Once upon a dream

Шесть лет спустя       Прошлое не забывается и никуда не уходит. Можно прятаться от него сколько угодно, но в один момент оно неожиданно подкрадётся сзади, возьмёт тебя за шкирку и хорошенько приложит о бетонную стену, старательно выстроенную из твоих же собственных ошибок — только лежи теперь и пытайся собрать эти стылые кровоточащие осколки заново.       И уж конечно, время ничего не лечит — эту блажь, наверное, придумали те, кому не приходилось оставлять жизненно важную часть своего существа в другом измерении, прикрываясь благими целями и рассыпая при этом высокие слова. И как бы тебя потом не ломала и не меняла твоя жизнь, ты не можешь забыть это самое важное, оставшееся, казалось бы, где-то далеко позади — может быть потому, что так и не получилось эту пустоту заполнить новым, более сильным и значимым, или хотя бы заменить чем-то иным и потом свыкнуться. А может быть потому что судьба — это все-таки не пустой звук откуда-то сверху, а что-то более влиятельное, и от нее никак не уйти, а уж она в свою очередь действительно расставит все по своим законным местам. Ну, а пока ты не завершил свой определенный этап, она не будет вмешиваться, и нечто новое так и не начнется — просто потому, что эти самые периоды не могу существовать параллельно друг другу.       Жизнь — это совокупность точных наук.       Не даром же ты их всегда превозносил.

***

      Мужчина, уставившись в пустоту и сложив на коленях руки шпилем, сидел так, согнувшись, уже битый час.       Он давно не чувствовал себя подобным образом — было почти что физически больно, словно кто-то ударил изо всей силы кулаком в область солнечного сплетения.       На его рабочем столе лежали порванный конверт из шероховатой бумаги и исписанный изумрудными чернилами плотный желтоватый пергамент письма, которое утром ему доставила растрепанная сова из школы Хогвартс, где он завершил почти две недели назад свой второй год в качестве преподавателя по Зельеварению. Это место, по правде говоря, досталось ему совершенно случайно, и как он подозревал, ненадолго — просто необходимых кадров в ближайшее время не предвиделось, а он был хорошим другом начальника департамента по образовательной части. В свою очередь, этот товарищ имел большое влияние на Попечительский совет — и вот, бывший мракоборец, да еще и иностранец (правда, о своем истинном происхождении он умалчивал — с тех пор, как почти семнадцать лет назад началась его стажировка в английском Мракоборческом центре при Министерстве магии, он представлялся поляком), два года назад приступил к нелегким обязанностям учителя зелий. Наверное, при его утверждении на эту должность еще сыграла роль его давнишняя преподавательская практика в родной стране, которая, впрочем, была притянута за уши, и быть может еще более древняя победа в школьном Чемпионате по зельям (мужчина совсем еще не был стариком, это лето в его жизни было всего лишь сорок четвертым, но ему часто казалось, что его не очень-то и счастливое существование в этом мире длится уже не первый век). Да, практически с самого детства по семейному обычаю он был талантливейшим зельеваром, хотя его работа не была напрямую связана с этой нелегкой наукой.       Но несмотря на старые горести, новая жизнь захлестнула его целиком — огромный, каждый раз поражающий воображение во всех смыслах старый средневековый замок, громадная и древняя, как этот мир, библиотека, которая приводила его в какой-то почти детский восторг, многочисленные и путанные учебные планы, куча конспектов и ручной работы, темные прохладные подземелья, где его вымотавшаяся душа чувствовала себя почему-то на своем месте, собственный кабинет, котлы, колбы, интересные преподаватели, ставшие вдруг, как бы не испугаться этого слова, его коллегами по работе, английские дети и их вполне себе не английские проблемы… Это все с ног на голову перевернуло его обыденный мир, к которому он так и не смог до конца приспособиться — после падения темного волшебника Волан-де-Морта и прекращения Второй магической войны, развернувшейся преимущественно на Британском полуострове, он состоял в особом отряде мракоборцев — они мотались практически по всей Европе в поисках беглых Пожирателей и оставшихся приспешников — это был вопрос принципа, касающийся далеко не только Британское магическое сообщество. Точка в этом деле была поставлена всего лишь несколько лет назад, и мистер Полонских, еще с молодых лет к спокойствию и размеренности не привыкший совершенно, оказался не приспособленным к этой новой жизни от слова "совсем". К тому же, в отделе его недолюбливали, так как наверняка считали его человеком слишком мрачным и высокомерным — он был из старинного дворянского волшебного рода, что не могло не оставить отпечаток на его манерах и характере, да и по менталитету своему он был совсем не приветливым и довольно молчаливым. К тому же, усилившийся контроль уставшего от войн руководства за бумажной волокитой, которой мистер Полонских ненавидел заниматься, вместе с полным штилем на работе его совершенно не прельщали. Поэтому предложение о преподавательской должности, да еще и у детей, (раньше он хотя бы читал лекции студентам) сначала сильно насмешило его. Несколько позднее он посмотрел шире на эту возможность и дал прямо-таки слишком рьяное согласие — очевидно, работая в школе, вполне себе можно хотя бы временно отвлечься от большой пустоты внутри.       Помимо всего прочего, ему нестерпимо хотелось побывать на Родине, и хотя профессор Полонских по своей натуре был человеком отчаянным, сейчас он откровенно боялся — ведь он бросил все и оставил свою Петербургскую жизнь, недобитую и ноющую, оттягивая изо всех сил момент встречи и в ужасе представляя, что может оказаться там совершенно лишним и неуместным, и это обстоятельство добьёт его окончательно.       Боялся, как не решается подойти и броситься в ноги к родному отцу сын-предатель, вымаливая прощение.       И поэтому когда мужчина прочитал письмо небезызвестного директора Минервы МакГонаггал о том, что забытый школьный чемпионат по Зельеварению, исходя из совета и долгих споров четырех стран-участниц, будет возрожден в грядущем учебном году, а конкретно в русской школе Волшебства, в его родном Колдовстворце, то испытал самый настоящий шок. И уж конечно, мистер Полонских, как выпускник Колдовстворца, (наверное, первый за всю историю такой преподаватель в исключительно английской школе) был обязан помочь директору сопроводить учеников Хогвартса в этом нелегком путешествии в загадочную и непредсказуемую страну, обеспечить их там должным вниманием, поддержкой и изо всех сил помогать. Да и к тому же, он единственный владел чудовищным русским языком, да и мало ли что вообще у этих русских на уме?       И тут же вдруг ему стало очевидно, что он не готов к встрече с призраками прошлого — вот так, спустя почти восемнадцать лет, совсем не готов.       Но вопреки всем негативным мыслям, мужчину не покидало ощущение или даже предчувствие того, что он, вернувшись, непременно найдет что-то очень важное для себя — когда ты всю жизнь только и делаешь, что теряешь, надежда обрести нечто ценное не оставит тебя, пожалуй, до самого конца.       Однако же сама только мысль о том, что он скоро вернется в родной Колдовстворец, вызывала болезненно-приятный трепет в сердце — сколько же всего было связано для него с этим чудным местом.       Стоило только закрыть глаза, и Полонских почти чувствовал, как холодный северный ветер с Финского залива бьет солёными колкими брызгами прямо в лицо. В сознании то и дело возникал великолепный строгий облик лицея — главный фасад этого чудесного архитектурного сооружения выходил прямо в открытое море, (по старой традиции, к парадному входу можно было подобраться только по фонтанному каналу на корабле) его белокаменные просторные коридоры, уютные лекционные классы с полукруглыми партами, пахнущие благородным деревом и чернилами, наконец, горячо любимая большая гостиная его родного Западного факультета, вход в которую охранял огромный гобелен в оранжево-золотых тонах с изображением величественного Зефира*, их покровителя, и уж конечно Трапезная палата, где подавали самые разнообразные и удивительные на вкус блюда русской кухни.       Постепенно он вспоминал и образы однокурсников с его факультета — бледные красивые лица и целый ворох из гордых и знатных фамилий древних родов магической России, к какой принадлежал и он сам, и их надменные голоса, каким и его голос был когда-то. Лишь только в пятнадцать лет он после дуэли не на жизнь, а насмерть с заносчивым мальчишкой, которого на его факультете особо злые языки называли не иначе как «осквернителем крови», его мировоззрение сильно пошатнулось. Предпосылки были и раньше, но видимо, не хватало особо сильного импульса и кого-то чистого душой рядом — и вот, он подружился со студентом Восточного отделения (а с ними они обычно враждовали с самого основания школы — да так сильно, что в противовес этим двум вечно полярным факультетам создали еще два, соответствующие оставшимся сторонам света). Вся его жизнь начала стремительно меняться в совершенно другую сторону, а потом стремительно пошла на первый взгляд "под откос" — он стал отщепенцем в собственной семье, но все равно, это время, пожалуй, было самым счастливым в его жизни. Потом случилось много разных событий, их занесло в погрязшую тогда в войне Англию, и после того, как он рыдал на могиле своего единственного настоящего друга и его жены, принося страшную клятву положить жизнь на борьбу с тёмными силами и мнимым превосходством чистой крови, он растерял все окончательно — в том числе, и свою любовь. Да, у него самого была кристально-чистая, «правильная» кровь, но он стал по-чёрному ненавидеть, как общество мнимых аристократов, в котором он варился с самого рождения, превозносило это обстоятельство. Наверное, именно поэтому его угораздило полюбить ту девушку, в которой не было и капли волшебной крови, чьё имя он до сих пор даже мысленно не мог произносить, и которую он был вынужден оставить в России.       Впрочем, теперь это все было слишком далеко от него, в какой-то другой, уже казавшейся нереальной жизни, и поэтому он страшно боялся возвращаться в Петербург, где, как ему казалось, каждый кирпичик будет пропитан болью и потерями прошлых лет… Но, наверное, где-то свыше ему уже давно было уготовано прекратить наконец-то эту бесконечную беготню от своей судьбы.       В конце концов, по факту оставалось только два варианта развития дальнейших событий — либо растерять все до конца, так, что даже надежда ушла бы от него, оставляя взамен только видимую оболочку, либо же ему суждено обрести там что-то очень важное, что в последствии стало бы его точкой опоры и могло бы помочь ему возродиться и заново отстроить свою жизнь. Эта, нынешняя, ему уже осточертела, но последние крупицы надежды пока еще не оставили порядком вымотавшегося человека.       Из оцепенения мистера Полонских вывел неожиданно навязчивый стук дождя за окном, и он медленно поднялся со стула, разминая затекшие мышцы и с удивлением отмечая, что он ещё здесь, в маггловском центре Лондона, и это отнюдь не размытые контуры Петербурга за стеклом — да, в такую погоду они становились издевательски похожими. Пожалуй, он стал слишком сентиментальным — видимо, дело шло все-таки к неотложной старости.       Мужчина коротко усмехнулся этим мыслям.       Кажется, привычный холод в голове, который не раз его выручал во всяких переделках, все-таки возвращался на свое положенное место — и это не могло не обнадёживать. Значит, он пока еще оставался собой, и чёрт возьми, еще поборется — не всё ещё потеряно.       Остаток дня он неожиданно провел весьма плодотворно — успел закончить несколько статей, которые лежали мёртвым грузом на протяжении довольно долгого времени. Профессор Полонских занимался научной деятельностью, и это, наверное, было ещё одной причиной, почему он до сих пор не съехал с катушек.       Выуживая заклинанием с верхней книжной полки в своем кабинете большой потертый талмуд, необходимый ему для работы, он внезапно обнаружил Ежедневный пророк двухгодичной давности, который упал ему прямо в руки, небрежно скомканный, и с первой страницы чёрно-белыми светлыми глазами смотрел он сам — человек с чрезвычайно скучающим и надменным выражением лица, которого все в жизни порядком достало: «Ролан Полонских — новый преподаватель Зельеварения в школе чародейства и волшебства Хогвартс…». Гиппогриф бы разодрал эту макулатуру, он же просил эльфа выкинуть эту дурацкую газетёнку куда подальше. Криво ухмыльнувшись, мужчина, кажется, только сейчас понял, почему не пользовался особой популярностью ни на прошлой работе, ни на нынешней. Странно, в момент выхода этого безобразия он и не заметил ничего подобного.       Да уж, время идёт… И он, наверное, ещё не совсем зачерствел.       Ролан Полонских решительно двинулся к камину, намереваясь предать эту не очень-то и ценную находку огню, а потом вдруг остановился, нахмурился… Развернулся на каблуках, аккуратно разгладил ее на лакированном красном столе и быстрым движением палочки водрузил газету обратно на полку. *Зефир — в древнегреческой мифологии олицетворение западного ветра. В моей интерпретации Колдовстворец — это своего рода лицей для волшебников, построенный, как и все лицеи в царской России по "греческому подобию". Таким образом, покровители четырех отделений в лицее соответствуют четырем олицетворениям ветров — у Западного и Восточного отделения это Зефир и Эвр, а у Северного и Южного — Борей и Нот соответственно. На мой взгляд, это символично — четыре стороны света, четыре направления ветров и четыре возможных жизненных пути.