1945 год. Июнь.
Вид у его матери бесконечно усталый. Она выглядит старше своих лет. Но её тёплая улыбка, нежные и вместе с тем крепкие объятия — такие же, как в детстве Томми. Она плачет, он прижимает её к себе. Ему кажется, что раньше она была не столь маленькой и хрупкой. Наверное, просто кажется. В конце концов, они не виделись шесть долгих лет. Наконец Томми отстраняется. Мама улыбается ему сквозь слёзы. — Поверить не могу, что всё закончилось, мальчик мой. Что теперь всё будет в порядке. Томми улыбается ей в ответ. У него не хватает мужества сказать ей, что это, увы, невозможно. Быть может, война и закончилась, однако она отняла у него нечто гораздо большее, чем шесть лет жизни. Он уже не наивный восемнадцатилетний мальчишка с ярко блестящими глазами, который однажды покинул свой дом, полный решимости защищать Родину. Он весь покрыт шрамами — как физическими, так и душевными. Он чувствует себя полностью опустошённым. Чувствует пустоту внутри. Порой ему кажется, что проклятая война попросту отняла у него способность радоваться жизни. А что, если дело вовсе не в войне? Возможно, это из-за Дюнкерка. Возможно, это из-за Алекса.***
Человеческая память — вещь весьма забавная. Столь изменчивая, столь ненадёжная. Прошло пять лет с того момента, когда они в последний раз видели друг друга, и Томми не помнит, что Алекс сказал ему перед отъездом. Однако он отчётливо помнит, как ветер бил ему в лицо, пока он наблюдал за тем, как Алекс садится в поезд. Он помнит своё желание броситься за ним, крепко прижать к себе и умолять не покидать его. Он помнит, как плакал, когда остался один в первую ночь после его отъезда. Он был напуган и ощущал щемящее одиночество. Ему так хотелось, чтобы Алекс был рядом. Он помнит, как через какое-то время его охватило странное оцепенение. (Сколько оно продлилось? Несколько недель? Месяцев?) Помнит, как наконец научился прятать свои эмоции и потребности в самом дальнем уголке подсознания и просто делать то, что должен был делать. Проблема заключается в том, что тогда же он, видимо, попросту потерял способность чувствовать что-либо. А как её теперь вернуть — неизвестно. По правде говоря, он не уверен в том, что ему вообще хочется её возвращать.***
Иногда Алекс снится ему. Это случается не слишком часто, но, однако же, случается — вот уже пять лет. Томми не знает, свидетельствует ли это о том, что он по сию пору мечтает воссоединиться с парнем, с которым у них пять лет назад были абсолютно ненормальные, но — своего рода — отношения, или же нет. Но, в любом случае, ничего хорошего. Ему всегда снится та проклятая лодка. И во сне Томми, а не юношу-француза обвиняют в том, что он из Германии. У этого сна есть две вариации. В одной из них Алекс пытается убедить всех в том, что Томми является немецким шпионом и потому заслуживает смерти (он должен умереть). А в другой Алекс, напротив, защищает его от остальных парней, пытающихся вышвырнуть его из лодки. Томми ненавидит обе. По двум разным причинам. Единственное, что их объединяет — он каждый раз просыпается, охваченный чувством тревоги, и слепо шарит вокруг себя руками, пытаясь обнаружить рядом что-то — или, скорее, кого-то. Разумеется, тщетно.***
Спустя два месяца после возвращения домой Томми начинает встречаться с девушкой по имени Меган. Если быть до конца откровенным, он делает это лишь для того, чтобы успокоить мать. В последнее время она постоянно бросала на него обеспокоенные взгляды, а Томми не желает её волновать. Пусть она думает, что её сын — абсолютно нормальный полноценный человек. Даже если это неправда. Бесспорно, Меган очень хорошенькая. Она общительна, мила, и она хочет его. Томми искренне пытается полюбить её, но у него ничего не выходит. Как обычно. Правда, половым бессилием он вроде как не страдает — ему удаётся добиться эрекции. Однако на обнажённое тело Меган он смотрит совершенно равнодушно. Он не может представить себя с ней, не может без содрогания представить, как она будет касаться его тела. Это неправильно. — Эй, ты в порядке? — спрашивает она, беззлобно усмехнувшись. — Нет, — выдыхает Томми и начинает натягивать одежду. — Прости. Она недоверчиво глядит на него. — Ты правда уходишь? Кажется, Томми никогда в жизни не одевался настолько быстро. — Прости, — не слишком убедительно повторяет он и тянется к дверной ручке. — У тебя есть кто-то ещё? Томми почти хочется рассмеяться. — Нет. Однако он не уверен, что говорит правду. В последнее время ему кажется, что он постоянно лжёт — матери, Меган и самому себе. То, что он не помнит того, что сказал ему Алекс перед отъездом — ложь. Он помнит, однако ему удалось загнать тот разговор глубоко в подсознание и почти удалось убедить себя в том, что он вовсе не помнит его. Он отлично научился заниматься самообманом. Он помнит тот разговор, хотя предпочёл бы забыть его.***
— Так… — бормочет Алекс, поглядывая на наручные часы. Его поезд скоро прибудет. Томми, скрестив руки на груди, осматривает переполненную платформу. — Так… Алекс усмехается и слегка треплет его по шее. — Неловко. Уголки губ Томми чуть приподнимаются. — Очень. Они улыбаются друг другу. В первый раз за всё время их знакомства улыбаются искренне. Скорее всего, этот первый раз является и последним. Не скорее всего — точно последним. Это прощание. С учётом нынешних событий они оба вряд ли доживут до следующего года. Томми не знает, отражаются ли эти мысли на его лице, однако взгляд Алекса мрачнеет. Внезапно тот подходит ближе и кладёт ладони ему на плечи. — Ты не умрёшь, приятель. Моргнув, Томми смеётся. — А ты ясновидящим заделался? Но Алекс остаётся серьёзным. Он пристально смотрит на Томми. — Мы не погибнем на этой войне, — резко произносит он. — Если мы пережили Дюнкерк, то переживём и всё остальное. Переживём эту дурацкую войну. Томми облизывает пересохшие губы. — И?.. Алекс на миг задерживает взгляд на его губах, а затем вновь смотрит в глаза. — Я найду тебя. Томми чувствует, как сжимается его желудок. — Не смеши меня, — просит он, стараясь не фыркнуть. — Ты забудешь моё имя через пару-тройку месяцев. Могут пройти годы, прежде чем война закончится. Не произнесённое вслух «если мы вообще увидим её конец» повисает в воздухе. Алекс бросает взгляд на других солдат, стоящих на платформе, а затем вдруг заключает его в объятия. — А ты, — шепчет он Томми на ухо, — забудешь моё имя? Томми быстро моргает. — Конечно, — отвечает он глухо, закрыв глаза и позволив себе на миг уткнуться носом в шею Алекса. Это безрассудно — они уже начинают привлекать внимание некоторых окружающих, — но он не может иначе. Не может. Ему это необходимо. Он вдыхает хорошо знакомый запах Алекса в последний раз, он пытается надышаться им на всю оставшуюся жизнь. — Лжец, — выдыхает Алекс, крепче прижимая Томми к себе. Он касается губами мочки его уха и хрипло шепчет: — Ты мой. Ты знаешь это. Ты всегда будешь моим. Томми открывает было рот, намереваясь возразить ему, однако горло перехватывает спазмом, и он не может произнести ни слова. Раздаётся гудок поезда. Пора. Алекс отстраняется. Томми невольно делает шаг вперёд. Он с трудом удерживается от того, чтобы не броситься Алексу на шею, умоляя его остаться. Он не может этого сделать. Не будет. Они и так слишком долго обнимались — люди уже бросают на них косые взгляды. Поэтому он просто стоит и смотрит, как Алекс садится в поезд. Напоследок тот оборачивается. На его красивом лице застыло странное выражение. Зелёные глаза ещё на миг встречаются с глазами Томми, и этот миг кажется вечностью. Затем он исчезает. А Томми… Томми приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не сломаться здесь и сейчас.***
— Дорогой, — говорит его мать спустя пару недель после того, как он расстался с Меган, — ты ни о чём не хочешь со мной поговорить? Томми смотрит на неё поверх стола. — Не понимаю, о чём ты. Она печально глядит на него. — Ты несчастлив. Томми пожимает плечами, стараясь не смотреть ей в глаза. — Со мной всё в порядке. — Не лги матери, — строго говорит она. Томми морщится. — Что ты хочешь, чтобы я сказал? Я пытаюсь стать счастливым. — Правда? Ты и вправду пытаешься? Я этого не вижу. Ты живёшь на автомате, не живёшь даже, а выживаешь. — Она берёт его за руку и слегка сжимает ладонь. — Хватит выживать, милый. Начни жить. Томми пристально смотрит на неё. Он задаётся вопросом: а начал ли Алекс жить? Если выжил. От последней мысли к горлу подступает тошнота. Это одна из причин, по которой он даже не пытался выяснить, что сталось с Алексом. Лучше уж пребывать в неведении. К тому же, шансы найти Алекса совсем невелики. Взгляд Томми вдруг падает на лежащую на столе газету. Он замирает. Алекс любил читать эту газету. Томми знает, что в ней есть специальная рубрика для людей, которые ищут своих друзей и близких, пропавших во время войны. Так, может быть, он мог бы… Томми прикусывает губу. А что, если Алекс не ответит? Или — что ещё хуже — вдруг он откликнется?***
Промаявшись месяц и наконец набравшись храбрости, Томми решает, что попробовать всё же стоит. Но тут возникает новая проблема — он не знает, что именно написать. Ищу солдата, которому я делал минет в течение нескольких недель? Ищу парня по имени Алекс, который, сам того не ведая, продолжает трахать мне мозг даже спустя пять лет после расставания? Что такого он может написать, чтобы привлечь внимание Алекса? (Если тот жив.) Томми просматривает письма в рубрике «Пропавшие люди» и внезапно цепляется глазами за одно из них: «Ищу своего хорошего приятеля Томми, худощавого парня с тёмными волосами и глазами. Мы стали лучшими друзьями на побережье Франции в июне 1940-го года. Если найдёшься, пожалуйста, приезжай к Алексу.» Томми смотрит на короткое послание, не веря своим глазам. Его начинает душить смех. Он смеётся, хохочет до слёз. Выпендрёжник. Он скучал по нему. Он скучает по нему. Алекс жив. Он жив. И он тоже ищет Томми. Томми задерживает взгляд на словах «мой хороший приятель». Он не припоминает, чтобы они были хорошими приятелями. Однако они оба выжили, и, быть может, у них наконец-то появился шанс стать друзьями. Томми игнорирует ехидный голосок в глубине подсознания, недоверчиво шепчущий: «Друзьями?» Да, именно друзьями, твёрдо говорит он себе. Он и Алекс просто бывшие товарищи по оружию. Выжившие в Дюнкерке. И ничего более. Война окончена. И у них больше нет причин желать заниматься… этой мерзостью. Во время военных действий можно было объяснить это психологической травмой, стрессом, страхом — Томми знает, что они с Алексом не единственные, кто искал своеобразного утешения друг у друга, но, в любом случае, этого больше не повторится. Томми больше не думает об Алексе подобным образом. Он уверен, что и Алекс рассуждает так же. Всё, чего хочет Томми — увидеть Алекса, удостовериться, что тот в порядке, и расставить все точки над i. Он не желает, чтобы фраза «Ты всегда будешь моим» была последним, что сказал ему Алекс. От этого в мыслях царит кавардак. Нужно покончить с этим. Именно так.***
Указанный в газете адрес ведёт в Шотландию, на маленькую ферму, расположенную вдали от крупных городов. Спустя два дня Томми обнимает на прощание мать и садится в поезд. Его мама выглядит необычно радостной. — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — говорит она, крепко обнимая его. — И если тебе необходимо увидеться со своим… другом, я понимаю. Слово «друг» она произносит несколько странным тоном, словно обо всём догадывается. Но это глупость. Узнай его мать правду, она пришла бы в ужас и уж точно не поддерживала бы его. Стоит необычно тёплый и солнечный денёк, когда Томми прибывает на крохотную ферму в глубинке. Дом заперт и, похоже, внутри ни души. Томми бросает сумку на землю, отирает пот со лба и отправляется искать хозяина. Однако поблизости нет никого, кроме коров, и внутренности начинают скручиваться в тугой комок. Возможно, то письмо было не от его Алекса. Быть может, его Алекс давно погиб и похоронен в безымянной могиле где-нибудь в Египте, Китае или Сибири… — Привет, приятель! Ты заблудился или кого-то ищешь? Томми застывает как вкопанный. И медленно оборачивается. Он смотрит на высокого широкоплечего молодого мужчину, одетого в белую рубашку, влажную от пота. Он имеет мало общего с долговязым мальчишкой в мундире с иголочки, который садился в поезд несколько лет назад. Даже его лицо сейчас выглядит иначе — оно по-прежнему красиво, даже красивее, чем раньше, — но это лицо мужчины в расцвете сил, а не мальчишки. Томми нервно переступает с ноги на ногу, чувствуя, как сжимается желудок. Приехать сюда определённо было ошибкой. Они уже не те, кем были раньше. Это не тот Алекс, которого он помнит. Нужно уходить. Но прежде чем он успевает сделать шаг, мужчина подходит ближе, так, что Томми теперь видит его глаза. И кажется, что время останавливается и каждый звук заглушается. Томми чувствует, как пульс ускоряется, как сердце начинает биться быстро-быстро. Он знает эти глаза. Они всегда заставляли его чувствовать себя так, словно он тонет, и, по всей видимости, ничего не изменилось. Алекс резко останавливается, глядя на него широко распахнутыми глазами. — Привет, — выдавливает из себя Томми, нервно улыбаясь. — Не знаю, помнишь ли ты меня, но мы стали лучшими друзьями на побережье Франции в тысяча девятьсот сороковом году. Алекс хохочет и, оказавшись вдруг совсем близко, стискивает Томми в крепких объятиях. Томми прерывисто вздыхает и обхватывает руками его спину. Они сжимают друг друга в объятиях, и это кажется прекрасным, более чем прекрасным. Их тела прижимаются друг к другу так, словно Томми с Алексом для этого и созданы. Созданы для того, чтобы обнимать друг друга. Это какой-то абсурд. Прошло пять лет. Пять чёртовых лет. Руки Алекса сжимаются всё крепче, и Томми слабо всхлипывает, уткнувшись лицом в изгиб его шеи. — Я помню, — хрипло говорит Алекс, целуя ухо Томми, оставляет смазанный поцелуй на щеке. — Я же говорил тебе. Я знал, что ты приедешь. Томми закрывает глаза. Боже. Голос Алекса, его запах, его тепло, его губы на коже Томми и сжимающие его руки… Томми кажется, что он в раю — они ведь не виделись пять лет, — и он не может перестать касаться Алекса, гладить его спину, обводить пальцами каждый мускул, точно наркоман, наконец получивший желаемый наркотик. Алекс. Его Алекс. Алекс целует его в уголок рта. Всхлипнув, Томми поворачивает к нему лицо. Ему отчаянно хочется ощутить губы Алекса на своих. Когда их губы наконец соединяются, Томми вздыхает от блаженства. Целовать Алекса так знакомо и так ново в одно и то же время. Этот поцелуй отличается от тех грубых злых поцелуев, какими они обменивались раньше — он медленнее, нежнее, но он столь же жадный, — и Томми чувствует, как подгибаются колени от внезапной слабости. Алекс стонет, целует его жёстче, его крупные ладони скользят вниз по спине Томми и, обхватив ягодицы, чуть приподнимают его. Томми не знает, как, но в какой-то момент он обхватывает ногами талию Алекса, прижимается и буквально повисает на нём, точно обезьянка во время течки — он попросту больше не может контролировать своё тело. Он чувствует голод, безумное желание, он нетерпеливо запускает ладони под рубашку Алекса, гладя его торс. — Погоди, — выдыхает Алекс в перерыве между жаркими поцелуями. Его голос звучит так, словно он пьян. — Наверное, нам не стоит этого делать. Однако, несмотря на эти слова, он вновь целует Томми. Рот у него горячий, влажный, восхитительный. — Наверное, не стоит, — соглашается Томми, прикусывая его нижнюю губу и прокладывая дорожку влажных поцелуев к уху. Голос из подсознания пытается напомнить ему, что он хотел, чтобы они с Алексом стали просто друзьями. Но сейчас это звучит смехотворно. Он не желает быть другом Алекса. Он никогда не хотел его дружбы. Он жаден, он хочет всего Алекса, полностью. Прикосновения Алекса, его взгляд, его ладони на коже, тело Алекса, прижимающееся к нему, над ним, в нём. Прикусив мочку его уха, Томми хрипло спрашивает: — Где твоя постель? Алекс чертыхается и шагает к дому, неся Томми на руках с такой лёгкостью, будто тот ничего не весит. Закрыв глаза, Томми кладёт голову ему на плечо и пытается осмыслить происходящее. Казалось, что теперь, когда он не целуется с Алексом, сделать это будет легче, но на деле совсем не так. Всё его существо пылает от желания, и он лишь крепче прижимается к Алексу. — Поторопись, — просит Томми, гладя Алекса по мускулистой спине. Мой, приходит собственническая мысль. Мой, мой, мой. Алекс в ответ смеётся, но смеётся вымученно. Наконец они оказываются в доме. Спина Томми соприкасается с мягким матрасом, пахнущим Алексом. — Раздевайся, — коротко приказывает последний, сбрасывая собственную рубашку. Томми не нужно повторять дважды. Сев, он принимается стаскивать с себя одежду, пальцы дрожат от нетерпения. Он хочет обнажиться для Алекса, хочет ощущать его голую кожу на своей. Насколько неправильной и отталкивающей казалась ему близость с Меган, настолько естественной кажется близость с Алексом, словно тот имеет полное право касаться его тела. (Ты всегда будешь моим.) К тому времени как Томми прекращает возиться с застёжками, Алекс уже успевает раздеться. У Томми перехватывает дыхание от одного вида его обнажённого тела. При взгляде на длинный толстый член рот наполняется слюной. Он хочет его. Словно прочитав его мысли, Алекс подходит к кровати, обхватывает лицо Томми ладонями и прижимается членом к щеке. Томми нетерпеливо размыкает губы. — Тебе всё ещё нравится это, — хрипло шепчет Алекс, его глаза темнеют. — Сколько членов ты сосал после моего? Томми отрицательно качает головой. — Хорошо, — Алекс изучает его лицо жадным взглядом. Он тычет членом в губы Томми и тот открывает рот шире, готовый принять его. Однако Алекс, позволив ему лишь коснуться языком головки, вдруг отстраняется. — Нет, — подойдя к шкафчику, он достаёт оттуда бутылку с каким-то маслом, — я хочу трахнуть тебя по-настоящему. Томми совершенно не против. Он ложится на спину, немного стесняясь своего слишком худого тела. Но судя по тому, каким голодным взглядом Алекс его окидывает, он находит его весьма привлекательным. Это заставляет Томми чувствовать себя почти красивым, хотя он и знает, что это смешно. Он некрасив. И парни не должны казаться другим парням привлекательными. — Ты такой красивый, — выдыхает Алекс, гладя его раздвинутые бёдра. — Лучше любой девушки. Томми хмурится, игнорируя приливающий к щекам жар. — Не дури. Просто заткнись и продолжай. И Алекс продолжает. Они оба слишком нетерпеливы для надлежащей прелюдии — уж очень сильно хочется наконец потрахаться, — поэтому, когда Алекс наконец проталкивается внутрь, обоим становится больно. — Следовало задействовать пальцы, — выдавливает Алекс сквозь зубы, прижимаясь лбом ко лбу Томми. Они ждут, когда дискомфортные ощущения притупятся. Томми мотает головой, запуская пальцы в тёмные волосы Алекса. Он не обращает внимания на боль. Ему слишком хорошо, и потому он не думает о чём-то столь незначительном. Он чувствует… Чувствует… Томми изумлённо улыбается. Он чувствует. Он не забыл, каково это — чувствовать счастье. — Томми? — произносит Алекс. В его голосе сквозит нечто, похожее на беспокойство. — Всё нормально? Томми просто кивает. Главное — не ляпнуть какую-нибудь жуткую глупость. Что-то вроде: «Я чувствовал себя неполноценным без тебя» или «Ты так трахаешь меня, ты единственный, кто делает меня счастливым». — Я скучал по тебе, — шепчет он вместо этого. Он чувствует, как замедляется дыхание Алекса, как напрягаются его мускулы. Пауза затягивается, и Томми ощущает неловкость. — Знаю, это глупо. Мы были знакомы всего месяц, и… — Я не мог спать без тебя, — резко перебивает его Алекс. — В течение долгого времени. До сих пор засыпаю с трудом, хотя раньше было гораздо хуже. Когда война закончилась, я предпринимал попытки встречаться с девушками, с несколькими — даже потрахаться, однако… — Он смеётся, сухо и невесело. Не объясняет, что случалось дальше, и шепчет: — Что, чёрт тебя дери, ты со мной сделал? Томми целует Алекса в уголок рта, перебирает пальцами его волосы. Обвивает ногами талию Алекса и удовлетворённо вздыхает, чувствуя его внутри себя. — Трахни меня. Пожалуйста. Алекс стонет и наконец начинает двигаться. Но, конечно, замолчать он и не думает. — Мечтал об этом, — выдыхает он прямо в рот Томми, ритмично двигая бёдрами. — Мечтал трахнуть тебя. — Должно быть, здорово, — хмыкает Томми и тут же срывается на громкий стон: Алекс задевает простату. Ему дьявольски хорошо, ему хочется просто трахаться с Алексом сутки напролёт, и ничего больше. Когда другие парни рассказывали о сексе так, словно в мире нет ничего лучше, Томми всегда испытывал недоумение. Для него секс был грязным, неловким и в некоторой степени глупым занятием. Он практически уверен в том, что никогда не стонал во время секса. Так было до Алекса. Когда Алекс трахает его, он попросту не может прекратить стонать. Возможно, Алекс посчитает его законченной шлюхой. Но это ведь не так. Нельзя винить Томми в том, что он теряет самообладание всякий раз, когда член Алекса проникает в него, и превращается в полубезумное бесстыжее гиперсексуальное существо, не способное жить без этого самого члена. — Сильнее, — просит Томми, подаваясь бёдрами навстречу Алексу. Алекс ускоряется, втрахиваясь в него так яростно, что спинка кровати начинает нещадно колотиться о стену. Боже. Боже. Томми кажется, что он очутился в раю. Он едва может дышать под тяжестью тела Алекса, его задний проход до предела растянут крупным членом, и ему хочется всё большего. Он теряет счёт времени, мир сужается до рта Алекса, тела Алекса, двигающегося внутри члена. Как же хорошо, восхитительно, Боже… Томми смутно осознаёт, что его стоны становятся громкими просто до неприличия, что он близок к оргазму. Чёрт, он не может, не может… — Давай! — рычит Алекс у него над ухом. Томми выгибается дугой и кончает, вжимаясь в Алекса тёплой грудью. Его глаза влажно блестят. Ему кажется, что он куда-то плывёт. Алекс не кончает одновременно с ним. Он вколачивается в него ещё добрых пять минут, а Томми, почти не дыша, наблюдает за ним из-под полуопущенных век. Ему это нравится. Он очень чувствителен, однако ему нравится доставлять удовольствие Алексу, даже если тот просто использует его. Ему нравится быть причиной, по которой Алекс столь пошло выглядит. Томми ощущает лёгкое разочарование, когда Алекс в конце концов перестаёт его трахать, однако он любит смотреть на то, как Алекс кончает и как его лицо озаряется блаженством. Алекс прекрасен. Эта мысль такая… гейская. Но быть оттраханным в задницу и наслаждаться этим разве не по-гейски? (И испытывать чувства к другому парню, но об этом Томми в данный момент не думает.) — Что смешного? — бормочет Алекс, устраивая голову на подушке рядом с головой Томми. Их лица сейчас так близко друг к другу, что Томми может разглядеть каждую ресницу Алекса. — Прости? — запоздало реагирует он, сообразив наконец, что Алекс что-то у него спросил. Томми чувствует себя дураком. Всё из-за Алекса. — Ты улыбаешься, — поясняет тот, касаясь губ Томми большим пальцем. — Странно. Кажется, твою улыбку я видел не больше двух раз. Томми усмехается. — Да. Безусловно, ведь на войне существует множество причин для того, чтобы улыбаться. — И то верно, — хмыкает Алекс. Уголки его губ чуть приподнимаются. — Всё равно странно. Полагаю, я должен буду привыкнуть к тому, что ты не хмуришься всё время. Желудок Томми совершает кульбит. — Кто сказал, что я останусь? — У него и в мыслях этого не было. Или, по крайней мере, он убедил себя в этом перед тем, как сесть в поезд. — Я сказал маме, что вернусь завтра. — Тебе просто следует написать ей, что ты передумал, — парирует Алекс, кладя руку ему на грудь. — Мы оба знаем, что ты никуда не поедешь. Выпендрёжник. — Серьёзно? — округлив глаза, притворно удивляется Томми. Тем не менее, он чувствует необъяснимую нежность. Отрадно знать, что некоторые вещи никогда не меняются. — И с чего ты это взял? Он ожидает, что Алекс сейчас ухмыльнётся и скажет что-нибудь до ужаса раздражающее, однако Алекс просто смотрит на него, не отрываясь, и долго молчит. Его адамово яблоко мерно приподнимается и опускается. — Ты тоже до сих пор чувствуешь это, правда ведь? — спрашивает он тихо, глядя своими зелёными глазами прямо в глаза Томми. Томми нервно облизывает губы, его пульс учащается. Конечно, можно прикинуться дурачком и сделать вид, словно он не понимает, о чём говорит Алекс. Но он этого не делает. Сглотнув, Томми кивает. Он больше не нервничает, ведь Алекс теперь рядом с ним, и мир ощущается таким правильным. Боже, какие же они оба испорченные… Алекс прижимается лбом к его лбу. — Говорил тебе, — произносит он низким голосом, в котором сквозят собственнические нотки, и крепко обхватывает Томми рукой. — Ты всё ещё мой. Томми распахивает глаза в притворном удивлении и усмехается, однако не возражает. Он со смущением осознаёт, что ему нравится, как это звучит. Ему нравится принадлежать Алексу. Он закрывает глаза и прижимается носом к щеке Алекса, вдыхая знакомый, успокаивающий запах. — Твой, — шепчет он. Навсегда.