а делает он это часто), я гребу пачку сигарет и отправляюсь в крыло педсостава, чтобы постучать в дверь, на которой красуется золотая гравированная табличка «F. Y.», услышать оттуда хриплое «войдите» и шагнуть в две комнаты, соединенные между собой и лишенные всякого стиля и уюта, кроме той холодной мужской руки. Хотя, я уже несколько раз таскал сюда всякую приятную мелочь и стоит заметить, что мои часы висят на стене, а фикус прижился на столе и это не может не радовать. Его комната постоянно выглядит так, будто он собирается куда-то уезжать. Раскрытый чемодан, который вечно валяется около кровати, чистая посуда, идеальный порядок на столе. Не то, что у нас, натуральный гадюшник. Мне хочется думать, что Юсупову нравится, что его комната понемногу «обживается», что я так ненароком «забываю» у него всякие уютные вещи. В прочем, это совсем не дает точной гарантии, что ему это нравится. Я прихожу и рассказываю про всякую херню, как прошел день или то, что меня волнует на данный момент. Он всегда спрашивает «не поделитесь?» и я всегда рассказываю. Даже не знаю почему, если честно. Это как тогда, на полу в Западном Крыле. Меня захлестывают мысли, эмоции и под его внимательным взглядом, когда я не говорю, я чувствую себя так, будто убиваю маленьких беззащитных низзлов, причем глубоко не первый раз. Мне становится легче, а он внимательно слушает, иногда дает какие-то советы, но чаще всего молчит и глушит свои 100500 видов чая. И я назвал бы его своим хорошим другом, но все же он мой препод и это было бы крайне глупо. А еще он крайне ценит субординацию. — Мистер Линдберг, Вы не представляете, насколько я Вам признателен. — Ой, иди нахер, Феликс, — закатываю глаза и делаю такую рожу, будто проглотил пикси, но тут же исправляюсь, —в смысле, я очень ценю Ваше мнение, мастер Юсупов. Как вы поняли, я не особо заморачиваюсь с этим. Я бы вообще не заморачивался, но этот блядкий взгляд точно сведет меня с ума. Кому отстегнуть частичку души, чтобы заиметь такой? — Мистер Линдберг, приятно, что Вы соблюдаете субординацию, — он опять поднимает бровь, на этот раз в системе «может хватит проявлять вольности?» и, да, я научился различать эмоции его брови и это ни чуточки не странно. И эти «мистер Линдберг» и «мастер Юсупов», как раз одна из тех вещей, чтобы мы не забыли, кем являемся друг другу, когда говорим на слишком задушевные темы, хотя, может, он просто напоминает себе, что я тот-самый-болван-Линдберг, которым он меня постоянно считал. Он, конечно, слишком дохера тактичен, чтобы сказать мне это в лицо, но его шуточки, другие шуточки в сравнение с подколами в адрес других студентов, говорят сами за себя, —я бы хотел выпить, не составите мне компанию? Оживаю и даже отрываю затылок от подоконника. — Вы предпочитаете чай или кофе? Ну, конечно, кто бы сомневался, чтобы он, да еще и что-то нормальное предложил. Не удивлюсь, если у него все полки завалены запасами самых разнообразных чаев. Это как те бабки, которые торгуют горными чаями в деревушке, куда мы постоянно ходим на выходных. Закрываю глаза и ворчу: — Я предпочитаю вискарь в Вашем шкафу. — Будьте добры, держите себя в руках, молодой человек, — открываю глаза и ловлю один из тех его холодных взглядов, из-за которых по спине пробегает табун мурашек, —Вы, все же в школе, и «вискарь у вас в шкафу» мы обсуждать не будем. Вздыхаю и как-то слишком уж жалко выдаю. — Ладно. — Вам чай с бергамотом или с мятой? — произвольно тыкаю на мяту, после чего он без палочки подогревает чайник, как часто любит делать Рей. Вообще, этот слишком одаренный в заклинаниях придурок последнее время почти все делает без палочки, красуясь тем, как пиздато быть протеже Юсупова. Не удивлюсь, если еще и после выпуска он выберет самый пидзатый колледж и его, конечно же, туда возьмут. Юсупов же не знает всех моих мыслей, поэтому он уже набульбенил мне чая и как бы ненароком подметил, — если вы и дальше продолжите позволять себе вольности и ссориться с преподавателями, то скоро вылетите из Института. Жму плечами, а он передает мне чашку ароматного зеленого чая: — Я и так почти вылетел по Физической подготовке и Древним Рунам, не особо есть что терять. — Мистер Линдберг, я был о Вас лучшего мнения. Немного амбиций еще никому не повредило. Да, иногда он начинает вести себя как препод. Он, как бы, и есть препод, но он начинает вести себя как все остальные преподы. «Мистер Линдберг, проявите терпение», «мистер Линберг, зубрите больше», «Мистер Линберг, научитесь, наконец, лизать задницы». Недавно у нас были очередные командные посиделки системы «кто больше может не спать» и в конце концов остались только мы с Реем. Противостояние титанов. Я от нечего делать, чтобы не заснуть предложил поиграть в правду или действие. Ну, он согласился. Но не думал же я, что он спросит меня, кто мой любимый препод. Он знает, что за десять лет обучения его не было никогда, но, видимо, под утро мозг человека творит невероятные вещи. И вы бы еще видели его рожу, когда я назвал Юсупова. — Все были о мне лучшего мнения, Мастер Юсупов, но это не делает меня лучше, чем я есть, — тяжело вздыхаю и хочу уже потянуться за сигаретой, но вовремя вспоминаю, что как бы не могу курить в апартаментах мастера Юсупова, так что придется подымить, когда я выйду отсюда. То есть часа через два. — Это дает Вам шанс стать лучше, чем вы есть, — он посмотрел мне в глаза, да так, что взгляд не отведешь. Да я и не хочу. Блять, серьезно, его взгляд и брови — это совершенно отдельная тема для разговора. — Я это всего лишь я, не думаю, что я могу стать лучше или хуже, чем есть, — все же делаю глоток чудо-напитка, потому что, да, я слабак, и не могу выдержать его взгляд, привет, Лео очередной уебок. И только думаю, что надо бы потренироваться на Стиве, который идеально для этого подходит, как он выдает: — Тогда Вы сильно ошибаетесь, Лео. Давлюсь блядским чаем, который и близко не стоит с тем великим чудом, которое мы варим в своей комнате, и пялюсь на него во все глаза. — Вы только что меня по имени назвали? Да, с того момента в Западном Крыле, он не называл меня на «ты» или по имени. Никогда. Видимо, вселенная все же перевернулась, море вышло из берегов или точно что-то в этом духе. А он улыбается уголками губ, гад. — Вам показалось, мистер Линдберг, —наливает себе еще чая, продолжая улыбаться и ловко переводит тему, — итак, Физподготовка и Руны? Никогда бы не подумал, что у вас будут проблемы с физ-рой. — Мастер Тостой не слишком хорошо относится к людям нетрадиционной ориентации, — закатываю глаза, вспоминая, эти ужасные изматывающие тренировки и его взгляд, полный презрения, толстый уебок, — и знает, что бег — это не мое. Как следствие, я бегаю больше всех, а потом дохну на всех остальных упражнениях. Вижу задумчивый взгляд Юсупова, а я прекрасно знаю, что это означает, так что, на всякий случай, добавляю, добавляю. — Я не то, чтобы жалуюсь или недоволен этим, это просто факт. Даже если бы я исправил Руны, кстати, если я это сделаю, то могу идти на Красный Аттестат, он завалился бы по «Отвратительно» или «Слабо» по физре. «Слабо» — если мне очень повезет. Удивительно, но при всем моего раздолбайстве, учеба всегда давалась мне слишком легко, не считая некоторых предметов. Красный аттестат дает право, кажется, только на одно «Выше Ожидаемого», и, скорее всего, у меня это были бы Заклинания, и то можно было бы постараться и припахать Виндзора. У меня было «Превосходно» даже по физической подготовке до того момента, как я открыто сказал, что гей. И тогда все пошло по пизде. Из-за того, что у меня пошло «слабо» преподша по Рунам тоже решила разгуляться, но я усиленно тянул и грыз чертов гранит до последнего. Пока я в последний, этот, год, не забил огромный такой болт. Красный Аттестат все равно полетел к хуям, а рычание на преподов ничем не закончится. — Лев никогда не отличался вежливостью, но я и не думал, что он гомофоб, — он хмурит свои до пизды выразительные брови, из-за чего я снова немного залипаю, — почему Вы не говорили об этом с ректором? Или, в конце концов, с директором. Если Вы готовы исправлять Руны и работать, —приподнимает брови в намеке на обычное распиздяйство, — профессор Нормунд пойдет навстречу, тем более, она положительно отзывалась о Вас на педсовете. Блять, охереть, обо мне еще и положительно на педсовете отзываются. Интересно, а он что обо мне там говорит? — Мастер Юсупов, я не собираюсь доносить на учителей за то, что их что-то не устраивает во мне. Даже если ориентация. Я не скрываю это, но и не собираюсь присоединяться к демонстрациям и идти под радужным флагом в массы. Это мои проблемы, я сам с ними и разберусь. — Что ж, это Ваше решение, —кривит рот в несогласии, —но такое поведение со стороны преподавателя недопустимо. Также, Вы не единственный открытый представитель лгбт сообщества в числе студентов Дурмстранга, и, я уверен, они тоже страдают от подобных действий в свою сторону. Нужно понимать, что если Вы не поведете их, сами они не пойдут. Звонко фыркаю: — Вы считаете, что я могу повести за собой людей? Я даже Виндзора не могу в одну сторону за собой увести, куда там большое скопление людей. Я никогда не считал себя крутым лидером и не пытался это делать, находилась пара-тройка уебков, которые боролись за власть. Не особо люблю грызть глотки за то, чтобы управлять тупой толпой. — Я считаю, что можете. Рей Виндзор — Ваш лучший друг, и я был бы очень удивлен, если бы Вы жили душа в душу долго и счастливо, — мне вспоминаются крики Рея о том, какой я обмудок, что спер какую-то кружку с подгузником, —помимо этого, мистер Виндзор не признает авторитетов. Вы, мистер Линдберг, популярны в школе, и способны агитировать людей, как минимум, подписать петицию об увольнении Тостого, а, как максимум, возглавить локальный парад гордости. Закатываю глаза и быстро свожу эту тему на «нет», потому что слишком не люблю разбираться со своими проблемами. Каждый раз, когда я это делаю, то появляются новые. И новые. И новые. И они множатся, как грязная посуда, так что лучше оставить их по минимуму и есть из грязной тарелки. Но тогда я первый раз поймал себя на мысли. «А вдруг и правда смогу?» На следующей неделе я припахиваю Каллисто, Рея, Роберта и Стивена вешать листовки по всему Дурмстрангу. На них нарисована карикатура Тостого с кнутом, а снизу на фоне ЛГБТ-флага надпись «хватит это терпеть», а также подпись, что всех, кто решится бороться, будут ждать в комнате 10А. — С чего это вдруг ты так активизировался? Мы с Реем вешаем листовки в той части замка, где проходят практические уроки. У него на щеке, как и у меня, флаг лгбт и вместе мы, наверное, и правда выглядим как парочка педиков, учитывая его суперский акцент, который можно определить, на каком бы языке с каким преподавателем он не говорил. Жму плечами и взмахиваю палочкой, приклеивая свой шедевр к кабинету Дуэльной Магии. Он смотрит на меня как-то слишком подозрительно, и я все же решаюсь ответить. — Просто заебал Тостой, он мне КА заебашил, пусть ответит. Если что, я пересдам все нормативы, урод несчастный. — И давно ли тебя начал КА заботить? Закатываю глаза и показываю ему средний палец. — Это нужно для поступления, не все же, как ты, ютятся под крылом у крутой мамочки. — Да? Серьезно? Для поступления? — он хмыкает и складывает руки на груди, сминая несколько моих детей-листовок, — и куда же ты собираешься поступать? Машу рукой. — Это не важно, всяко пригодится. Сверлит меня тяжелым взглядом какое-то время, а потом закатывает глаза, выдает что-то типа «ну и хуй с тобой» и принимается за дело. В конце дня Тостой приходит к нам с листовками и криками, а я без лишней агрессии втираю ему речь, из-за чего он надувается, словно индюк и уходит, Рей издает боевой клич. Все преподаватели снимают листовки со своих классов. Юсупов свою не снял. Через две недели я собираю себе целый ЛГБТ-отряд. Мы красим лица, берем флаг и идем в учительскую, где в этот момент шел педсовет. Директор вежливо интересуется, какого хуя. — Педсовет же собирается не только для того, чтобы понять, кто успевает, а кто нет? Он призван, чтобы улучшить систему обучения в Институте. Мы пришли, чтобы указать вам на то, что система глубоко не идеальна. Мы уже не в восемнадцатом веке, где надо скрывать однополые связи, может, пока сменить свои взгляды? В школе много студентов, которые не скрывают свою ориентацию. Они не считают ее чем-то порочным, — мои ладони потеют от волнения, и я незаметно вытираю руки о штаны, мой голос все еще слегка подрагивает, но потом девушка, что стояла справа кладет мне руку на плечо и мое чувство того, что я отвечаю за всех этих людей, что стоят за мной и сейчас я решаю их дальнейшую судьбу, что я могу и повел их, заставил поднять свои задницы и встать одной стеной против Тостого, что я смог это сделать, это захлестывает меня с головой. Мой голос перестает подрагивать и дальше я говорю куда увереннее, чем до этого, — вы сами учите нас, чтобы не должны ломаться и гнуться, но отстаивать свою точку зрения. Так мы отстаиваем! Я открытый гей. И я не собираюсь корить себя о том, что меня не привлекают девочки. Я не собираюсь наезжать на людей, которым нравится другой пол. Это дело каждого человека. И это моя личная жизнь. Так почему преподаватели так хотят совать в это нос? Со стороны мастера Тостого неоднократно исходила агрессия в сторону людей нетрадиционной ориентации, и мы долго это терпели. Вы можете сказать, что он учил нас тому, что ждет нас в будущем, но это не так. Мы и так живем в социуме и подвергается нападкам со стороны гомофобов, мы отбивает свою честь, но битва с преподавателем — это заведомо неравный бой. Он знает нас с девятилетнего возраста и умело давит на наши слабые стороны. Мы собрали вам доказательства, — я кидаю на стол папку с колдографиями, там же находится флешка с видео, которые мы снимали на протяжение всего времени, как этот лгбт-отряд отшивался у нас в комнате, — что мастер Тостой использует свое положения с целью унижения людей нетрадиционной ориентации. Он заваливает нас за то, что мы такие, какие мы есть и мы не собираемся ломаться. Так что же мы делаем не так, если мы отстаиваем свою честь и жизнь, как нас этому учил Институт, директор? Вы научили нас много. И мы готовы бороться за то, чтобы справедливость и честь восторжествовала. Директор какое-то время смотрит на папку из-под своего пенсне, а потом смотрит мне прямо в глаза. Я выдерживаю взгляд. Он смотрит на Тостого, который готов взорваться. — Вы очень уверены в себе, молодой человек, как ваше имя? — Лео Линдберг, директор. — Линдберг. Прекрасно. Что ж, мистер Линдбрег, что же вас подтолкнуло к этому шагу? Сдерживаюсь, чтобы не бросить взгляд на Юсупова, который сидит за этим же круглым столом и, как и остальные, молча слушает мои высказывания. — Если бы я не повел за собой, никто бы не повел. И все осталось бы на тех местах, травля бы продолжилась. Этого нельзя допустить. — Кхм… — директор какое-то время смотрит на папку, будто пытаясь ее загипнотизировать, чтобы проблема упорхнула сама собой. К счастью для нас в данной ситуации, такого не бывает, — идите. Мы разберемся с этим. Если что, мы знаем, как вас найти, — и улыбается уголками губ, намекая на мои листовки. Выходим из кабинета, где нас уже ждут друзья. Молчим с минуту, а потом я первый вскидываю кулак вверх и толпа взрывается криками. Через два дня Тостого уволили за превышение полномочий, а я был рекомендован в студсовет от лица директора. Теперь я занимаюсь общешкольными делами и выступаю на педсоветах, а также на общешкольных конференциях, быстро завоевав доверие коллектива, в том числе и своей маленькой лгбт-революцией. Через две недели меня назначают главой студсовета Института. — Я забыла косметичку в комнате! Моя блядская косметичка! Закатываю глаза. Уже сотый раз за утро. Каллисто не забыла, кажется, только бошку, и то, я сомневаюсь, потому что ее красивое личико осталось в косметичке. Мы уже трижды возвращались в Институт за всякими ее шмотками и всех это конкретно подзаебало. Особенно, учитывая, что ее портал, как бы, первый. — Я заберу ее и вышлю тебе с совой, адрес скинешь в фейсе, — хуй с ней, все равно будут возвращаться, так хоть Рей не убьет всех, пока они будут рубится в дурака в зале ожидания. — Ой, Лео, я тебя обожаю, — девушка кидается обниматься, но неловко задевает меня огромным рюкзаком и чуть не убивает. Опять. Уже пятый раз за этот день. — Да-да-да, я в курсе, а теперь идите, иначе вы опоздаете на регистрацию на портал. Дени улыбается и поправляет огромную спортивную сумку на плече. А у нее еще чемодан, ага. У Рея весь шмот поместился в такую спортивную сумку, кроме, разве что, шмоток Кусмана, так что Винздор у нас нынче как бабулька. На плече сумка, в руке гремящий пакет с огромной надписью белым маркером по черному: «Кусок Говна!». Я постарался, конечно. А в другой руке переноска с этим белобрысым исчадьем Ада, который иногда подает голос и вставляет свое веское ругательство на очередную забытую Никс вещь. — Ты уверен, что не хочешь поехать ни с одним из нас? Мы были бы рады, если бы ты провел с нами Рождество. Отмахиваюсь и ловлю на себе очередной гневный взгляд Рея. По-братски бью его по плечу. — Чуваки, слушайте, я правда справлюсь. Не маленький уже, — а потом улыбаюсь Рею, — передай своей маман, что я очень скучаю по ее пирогам и все еще готов за них душу продать. Он смотрит на меня, как на придурка. Мы с ним две недели сремся по поводу того, что я не хочу ехать с ним в Оксфорд. У него доводы, конечно, логичнее, но моя морально-этическая сторона вопроса в моей голове имеет более ценный вес. В общем, это по масштабам почти как Первая Шторная Война. — Упрямый уебок. Закатываю глаза. Опять двадцать пять. — Заканчивается регистрация на порталы в Англию, Данию и… — Блять, мы же опаздываем! — Я же говорил. Спешно обнимают меня (очередной раз все по очереди стукнув меня своими огромными баулами), после чего убегают в сторону регистрации. Рей, на последок, кидает последний взгляд, а потом вскидывает средний палец. Я отвечаю ему тем же. — Я тоже буду скучать, — улыбаясь, говорю себе под нос. Хрен меня знает, вдруг я все же сделаю так, как задумывал очень давно и не вернусь в Институт после Рождества? Соль в том, что когда ты становишься совершеннолетним, ты можешь не проходить через сложную отправку детей по домам на каникулах. Показал билет на портал — пожалуйста, вали на все четыре стороны, можешь не воевать с маленькими засранцами сначала на корабле, а потом и в поезде, пока тебя развозят только по границам, тем более уже тем, кто живет где-то дохера далеко нет смысла терять столько времени. В деревушке в горах есть портовая станция, ее даже недавно осовременнили, потому что постоянно кто-то куда-то мотается. В том числе родители младшекурсников, так что легче перестраховаться и сделать все в два, нет, в три раза лучше, чем было до этого, лишь бы не связываться с ебанутыми мамашами. К несчастью для меня, в Дурмстранге запрещено оставаться на каникулы, так что мне приходится засунуть свое «негде жить» обратно себе в задницу и идти собирать вещи, попутно вертя телефон в руках с мыслями «позвонить в агентство или нет», потому что взять-то они меня возьмут, а вот отпустить через две недели — это очень даже вряд ли. Никакого желания ехать со всем скоплением тупых детей у меня не было, поэтому я наскреб денег на портал в ближайший город, а потом автостопом. У моих друзей порталы были на четыре-пять часов раньше, так что я спокойной могу дойти обратно, попить кофе на прощанье, запереть все наши комнаты и решить, что, собственно, я и буду делать дальше. Так я и добредаю до Института, пиная какой-то камень, так некстати подвернувшийся под ногу. — Эй, — поднимаю голову. На ступеньках стоит Юсупов. Он вопросительно сморит на меня, он одет не в форму и это сразу бросается в глаза, он выглядит моложе, — Вы чего это не уехали со всеми? — А мне некуда. Портал «последний шанс» будет через пять часов, так что тогда последний ученик и покинет сие заведение. Преподаватель поднимает одну бровь и смотрит как-то недоверчиво: — А что Вы к Виндзору не поехали? — Я и так у него отшивался все лето, думаю, на него хватит моего общества. Тем более, это как бы семейный праздник и все дела. Не хочу никому малину портить. Не их вина, что я такой несемейный. Мы уже посрались на эту тему, он уехал с недовольным ебалом, что без меня и что его любимому еблану придется таскаться по хостелам и опять искать подработку где придется. Пожимаю плечами, мол, знаем, уже проходили. Юсупов смотрит на меня пару минут с нечитаемым выражением лица, и когда я уже хочу обойти его с неловким «ну я пойду», кидает напряженный взгляд на часы. — Жду Вас у Главных Ворот через семь минут. И, первым обходя меня, уходит в сторону общежития преподов. Какое-то время втыкаю, а когда понимаю, что только что произошло и я с видом довольного Кусмана, который только что спер очередные шторы, уношусь в комнату собирать вещи и забрать пресловутую косметичку Каллисто, чтобы потом мне не выжрали мозг. Ну, эм. Счастливого Рождества?