Ведь ошибки этих двоих ничему не учат.
***
Кажется, что я постоянно хожу по лезвию ножа, с каждым разом оступаясь всё сильнее. Вот-вот, и упаду. Хочется биться головой о самые твёрдые поверхности, потому что быть такой непуганой идиоткой нельзя. Но я почему-то упрямо доказываю обратное. Следующие два дня, а это суббота и воскресенье, я вижусь с Енохом исключительно в столовой. Помимо меня, он полностью игнорирует кого бы то ни было, молча трапезничает и уходит восвояси, то есть к себе в комнату, в числе самых первых. Его лицо полно непроницаемой тлеющей злобы и ненависти ко всему живому, а губы стянуты в одну бескровную полосу. Бесит, что такое лицо и самого парня мне придется терпеть на протяжении целого месяца, подавляя в себе все вспышки гнева. Мисс Голубь сама не ведает, что творит, наказывая нас подобным образом, потому что от наших с Енохом дежурств крыша дома просто взлетит. За эти два дня я, полностью погруженная в работу, практически заканчиваю свою картину, уже голубыми лентами вышивая последние участки неба. Остается только пройтись золотыми нитками по воде, создавая видимость солнечных бликов. И вот тогда картина будет хороша. От постоянно бушующих мыслей и слишком большого количества свободного времени, периодически я без дела слоняюсь по дому, иногда слушая музыку в гостиной и почитывая романы Лондона в библиотеке, коими она просто кишит. Я занимаю себя играми с младшими детьми, разговорами с Миллардом и Джейком, без умолку болтаю с Эм и Алис о чисто девчачих вещах. Во дворе с Карлом и Дэвидом леплю снеговиков, помогаю ребятам построить настоящую ледяную иглу, создавая глыбы прямо в воздухе, водружая их друг на друга. Но мысли как мечутся стрелами в голове, прошибая мозг, так и не покидают её ни на секунду. В воскресенье вечером, когда уже отправляюсь из ванны в комнату, чтобы лечь спать, я сталкиваюсь с Енохом коридоре. Он призраком проходит мимо меня, слегка задев плечом, что я расцениваю как полнейшее отвращение к своей персоне. Становится досадно, что парню абсолютно плевать на то, что я так долго пыталась ему донести. Но Енох говорит честно, когда объявляет, что меняться он не собирается. Уж точно не ради меня и моих чувств. О’Коннора устраивает всё. Сон не идёт. Внутри коробит и щекотно от осознания того, что наказание вступает в силу завтра, а это значит, что постоянное общество Еноха придется терпеть дурацких тридцать дней. Терзая себя ненужными мыслями вроде несправдливости этой жизни, к середине ночь я мирюсь с положением вещей, и проваливаюсь в сладостную, но поверхностную дрему. Перед глазами мелькают образы Еноха и его не самых страшных марионеток, имбрин, которые со всей материнской строгостью взирают на нас, и меня самой в компании О’Коннора. Видеть нас двоих со стороны странно и непривычно, словно суррогатное и ненастоящее, сошедшее с страниц какой-нибудь сказки. Но оно есть — только протяни руку, и наощупь попробуй. Оно объято ненавистью, обидой и злобой, отчего страдаем не только мы, но и каждый из членов дома, которые уже терпеть не могут наши перебранки. Утром я встаю на порядок раньше, чем обычно, быстро умываюсь ещё прохладной, не прогретой генератором, водой, заплетаю волосы на макушке и одеваюсь. Гляжу на несходящие под глазами синяки, и на бледную, почти прозрачную кожу, на которой более отчетливее стали проявляться блеклые родинки. Становится тошно от одного своего вида, а, вспоминая где и с кем мне придется провести сегодняшний день, вдвойне. Самый длинный день в моей жизни. Постукивая маленькими каблучками по деревянной лестнице, я спускаюсь вниз, где ещё нет ни одной живой души. Прохожу сквозь столовую на кухню, где вже вовсю орудует Енох, доставая из ящичков то тарелки, то миски. — Опаздываешь, — почти беззлобное доносится, только я закрываю за собой дверь. — И тебе доброе утро, — отзываюсь, по пути постоянно зевая. — Выспался? — Тебе какое дело? — вопросом на вопрос отвечает О’Коннор, а я прикусываю язык. Ну и чего ты ожидаешь? — И то правда, — соглашаюсь с Енохом, словно это уже нечто обыденное, и подхожу к холодильнику. — Что готовить будем? — спрашиваю, рассматривая содержимое холодильного аппарата. — Яичницу с беконом, — быстро отвечает Енох, даже удержавшись от закатывания глаз. — Единственное, что ты умеешь готовить? — ерничаю, замечая на себе недружелюбный взгляд О’Коннора на себе. Так-то привычнее. — В любом случае, этого мало. Думаю тосты с сыром и джемом, и чай подойдут. Что думаешь? — Мне плевать, — не ожидая другой реакции, хмыкаю. Из холодильника я достаю почти сорок яиц, спрятанных в одном из верхник отделений. Оттуда же выуживаю бекон, сыр и две баночки клубничного джема. Должно хватить. Мы готовим в относительном молчании, изредка перекидываясь дежурными фразами, вроде «Подай соли». Енох, нарезая мягкий и душистый хлеб, делает тосты. Я же на двух сковородах жарю яйца, а на двух других бекон, вымачивая его от излишнего масла в кухонном полотенце. Выглядит аппетитно, а на запах ещё лучше. В уголках губ собираются слюни, а желудок скручивает в болезненном приступе голода. Нещадно хочется есть. Поглядывая на настенные часы, я понимаю, что мы запаздываем с завтраком уже минут на десять. — Давай быстрее, Енох. Птица будет недовольна. — Кто бы говорил. У меня уже всё готово. А ты, похоже, в первый раз яичницу жаришь. Вон подгорела одна, — вспыхивают уши, и меня подмывает ответить что-нибудь колкое, да я вовремя прикусываю язык. Не время и не место. — Значит, она достанется тебе, — Енох кривит губы, пока я раскладываю последние кусочки бекона по белым блинчикам. Уже вынося тарелки в столовую, Енох неожиданно ставит мне подножку, и я пошатываюсь. Тарелки дребезжат друг об друга, пока я стараюсь выровнять своё положение в пространстве. Ну что за детский сад? — Ты вообще соображаешь, что творишь? — шиплю на парня, как кошка, угодившая под воду. — Нам бы продлили наказание, если бы я их разбила. Думаю, ты тоже, как и я, этого не хочешь. — Ну, не разбила же, — отвечает Енох шепотом, потому что на лестнице постепенно нарастают шаги. — Удружи — будь паинькой этот месяц. Тогда выиграют все, — парень не успевает что-либо ответить, в столовую разом стекаются все, быстро рассевшись по своим местам. Мы с Енохом, как дежурные, садимся последними и рядом. Затая дыхание, все едят в молчании, изредка удивленно поглядывая на нас. Но затем мисс Перегрин делает нам замечание, наказывая быть более пунктуальными, и тогда ко всем приходит осознание происходящего. В столовой становится на порядок шумнее, внутри каленное напряжение рассеивается так же быстро, как и появляется. Чувствую себя спокойнее, несмотря на постоянно подталкивающего меня Еноха. Радует, что пока о нашем с Енохом участии известно единицам. Но завтра, когда мы вновь рассядемся по такому же принципу, появятся нежелательные вопросы. Вот тогда станет совсем несладко. Завтрак заканчивается в привычной для меня расслабленной манере, с дружескими шутками и рассказами младшеньких деток о их сновидениях. Птицы громко ругают нас, когда мы разговариваем с набитыми ртами, но все замечания проносятся мимо ушей. Хочется укрыться этим чувством легкости и спокойствия, как стеганным одеялом, и завернуться в калачик, наслаждаясь каждой минутой, проведенной в обществе друзей. Хочется пойти с Эммой и Джейком во двор, и сыграть с ними партийку-другую в снежки, а затем увалиться в мягкий, пушистый, но холодный снег, и лежать так, смотря на пасмурное небо и на срывающееся с него точки-снежинки. Но меня ждёт только гора посуды, вечно раздраженная физиономия Еноха и постоянная готовка в течении целого месяца. От этого хочется ударить по столу, до зуда костяшек, потопать недовольно ногами, и обвинить во всём О`Коннора. Но я снова молчу, дожевывая бекон. Правильно Енох говорит, что я слабая. Это действительно так.***
Судя по выражению лица Еноха, посуду он мыть совершенно не любит. Отскрёбывая растекшийся яичный желток от тарелки, О`Коннор то и дело морщиться, тихо ругаясь под нос на меня, заставившую его кинуть жребий-монетку. Выпавшая решка дает мне возможность наблюдать за мучениями Еноха с посудой, усмехаясь про себя, пока сама я убираю на кухни остатки нашей с ним общей утренней готовки. Проговаривать нечто подобное у себя в голове — максимально странно, потому что не сходимся характерами, как ни крути. Пока я задумываюсь, смахивая крошки хлеба со столешницы, Енох как раз домывает очередную тарелку, и не удержав намыленную посудину, роняет её прямо на дно раковины. На крае виднеется крупный скол керамики, а я хихикаю, замаскировав смешок за кашлем. О’Коннор агрессивно кидает впитавшую воду губку на тарелку со смачным шлепком, и куда-то уходит, кинув злобное «Сама домоешь!», звучавшее как приказ. Не успеваю что-либо ему возразить, когда дверь на кухню громко закрывается, и я остаюсь на кухне одна, удивленно хлопая глазами. Найти Еноха оказывается непростой задачей, потому что парень, словно призрак, скрывается и прячется, бесшумно передвигаясь по особняку. Он вытаскивает швабру, поломойную тряпку и ведро, погнутое с одного края, когда я натыкаюсь на него около кладовки за лестницей в коридоре. Молча всучает мне в руки веник и совок, и требует идти за ним. Именно требует, а не просит. Мне хочется возразить, кинуть что-нибудь колкое и острое в Енохову спину, но я решаю быть умнее и промолчать. Хватило и прошлого раза, наговорила уже. Енох ловко орудует смоченной тряпкой для пыли, смахивая ту с камина и подоконников в гостиной, пока я заметаю мелкий мусор и снимаю паутину с углов комнаты. Из патефона доносится легкая джазовая мелодия, которую, только мы вошли, сразу же включает Енох, умело настраивая иголку, словно делает это уже сотню раз подряд. Под музыкальное сопровождение, мы убираемся в молчании. Я не знаю как и с чего начать разговор, а Енох предпочитает делать вид, что меня рядом не существует. Сложно было определить момент, когда мы с парнем договариваемся о сотрудничестве. Словно невербально, по наитию, без слов понимаем, что должны делать и как себя вести в компании друг друга. Поэтому мы молчим, лишний раз не рискуя натолкнуться на перепалку. Слишком дорого обходится подобная роскошь. — Сколько тебе? — внезапно спрашивает Енох, и я на секунду замираю, не веря собственным ушам. — Двадцать один, — отвечаю, уверенным движением руки заметаю мусор на совок. — А тебе? — Сто восемнадцать или сто девятнадцать, — тянет Енох, вглядываясь в пейзаж за окном. Стоя ко мне в полуобороте, парень выглядит грустным и каким-то встревоженным. Спущенные уголки губ до самого подбородка, складка на лбу, вздувшаяся вена на виске — всё говорит о состоянии юноши. Я знаю, что смотрит он на бугор, за которым похоронена Оливия. За которым та, что делала жизнь марионетчика чуточку светлее. И прекрасно понимаю это удушающее чувство опустошение от утраты близкого человека, ведь сама провожала их в последний путь не раз. — Я тоже хоронила, — подходя к нему ближе, произношу. — Поэтому я хорошо знаю, что ты чувствуешь, Енох. — Заткнись. Мне не нужна твоя жалость, — резко выплевывает парень, и отходит от меня подальше, кинув раздраженный взгляд. Отворачиваюсь к окну обратно, сложив руки на груди, и думаю, что это далеко не так. Енох хоть и был отшельником, но бесчувственным быть ещё не научился. Я видела, как ему хочется выговориться, может быть, даже за стаканом чего-нибудь покрепче. Хочется рассказать кому-нибудь о своей боли, и о том, что по-настоящему испытывает. Рассказать о том, что гложет и не дает покоя, о том, как хочется отомстить за Оливию. Но Енох колит шилом всех, кто пытается к нему приблизиться ближе, чем на километр. Не доверяет никому, даже себе. От этого становится его ещё более жаль. Но как сказал Енох сам, — ему моя жалость не нужна. К вечеру, когда проходит уже сытный обед, в полдник, мы с Енохом заканчиваем с уборкой. Особняк пахнет свежестью и сияет кристальной чистотой. Руки горят от напряжения, под кожей, кажется, плавятся сухожилия, но довольна улыбка не сходит с моего лица, когда я протираю полы в последнем коридоре на третьем этаже. Отправив Еноха собирать грязное белье у ребят, сама иду в маленькую комнатушку-прачечную, дверь в которую едва ли можно заметить. Однажды мисс Голубь, будучи в очередной раз в будущем, на распродаже заметила стиральную машину. Алис рассказывала, что имбрина выскребла последние деньги за это чудо техники, и они месяц сидели всем домом с голой попой на льдине. Вообще стирать белье необязательно — петля, перезапускаясь, обновляет его по новой. Но чувствовать на своей коже вкусно пахнущую ткань, идеально выглаженную, было очень приятно. Енох приносит мне три плетенные корзинки белья, и я ахаю от его количества. Парень уходит восвояси, сказав что-то о бабском деле, пока сортирую вещи по цветам. На это уходит не мало времени, и, закончив, я загружаю первую партию, насыпая пахнущий чем-то химическим белый порошок. Хлопнув в ладоши, я радуюсь тому, что остается только накрыть на стол и помыть посуду. Усталость нещадно подбирается всё ближе. За чашкой крепкого чая в полдник я разговариваю с Алис, сидящей рядом, и тема заходит туда, куда бы мне не хотелось. — А чего это вы с Енохом дежурите? — спрашивает девушка, отпивая из сервизной чашки. — Была же очередь Джейкоба и Милла. — Представляешь, нас имбрины наказали, — говорю я тихо, чтобы мисс Голубь, сидящая во главе стола, нас не услышала. — За что? — округляет глаза девушка, удивления которой нет предела. — Я протупила. Пришла к нему извиняться, мы поссорились, и я начала бить его кулаками. Несильно, — быстро исправляюсь, видя как ползут её брови наверх. — Ты что сделала? — к разговору присоединяется Эмма и Джейк. Последний молчит, но очень внимательно слушает. — Ну мы подрались. Хотя дракой это даже и назвать нельзя. Мисс это увидела, и понеслось. — Ну ты даёшь, — тянет Джейкоб, откинувшись на спинку стула. — И сколько вы теперь будете так дежурить? — делая кавычки пальцами, спрашивает парень. — Месяц, — Джейкоб присвистывает, а Эмма что-то ворчит о том, что дом взлетит на воздух от таких дежурств. И я с ней полностью согласна. После ужина, когда время неумолимо движется к отбою, Енох нагоняет меня на лестнице, чуть наклоняется и говорит: — Необязательно было трепаться на весь дом, — едко произносит, полушепотом, на ухо слова. — Завтра бы поползли вопросы. В следующий раз сам будешь вертеться, раз не нравится, как это делаю я. — Ты что бы не делала — всё одинаково плохо, — хмыкает парень, уставившись тёмным взглядом на меня. Воздух постепенно уползает из легких, и я задыхаюсь наглостью О’Коннора в очередной раз. И снова не знаю, как ответить. Он стремительно поднимается по ступеням, и скрывается за одним из поворотов коридора, пока я устало бреду до своей комнаты. Ватными руками открываю дверь, даже не раздеваясь, плюхаюсь на кровать. Гудит голова и ноги, пекут ладони, а перед глазами плавают белые и цветастые пятна, стоит мне только их зажмурить. Я проваливаюсь в сон незаметно, думая, что весь день не было ни одной ссоры с Енохом.