***
Я смотрю на них, сидящих неподвижно, покосившихся на одну сторону, словно им больно, и с трудом глотаю вязкий ком в горле. Одностороннее стекло, по одну сторону которого нахожусь я, отделяет меня от них, и мне хочется разбить его вдребезги, окропив кровью пол. Хочется подбежать к ним и вывести отсюда. Но я лишь стою, стискивая кулаки до розовых полумесяцев на ладонях, и мечтаю скормить Каула пустотам. Он часто вызывает меня к себе, приказывая демонстрировать свою странность. Кричит, что я слабая, ни на что ни годная девчонка, и заставляет тренироваться, развивая свой дар, подобно тому как это заставляли делать имбрины. Я не сопротивляюсь, зная, чем это может обернуться для наставниц, и безукоризненно выполняю все его приказания. Становлюсь подобием девочки на побегушках, его прирученной безвольной куклой. За такое хочется разбить себе лицо до кровавых отметин. Ненависть и отвращение поглощает с потрохами, обгладывает кости, и заставляет по ночам безостановочно биться головой о стену в моей камере. Там уже синяк образовался и шишка набухла. Чувствую себя умалишенной, когда третьи стуки просто пялюсь в потолок, а по щекам стекают аккуратные соленые дорожки, утопая в жесткой и грязной подушке. Одежда, специальный комбинезон, выданный Каулом, неудобный и колит тело, а ещё шуршит, словно бумага. В моей камере сыро и полумрак, через решетчатое окно едва-едва проникает свет, в котором танцуют частички пыли. Одна жесткая кушетка, раковина и унитаз, к которым притрагиваться страшно, но я молчу. Молчу и не рыпаюсь, ведь знаю чем чревато. На ночь Каул представляет ко мне конвой, а одну из рук приковывают наручниками к кровати. На это я только усмехаюсь, зная как он боится моего побега и как я ему нужна. Из-за этого я не слежу за языком, откровенно язвя каждому, кто ко мне обращается. Но и за это я расплачиваюсь налитым синяком на левой скуле. Я становлюсь похожей на них. В такой же униформе, с таким же безэмоциональным выражением лица, словно каменное изваяние вместо кожи. Хочется плюнуть каждому из них в лицо, ударив прикладом по затылку, но я лишь сижу в общей столовой, поедая безвкусную серую кашу и черствый хлеб, слыша вокруг себя смех и говор тварей. Хочется зажать уши, тихо поскуливая, чтобы не слышать их чертовы сплетни и откровенные шутки, отпускаемые в мою сторону. Хочется выдрать себе глаза, лишь бы не видеть похотливые взгляды молодых тварей, ведь среди них я — единственная девчонка. Взглядом они явно меня раздевают, за долгие месяцы нахождения здесь забыв, что такое женское общество. Чувствуя себя оголенной, отворачиваюсь, смаргивая редкие слёзы. Нет ничего хуже беспомощности. Ходя по многочисленным коридорам, стараюсь запомнить каждый поворот, мысленно составляя карту башни. Стащив из кабинета Каула листок и карандаш, я переношу увиденное на бумагу, планируя план побега. Но каждую идею отметаю, зная наперед их провальность. Чувствую удушающее отчаянье и безумное, безудержное желание оказаться дома, в своей комнате, в окружении друзей. Подсознательно, на уровне своего эгоизма, я хочу чтобы кто-то из них оказался рядом. Впервые в жизни так сильно желаю, чтобы рядом оказался Енох. Он точно придумал бы что-то, а не прогибался бы под гнетом Каула. Мы бы смогли бежать, будь Енох здесь. Мне хочется, чтобы он накричал на меня, посмотрел ненавидящим взглядом, как раньше. Хочется, чтобы это отрезвило и вырвало меня из пучины апатии. Но я надеюсь и верю, что никого из наших больше не смогут поймать. Я не знала, что ошибаюсь. Шел третий день моего заточения, когда я просыпаюсь от стуков приклада о металлическую дверь, едва разлепив слипшиеся и напухшие от слез веки, и тварь по имени Джордан открывает дверь камеры, вертя в руке ключи от наручников. Его мерзкие глаза цвета молока смотрят с уже привычным мне желанием. Гаденько усмехаясь, он кошачьей поступью подходит к кушетке. Передергивает. Смотрю на его грязные волосы, пока мне отстегивают уже порядком затекшую руку. — Что сегодня? — спрашиваю я. Сухо, без эмоций, измученно. — Сегодня тебя ждет Ад, милая. Голос, каким говорит тварь, меня откровенно пугает. Я понимаю, что он не шутит, и сегодня будет что-то эдакое, чего ещё не было. Внутренне клокоча от страха, на негнущихся ногах в сопровождении двух солдат иду по уже знакомому маршруту. Заходя в столовую, отовсюду слышу одобряющее и похотливое улюлюканье. Маленькое помещение заполняется им полностью. Буквально каждая тварь что-то да говорит, смотрит и думает. Становится мерзко и противно. Липкую серую кашу глотаю, не жуя, запивая обыкновенной водой из-под крана, остающейся на языке привкусом металла. Когда ко мне подходит Джордан, я понимаю, что трапеза окончена, и ватными ногами бреду за ним. Меня ведут в какую-то другую сторону башни, где я ещё не бываю, а я стараюсь максимально запомнить каждую трещинку в стенах, чтобы потом перенести их на карту. Мы идем долго, постоянно заворачивая то вправо, то влево, и наконец приходим к металлической двери, которую тварь открывает без усилий, словно она деревянная. Помещение, в которое мы проходим, оказывается кристально-чистой и стерильной лабораторией. Стены, выложенные белой плиткой, давят собой со всех сторон. Куча непонятных мне приспособлений и аппаратов, занимающие большую часть лаборатории, стоят аккуратно в одном из углов. Несколько стеллажей с колбами, мерными стаканами и ещё Бог знает чем стоят у одной из стен, а в середине комнаты располагается большой стол. На нем, в специальной подставке, стоят какие-то капсулы с мутноватой, желтоватой жидкостью, которая, кажется, сияет изнутри сквозь плотный пластик. Возле них трется тварь в длинном медицинском накрахмаленном халате. Он поворачивается к нам, сверкнув своими белесыми глазами, и Джордан, кивнув, уходит, оставив меня наедине с этим докторишкой. — Кто вы? — первое, что спрашиваю, глянув на тварь взглядом подбитого животного. — Я доктор Райан Вайт. Мистер Бентам приказал мне провести некоторые исследования, — по телу пробегают липкие мурашки страха, что не укрывается от внимательного взгляда этого мерзавца. — Ну, ну, не бойся. Больно не будет. Почти, — и противная улыбка, которую тут же хочется стереть, ударив по ней несколько раз, озаряет его худое лицо с большим носом. — Делайте со мной, что хотите. Мне плевать, — желая не выдавать своего страха, говорю я, выплюнув желчью слова. — Ну, смотри. Сама напросилась, — отвечает мне тот, отворачиваясь к столу, с которого берет толстую тетрадку. — Начнем с анализов.***
Меня гнет и крутит до головокружения и мути. Чувствую как носом идет обжигающе-горячая алая кровь, тошнит, а вместо стерильной лаборатории перед глазами сплошная темнота вперемешку с цветными кругами, хаотично плавающими в сознании. Выворачивает. Трясусь всем телом, как в приступе, стараясь удержаться на ногах, но в итоге падаю на колени, больно ударившись суставами о плитку. Но не перестаю создавать лед вокруг себя, как этого просит доктор Вайт. Я кричу от напряжения и колющей боли, проходящей по всему телу, больно бьющей по зубам, которые, кажется, вот-вот и превратятся в крошку — так сильно стискиваю челюсти. Эссенция, которую вкалывают мне в плечо несколькими минутами ранее, заставляет мою странность зашкаливать, вызывая во мне приступы головокружительной боли. Такой, какую я никогда не смела испытывать до этого. Кажется, с меня живьем сдирают кожу, оголяя розовые мышцы, и ломают, выворачивая в суставах, кости, которые, словно плавятся под действием высоких температур. — Хватит! Я больше не могу! Мне больно! — кричу я на всё помещение, а голос утопает в общем шуме образования глыб голубого льда. — Продолжай! — рыкает Райан, записывая результаты в тетрадь, которую также продолжает держать в руке. — Придай ему форму, — просит почти спокойно, а я больше не могу. Кричу во все горло, срывая окончательно голос, но всё же выполняя приказ твари. Лед, превращаясь, становится формы квадрата, затем куба, после круга. — Молодец, Тара, продолжай, — хвалит меня Вайт, а я сплевываю кровь с треснувших губ на белую плитку. Кровь затекает в рот аккуратными дорожками, крупными каплями очерчивая полосу от уголка губ до подбородка, и капает на колени, впитываясь пятнами в комбинезон. Проходит ещё несколько минут, прежде чем реальность пошатывается, и я падаю всем телом на холодный пол, потеряв сознание. Лед растекается водой вокруг меня, не сформировавшись до конца. Тогда шальная мысль о том, что лучше бы я умерла, чем терпела всё это, кажется очень привлекательной. Меня бьют по щекам, отвешивая не хилые пощечины, и трясут за плечи, пытаясь вернуть в исходное состояние. Когда я прихожу в себя, то уже лежу на твердой кушетке, в нос воткнуты медицинские тампоны, а щеки горят огнем и скулы болят. Как и каждая мышца в теле. Я не понимаю, как не умерла ещё от болевого шока, и думаю, что докторишка вколол мне очередную дрянь, чтобы этого не произошло. — Ты слабая, Тара. Я бы сказал даже ничтожная. Продержалась меньше десяти минут. С такими темпами ты не сможешь заморозить Библиотеку, — говорит мне Райан, отходят от лежащей меня подальше. — Будешь приходить ко мне каждый день, тренироваться. — А если я не хочу? — голос хриплый, словно прокуренный, и тихий совсем. — А у тебя нет выбора, девочка, — говорит знакомый голос откуда-то слева, и я, поворачивая голову, вижу в дверях Каула. Он одет в классический брючный костюм и обут в лакированные туфли с острыми носками, что кажется мне странным, учитывая обстановку Дьявольского Акра. — Твои драгоценные имбрины у нас, твои друзья уже едут сюда. Будешь выпендриваться, начнем их убивать. Жестоко убивать. — Ребята у вас? — оглушено и пораженно, словно не веря собственным ушам. Я пытаюсь привстать на локтях, но, не удержавшись, падаю обратно на кушетку. Каул кивает, гадко улыбнувшись. — Как у нас дела? — спрашивает он Вайта, подходя к тому ближе. — Плохо. Объект слаб и физически, и морально. Не будет с неё толку, если не предпринять меры. — Значит, предпринимай эти меры, черт тебя дери. Мне нужно, чтобы девчонка смогла заморозить весь Аббатон, — выходит из себя Каул, повышая голос. Вайт кивает, свернув тетрадь. Они разговаривают о чем-то ещё, но я уже слушаю в пол уха, полностью погрузившись в раздумья. Я не понимаю, блефует ли Каул, говоря, что ребята у него, или нет. Если это правда — а я надеялась всем сердцем, что нет, — то тогда дела совсем плохи. Ребят явно ожидает что-то похуже, чем то, что делают со мной. Ведь им я нужна, а они нет. Они лишь стимул и условие, чтобы держать меня в ежовых рукавицах. Они лишь причина моего хорошего поведения. Каул просит двух солдат увести меня, а сам остается в кабинете Вайта. Меня хватают под руки с двух сторон, потому что самостоятельно идти сил нет. Едва волоча ногами, я бреду по коридорам в состоянии коматоза. Кружится голова и сильно мутит, пару раз меня едва ли не выворачивает. Благо, кровь носом идти перестает. Иду очень медленно, чем до безумия раздражаю конвой, и меня буквально тащат за собой, больно выкручивая плечи, который и без того ноют. Но сил возмутиться у меня нет. В камеру меня впихивают, отчего я, не удержавшись на слабых ногах, распластываюсь по полу в позе подбитой звезды. Камень холодит разгоряченную кожу, и я, не в состоянии встать, остаюсь лежать на полу, перевернувшись на спину. Смотрю в потолок, чувствуя накрывающую меня истерику. Внутри змеями клубятся волнение и ощущение полнейшей беспомощности. В уголках глаз собираются слезы, рвущиеся потоком наружу. Мне хочется кануть в Лету, умереть, испариться, чтобы больше никогда в жизни не видеть эти омерзительных лица с белесыми глазами, не слышать эти скрипуче-насмехающиеся голоса и не чувствовать на себе эти взгляды. Мне хочется взять в руки пистолет и перебить здесь всех и каждого, совершенно не стыдясь своего поступка. Мне хочется увидеть Еноха больше всего на свете, чтобы посмотреть в глаза цвета черного шоколада и утонуть в этой пучине, полностью растворившись. Я давно осознаю, что моё влечение к О`Коннору не простое и вовсе не дружеское. За три дня, что я нахожусь в башне тварей, его мне не хватает больше всего. И это больше нельзя отрицать. Я лежу неподвижно несколько часов, безуспешно пытаясь восстановить силы. Тихо напевая песенку про Лондонский мост себе под нос, запускаю пятерню в грязные и спутанные волосы, и больно тяну, в надежде, что это поможет. Но становится лишь хуже. Когда я почти засыпаю в позе эмбриона на холодном и твердом полу, за дверью слышатся оживление. Прислушиваясь, я слышу топот ног, матерную ругать тварей и — о Боже! — гневную браваду Бронвин, которая, судя по характерным звукам борьбы, пытается вырваться из цепких лап нескольких тварей. Я, вскочив, подлетаю к двери, аккурат носом в круглое стекло. Их ведут нестройной группой. Ребята выглядят уставшими и истощенными, и я только могу догадываться, что они пережили. На их лицах залегают темные тени в купе с расцветшими ореолами синяков и кровоподтеков. — Бронвин! Я здесь! Бронвин! — кричу, ударяя кулаками по металлической двери, тщетно пытаясь её открыть. Девушку проводят мимо двери, а ребята, услышав мой голос, все как один пытаются до меня дозваться. Но я лишь смотрю на него — полуживого, едва держащегося на ногах, у которого рот в ровную букву «о» складывается — так удивлен меня видеть. Он пытается вырваться, дернувшись, но тварь, ведущая его, явно устав от их общества, бьет Еноха в живот, отчего парень сгибается пополам. — Не трогай его! — кричу больно и отчаянно. В пустоту. Мерзавец тварь, видя мою реакцию, усмехается, огрев Еноха прикладом по голове. Парень мякнет в его руках. Я, ругнувшись под нос, кричу им вслед, пытаясь открыть эту чертову дверь. Их куда-то уводят и становится также тихо, как было до этого. От тишины натурально едет крыша, я расхаживаю по камере взад-вперед, съедаемая волнением. Заламываю ноющие руки, понимая, что Каул не лжет, — он действительно их нашел. Судорожно дышу, лихорадочно пытаясь придумать как им помочь. Но мысли чисты, как белый лист. Время течет медленно, подобно приторной патоке, и я, усевшись на кушетку, вырисовываю увиденные коридоры на карте. Их приводят спустя несколько часов, когда я уже, кажется, схожу с ума. Я слышу как каждого из ребят грубо вволакивают в соседние камеры, закрывая двери на ключи. Пряча под матрас недорисованную карту, я прислушиваюсь. Твари, запустив Миранду последней, удаляются, проведя дубинками по дверями, глухо смеясь. Мы остаемся в отсеке камер одни. Сквозь вентиляционные решетки всё слышно, и ребята начинают звать друг друга, спрашивая обо всем. Они пытаются дозваться и до меня, но я лишь молчу, глотая соленые слезы, мечтая увидеть его ещё раз. Я ещё не знаю, что он сидит по ту сторону стены, желая того же.