Мальчишник

Утро четверга Я всегда просыпаюсь ровно в четыре, поэтому, открыв глаза, знаю время с точностью до минуты, но всё равно сверяюсь с часами на туалетном столике. Каждое утро первое, что я вижу, — это циферблат часов, привычное положение стрелок на четырех и двенадцати утешает и вселяет уверенность. Режим установлен давно и никогда меня не подводит. Сажусь и завожу часы, как делаю всегда. Хороший способ начать день. Слушаю стрёкот механизма, набирающего силы до следующего завода, и чувствую, как напрягаются мои собственные мышцы и настраивается на работу разум. Когда часы заведены, я уже полностью проснулся и готов ко всему, что может принести день. Но сегодня рука не достает до ключа и падает на покрывало. Чтобы взять ключ, нужно пролезть под рукой мистера Вустера. Кажется, спит он глубоко, и я этому рад, потому что будить его мне вовсе не хочется. Осторожно скользнув пальцами по теплой обнаженной коже, я беру ключ. — Дживс. — У него хриплый ото сна голос. — Зачем ты заводишь часы? — Он откашливается. — Который час? В желудке плещется виски и обжигает горло. Голова плывёт. Я проспал-то всего три часа. — Четыре утра, сэр. Он низко стонет. Воздух в комнате теплый, затхлый и спёртый. Тяжело пахнет немытыми телами. И подо всем этим стойкие пары алкоголя. — Я не могу оставаться в постели дольше, сэр, — говорю я и моргаю, прочищая глаза. — К чёрту. Давай спать. Я уже. Я смотрю на него, распростёртого на животе под простынями, обнимающего подушку голыми руками, страшно лохматого. Чувствую исходящий от него лёгкий запах пота. У меня маленькая кровать, и расстояние между нами небольшое. — Вам в любом случае придётся встать гораздо раньше, сэр. — С чего это? — Он в замешательстве приоткрывает глаз. Я ставлю часы обратно на тумбочку. Растянутые мышцы шеи болят почти невыносимо. — Потому что, сэр, — придавливаю его к кровати горестным взглядом и чувствую, как в животе снова что-то переворачивается, — сегодня день вашей свадьбы. Предыдущий вечер, 18:00 Он входит в квартиру в некотором возбуждении в ту минуту, когда я ставлю в небесно-голубую вазочку на подносе рядом с чаем аккуратно обрезанный тюльпан. Одежда топорщится, шляпа съехала набок, лицо белое. Забираю у него пальто и шляпу. Его страшный, оцепенелый взгляд сразу же падает на чайный поднос и тюльпан в вазе. — Сегодня без чая, Дживс, — говорит он и дергает себя за верхнюю пуговицу жилета, но не расстегивает ее. — Давай что-нибудь покрепче. — Слушаюсь, сэр. — Иду к бару и смешиваю виски с содовой. Его состояние меня беспокоит, но я уверен, что сейчас он всё мне расскажет. Он падает в кресло и прикрывает глаза рукой, словно свет причиняет ему боль. После короткого колебания ставлю виски с содовой на чайный поднос рядом с тюльпаном и так подаю. Он убирает руку с лица и с изнуренной улыбкой берёт стакан. — Ценю твои усилия, Дживс. Но боюсь, что даже тюльпаны в крохотных голубых вазочках не поднимут сегодня Вустеру настроения. — Он одним глотком осушает полстакана. — Тут нарисовалось нечто крайне диковинное. — В самом деле, сэр? — спрашиваю я, стоя над ним с подносом в руках. — Возможно, я мог бы чем-нибудь услужить? — Не знаю, Дживс. Вообще не знаю. — Сэр, если позволите узнать у вас об обстоятельствах дела, возможно, я мог бы оценить ситуацию и определить вероятность её благоприятного исхода. — Да, — говорит он, словно не слушая. — Ну, приятно — это только приятно, старина. Я в замешательстве. Поведение мистера Вустера не укладывается в привычный шаблон. Обычно, обнаруживая себя в трудной ситуации, он паникует и бежит ко мне, чтобы расписать всё в ярких красках, не скупясь на драматические преувеличения, и умолять о помощи. Молчаливые переживания не в его стиле. Настолько, что заставляют меня спросить безо всяких преамбул: — Сэр, что случилось? Смотрит на меня потрясённо распахнутыми глазами. — Я помолвлен, Дживс. На меня накатывает облегчение пополам с разочарованием. Проблема знакомая и решаемая самыми небольшими усилиями. Часто это вообще не проблема. — С кем вы помолвлены, сэр? — спрашиваю я его ясным, уверенным тоном. — С Анжелой, Дживс. Со своей кузиной Анжелой. — Он покусывает нижнюю губу — обычно у него до этого не доходит. — Позвольте вам напомнить, сэр, что мне приходилось избавлять вас от множества нежелательных помолвок, включая, если память меня не подводит, и с этой самой леди. Существует ли причина, по которой нынешняя ситуация отличается от предыдущих? Кусает ноготь на правом большом пальце. — Я сам сделал ей предложение. Чувствую острое желание вынуть палец у него изо рта, ибо маникюр мы делали только вчера. — Если вы не желаете жениться на леди, сэр, могу я узнать, почему вы решили сделать ей предложение? — Потому что решил, что так будет лучше. — Сэр? Резко выдыхает, опускает голову и смотрит в пол. — У неё будет ребенок. 18:30 За полчаса в гостиной не прозвучало ни слова. Мистер Вустер сидит в своем кресле, тихий и бледный, потягивает оставшийся в стакане коктейль. Я вытер пыль и завел все часы в квартире до треска. Обычно я делаю это с утра, но сейчас я просто не могу придумать, чем себя занять. Все вечерние обязанности я уже исполнил. Когда время близится к семи, я понимаю, что должен обратить на себя внимание: — У вас есть предпочтения по поводу ужина, сэр? — Я сдержался и произнес эти слова привычным спокойным тоном. Поднимает на меня взгляд, словно уже забыл о моём существовании. — Старина, а ты сильно обидишься, если я скажу, что не голоден? — Вовсе нет, сэр, — говорю я. Из живота к груди поднимается волна паники: чем мне занять остаток вечера? Наверное, стоит уйти в свою комнату и почитать. И, видимо, я должен собрать вещи. Это не займет много времени. Вещей у меня мало. Труднее всего будет перевезти книги. А если быть до конца с собой честным, я поражен до глубины души. Такой поворот событий сбил меня с толку сильнее, чем я полагал возможным. Я считал мистера Вустера неловким и наивным, но на такую ошибку не способным — ни по наивности, ни, тем более, в результате осознанных действий. Честно говоря, именно по этому принципу я и выбирал работодателя. Количество описанных в Клубной книге проделок и выходок и его темперамент явно свидетельствовали, что романтических отношений с женщинами он активно избегает. На брачные узы наложена анафема. И мой личный опыт это подтвердил. Ему достаточно поцелуя в щечку, чтобы начать краснеть и заикаться. Я собирался остаться с ним до старости. Но я быстро адаптируюсь. Мне приходилось сносить перемены и пограндиозней. Просто в этот раз нужно внимательнее изучить Клубную книгу.       1. Он в женской спальне. Вовлечён в действия, которые приводят к подобным результатам. Не могу себе этого представить. — Могу я говорить откровенно, сэр? — выпаливаю я, желая озвучить мысли. Держать их в себе более невозможно. — Чем откровеннее, тем лучше, Дживс, — отвечает он глухим тоном. — Я целиком за откровенность. — Хорошо, сэр. — Внутренне готовлюсь к отповеди. — Я собирался поинтересоваться, сэр, почему вы не приняли мер предосторожности. Он хмурится ещё сильнее. — Мер? Каких ещё мер? — Не мне вам об этом говорить, сэр, но кое-какая профилактика была бы разумной. Мне не нравится произносить это вслух. Выговариваю ему как последний ханжа. Но я зол на его беспечность, что привела к таким последствиям. Я зол, что она нарушила наш размеренный домашний уют. Я зол — как бы ни противно мне было в этом признаваться, — что должен его покинуть. Я привязался к мистеру Вустеру. Крепко привязался. — Силы небесные. Нет. Дживс, старина, ты неправильно понял. Я Анжелу и пальцем не трогал. Злость во мне сменяется глубоким замешательством. Состояние непривычное. Понимаю, что меня начинает мутить. С большим трудом собрав мысли в кучу, прихожу к одному-единственному заключению. — Сэр… — В голове не укладывается, что я должен это объяснять. Что никто не просветил его раньше. — Должен вам сказать, это… — Редко мне не удается с первого раза произнести предложение. Ну тут мой мозг работает гораздо медленнее языка. — Если вы, по вашим словам, никогда не трогали пальцем вашу кузину, то этот ребенок никак не может быть вашим. — Дживс, что ты несёшь? — Я хочу сказать, сэр… Я хотел спросить, сэр, объяснял ли вам кто-нибудь особенности… — я едва могу поверить, что подобные невнятные обрывки предложений вылетают из моих собственных уст, — взаимодействий мужчины и женщины и как они влияют на продолжение рода? Он коротко хохотнул. — Ох ты ж господи. Дживс, боюсь, я слишком плохо всё тебе объяснил. — Как это, сэр? — Чувствую, как у меня горят щеки. — Дживс, я знаю, что это не мой карапуз. Я, может, и без царя в голове, но даже я понимаю, что нужно совершить… кое-какие действия, чтобы появился… так сказать... ну ты понял. И я абсолютно уверен, что никогда ни в чем таком не участвовал. И рядом не стоял. Нет. В печи у Анжелы печётся булка, но этот Вустер никогда не надевал кондитерский колпак. От его откровений моё замешательство только становится ещё глубже. — Прошу прощения, сэр. По вашим словам я понял так, что… — Да-да. Я понял, что ты понял. Давай больше не будем об этом. — Могу я узнать имя отца, сэр? — Да понятия я не имею. Похоже, он просто удрал. — Могу я задать ещё один вопрос, сэр? — Валяй. — Если это не ваш ребенок и вы об этом знаете, почему вы почувствовали себя обязанным жениться на вашей кузине, сэр? — Тут всё сложно, Дживс, понимаешь. Ну, я очень надеюсь, что ты поймёшь, потому что сам я не уверен, что понимаю, честно говоря. Сегодня она свалилась мне на голову — я в Трутнях обедал, ну ты знаешь, — и она пришла прямо туда. — Крайне необычно, сэр. — Вот уж точно. Я повел её в Савой пить чай. — Мудрое решение, сэр. — Вот и я так подумал. Так вот. Пока мы пили чай, она вроде как открыла мне своё сердце, фигурально выражаясь. Призналась во всём. Начала — самое ужасное, Дживс, — начала плакать. Заговорила про потерю достоинства и женской гордости. Честь семьи, вроде как, тоже была упомянута. Я и опомниться не успел, как рухнул на одно колено. Предложил скрыть п. её д. и защитить ж. г. Спасти ч. с. от скандала и ворох других благородных и бескорыстных аббревиатур. Дживс, она меня так благодарила. Он выглядит полным раскаяния и гордости одновременно. Поднял подбородок, словно ждёт от меня возражений и готов от них отбиваться. — Это, наверное, мой первый бескорыстный поступок за всю жизнь, понимаешь? Я не могу теперь ускользнуть. Тетя А. на седьмом небе. Она всё знает. Старая дракониха сработала идеально. Дживс, я не знаю, как тут можно выпутаться. Разум щёлкает на автомате, мечется слепо и тщетно среди мыслей, снова и снова натыкаясь на бесполезные идеи. — Должен признаться, сэр, в данную минуту не знаю и я. Я и правда не знаю. — На какой день назначена свадьба, сэр? — На завтра, Дживс. Уже завтра. Церковь святого Марка в Севеноксе. Вечером шампанское и холодные закуски в Савое. Цвет магнолии для приглашений. 19:15 — Раз уж вы не будете ужинать, сэр, сделать вам ещё один коктейль? — Я просто не знаю, что ещё сказать. Весна только наступила, и солнце садится рано. Зажигаю лампы на каминной полке и на тумбочке, пересекаю комнату, чтобы задёрнуть занавески. Комнату заполняет тоскливый полумрак. — Спасибо, Дживс, — произносит он таким отвлеченным тоном, что я не знаю, слышал ли он вопрос. — Ты, наверное, в тупике, да? Ужин готовить не надо. Всё сияет. Даже часы завёл. Налей и себе тоже, если хочешь. Берет с туалетного столика портсигар, достает сигарету и зажигает. Когда я оборачиваюсь, его голова тонет в густом голубоватом дыме. — Благодарю вас, сэр. Но я редко употребляю, а на работе никогда. — Но ты же не работаешь. Правда ведь, старина? Ты закончил. А если завтра я пропущу завтрак и сам наберу себе ванну, ты больше никогда не будешь на меня работать. — У него срывается голос, и на мгновение мне кажется, что он сейчас заплачет. Он сдерживается, чему я крайне рад. Я не в восторге от бурных шквалов переживаний. Мгновение колеблюсь, а потом иду к бару, наливаю виски с содовой — или скорее содовой и немного виски, — и оборачиваюсь. Он пересел на диван, где больше места. Ссутулился, волосы в страшном беспорядке. Страсть как хочется их пригладить. — Присаживайся, Дживс, — произносит он, осознав, что я жду знака. Не могу сесть рядом. Поэтому выбираю кресло напротив. На языке горчат виски с содовой. Я не люблю виски. В винах я отдаю предпочтение красным, выдержанным, французским или, может быть, итальянским, но если могу выбирать сам, то остановлюсь на портвейне или бренди. Всё, что произведено из фруктов. Солод мой желудок принимает плохо. — Сэр. Я наберу вам завтра ванну. И подам завтрак. Вам потребуются силы для долгого дня. Он осушает стакан и встаёт наполнить его снова. — Давай не будем забегать вперёд, а? — На обратном пути он подаёт мне второй стакан, и теперь у меня их по одному в каждой руке. Чувствую себя довольно глупо. — У нас ещё есть несколько часов, правильно? — Быстро выпиваю первый стакан и встаю, чтобы вернуть его в бар. Делаю глоток из второго и понимаю, что мистер Вустер решил обойтись без содовой. Пью по капельке. Губы щиплет, как от лимонного сока. — Это не так много, сэр. Совсем немного. На каминной полке громко тикают часы. Он бесцеремонно падает обратно на диван. — Дживс, я не хочу, чтобы ты уходил. Останься, а? Камердинером. — Женатому мужчине не нужен камердинер, сэр. Жена сможет о вас позаботиться. Он кажется удивленным. Почти испуганным. — А. А. Ну тогда дворецким. Думаю, нам понадобится свой дом. — Я работал дворецким, сэр. Не горю желанием повторять опыт. — Ясно. Он не спрашивает почему. Безмерно ему за это благодарен. — Я могу нанять тебя учителем для отпрыска. Я всегда был за домашнее образование. — Это щедрое предложение, сэр. Но я камердинер. И камердинером останусь. — Ясно. Ну что ж. Попробовать стоило. Он достает из портсигара еще одну сигарету и неуклюже её зажигает. Предлагает мне. Беру сигарету и легонько постукиваю по крышке. Он протягивает мне зажигалку. Наклоняюсь к его руке. Сигареты мистера Вустера на вкус намного лучше моего дешёвого сорта. В голове не укладывается, что закончиться все должно именно так. Что я так внезапно должен уйти. Безо всяких фанфар и предвещающего катастрофу грома. Из-за одной только женской неосторожности и неуместного благородства мистера Вустера, под печальное, полное сожалений «Прощай, старина». С удивлением понимаю, что стакан мой почти пуст. — Сэр. — Чувствую, как в крови растворяется алкоголь и слабеют ноги. — Я хочу отметить ваше благородство в этой ситуации. Он не улыбается. — Спасибо, старина. Думаешь, я об этом пожалею? Глубоко затягиваюсь сигаретой и смакую дым, перекатываю его на языке. — Не знаю, сэр. Намерения у вас самые чистые. Исход может быть только благоприятным. Каждое слово вылетает с облаком дыма. Смотрю, как всё предложение поднимается и растворяется в воздухе между нами. — Надеюсь. По крайней мере, кузина Анжела мне нравится. Мы с ней всегда были друзьями. А еще и с карапузом, ну... Вряд ли у нас будет время на что-нибудь ещё, правда? Будет удобно. Уверен. — И я уверен, сэр. С удивлением замечаю, что бездумно перекатываю в пальцах пустой стакан. Я никогда ничего не делаю бездумно и не занимаю чем-то руки из суеты. Стакан в моих пальцах замирает, но мистер Вустер успевает заметить. — Наливай ещё, Дживс. — Кивает на виски. — И захвати с собой бутылку. Возвращаюсь в кресло с бутылкой и полным стаканом. Неожиданно приходит мысль. — Сэр, а где сейчас юная леди? — У тёти Агаты. Вряд ли у них там девичник, да? — Едва ли, сэр. — Послушай! — внезапно восклицает он и так неожиданно весь веселеет, что я успеваю подумать, уж не шутка ли это всё, не хитрая ли затея, чтобы заставить меня сесть с ним рядом и пить виски. Сейчас он скажет: «Попался, старина. Ну и кто теперь без царя в голове?» Вместо этого он только говорит и возбуждённо, и горестно одновременно: — Это же мой мальчишник, правильно? В груди у меня что-то сжимается. — Для меня честь оказаться в числе приглашённых, сэр. На это он отвечает искренней и благодарной улыбкой. Наклоняется, берёт со столика бутылку и наполняет оба стакана. — За брачные узы. Чтобы прикоснуться своим стаканом к его, мне нужно приподняться и наклониться вперед. Но слова застревают в горле. — Мне не нравится тост, сэр. — Нет? — Он залпом выпивает стакан. — А мне нравится. Особенно по утрам. С маслом. — Тосты. Вам, сэр, нравятся тосты. А мне не нравится тост. — Что? — Поджаренный хлеб, сэр. Ничего не имею против хлеба. Мне не нравится идея поднимать стакан за здоровье какой-то нематериальной идеи. — Я запутался, Дживс. — И я не смогу вас распутать, сэр. Веки нагреваются и тяжелеют. И словно царапают глаза, когда я моргаю. Мистер Вустер воюет с жилетными пуговицами и прожигает их сердитыми взглядами. Встаю, чтобы ему помочь. — Не надо, — останавливает он меня. — Нужно учиться самому о себе заботиться, верно? Опускаюсь обратно в кресло и смотрю, как он неловко расстегивает каждую пуговицу, развязывает винздорский узел, и, наконец, одолевает верхнюю пуговицу рубашки. Воротничок распадается. Он его стягивает и бросает рядом на ковёр. Смотрит на меня так, словно только что грубо нарушил светский этикет — со смесью вины и стыда. — Если хочешь устроиться поудобнее, старина, не стесняйся. — Мне достаточно удобно, сэр. — Это чистая правда и отъявленная ложь в одном флаконе. Ни разу в жизни мне не было удобнее и неудобнее одновременно. — Пф. Ты бы хоть воротничок расслабил. Поверить не могу, что даже думаю об этом. Но виски смазал все запреты. Медленно и демонстративно расстегиваю жилет и позволяю полам вяло повиснуть по бокам. Развязываю галстук и так оставляю. Наконец, расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки и глубоко вздыхаю, ощутив шеей холодный воздух. — Дживс, старина, — медленно произносит он, — ты правда думал, я ничего не знаю о… том, что происходит… ну, ты понимаешь. Странным образом я знаю, что он имеет в виду, с самого первого слова. — У меня создалось такое впечатление, сэр, — говорю. И добавляю: — Прошу прощения. — Что ж. Не стоит. — Он хмыкает и заливается краской от верхней пуговицы рубашки и до корней волос. — Ты был прав. — Прав, сэр? — Когда предположил, что я не знаю, как парни и барышни… взаимодействуют. Я правда не знаю. — Ломает сигарету в пепельнице и передает пепельницу мне. Ставлю ее на кофейный столик между нами и старательно давлю тлеющий фильтр. Он достает очередную сигарету и предлагает мне. — Я не понимаю, сэр. — Забираю у него зажигалку, щёлкаю и наклоняюсь к нему. — Я имел в виду то, что сказал, Дживс. То есть… это самое. Знаю, что что-то там происходит. Что-то такое… определённое. Что-то, в чём я никогда не участвовал. — Действительно не знаете, сэр? — Зажигаю собственную сигарету. — Мне никто не рассказывал. Я ж не виноват, правда? — Правда, сэр. Смотрит на меня с волнением. Сигарета танцует на его нижней губе. Наливает себе ещё виски. Произносит, не вынимая сигареты изо рта, неловко и невнятно: — Ты мне расскажешь, Дживс? — Рассказать вам что, сэр? — Я же точно знаю, чего он хочет. — Что там происходит. Думаю, я должен знать, прежде чем столкнусь с девицей. Будет ждать от меня этого, совсем уже скоро. Тут же понимаю, что идея прескверная. — Я не думаю, что могу быть вашим наставником в этом вопросе, сэр. Вероятно, разумнее будет вам разобраться самому. Или я мог бы порекомендовать несколько анатомических и медицинских пособий. — Нет, Дживс. Расскажи сейчас. Мне нужно знать. — Для брачной ночи, сэр? Не могу отделаться от мысли, что ему это нужно не только для брачной ночи. — Ну, вообще, да, старина. Пытаюсь снова представить его в женской спальне. Смазанный алкоголем мозг выдает картинки гораздо охотнее. Он стоит с одной стороны кровати, она с другой. Девственно белые простыни. Он в вечернем смокинге, она в ночной сорочке. Он кусает губу и чешет в затылке. Долго и усиленно думаю. — Если я вам расскажу, сэр, можете вы пообещать, что не сообщите ни одной живой душе, откуда у вас эта информация? — Ни одной. — Что тут же сами забудете, кто вам всё рассказал? — Забуду тут же. Смотрю ему в глаза со всей серьёзностью. — Если после того, как мы расстанемся, нам доведётся встретиться где-нибудь ещё — в театре, на улице, в сельской усадьбе, где вы будете гостем, а я слугой, — можете вы пообещать, что ни единым словом не упомянете эту ночь и предмет разговора? — Ни словечка. Говорит вроде искренно. У меня не было повода сомневаться в его честности. — Тогда я расскажу. — Спасибо, старина. Бросаюсь в омут, не давая себе возможности передумать: — Для начала, сэр, основы — медицинский аспект. — Это будет скучно? — Вероятно, сэр. — Тогда не надо. Расскажи поэтично. Как ты всегда говоришь. 22:00 Бутылка виски опустела. Мы открыли новую. Пятнадцатилетний Лафройг, который мистер Вустер держал для моего дня рождения. Мой рот немеет, и пробуждаются вкусовые рецепторы. Пары виски заполняют рот и мозг, застилают глаза — я щурюсь сквозь янтарный туман. Разговор свернул на гольф, литературу и кинематограф. Чем больше мы говорим о банальном, тем серьезнее я всё воспринимаю. — Вы должны почитать Спинозу, сэр. — Пытаешься воспитывать юного господина, Дживс? — Вовсе нет. Я думаю, вам он понравится. Вы гораздо… умнее, чем многие думают. — Ха! — Я знаю, что это так, сэр. — Но не как ты. Ты просто… изумительный, черт возьми. По-другому не скажешь, Дживс. Изумительный. — Вы слишком добры, сэр. — Я никогда не слишком. Не чувствую под собою кресла. Сижу словно на подушке из воздуха. — Я надеюсь, вы не… Не в моих правилах напиваться для увеси… — почему-то слово из шести слогов кажется длиной в целую милю, — ...ления. Не в моих правилах. Это не моё. — Все нормально, старина. Я далёк от того, чтобы укорять парня за пьянку. — Действительно, сэр. Дальше некуда. Он тоже сильно пьян, и это заметно. Но ему идёт. Как идёт вечерний костюм, когда он полностью отдает себя в мои руки. Мне в таком состоянии неудобно, и выгляжу я нелепо. Можно напиться до беспамятства, если ты обеспеченный, добродушный, беспечный паяц. Достойному и уважаемому профессионалу это уже не так простительно. — Замечу, что ты этот корпус и в худшем состоянии в постель затаскивал. — Затаскивал, сэр. Вас в постель. Сэр, надеюсь, вы меня остановите, если я скажу что-нибудь неподобающее. — Да ни в жизнь. — Спасибо, сэр. Если бы я не был всегда таким сдержанным и степенным, упавшая с глаз мистера Вустера пелена не застилала бы сейчас недавно вычищенный ковёр. — Дживс, ты когда-нибудь находился настолько ниже ватерлинии? — Смотрит на меня, как на диковинку в формалине. — Представить себе этого не могу. Цепляюсь за подлокотник, потому что понимаю, что съезжаю с кресла. — Думаю, сэр, что если и находился, то не запомнил этого. Завтра я и этот вечер не вспомню. Что несколько успокаивает. — Судя по моему опыту, — говорит, — помнишь обычно гораздо больше, чем хотелось бы. — Я могу выпить на Рождество. — Мысли расплываются, смешиваются, образуют ленивые разводы, как от масла на поверхности воды. — Думаю, пару раз я всё-таки надирался. На день подарков. — Надирался? — Простите, сэр? — Что? — Вы сказали «надирался»? — Ты когда-нибудь дрался, Дживс? — Откровенно говоря, сэр, в юности я занимался боксом. — Это там тебе сломали… — Нос, сэр? — Ага, его. — Нет, сэр. Этот случай не был публичным. Мне было двадцать четыре, и… — О, ты мне расскажешь? — Вам не интересно, сэр? — Очень даже интересно. Просто обычно ты о себе не распространяешься, это непривычно. — Нет, сэр. Мне было двадцать четыре, и я работал вторым помощником дворецкого в одном доме. Не важно в каком. Одна горничная… я ей нравился. — Да ладно. — Да. Но она была помолвлена с первым помощником дворецкого. Он ударил меня в лицо. Сознание я не потерял. — Боже. Вот уж. — И впрямь. — Я хочу сказать, Дживс. — Смотрит на меня с придыханием. — Ты увёл у парня девушку? — Я не ухаживал за ней, когда они были помолвлены, сэр. — Теперь это кажется мне глупым. — Но потом, когда они разорвали отношения… — Расскажи подробности, Дживс. — Какие подробности, сэр? — Про ухаживания за женщинами. — Я уже почти забыл, что мы обсуждали отношения с женщинами. Теперь вспоминаю. — Так у тебя они были? — Да, сэр. Не слишком много. Но были. Думаю о трёх женщинах. Эстер — веселая, пухлая, румяная, — мне было пятнадцать. Скакала на мне, как наездник на родео. Гертруда, дочь школьной учительницы, — формы как у Боттичелли, брала меня в рот — даже просить не надо было. Мэриголд — горничная, — стройная, важная, темноволосая, слишком похожая на меня самого, чтобы возбудить по-настоящему. Все лица, тела и имена смешались в одну безымянную любовницу с неясными очертаниями. Не могу её описать. — Расскажи мне. — Смотрит на меня, как ребёнок в ожидании сказки на ночь. — Расскажи, в чём там вообще дело. — Нить разговора неожиданно появляется передо мной, как нить Ариадны перед Тесеем. — Вы же встречали красивых женщин, сэр. Вам нравился профиль. — Это да. Много профилей. — Наверняка что-то внутри шевелилось. — Шевелилось? Как когда съешь что-нибудь несвежее? — Возбуждение, сэр. — Старина, я не понимаю. Сверлю его штаны взглядом настолько многозначительным, насколько это в моих силах. Переводит взгляд следом за моим и, когда понимает, куда именно, прикрывает пах ладонями. — А! Тут шевелится. Ну да. Время от времени. — Эта реакция, сэр… — Иногда в постели, когда я… — ...Возникнет потребность, и вам захочется… — ...Иногда по утрам… — Это инстинкт, отвечающий за продолжение рода. — Ну и здорово. Слегка раздвигает ноги и отстёгивает подтяжки. — Так и… — держит стакан двумя пальцами у самого горлышка, вращает так, что виски едва не выплёскивается на ковёр, — как от шевелений получаются… булочки, так сказать? — Не сомневаюсь, что в учебниках по биологии вы видели анатомические иллюстрации, сэр. — Ну да, видел как-то. Давным-давно. Если я правильно помню, в них не было ничего человеческого. Бараньи рога и трубка для дайвинга. У меня его невежество, преувеличенное, я уверен, вызывает раздражение. Более того, подозреваю, что он нарочно на себя наговаривает, лишь бы услышать скабрёзные словечки из моих уст. Услышать, как его степенный слуга произносит вслух такие скандальные вещи. Меня не прельщает быть его игрушкой. — Сэр, вы действительно не понимаете, — говорю я резким укоряющим тоном, — куда нужно поместить свидетельство вашего возбуждения, чтобы возник сексуальный контакт? — Ну, я… Сжимает губы в тонкую линию. Выглядит так, словно его отругали. — Я подозревал, что это так. Ну лучше знать наверняка. — Ерзает на сиденье. — У меня… были кусочки пазла. Я просто… не мог сложить их вместе. Признается в этом искренно и немного смущённо. Кажется, я перегнул палку. — Все становится понятно в процессе, сэр. Описания кажутся нелепыми. Даже комичными. До тех пор… С силой вцепляюсь пальцами в бедро, чтобы не уплыть, как непривязанная к причалу лодка. Глаза закрываются сами собой. Злость растворяется, словно сахар в абсенте. Теперь, когда я понимаю, что он мной не манипулирует, мне становится легче произнести: — До тех пор, пока не займешься любовью. Тогда всё становится понятно. — Что становится понятно, старина? Делаю глоток виски. — Зачем всё это. Зачем… нарушают приличия. Рискуют репутацией. Нежеланными… детьми. Зачем пишут романы и сонеты. — Мне всегда было интересно. — И мне, сэр, пока я не испытал это впервые. Я… Внезапно прерываю сам себя, потому что он начинает петь: — Что со мной станет, когда ты… — Ирвин Берлин, сэр? — Он самый. Как ты догадался? — Вероятно, вы мне её уже пели, сэр. — ...будешь далеко, и накатит тоска, что тогда? — Действительно, сэр. — Когда я останусь наедине с мечтами о тебе, что никогда не станут радостью… — Реальностью, сэр. — Реальностью, что будет со мной? — У вас… обворожительный голос, сэр. — Что мне делать, когда… Подхватываю мелодию: — ...останется только твоя фотография, как мне поведать ей о своих печалях? Последние строки мы поём вместе: — Когда я останусь наедине с мечтами о тебе, что никогда не станут реальностью, что со мной будет? — У тебя ужасный голос, Дживс. У меня из груди вырывается смешок. — О боги, — быстро говорит он. — Прости, старина. — Все нормально, сэр. Я… забыл, о чём мы говорили, сэр. — Я тоже. А. Мы говорили о Причине Всего На Свете. О… занятиях… — Любовью, сэр. — Расскажи, как занимаются любовью, Дживс, — произносит он полусерьезно, полусонно. — Я не знаю, что тут рассказывать, сэр. Я не могу… — Да можешь, конечно. — Я не могу описать, каково это, быть внутри женщины, сэр. Слышу резкий вдох. Боюсь, что зашёл слишком далеко. — Попытайся. Пожалуйста. Я пытаюсь найти слова, и меня накрывает волной ошеломительных по своей яркости сенсорных воспоминаний. Я тону в собственных фантазиях, как в зыбучих песках, и не могу всплыть. И не могу молчать. — Это… изысканнейшее из наслаждений. Ничего приятнее я в жизни не испытывал. Вы не будете разочарованы. Открываю глаза и вижу, что он пристально на меня смотрит. Зрачки расширены в слабом свете лампы. Пальцы сжимают бедро и почти в точности повторяют мою собственную позу. — Дживс, какие девушки тебе нравятся? Очень личный вопрос. Он нарушает все возможные границы между хозяином и слугой. Но он прозвучал так же безобидно, как «Какой сегодня день, Дживс?» — Разные, сэр, — отвечаю я голосом, который меньше всего напоминает благодушное «Приятный, сэр, и легкий северо-восточный ветер». У него загораются глаза. — А если бы тебе пришлось выбирать из наших общих знакомых? С кого бы ты начал? Никогда об этом не думал. У меня так давно никого не было. — В каких таких обстоятельствах мне бы пришлось выбирать из наших общих знакомых, сэр? — Представь, что они все выстроились перед тобой в линию. — Облизывает губы, и они блестят в электрическом свете лампы. — И все тебя хотят. Предлагают себя для этого самого «сексуального контакта». Кого бы ты выбрал? Я могу их представить. Выстроенных в ряд. Предлагающих свои услуги. Пленительная картина. — Сложно сказать, сэр. — Сложно, потому что не можешь представить? Потому что не хочешь трепать имя леди? Потому что хочешь их всех? — Мисс Гонория Глоссоп, — произношу я внезапно. Он впивается в меня взглядом. — Иисусе. Серьёзно? Я киваю. — Вы когда-нибудь смотрели на мисс Глоссоп, сэр? — На Гонорию-то? Ну да. Конечно, смотрел. — Такими глазами, сэр? Потому что я смотрел. — Дживс, ну и ну. — Мне не стыдно в этом признаться, сэр. — А должно быть. — Мне всегда казалось, что у мисс Глоссоп привлекательная… спина, сэр. — Вот уж. — Если вы видели её в бриджах для верховой езды… — Не уверен, что хочу это слышать. А вот меня наш разговор уже прилично разогрел. — Я нахожу её чрезвычайно привлекательной, сэр. Я о ней фантазировал. — Ну ты и хам. Теперь, когда начал, я уже не могу остановиться. Я словно взобрался на несущуюся по тёмному тоннелю телегу и должен за нее держаться, пока она не выедет на белый свет. — Я бы брал её грубо и смачно, думаю, ей бы понравилось. Вопреки здравому смыслу, я всё-таки возбужден, я чувствую наливающуюся в брюках твердость. Так захватывающе обсуждать это с ним. У меня никогда не было настолько близкого друга, чтобы обсуждать с ним эротические фантазии. — Я бы заставил ее хрипеть, как её любимые кобылы. Его это странным образом взволновало. Он ёрзает на подушке, и я вижу, что он возбуждён. — Расскажи мне, каково это. В деталях. Дживс, расскажи про свою первую девушку и как ты ее раздобыл. — Это было давным-давно, сэр. — Вспомни ради меня. Я и для себя уже вряд ли вспомню. А вот для него, возможно, и смогу. — Я ходил в смешанную школу, сэр, — медленно начинаю я. — Была одна девочка в нашем классе английского. Мне было пятнадцать, ей четырнадцать. Я помню, что она была старостой. Она была полновата, и я помню, как смотрел на её зад, и у меня… — Я смотрю, ты любишь спины, Дживс. — Думаю, да, сэр. Здесь щекам самое время покраснеть, но они не краснеют. — Продолжай. — Когда я заметил её… — Спину? — … у меня… — Что ты пытаешься сказать, Дживс? — У меня был самый жёсткий стояк. Он улыбается. Я чувствую, как уголки моих губ поднимаются одновременно с его, словно на ниточках. Я начинаю смеяться. Сначала из носа вырываются сухие смешки. Потом волна смеха растет в паху, и я не осознаю её силы, пока изо рта не вырывается взрыв смеха. После этого я смеюсь уже легко и безудержно. Мистер Вустер не остается в стороне. — Ну и ну, Дживс. Ты просто в драбадан. — Боюсь, что так, сэр, — отвечаю я и внезапно серьёзнею. — Однажды вечером я пригласил ее порыбачить. Думаю, она знала, что я имел в виду, потому что никто из нас не взял удочку и никто этому не удивился. Я уложил её на сырую траву. Потом я сжал в ладонях её грудь и… Смотрю на часы на стене над головой мистера Вустера. Вижу движение на периферии зрения и перевожу взгляд. Судорожно вдыхаю. Его ладонь лежит между ног и гладит промежность. Взгляд прикован к участку моей шеи, неприкрытому воротничком. Я понимаю, что запнулся. И что его ладонь продолжает двигаться в наступившей тишине. Медленно. Демонстративно. Какое-то время позволяю себе откровенно понаблюдать за её движениями. Потом на мгновение встречаюсь с ним взглядом и снова смотрю на часы. — Сжимаю одной рукой её грудь, — говорю я тихо, — а другую убираю под юбку. Он гладит себя решительно, поначалу медленно, потом всё нахальнее, от основания длинного толстого бугра до самого его кончика. И так же, как я недавно возвращал ему улыбку, моя рука почти самовольно ложится на складку в паху и щекочет возбужденную плоть сквозь ткань брюк. Смотрит на меня, как я смотрел на него. — После этого мы часто этим занимались, — выдыхаю я. — Вели себя просто дико. Никаких прелюдий. Я просто входил в неё. Сейчас я только удивляюсь, как мы тогда не зачали ребенка. — Дживс, — выговаривает он напряженным тоном, — ты будешь против, если я… Время замирает. Я плыву в тёмном, тёплом вакууме, за пределами этой квартиры, за пределами Беркли-сквер, вне собственного сознания, плыву секунды или века. Потом шестерёнки часов возобновляют работу, а мистер Вустер расстёгивает брюки и вынимает член. Не успеваю его рассмотреть, потому что он тут же исчезает в кулаке, скачущем быстро и жадно. — Иногда я… — Что, Дживс? Иногда ты что? Теперь моя рука двигается гораздо увереннее, в такт бесстыдным, вылетающим самими собой словам. — Иногда, сэр, я ласкал её языком между… Смотрю, как он возбуждается от моих слов, и возбуждаюсь ими сам. Возбуждаюсь, когда смотрю на него, возбуждённого моим рассказом. — ...Между ног. У неё были красивые ноги, сэр. Крепкие, сильные бедра. Я опускался на землю между ними и доставлял ей удовольствие своим языком. — Правда, Дживс? Я не знал, что такое… — Уверяю вас, сэр, это может быть вполне приятно. Она была на вкус как коньяк, устрицы и тёмный соевый соус. — Никогда не пробовал соевый соус. — Она позволяла мне проникнуть прямо внутрь. Становилась такой мокрой… Мои бёдра, подстёгиваемые виски, сами собой заелозили по кругу. — Если тебе неудобно, старина, — произносит он настойчивее и гораздо более низким голосом, чем несколько часов назад, — не стесняйся. Я хорошо понимаю, что он имеет в виду, но не могу заставить себя это принять. — Сэр… — я собираюсь произнести те же слова протеста, что и раньше, которые привели к расстегнутому жилету и развязанному галстуку. А потом нетерпеливо расстегиваю брюки и беру себя в ладонь. Мистер Вустер на короткое мгновение убирает руку, чтобы смахнуть с уголка правого глаза капельку пота. Впервые могу увидеть его член — длинный, но не толстый. С песочными волосами у основания. Получив внезапную свободу, он почти радостно подпрыгивает, твёрдый и блестящий. — А кого бы выбрали вы, сэр, из женщин вашего круга? — О. Черт. Я не… Никогда не… Это будет не preux, да? — А вы сейчас и не preux, сэр, — говорю я, чувствуя несправедливость: он вынудил меня на неприличные разговоры, а сам в них участвовать отказывается. — И здесь нет ни одной леди. — Я… У него на лице мелькает очень странное выражение. Смесь концентрации внимания, замешательства, и сильного напряжения воображения. Словно он старается что-то припомнить. — Вам никто не нравится, сэр? — Ну… у Флоренц потрясный профиль. — Действительно, сэр. Она невероятно привлекательная девушка. Вы рассматривали её фигуру? — Ты имеешь в виду… — Её тело, сэр. Её бедра. Вы видели её зад? Смотрит на меня как громом поражённый. У меня мелькает идея. Она бы не зародилась под влиянием менее крепкого напитка. Но мысли скачут в самых невозможных направлениях и рикошетом отлетают обратно ко мне. Страшная мысль. Но отбросить её я уже не могу. — Сэр, а когда вы видите мужчину, — смотрю на него изобличающе, но без укора, — о чём вы думаете? — Дживс! — возмущается он. Но рука своих движений не замедляет. — Я прошу прощения, сэр, но мне любопытно… Когда вы видите… — На мгновение задумываюсь, стоит ли развивать эту мысль. Но только на мгновение. Мои способности принимать решения растворились без следа. — Когда вы видите привлекательного джентльмена… красивого джентльмена вашего положения — на вечеринке, или в клубе, или в сельском доме… — Дживс, не надо. — Или тонкого, искреннего выпускника, когда вы навещаете свой старый колледж в Кембридже. Кому-то нравится спускаться по реке со старшеклассниками. — Дживс, замолчи. — В его голосе мне слышится какое-то мрачное предупреждение. — Или рабочего, собирающего урожай с полей. Грубого, необразованного парня, без рубашки под ярким летним солнцем. — Молчи! — зло выпаливает он. Командным тоном. Я молчу пару секунд. — О чём вы думаете, сэр, — говорю я, не отрывая от него взгляда, — когда смотрите на меня? Его глаза широко распахнуты. Он поражён — и возмущён. А бедра его дёргаются так, словно сквозь них проходит электрический разряд. Смотрю, как на едва выглядывающей головке члена рождается капля и стекает вниз. — Сэр, — произношу я, стараясь показать, что заметил все оттенки этой реакции. — Дживс, — произносит он растерянно, заинтересованно и отчаянно. — Это вполне нормально, сэр. — Думаешь? — серьёзно спрашивает он. — Вполне нормально, — повторяю я и сжимаю ладонь сильнее. И принимаю решение. Не такое уж и судьбоносное — я знал, что мы к этому идём, с того момента, как он налил мне первый стакан виски. — Мы могли бы помочь друг другу, сэр. И не колеблясь пересаживаюсь к нему на диван. Он не поворачивает ко мне лицо. — Раздвиньте ноги чуть сильнее, сэр, — говорю я, раздвигая свои. А потом, пользуясь только боковым зрением, протягиваю руку и сжимаю его член. Он неуверенно повторяет моё движение. Мы касаемся друг друга локтями, и то место на внутренней стороне моей руки, где равномерно трётся его острый локоть, почти такое же чувствительное, как и член. Мы не касаемся друг друга нигде, кроме этих двух мест. Поначалу его хватка испуганная и слабая, но скоро заражается моей уверенностью и твердеет. Звуки низменного, растущего удовольствия сплетаются в странный контрапункт. Это самый неромантичный секс в моей жизни. И самый горячий. — Вы будете великолепным любовником, сэр, — произношу я низким шёпотом. — Ты правда так думаешь? — О да, сэр. Вы уложите её на кровать… — Ох. — И поцелуете, нежно-нежно. Развяжете узел на её сорочке… — Ах. — Она будет скулить, ожидая, что вы станете делать дальше… — Ох. — Вы скользнёте ладонью по её телу до самого подола… — Боже... — И задерёте его как можно выше, открывая белые бедра… — ...правый. — Вы посмотрите ей в лицо, мягко поцелуете и подумаете, не поцеловать ли ещё щёки и шею. Но передумаете. Вы обопрётесь ногами по обе стороны от её ног, прижмётесь лицом к её груди и проведёте кончиком носа между грудей, мимо пупка и ниже, сэр… гораздо ниже. Вы откинете подол её сорочки, коснётесь ладонями обнаженной кожи бёдер, и зароетесь носом в колечки волос, и проникнете глубже, пока не попробуете её на вкус. Всё это время мы ублажаем друг друга быстро, резко и совсем не красуясь, словно ублажаем сами себя. Он сжимает ладонь чуть крепче, и у меня вырывается шипение сквозь стиснутые зубы, но я не останавливаюсь. — ...Сначала медленно, потом со всей страстью, пока она не закричит и не вонзит пальцы вам в волосы. Мы — словно замкнутая цепь, и ток пробегает там, где мы касаемся друг друга. — И только тогда вы позволите себе кончить. Поворачиваю к нему лежащую на спинке дивана голову и смотрю на раскрасневшееся, покрытое потом лицо с крепко зажмуренными глазами и мокрыми, жадно хватающими воздух раскрытыми губами. — Как же вы прекрасны, сэр, — произношу я сентиментально-пьяным голосом. Но он перекатывает голову и смотрит мне в глаза. И, прежде чем я успеваю об этом подумать, мы тянемся друг к другу и целуемся мягко, на пробу. Неумело. Касаемся друг друга сжатыми губами, мои давно онемели от виски, но я ясно ощущаю тепло и давление его губ. Открываю рот, он повторяет за мной, и мы тычемся друг в друга приоткрытыми губами, пьём изо рта друг друга горячее дыхание, снова и снова. Он отодвигается. — Дживс, что мы делаем? — Ни малейшего, сэр, — отвечаю и втягиваю его рот в еще один поцелуй, грубый и жадный, посасываю его язык, пробую его на вкус. Он издает долгое, очаровательное, разоблачающее его «ам» и вцепляется свободной рукой в мой жилет. Рука на моём члене замирает. — Не останавливайтесь, сэр. Я уже близко. Так близко, что уже чувствую конец. Чувствую, как зарождается в паху дрожащее наслаждение, бросает меня в одно чистое ощущение. Я толкаюсь ему навстречу, но не достаю. Бедра размеренно дёргаются, очевидно демонстрируя наполняющее меня удовольствие. Ладонь возобновляет свой темп. — Дживс, если бы ты был девушкой, — говорит он мне в рот, — ты бы хотел отдать мне свою честь? — Думаю, я бы вам позволил, сэр. Если бы вы проявили настойчивость. — Ты бы позволил сделать с собой такое? — Я бы дал вам оседлать меня. — А что, если бы я сделал тебе ребёнка? — Я бы вышел за вас, чтобы избежать скандала, сэр. — Правда? — Да. И заставил бы уволить камердинера. И я бурно изливаюсь ему в кулак, совсем не чувствуя смущения по поводу густого семени на его костяшках. Я не перестаю его ласкать и во время собственного оргазма, но даже отдышавшись, замечаю, что он своего ещё не достиг. Больше думая о том, чтобы закончить начатое, чем вернуть наслаждение, я опускаюсь перед ним на колени и наклоняюсь, чтобы взять его член в рот. Он дёргается и ахает, ноги на мгновение подскакивают в воздух. Двигаю по нему губами, пока они не начинают болеть, и чувствую, как головка касается задней стенки горла. Он не похож на устрицы, коньяк и соевый соус. Я не знаю, на что он похож. Поднимаю на него немигающий взгляд широко открытых глаз, и их начинает щипать от воздуха. — Дживс, — выдавливает он еле-еле, — твоя девушка делала для тебя такое? Киваю и выпускаю его член изо рта, позволяя головке скользнуть по подбородку. — Да, сэр. Я нахожу ощущение весьма захватывающим. Вам нравится? — О да. О, да, Дживс, очень нравится. — Сжимает мою голову бедрами. — Возьми меня ещё, Дживс. Я беру. Я в этом совсем новичок, ничего не умею. Но и он тоже, и он очень впечатлительный. И впечатлить его нетрудно, потому что через несколько секунд моих неровных движений его лицо собирается в неприятное, сосредоточенное выражение, верхняя губа приоткрывает зубы, глаза крепко зажмуриваются, и он испускает громкий рёв облегчения, судорожно дернув бедрами. Мой рот и горло наполняются чистым, терпким вкусом, он некрасиво стекает из уголков рта, как бы я, довольный и возбуждённый, ни старался его проглотить. За криком короткие обрывки слов, крошечные охи и ахи постепенно переходят в быстрые вздохи. Член обмякает у меня во рту. Выпускаю его и сажусь на колени. Позволяю телу поддаться инерции и падаю на спину, выпрямляя на ковре ноги и тяжело дыша. Снова и снова пытаюсь сглотнуть. Внезапно рот наполняется сладкой слюной, и желудок судорожно сжимается. Переворачиваюсь, опираюсь на локти и давлюсь воздухом. — Дживс, — слышу я сквозь настойчивый звон в ушах. — Боюсь, меня сейчас стошнит, сэр. — Собственный голос отдается в голове набатом. — Бедняжка. — Чувствую на волосах его мягкую ладонь. Меня выворачивает одним воздухом. Делаю глубокий вдох, и волна тошноты уходит. — Я в порядке, сэр. Всё прошло. Пропускает пряди моих волос между пальцев. Внезапно понимаю, что он сидит на полу рядом со мной. Переворачиваюсь на бок и укладываюсь головой ему на колени. Пытаюсь дышать ровно и спокойно. Прямо перед носом у меня его брюки, и я замечаю, что он успел их застегнуть. — Господь всемогущий. Сэр, господи, это была ужасная идея. Он мягко смеётся. — Бедняжка. Бедный мой дружище. На мгновение возвращаюсь в детство: ощущаю исходящий от изголовья запах можжевельника и поганок, и мамина рука трогает мой разгорячённый краснухой лоб. — Бедняжка, — говорит она. — Бедный мой малыш. Тут меня пронзает мысль и возвращает в настоящее. — Святые небеса. Я мог испортить ковёр. На этот раз он не смеётся. — Плевал я на этот ковёр, Дживс, — невнятно произносит он. — С высокой колокольни. — Сэр, не бросайте меня. Я снова ощущаю себя восьмилетним ребенком, потерявшим маму. — Глупенький, — говорит он и ведёт меня в спальню. Последнее, что я помню, прежде чем погрузиться в сон, как ныряльщик погружается в теплую воду, — это громкое и размеренное тиканье часов на прикроватной тумбочке. 04:30 Вовлечь мистера Вустера в осмысленный разговор у меня не вышло. Я решил оставить его в покое и одеться, позавтракать и приготовиться к тому, что принесёт мне день. — Сэр, — обращаюсь я к безжизненному телу, — я вернусь и разбужу вас через полчаса. — Ещё в стельку, — мычит он в подушку. — Точно тебе говорю. Даже голова ещё не разболелась. Я тоже всё ещё гораздо «ниже ватерлинии». Трудно устоять на ногах, и пуговицы разбегаются под пальцами. Я так и не успел до конца одеться, когда на входную дверь обрушиваются тяжелые удары. Мистер Вустер прячет голову под подушку. Я не достаточно одет, чтобы встречать посетителей. Почему-то это не приходит мне в голову. Иду к двери, опираясь руками о дверные рамы. Удары настолько сильные, что от них трясётся дверь. Вешаю цепочку и приоткрываю узкую щёлку. Взглянуть на гостя я не успеваю, потому что следующий удар рвёт цепочку как шнурок лакрицы и дверь бьёт меня в подбородок. Я падаю на ковёр. Чувствую влагу на подбородке; поднимаю руку к лицу и понимаю, что прикусил губу. Кровь идёт довольно сильно. Оглушительный рёв настигает меня раньше, чем я успеваю проморгаться. — Вставай, ты, лживый, отвратительный, мелкий червяк. Моргаю и смотрю на вошедшего прищурившись. Широкоплечий, невысокого роста, с редкими волосами и в омерзительнейшей мягкой рубашке без манишки. На бледном плоском лице блестят струйки пота. Делаю попытку встать на ноги. На трезвую голову этот человек не вызвал бы у меня затруднений. Сейчас же, видимо, придётся с ним разговаривать. — Сэр, чем бы ни было вызвано ваше недовольство… — Закрой свой грязный рот. Должен сказать, ты вовсе не такой урод, как я думал. Мне сказали, на тебя смотреть страшно. Выпрямляюсь перед ним во весь рост. Я всё ещё не знаю ни личности этого человека, ни причин его присутствия и ярости. — Боюсь, произошло некоторое недопонимание, — говорю я самым успокаивающим тоном. — Недопонимание? — рявкает он. — Не думаю. Посмотри на себя. Да от тебя несёт трахом. Опускаю взгляд и с ужасом осознаю, что надел вчерашние брюки. Над правым коленом белеет засохшее пятно. Я никогда не оказывался перед незнакомцами в таком непотребном виде. Должно быть, я всё ещё сплю. — Она здесь? — кричит он и рыпается в сторону спальни. Чувствуя всплеск адреналина, подскакиваю и загораживаю дверь, толкаю его в стену напротив. Его голова ударяется об неё с громким «клац». С его лица сходит удивленное выражение, и теперь на нём только ярость. — Машем кулаками, да, Вустер? — Он дёргает меня за плечо, и в голове у меня наконец прочищается. Хватаю его за правую руку и выворачиваю за спину. Теперь я могу наклонить его вперед, схватить вторую руку и сцепить их замком, опустив его голову между коленей. Только тут я понимаю, кто этот джентльмен. — Тебя арестуют за оскорбление, — довольно лицемерно заявляет он. — Воровства тебе мало, да? — Я ничего не крал, — заявляю ему решительно. — Шутишь что ли, Вустер, — шипит он. — Ты украл у меня невесту.