***
После активно проведенного вечера в теплой компании ребят, мне не спалось. Слишком сильно зашкаливали эмоции от удавшегося Дня Рождения Хью. Поэтому я ворочалась в кровати, прокручивая в голове ушедший хороший день, желая повторить всё сначала. Жизнь в петле имела свой здоровенный минус — однообразие, сводящее с ума своим холодным и неприветливым днём каждый раз после перезапуска. Я знала, что через несколько лет подобной серости у меня начнется дергаться глаз, а через десяток и вовсе с катушек можно слететь. Поэтому такие по-настоящему яркие события всегда очень хочется продлить ещё хотя бы на часик. Чтобы ещё раз ощутить себя нормальным человеком. Сбуровив постель в ничто, я решаю пойти умыться холодной водой, дабы привести себя хоть в какие-то чувства и успокоиться. Уже подходя обратно к комнате, замечаю, что дверь, которую я плотно закрываю за собой, приоткрыта. Становиться несколько боязно, а в голову как назло лезут кадры из разнообразных фильмов ужасов, где после такого жертвы обычно погибают. Медленно наступая ступнями на не скрипящие холодные половицы, я приоткрываю дверь, и вижу просто свою комнату в полумраке горевшей настольной лампы. А затем перевожу взгляд ниже, на пол, и замечаю двух уродливых игрушек, которые прямо на моих глазах начинают двигаться. Они скребутся ржавыми деталями и пищат отсыревшими механизмами. Та что справа имеет тело грязного пупса и голову чучела ворона, с отвратительным и длинным клювом. Вместо рук у неё ножницы и осколок сверкающего в темноте стекла бутылочного цвета. А ноги — две широкие металлические палки, способные удержать вес уродца. Щелкая ножницами, кукла наступает на пупса слева, который страшнее предыдущего — ржавый корпус чего-то, заменяющий туловище, вилки и ножи в обеих резиновых руках и голова рыбы, источающая запах не первой свежести. Мерзость. От Джейкоба я была наслышана о боях Еноха, которые он устраивает с особой жестокостью, заставляя ожившие игрушки биться насмерть. Поэтому особенно не удивляюсь, когда вижу его тень за шкафом, уже последние несколько дней ожидая нечто подобного. Вот и его ход. Куклы скалятся одна на другую, порыкивая, и пока я не ступаю в комнату, не нападают. А потом та, что с рыбьей головой наносит первый удар ножом по туловищу второй, оставляя в нём прореху, за которой — я вижу — бьется самое настоящее маленькое сердечко. Пупс гремит железячками внутри себя, и отсекает острыми ножницами одну из пришитых рук, которая с гулким эхом падает на ворсистый ковер. Игрушка рычит, и подается вперед, делая тем самым роковую ошибку, открывая отверстие, где бьется её сердце. Пупс справа умело подцепляет её на одну из микронасечек. Там оно гоняет воздух примерно с секунду, а проигравшая кукла медленно оседает на пол, склонив голову перед поражением. Бой окончен. Все свободны. — Ты мне ковер спиртом испачкал, — говорю совершенно спокойно, хотя внутри бушует противное чувство — смесь беспокойства и отвращения. Я роюсь по ящичкам в поисках бесхозного пакета, и когда тот нахожу, аккуратно складываю в него замершие в предсмертной позе игрушки. Енох тем временем выходит из своего укрытия и внимательно наблюдает за мной, прожигая в моей спине дырку взглядом, не сулящим совершенно ничего хорошего. — Тебе плевать? — спустя минуту произносит он, тихо, но отчетливо выделяя каждое слово. В голосе, как мне кажется, звучит разочарование. — Абсолютно. — Блефуешь, — подходит вплотную, разворачивая к себе, крепко сжав плечи крупными ладонями, и впечатывает меня буквально к полу взглядом своих чёрных с прищуром глаз. Ощущаю аромат терпкой вишни, исходящий от его кожи, и вижу, как радужки бегают туда-сюда, ища в моих голубых хоть каплю какой-либо эмоции. Но там безразличная пустота. — Прошу на выход, — отдавая Еноху пакет с его монстрами, произношу, требующе кивнув в сторону двери. Он, сверкнув в полутьме чёрным жемчугом глаз, уходит, твердо наступая на половицы. Становится, наконец, тихо. Но не спокойно. Я могу выдохнуть лишь спустя минут десять, в груди настойчиво и гулко бьется собственное сердце, гоняя по венам муторное чувство возвращения в прошлые ночи, когда мне сняться кошмары с игрушками О`Коннора, которые то и дело нападают. Но, зная, что Енох будет ждать реакцию (спасибо Якобу, предупредил), решаю отомстить парню за дни унижений совершенным безразличием на его фокусы. Знаю, как сильно это его задевает, и чувствую сладкий привкус расчета.Один-один, О`Коннор.
Остаток ночи проходит с включенным светом и бессонными часами, проведенными за очередным романом Джека Лондона. А ещё в постоянных раздумьях, что такого я сделала этому выскочке, что он так меня ненавидит. Все эти мысли тянутся уж очень давно, и не дают ни грамма покоя, каждый день бьются где-то в подкорке. И помимо Еноха, измывающегося надо мной, выматывают ещё и они. Я так и не засыпаю, сонная бреду в ванную, где принимаю контрастный душ, приводящий в хоть какие-то чувства. В зеркале отражается мертвецки бледное лицо с полукружиями чёрных синяков под глазами. В доме становится ощутимо холоднее, поэтому приходится надевать тёплые твидовые брюки серого цвета и простой чёрный свитер. Коричневатые чулки надеваю ранее — они по-дурацки выделяются на ногах сквозь дырки в старых и уже разношенных туфлях, а волосы заплетаю в французскую косу, которую научила меня плести ещё мисс Рябинка в Шотландии. — Ты что, из мертвых восстала? — спрашивает меня Енох за завтраком, когда по воле случая приходиться сесть прямо рядом с О`Коннором. Настолько близко, что локти соприкасаются. — Твоими стараниями, — после этой фразы лицо Еноха озаряет гаденькая ухмылочка, и я спешу добавить: — Не обольщайся. Не в твоих куколках дело. Замучил ты меня разговорами в час ночи, вот и не спалось, — откусывая тост с сыром, произношу и стараюсь придать голосу непринужденность. Улыбочка мгновенно сходит с его лица, разговор Енох не продолжает, уткнувшись лицом в тарелку. — Уже не ругаетесь? — подталкивает Алис, сидящая рядом и слышащая наш короткий диалог. — Час от часу. Но я уже чертовски замаялась это терпеть, — последнюю фразу я произношу полушепотом, чтобы О`Коннор не подслушал. Не хватало ещё жаловаться. — Так скажи Птицам. — Не-е-ет, — тяну, помешивая чай ложкой. — Тогда он точно меня со свету сживёт. На самом деле этого я не боялась. Ничего катастрофически глобального он мне не сделает. Привыкла уже ко всем его фокусам, да так, что молчаливым видеть парня, по левую руку сидящим, совсем непривычно. В глубине души начинает закрадываться неприятное скользящее чувство глупой вины, что я сильно уподобляюсь мальчишке, и слишком задеваю его своим безразличием. Енох встает в числе первых и молча уходит из столовой прочь, ни на кого не посмотрев. Где-то в пустынном коридоре третьего этажа хлопает дверь в его комнату. — Что это с ним? — спрашивает Якоб, который напротив меня сидит рядом с Эммой. — Он мне ночью бои свои показывал. А я не оценила. — Ты что? — вклинивается в разговор Эм. — Ну, ты и даёшь. Он тебе этого не простит. После смерти Оливии куклы для него всё. Бои единственное его занятие. — Тара — молодец, — подключается Миллард. — Он же напугать её хотел, зуб даю. А она не поддалась. Хвалю, — похлопывает Наллингс по плечу, проходя мимо меня. — А мне кажется, что зря Тара его так сильно задела, — проговаривает Эмма, допивая остывший в чашке чай. — После случившегося с Олив, он этого не заслужил. — Он же не неженка, Эмма, — отвечает ей Джейк. — Пятнадцать минут без колкостей Еноха — рекорд. И невероятная удача. Но он оклемается, да, Тара? — Да что вы прицепились ко мне со своим Енохом?! — резко вскакиваю со стула, отчего все оставшиеся в столовой люди замирают. — Будто бы другим тем для разговора нет, — и разворачиваясь, ухожу. До слуха доносится голос Джейкоба и вопрос «А с ней что?», повиснувший в воздухе не отвеченным.***
Свою комнату я закрываю на ключ изнутри, а когда Алис стучится в двери, упрямо молчу и не открываю. Мне необходимо побыть одной. Чтобы успокоиться, сажусь за начатую ночью картину, обшивая бежевыми нитками силуэт девушки с маками. Красными и зелеными, соответственно, сами цветы. Работа эта кропотливая и даже ювелирная — необходимо видеть на полотне нужные клеточки, просчитывать их, аккуратно продевать иголкой. Когда не получалось, проходилось возвращать стежок ровно как он идёт, чтобы не испортить всю картину. Это не так просто, как кажется. Особенно, если учитывать, какой бардак творится в голове. Может, действительно, зря я так поступила с Енохом? Но затем я вспоминаю, как изводит меня мальчишка с первого дня его пребывания в доме, и желание извиняться перед ним отпадает сразу. Внутри ещё горит обида и злоба на парня за все его издевательства. До обеда я сижу в комнате, полностью занятая картиной. Периодически я отодвигаю её на расстояние вытянутой руки, рассматривая каждую атласную ленточку, с которыми уже начала работать. При дневном свете из не зашторенного окна, они переливаются разноцветным блеском, отчего картина смотрится очень не дурно. Не привыкшая себя хвалить сама, я не могу назвать её красивой, но задумку определенно удаётся воплотить. Внезапно раздаётся короткий стук в дверь и подергивание медной ручки. Уже собираясь ответить Алис, что я занята, вместо этого я слышу чужой голос. — Спускайся на обед, вампирёныш, — говорит Енох недовольно, выплевывая последнее слово, как оскорбление. Лицо моё вытягивается в немом удивлении, когда я слышу его голос, и не понимаю, что он забыл у моей комнаты. Мне кажется я брежу. — Енох? — я резко открываю дверь спустя пять секунд, но парня уже и след простыл. За обедом Енох всё также угрюмо молчит, поедая гречневый суп, и даже не смотрит в мою сторону. Когда я случайно проливаю компот на скатерть, ожидаю от него какую-нибудь колкость, мол руки у меня не тем концом вставлены, но он опять молчит, словно совершенно игнорирует моё существование. Это добивает меня окончательно, полностью развеяв уверенности в правильности своего поступка. Забытое чувство вины накатывает снова, цепляясь за легкие, покрывая те неприятными мурашками. Переживая, я расхаживаю по комнате взад-вперёд, заламывая руки. Мозг готов взорваться, когда я в сотый раз себе твержу, что он заслуживает такого моего отношения. Но в итоге противоречу сама себе. Это было моим крепким недостатком — распыляться на тех, кто этого не заслуживает. Отдавать им всю себя, губя все нервы, но возвращаясь. Не умею я долго злиться на людей, пара-тройка дней и всё забывается, а я веду себя как ни в чем не бывало. Так же было и с Енохом. Я чувствую отвратительную вину, а помимо неё ещё и горечь от того, что так становлюсь на него похожей. Словно перенимая все его повадки, манеру поведения. Я корю себя за то, что была готова растерзать мальчишку, мстить ему и издеваться также, как делает это он. Корю за то, что становлюсь его дурацкой копией. Это как смотреть в зеркало, и видеть вместо своего лица лицо Еноха. В какой-то момент своего хождения по комнате я ловлю себя на мысли, что устаю от таких наших отношений. Устаю постоянно размышлять, что Енох придумает на этот раз. Какую гадость мне сделает. Как подставит. Я устаю бояться засыпать по вечерам, видеть кошмары с участием парня и его марионеток. Я устаю воевать с О`Коннором, изображая из себя несломленную и гордую девчонку, которой всё по плечу. Это ложь. Напускная для окружающих и самого Еноха маска, которая сегодня даёт свою первую трещину. Вертя на пальцах кольца, я поднимаюсь по лестнице на третий этаж. Трясутся поджилки. Тремором дергаются руки, а дыхание перехватывает. Потеют ладони, что мне практически несвойственно, когда я вплотную подхожу к двери в комнату Еноха. Твёрдо решая выяснить всё и сразу, я трижды коротко стучу о деревянную поверхность. Слыша шаги, я внезапно понимаю, что совершенно не знаю, с чего начать разговор. Когда Енох появляется на пороге своей комнаты, я опускаю взгляд и тушуюсь. Вся уверенность куда-то разом исчезает. Парень и бровью не ведёт, завидев меня, и первые несколько минут просто ждёт, что я что-то скажу. А затем, понимая, что я воды в рот набираю, просто отходит от входа, но дверь не закрывает, пропуская. Я вхожу, и ещё с минут пять просто смотрю куда угодно, лишь бы не на Еноха. Чёртов вечный подростковый возраст. — Так и будешь молчать или скажешь, зачем пришла? — не выдерживает Енох, параллельно продолжая что-то раскладывать на столе. — Я… — запинаюсь, — я была не права, когда не оценила твоих кукол, — собирая все силы в кулак, подбираюсь как струнка, и произношу. Енох громко хмыкает. — Извиняться пришла значит, — тянет довольное, ставя банку с формалином на законное место в стеллаже. — Это всё? — грубо, холодно, со сталью в голосе. — Не всё, — мямлю едва разборчиво под нос. — Почему так, Енох? — поднимаю взгляд, смотря юноше прямо в чернеющие раздражением глаза. — Почему ты так со мной? Енох молчит, уставившись в пол, прячет руки в карманы брюк, но я вижу, как он сжимает кулаки. Вздергиваю руками спустя пять минут молчания парня, сдерживаю нарастающую внутри бурю чувств. И все негативные. — Что я тебе сделала, Енох? Отчего ты меня так ненавидишь?! — голос постепенно набирает децибелы, на последнем слове срываясь излишне громко. — Я же тебя и пальцем не тронула. Всё ты первый начинал. — Да ничего ты не сделала! — не выдерживает О’Коннор, вскинув руки в открытом жесте. — Раздражаешь, — он фыркает, отвернувшись, чтобы не встречаться с моими глазами на выкате. — Только раздражаю? Назови причину. Я имею право знать, Енох. Имею право знать из-за чего ты меня стереть в порошок хочешь, — топаю ногой скорее от упрямства, чем от чего-то другого. — Да в тебе же самой причина! В том какая ты вся, — выговаривает с презрением, сполна окатив яростью. — Ходишь тут, улыбаешься, жизни радуешься. Со всеми подружиться пытаешься. А она лежит в холодной земле, замороженная таким же как ты! Таким же. Идентичным. Понятно тебе?! — он внезапно кричит, резким движением руки скидывает расставленные предметы на столе. Те осыпаются на пол, ударяясь о дерево холодным металлом. Я вижу множество кристально-чистых скальпелей и зажимов, рассыпавшихся в полнейшем беспорядке. — Я не виновата в смерти Оливии. Никто не виноват в ней. А я устала, Енох. Черт тебя подери, устала! Устала это терпеть! Хватит, — голос переходит в полноценный крик, отчего парень хмурит густые брови. Горло саднит от пересыхания, а на глаза предательски наворачиваются редкие слёзы. Отворачиваюсь, утирая их, и смело смотрю парню в глаза. — Слушай, чего ты прицепилась? Я не поменяюсь от твоих криков, бледнолицая, — уже спокойно. Холодно. Енох хмурится всё сильнее, явно раздосадованный тем, что болтает лишнего. — Зря пришла. Друзьями мы никогда не будем. Не будем. Понимаешь?! — с нажимом, больно обхватывая мои руки, произносит О’Коннор. — Я пыталась тебя ненавидеть, презирать, отгораживаться. Но у меня не получается. Я не такой человек, Енох. Поэтому, перестань надо мной измываться, — вырываюсь из его цепкой хватки, потирая ушибленные места. Синяки останутся точно. — Я не твоя уродливая кукла, которая готова терпеть все твои эксперименты. Я же живой человек, Енох. В отличии от тебя, я умею чувствовать. — Ты ничего обо мне не знаешь, — цедит сквозь зубы, ухватив моё плечо цепкой хваткой. — Я пытаюсь узнать, Енох! Да только ты просто мучишь меня, наслаждаясь каждым своим издевательством. Я устала, как ты не понимаешь?! — подхожу к парню и от бессилия начинаю колотить его кулаками по торсу. Енох стоит и молчит, даже не пытается меня остановить то ли от понимания, что мне надо выплеснуть эмоции, то ли просто от безразличия ко всему. Чувствую себя совершенно сломанной и донельзя слабой, ещё больше униженной перед Енохом. Легче, как я ожидала, не становится. Внутри всё также бушует ураган из вины и злости, а наружу просятся слёзы полного опустошения. Хочется рвать на голове волосы, чтобы клочья в руке стекали водой навалившихся разом проблем. Чтобы далеко от меня. Чтобы не было больше никогда. — Что здесь происходит? — внезапно раздаётся за спиной, что заставляет меня резко прекратить молотить парня. В дверях стоит мисс Голубь, с яростью и негодованием в янтарных глазах осматривает комнату, замечая разбросанные предметы и меня с глазами на мокром месте. — Живо ко мне в кабинет. Оба. Попали.***
Птица негодует, когда выясняет причину нашей с Енохом ссоры. Ещё больше она злится, когда узнает, что парень не дает мне покоя, и что я реагирую на это, отвечая О`Коннору тем же. В общем, получаем мы оба и знатно. Вот уже час выслушивать гневную и праведную тираду обеих Птиц кажется наименьшим из двух зол. Большее — Енох, сидящий в кресле рядом. Он хмурится, играет желваками, и стискивает добела кулаки. Я же сижу, скрестив на груди руки, и стараюсь не смотреть на мальчишку. Пыл как-то усмиряется, и становится просто неловко и обидно, что нормально поговорить нам так и не удаётся. Хотя надеялась я на это мало — знала, как Енох отреагирует на мои откровения. Дура. Теперь я жалею, что вообще пришла к парню. Что начала этот бессмысленный и никуда не ведущих разговор. Только нервы обоим потрепала. Енох говорит правду, когда высказывается, что не измениться. Енох наслаждается моим унижением. — …вы же знаете, что в моём доме царит тишина и уют, — продолжает имбрина, никак не успокоившись. — Поэтому вас ждёт наказание за их нарушение. В конце концов, труд из обезьяны сделал человека, а из вас и подавно, — Енох начинает возмущаться, но мисс Перегрин шикает на него, и парень умолкает. — В течение месяца вы будете дежурить только вдвоём, пять дней в неделю. Будете вместе готовить, убирать, накрывать на стол. И вы не имеете права повышать голос. Всё понятно? — угрюмо кивая, Птица нас наконец отпускает. — Это ты виновата, — шипит Енох и тычет пальцем на меня, только мы спускаемся с чердака. — Я знаю, Енох, — впервые соглашаться с О`Коннором непривычно и странно. — Извини, что втянула тебя в это. — Мне не нужны твои извинения. Засунь их куда-нибудь подальше, — грубо отвечает мне юноша, и уходит к себе в комнату, громко хлопнув дверью. Я же остаюсь в коридоре одна, съедаемая собственными терзаниями.