Once upon a dream

...Там, под знойным небом, Негой воздух полон. Там под говор моря, Дремлют горы в облаках. Там так ярко солнце светит, Родные горы светом заливая. В долинах пышно розы расцветают, И соловьи поют в лесах зеленых. ©       Это было обычное раннее утро в горах Крыма — солнце только-только начинало пригревать, и воздух всё ещё оставался прохладным и свежим. Самое обыкновенное, ровное утро — казалось, что даже камни и редкие сосны скучали и не хотели просыпаться, и будто только одно существо в округе искренне радовалось всему тому, что видело вокруг себя — розоватому сонному небу, прошмыгнувшей под ногами редкой ящерице и можжевеловым кустам, которые начинали золотиться под бледноватыми солнечными лучами.       Молодой человек, чьи взмокшие вьющиеся волосы были убраны в небрежный хвост на затылке, медленно взбирался в гору. Его тяжёлые берцы при каждом шаге поднимали облака сероватой пыли, а забитый рюкзак за спиной то и дело неумолимо тянул путника вниз — юноша действительно очень устал, однако карие глаза на его лице восторженно блестели, словно в предвкушении очень важного события.       Ещё бы, ведь он наконец-то вернулся домой! Целых три года он учился в далёкой стране, куда уехал сразу после окончания школы, выиграв специальную стипендию для молодых и талантливых магов. И хоть вольная жизнь в завораживающей Англии будоражила кровь, парень особенно остро в последнее время чувствовал, как сильно он скучает по родине и как ему хочется хоть на день вернуться домой к своей большой семье — пожать руку отцу, обнять вечно беспокоящуюся, суетливую мать, потискать любимых младших братьев и сестру, которые, наверное, уже здорово вымахали, пока его не было. И вот, наконец-то, получив диплом Британской Академии Высшей Нумерологии, он уже через неделю, а именно сегодня ранним утром прибыл на юг Севастополя, домой. В этой бухте всё ему было знакомо, и когда он оказался рядом с большой ветвистой южной сосной, то широко улыбнулся ей, будто старому другу, поглаживая ладонями кору, устало зажмуривая глаза и утыкаясь в неё лбом. Дерево будто тоже обрадовалось ему — юноша сразу почувствовал тепло и, открыв глаза, с трепетом в сердце увидел, как недалеко появляется, будто из самой природы, его дом.       Что же, оставалась всего какая-то сотня метров!       Дом семьи Романовых, чистокровных колдунов уже в неизвестно каком поколении, был окружён сильной магической защитой Рода, и гости могли попасть в него только в сопровождении членов их семьи. Это были одни из немногих оставшихся таких магических семей в России, которые ещё не растеряли совесть, обменяв её на материальное богатство. Отец семейства, Матвей Алексеевич, не в пример другим магам его статуса, был простым ремесленником — занимался частным виноделием, и хоть его товар отличался изумительным качеством, скупщиков у него было не так много, и в плохие времена его семья с трудом удерживалась на плаву. Его милая жена, Анна Андреевна, разорвала все связи со своей семьёй, богатым и влиятельным московским родом, предпочтя настоящую любовь более подходящему её статусу браку по расчёту. У них родилось четверо прекрасных детей, и кроме того, после трагического происшествия с родным младшим братом Матвея Алексеевича и его молодой супругой, они наравне со своими детьми вот уже как почти десять лет воспитывали племянника Серёжу, который был одного возраста с их единственной дочерью Лилей, самым младшим ребёнком из четверых. А самый старший их сын как раз подходил к родному дому, о чём родители, досматривая утренние сны, ещё не знали — они ожидали первенца не ранее чем через неделю, как он и обещал. Обычно сюрпризы были не в характере спокойного и рассудительного Никиты Романова, но всё-таки ему было всего лишь двадцать, и он оставался молодым человеком, который жил порывами сердца, а не рассудком.       Юноша вдруг нерешительно замер у калитки, оглядываясь.       Всё было так же, как и три года назад — слегка неказистый, но такой милый большой трёхэтажный дом, обвитый лианами кивано и момордики, большой сад с фиговыми деревьями и разнообразными цветами, за которыми так любила ухаживать мама, и где бражники любили лакомиться лавандовым нектаром. Солнце только всходило, домашним оставалось спать всего ничего, поэтому Никита решил не нарушать последние минуты их сна и свернул в сторону драконового загона, чтобы пойти поздороваться с Кузьмой, их домовым — он-то наверняка уже на ногах. При мысли о старом верном друге отца, который наравне с драконами — следить за ящерами было его основной обязанностью, — нянчился с ещё совсем маленьким Никитой, молодой человек не мог удержать широкой улыбки, — вот уж кто его всегда был рад видеть, даже после того случая, когда четырёхлетний Никита залез в загон к самке звездокрыла. Это были по существу своему миролюбивые драконы, размером не больше гипогриффа, и они довольно-таки легко приручались волшебниками. Лицензия, конечно, специальная требовалась, но только на самок — мужских особей без особого труда содержали почти все волшебные семьи в горной местности, так как они не дышали огнём да и в целом были намного миролюбивее своих сородичей противоположного пола. После того, как маленькому Никите благодаря вовремя подоспевшему Кузьме повезло отделаться незначительным ожогом и лёгким испугом, самка была возвращена другу Матвея Алексеевича, известному драконологу Воронову, и в семье Романовых осталось два звездокрыла-самца. Потом появился третий, его вырастил сам Никита практически из яйца. С тех пор это был его верный друг Ветер, и именно он сейчас почувствовал близко подошедшего к большому сараю юношу и взволнованно заворчал.       — Ветер, да что с тобой сегодня такое, окаянный? — услышав издалека такие знакомые приглушённые восклицания, Никита усмехнулся, скинул тяжёлый рюкзак на землю и переливчато засвистел. Спустя мгновение послышались треск сломанных деревянных досок, хлопанье больших крыльев, низкий крик рептилии и оханье домового. Парень засмеялся, и в ту же секунду в него врезалось сине-зелёное крылатое и чешуйчатое нечто, разворотив полдороги и чуть было не свалив юношу с ног.       — Тише, тише, Ветер! — Никита сквозь сдавленный смех поглаживал вытянутую морду своего дракона, ощущая прохладную гладкую чешую под пальцами. — Узнал, мальчик! Тише, мы с тобой сегодня полетаем! — звездокрыл нетерпеливо топтался на месте, хлопал крыльями, прикрывая от наслаждения оранжевые глаза с узкими зрачками, и урчал, словно огромная голая кошка. И кто это говорил, что все драконы опасные и жестокие твари?!       — Никитушка! Это ты там что ли?! — маленький человек с густой седой бородой подоспел вслед за своим крылатым подопечным, воздевая сухонькие руки. — Приехал, надо же как! А какой стал взрослый! Здравствуй, здравствуй, дорогой! — яркие синие глаза человечка заблестели от подступивших слёз.       Юноша рухнул на колени, крепко обнимая старичка.        — Ну что ты, Кузьма, — Никита еле отмахнулся от разбушевавшегося Ветра, который всё норовил врезаться большим лбом в плечо хозяина в приступе нежности. — Я совсем не изменился, — парень убрал со лба растрепавшиеся светлые волосы и вновь расплылся в широкой улыбке. — Ну как вы тут без меня? Успели соскучиться?       — Так мы это, только в следующую субботу тебя ждали, — Кузьма всё украдкой утирал глаза рукавом льняной рубах. — Спрашиваешь ты тоже! Мать всё себе места не находит, Лилька с Серёжкой каждое утро бегут к воротам тебя ждать… Ты ступай, ступай в дом, Анна-то уже наверняка проснулась! — он перехватил дракона, увлекая его обратно за собой.       — А как же ты? Пойдём со мной! Чаю-то нам нальют, — Никита хотел, чтобы вся его семья собралась за завтраком, а Кузьма, несомненно, был важной частью его семьи.       — Потом приду, куда уж денусь, — глаза старика сощурились от улыбки. — А сейчас нет, мне надо корму ящеркам задать, они, небось, тоже кушать хотят, — и домовой с небывалой силой потянул Ветра на себя, который сразу послушно потопал за смотрителем. Кузьма обернулся, всё ещё не веря, что дорогой отпрыск наконец-то вернулся, махнул Никите, и дракон, вторя ему, протяжно заворчал своему молодому хозяину вслед.       Никита забросил пыльный рюкзак на плечо, немного посмотрел им вслед и повернулся к дому, отмечая про себя, что свет на первом этаже уже появился. Почти что срываясь на бег, юноша мигом оказался у двери, пытаясь перевести дыхание. Когда тяжёлая дверь отворилась, Никита оказался в объятьях своей плачущей невысокой матери. Уткнувшись носом в цветастый платок на её плечах, молодой человек понял, что вот теперь он наконец-то действительно дома.       Через несколько минут, полных радостных восклицаний и крепких объятий, Никита уже сидел за столом на кухне, вытянув ноющие ноги и грея ладони о кружку с дымящимся чаем, который восхитительно пах чабрецом.       — Никитушка, родненький… Что же ты не написал-то, когда будешь… Папа с младшими спят ещё, но скоро спустятся, чувствую. Костя с Сашкой в лагере, ну я тебе писала. Через две недели вернутся… — мама буквально танцевала вокруг него наперевес с разнообразными чашками и тарелками, торопливо рассказывая последние новости их гнезда, а он тщетно пытался усадить её рядом. — У нас же и не приготовлено-то ничего! — вдруг воскликнула она, водружая перед ним большую тарелку, на которой возвышалась гора уже разогретых золотистых пирожков.        — Мама, ну, а это всё кому? — Никита со смехом обвёл рукой многообразие тарелок с разными булочками, всевозможными бутербродами, домашним сыром, свежим маслом, гречневой кашей, варёными яйцами… даже вон, цветочный мёд и фирменное папино варенье из грецких орехов затесались в дружный строй всех гастрономических удовольствий, которые обычно составляли их завтрак. И ещё вот это… Пирожковое безумие, чарующий запах которого притягивал истосковавшегося по домашней еде усталого путника.       — Да это-то… Так, пустяки, — Анна Андреевна мягко улыбнулась, заправляя за ухо выбившуюся из причёски прядь, и наконец-то села рядом, поглаживая дорогое чадо по голове. — Вон как исхудал в своём этом Лондоне… А вырос то как! Совсем уже дяденька, —Анне вообще-то многое хотелось сказать первенцу — и о том, как она сильно скучала, и как ночами сердце болело о нём, и как она счастлива просто сидеть рядом и гладить его руки, но получалась какая-то ерунда. Ну ничего, она знала, что её мудрый мальчик всё поймёт, просто взглянув в ей глаза.        — Спасибо, мама, — Никита просто обнял её, зная, что ей это сейчас нужно.       Так и сидели мать и её взрослый сын — она тихонько всхлипывала у него на груди, а он гладил её по плечу, отчего-то чувствуя себя старше.       Их молчаливое уединение скоро прервало отвлекающее обстоятельство в виде мальчика одиннадцати лет, который ворвался на кухню с громким «Ой!!!», как всегда споткнувшись на последней ступеньке. Тёмные кудрявые волосы, очаровательная ямочка на подбородке, заспанный вид — при взгляде на изрядно вытянувшегося маленького двоюродного брата у Никиты сжалось сердце. Серёжа Романов невольно был у них в семье на особом счету, даже не столько потому, что он был самым младшим на пару с Лилькой, а скорее из-за того, что когда ему было всего несколько месяцев, он пережил страшную трагедию — его родители, известные мракоборцы, погибли при исполнении служебных обязанностей. И с тех пор все старались его лишний раз обласкать, и он рос более балованным и непоседливым, чем остальные братья Романовы, но всё равно его синие глаза время от времени смотрели более серьезно, чем полагается человеку его возраста, и кроме того, на радость тёте с дядей, он всегда оставался добрым, внимательным ребёнком.       Когда мальчик заметил Никиту, сонливость его как рукой сняло. С громким криком, который наверняка перебудил остальных домочадцев, Серёжа запрыгнул на своего старшего брата, которого обожал особенной любовью с самого детства — Никита не дразнился как другие братья, а всегда летал с ним на метле, учил забивать голы квоффлом и вообще был кумиром, а его одобрение было самым ценным после скупой похвалы дяди.        — Ну здорово, боец! Это ты что ли? — шутливо щекотал мелкого Никита. — Не узнать тебя совсем! Вот это конь вымахал! — Серёжа загордился от преувеличенной похвалы, вскочил на кухонную софу и радостно выпалил:        — Я быстро-быстро научился летать, почти как ты! А ещё… А ещё финт Петровой сделал, представляешь, Костя повёлся! На прошлой неделе! Вот бы ты видел! — Никита улыбался, слушая маленького брата, взахлеб рассказывающего о своих победах. — А ещё-ё… Я за июнь вот таку-у-ую книжку прочитал, — Серёжа наглядно показал руками, чтобы всем было понятно. — Ну твоя книга, помнишь! «Растения Сибири в легендах для начинающего зельевара», там такие картинки красивые ещё! Лилька с них срисовывает… — пока мама умильно улыбалась, поглаживая дорого племянника по голове, Никита удивлённо вскинул брови, показывая класс бойцу — действительно, внушительная книга, это достойно уважения.       — Это кто там начинающий зельевар у нас? — сердце Никиты пропустило удар, услышав до боли знакомый низкий грудной голос.       Вот и отец.       Глава семейства замер на ступеньках, и сын как-то жадно вглядывался в него, не решаясь подойти ближе. Уже полностью одетый, широкоплечий, кудрявый — только бороду опустил, да виски поседели, надо же. Карие глаза, такие же, как у самого Никиты, светились теплом и ещё чем-то невысказанным. Отец всегда был немногословен. Посмотрев друг на друга мгновение, они сделали шаг навстречу одновременно — крепкое секундное объятье, которое было самым важным, и мужской хлопок по плечу.       — Вернулся, слава всем Богам. Ну добро пожаловать домой, сынок… Добро пожаловать, — У Никиты почему-то стоял ком в горле. Как многим он был обязан этому человеку…       Мама опять всхлипнула, но обстановку как всегда разрядил Серёжа. Подбежав к отцу и дёрнув его за край рубахи, он звонко спросил, изображая свой самый невинный взгляд, которому невозможно было отказать:        — Дядя Матвей, а сделаешь блинчиков? Праздник всё-таки… — отец крякнул в бороду от неожиданности, усмехнулся и, потрепав бойца по кудрявой фамильной шевелюре, послушно проследовал к своему коронному месту на кухне. Под дирижёрством его палочки ингредиенты устроили настоящую пляску, превращаясь в тесто для вожделенных блинов. Мама улыбнулась, Никита почувствовал себя, как в детстве — если папа вставал к плите, то быть настоящему празднику живота, — никто не готовил вкуснее него.       Домашнее, мирное, тёплое утро с запахом свежей выпечки и травяного чая умиротворяло. Пока отец колдовал у плиты, а мама с Кузьмой хозяйничали в саду, Никита с Серёжей под боком, удобно устроившись на кухонной софе, погрузились досматривать утренние сны. Солнце настойчиво заглядывало в окно, раскрашивая золотым скромный домик Романовых, но снам не суждено было быть законченными — совсем рядом с ухом раздался громкий и настойчивый стук в окно. Никита дёрнулся и, распахнув ставни, вместе с громким уханьем и шелестом перьев впустил на кухню двух пёстрых неясытей, которые в лапках держали по свитку.       — Это что… Это что, почта из Колдовстворца?! — озвучил Никитину догадку не своим голосом восторженно закричавший Серёжа. Ну конечно оттуда, откуда ещё-то, мелким через месяц идти в школу. Аккуратно освободив из лапок сов свитки, Никита с улыбкой протянул «Романову Сергею Александровичу» его письмо, разделяя с братом этот волшебный момент. Второй свиток, «Романовой Лилии Матвеевне» он отложил в сторону, наливая совам воды в блюдечко и подкладывая им совиное угощение. Птицы, благодарно ухнув, синхронно принялись утолять жажду, устав от такого долгого перелёта.       — Вот теперь у нас настоящий праздник, — к столу подошёл отец с целой стопкой блинов, с улыбкой наблюдая, как племянник погрузился в чтение первого важного письма в его жизни.       — Сходи, отнеси сестре. Пора и её разбудить, — обратился отец уже к Никите, который успел умять парочку горячих масляных, безумно вкусных блинчиков и теперь облизывал пальцы, совсем как в детстве. — Если ты принесёшь ей письмо, она с ума сойдёт от счастья — так ждёт тебя.       Никита согласно кивнул, не в силах говорить с набитым ртом, взял свиток и, рассеянно погладив распушивших перья сов, которые отдыхали, греясь на солнышке и блаженно жмурясь, поднялся наверх.       На секунду у двери сестры он остановился, рассматривая рисунки, висевшие на белой двери — неведомые ему разноцветные зверьки, цветы, феи… Как же он соскучился по этой фантазёрке. Со скрипом приоткрыв дверь, Никита замер — вот она, этот умильный ангелочек, так сладко спит. Золотистые кудри разметались по подушке, рядом с пухлой щёчкой — любимая игрушка, страшно потрёпанный и довольно жуткого вида рыжий кот с глазами-пуговицами, которого они сшили вместе с мамой. Его маленькая сестрёнка, которую он всегда так берёг, его любимая баловница… Ну и как он может покуситься на её сон?       Никита аккуратно присел на край её маленькой кровати и хотел слегка подоткнуть одеяло, но сестра вздохнула и захлопала глазами, потягиваясь и просыпаясь. Никита, затаив дыхание, ждал её реакции.       — Никита… — восторженно прошептала девочка, широко открывая свои тёмно-карие красивые глаза, — это что, сон? — Лиля привстала, он протянул ей руку, улыбаясь, боясь сказать хоть слово, разрушить её покой. — Нет, не сон… — деловито, в своём репертуаре, объявила девочка, потрогав ладонь брата. — Приехал! Ну наконец-то! — обняв его за шею, сестра потянула на себя, и они рухнули на кровать, хохоча в унисон. Лилька уткнулась кругленьким носом ему в кожаную куртку. — Ты пахнешь дождём, табаком… И блинами, — Никита согласно кивнул, удивившись. Устами младенца, как говорится…       — Только маме не говори про табак, договорились? — опасливо шепнул брат, доверяя ей свой страшный секрет. Сестрёнка понимающе вздохнула и заговорщически подмигнула.       — А колючий какой… — смеялась девочка, гладя его щёку тёплой мягкой ладошкой. Да, побриться он ещё не успел…       — Это где колючий, тут что ли?! — Никита в шутку щекотал её своей щетиной, и спустя долгое время барахтаний, писков и визгов, юноша положил на колени сестре то, что принадлежало ей — долгожданный свиток из шероховатого пергамента с сургучной печатью, перевязанный золотистой лентой.       — Это… Это мне? Это из Колдовстворца? — с придыханием спросила девочка, боязливо беря свиток в руки, словно он был из тонкого льда и грозил вот-вот рассыпаться или растаять.       — Да, это твоё письмо. Ты станешь настоящей волшебницей! — брат поцеловал её в золотистую макушку, и сестрёнка, устроившись у него на коленях, стала читать первое важное в своей жизни личное послание. Как долго она ждала это дня!

***

      Вечером вся семья собралась за праздничным ужином в просторной беседке на улице. В сад волшебников слетелись светлячки и мерцающие маленькие феи, и от того атмосфера казалась особенно магической. Весь воздух словно был пронизан ощущением какого-то небывалого счастья и праздничного настроения. Никита Романов, вдоволь напарившийся в вожделенной бане, выспавшийся и до отвала наевшийся самых любимых и вкусных домашних яств, от которых ломился стол, сидел в старом плетёном кресле, забравшись в него с ногами, и неторопливо потягивал самое вкусное отцовское вино из прохладного бокала — ему сегодня можно было всё. Все его подарки из Англии пришлись по нраву домашним — Лилька с Серёжей помимо всего прочего пришли в восторг от всевкусных драже Берти Боттс, от которых самого Никиту уже с души воротило, бледно сиреневые пузыри от волшебной жвачки до сих пор парили у Серёжи в комнате под потолком, а карточки от шоколадных лягушек со знаменитыми волшебниками, обалдевшими от такой прыти, теперь валялись повсеместно — ну ничего, хоть на английском эти сорванцы почитают. Мама с папой без устали шутили и смеялись, и казались от того какими-то помолодевшими и сбросившими на некоторое время все свои заботы. Кузьма, сложив ручки под подбородком, поблескивающими глазами следил за мелкими, которые устроили дикие танцы в саду с нехитрой песней, состоящей всего лишь из «Мы едем в Колдовстворец! Мы едем в Колдовстворец!».       А в голове у длинноволосого юноши была всего лишь одна, теперь уже приятно ленивая и тянувшаяся сладкой карамелью мысль о том, как же хорошо просто быть дома.