Cold hearts

      Пока их везут в грязной, тухло воняющей машине, наезжающей на ухабы неровной дороги, Енох несколько раз успевает внутренне умереть и воскреснуть вновь, чтобы ещё раз почувствовать боль. Оглушающую и сбивающую с толку, растекающуюся по каждому капилляру, она течет, смешиваясь с кровью, разносясь по телу, словно вирус, и не дает вдохнуть полной грудью. Кажется, у Еноха сломаны ребра.       Их бьют. Бессчетное количество раз осыпают тумаками — только успевай прикрывать голову. Енох уже перестает сопротивляться через несколько ударов, от бессилия упав на пол грузовой машины. Удары берцовых ботинок приходятся, в основном, на туловище, где фиолетовым оттенком расцветают синяки и гематомы. Енох, плотно стиснув зубы, не издает ни звука, тем самым отняв у тварей возможность насладиться процессом сполна. Он остается лежать на полу, где также, скрючившись, лежат его друзья, и сплевывает кровь с рассеченной губы. Думает только о том, что их обвели вокруг пальца настолько лихо, что расскажи кому-нибудь, — рассмеются в лицо.       Когда он видит её, замученную и разбитую, словно статуэточку, Еноху хочется схватить в руки автомат и перестрелять всех, кто причинил ей хоть каплю боли. И даже рука не дрогнет. Енох тщетно пытается вырваться, но тварь крепкой хваткой удерживает в путах. Он видит как её по ту сторону трусит и крутит, как выгибает от того, что видит его. Смотрит только в глаза Еноха, и это как бальзам на душу — тепло разливается где-то около солнечного сплетения, поднимаясь выше, к самому горлу. А затем кричит громко и больно, когда его бьют снова и снова, вырубая одним ударом приклада о голову.       Енох приходит в себя в кабинете Каула, которому желает снести башку с плеч со всей присущей ему жестокостью. Брат мисс Перегрин, о чём Каул поведал в Архиве странных, вещает о том, что, если дети будут плохо себя вести, то ни имбринам, ни девчонке по имени Тара Уилсон жизни не будет. У Еноха чешутся кулаки — так хочется зарядить Каулу по морде, вцепившись мужчине в лицо ногтями. Но О`Коннор лишь смотрит на него ненавидящим взглядом, от которого у нормально человека пошли бы мурашки по позвоночнику, и клянется себе, что отомстит.       За всех отомстит.       За неё отомстит.       За каждый упавший волосок с её головы.

***

      Лучше биться головой о стену, чем сидеть, скрючившись на кушетке, и апатично наблюдать за крысиной норой в стене, откуда периодически выглядывают обсидиановые глаза-бусинки. Лучше драть на голове волосы, запустив в них пальцы, чем, полностью обессилив, валяться на полу своей клети и, как сумасшедшая, напевать под нос детские песенки, которые в детстве пела мама. Находясь в башне тварей, я часто вспоминаю о ней. Её мягкие руки и теплые, лучащиеся заботой, глаза, волшебный, с какими-то магическими нотками голос, завораживающий своей магией тембров. Моя мама очень красиво пела. Я скучаю по ней. В заточении это чувствуется острее и жестче.       Я мирюсь с тем, что, скорее всего, умру. После того как я заморожу Библиотеку Душ, то стану для Каула ненужной вещью, которую он с легкостью выбросит на свалку. Я мирюсь с тем, что он меня пытает, вызывая к себе на ковер каждый божий день. Бентам подолгу разговаривает со мной, пытается переманить на свою сторону, рассказывает о том, что будет делать, когда получит души. Каждый раз Каул угрожает мне, клянется стереть в порошок ребят и изощренно убить имбрин, сперва хорошенько измучив и тех, и тех. Мне хочется исцарапать его лицо в кровь обгрызенными от нервов ногтями. Мне хочется, чтобы он так же, как и я, мучился, будучи запертым в серых четырех стенах. Мне хочется, чтобы он медленно терял рассудок, утекающий сквозь пальцы. Мне хочется, чтобы от него не осталось и мокрого места.       По ночам мысли о его кончине не дают мне покоя. Меня пугает то, что я могу так думать. Мне страшно оттого, что я хочу сделать с ним. Мне кажется, что это я теряю рассудок, окончательно растратив свою человечность. Жажда мести и горящая пламенем ненависть бушуют в глубине души, не давая возможности думать о чем-то другом. В такие моменты я долго расхаживаю по камере, заламывая руки, запуская пальцы в волосы и с болью их оттягивая. Кажусь умалишенной, и боюсь утонуть в себе и больше не всплыть обратно на поверхность сознания.       Я думаю о Енохе. Лежа на твердой кушетке, смаргивая редкие слёзы от осознания несправедливости этой жизни, я думаю о том, что чувствую к этому странному, замкнутому парню, не подпускающему никого ближе, чем на три метра. Понимаю, что чувствую что-то большее, чем простое желание подружиться. Понимаю, и окончательно разбиваюсь об твёрдую поверхность реальности. Потому что в моей действительности не будет «долго и счастливо», потому что в моей реальности не будет «завтра». Ни с ним, ни в общем.       Отчаянье мёртвой хваткой охватывает горло, перекрывая доступ кислорода, и кажется, что я буквально задыхаюсь от накатывающих неприятных эмоций. Самая яркая из них — ощущение тотальной беспомощности — заставляет опускать руки. Знание того, что в соседних камерах сидят не все твои друзья, а только малая их часть, — убивает. Енох, как самый стойкий из всех, рассказывает мне о смерти каждого из них в подробностях. Мальчишек Дэвида и Карла убивает взрыв в Лондоне, Гвенду расстреливают твари-немцы, а глаза Горация забирает одна из пустот прямо около нашего дома. Я рыдаю несколько часов подряд без остановки, завывая, словно раненный зверь, глотая стекающие по лицу слёзы. Ребята молчат, когда я мечусь по камере, сбивая кулаки и плечи в кровь, что остается свежими следами на коже. Молчат, когда я кричу, срывая голос до хрипоты и боли в горле. Молчат, когда я бью ногами по запертой двери, и клянусь убить тварей собственными руками. Молчат, когда я, кажется, схожу с ума от боли, растекающейся по телу вместе с эритроцитами. Не понимая как, но я ещё держусь на плаву, ухватываясь за остатки здравого рассудка, как утопающий за соломинку. Соломинкой оказывается жгучее желание отомстить за каждого, кто пал от рук и действий Каула Бентама. Соломинкой оказывается желание ещё раз взглянуть на Еноха, снова утонуть в пучине его тёмных глаз, словно в омуте, и там остаться.       Я спускаюсь вниз по стеночке, больно проехавшись жестким комбинезоном по нежной коже выступающих лопаток. Прижимаю к себе колени, обессилено положив на них голову, и стучу по металлической перегородке вентиляционной решетки костяшкой пальца. Енох опускается на пол по ту сторону стены практический сразу, словно ждёт, пока я его позову. Я представляю как он сидит на холодном камне своей камеры, поджав под себя одну ногу, облокотив на неё руку, и своим привычным раздраженным взглядом буравит стену напротив. — Енох, будь человеком, поговори со мной нормально, — прошу я практически мольбой и надеюсь, что О`Коннор послушается. — Хорошо. Давай поговорим, — голос Еноха без такой присущей ему спеси и желчи, абсолютно спокоен. — Енох, ты боишься смерти? — я говорю полушепотом, очень тихо и как-то безжизненно, но знаю, что он всё слышит. — Нет, — его ответ кажется мне нелепостью, потому что смерти не бояться только отчаявшиеся безумцы. — Врёшь. — Своей уж точно нет, — поясняет Енох, и я слышу как он облокачивается о стену спиной. — А чей?       Он долго молчит, словно обдумывая очередной ответ, и тяжело вздыхает, чтобы потом сказать то, отчего моё сердце пропускает несколько ударов. — Твоей, Тара, — и цокает языком, словно говорит какую-то глупость и теперь жалеет. Я чувствую как Енох раздражается, а его слова аккордами виснуть в пространстве. Я пораженно замираю, не дыша. — Я должна помочь Каулу, — говорю после, решая перевести разговор в другое русло. Но в мыслях, как назло, витает его признание. — С чем? — Заморозить Библиотеку Душ после того как он её откроет. Ему нужен Библиотекарь, Енох. Он думает, что это Джейкоб. — Какая ещё Библиотека Душ? Что за ересь? — раздраженно спрашивает О`Коннор. — Это место, где помещаются души Странных после смерти. И оно реально. Если Джейкоб — Библиотекарь, то ему никак нельзя здесь появляться. Каул его попросту убьет. — Не повезло Портману, — Енох хмыкает. — Но он не придет, Тара. Наверняка уже рассыпался кошачьим кормом где-то в сороковых. — Енох! — прикрикиваю я, сжимая кулаки, не ожидая услышать от него что-то более оптимистичное. — А что? Ты же тоже так думаешь.       Енох прав, когда так говорит. Я, как и он, была уверена, что Джейкоб с Эммой, которым удалось спастись от захватывающих лап Каула, не придут. Им нечего сюда соваться. Проще затаиться где-нибудь, переждать бурю из нашествия тварей и зажить вместе спокойной жизнью в какой-нибудь Богом забытой петле. Я знаю, что нас некому и незачем спасать. От этого знания на груди скребут кошки и хочется плакать, потому что я — обычный человек, который боится смерти. Не только своей, но и его.       По двери единожды бьют дубинкой, привлекая моё внимание. В замочной скважине трижды проворачивается ключ, и дверь открывается, впуская из коридора ослепляющий свет лампы. Уже привычный мне Джордан, гаденько усмехнувшись, велит подняться с пола. — Опять к Каулу? — спрашиваю, несколько неуклюже поднявшись. Чувствую как по ту сторону стены напрягается Енох, прислушиваясь. — Не сегодня, милочка, — тихо фыркаю от его дурацкого прозвища и следую за ним.       Он прижимает меня к себе, обвивая рукой талию, намеренно сокращая таким образом между нами расстояние. И совсем не по причине того, что я могу пуститься в бега. Знает ведь, что не сбегу. Отворачиваюсь, сдерживая приступ отвращения и навернувшиеся на глаза слёзы. Хочется обратно в свою камеру, где я чувствую себя в безопасности. Хочется, сбивая костяшки в кровь, пару раз пройтись рукой по лицу юноши, тем самым отбив у него желание меня касаться. Хочется каждую мимо проходящую тварь скормить пустотам. Тогда у них будет настоящий пир. Мы идём, заворачивая на поворотах, которые я уже перестаю считать, зная их наизусть. Джордан самодовольно улыбается, пока его рука ползет всё ниже, и, оказавшись на заветном уровне, с силой сжимает мою ягодицу, отчего я приглушенно ойкаю, отпихивая его конечности от себя подальше. — Держи руки при себе, — осмелев, говорю я, не обращая внимание на перекосившееся лицо твари. — Иначе поведаю всё Каулу за чашечкой земляничного чая, — угрожаю, зная, как каждая тварь трясётся перед своим предводителем. — Идём уже, милочка, — так же усмехается тварь, но по глазам вижу, что до него доходит, что я действительно могу рассказать всё Бентаму. Больше он меня не трогает, лишь держит за плечо мёртвой хваткой, наверняка оставляя синий след от своих пальцев.       Проходим несколько кривых и коротких коридоров, оказываемся у неприметной двери, которую Джордан долго открывает ключом. Когда он вводит меня в маленькую комнатушку, оказавшейся ванной комнатой, я не верю своим глазам, видя перед собой душевую кабинку. — У тебя двадцать минут, — оповещает меня тварь и уже собирается уходить. — Серьезно? Душ? С чего такая щедрость? — складываю руки на груди, словно защищаясь от этого мира. — Каул приказал всем вам предоставить по двадцать минут душа, — поясняет Джордан, хмуря густые брови, явно раздражаясь от глупых вопросов не менее глупой девчонки. Разворачивается и уходит.       Снимаю с себя комбинезон, ужаснувшись от внешнего вида осунувшегося тела с выступающими рёбрами, покрытого синяками, словно цветами на поляне. Захожу в кабинку, соприкасаясь ступнями о холодное и шершавое бетонное днище, выворачиваю кран с красной пометкой практически на полную. Вода слабым напором начинает капать сверху, и я шиплю, отпрянув в сторону, — она оказывается очень горячей. Кручу кран с холодной водой, подставляя тело под струи. Приказываю себе собраться и хорошенько отмыться, а уже потом, если останется время, погреться. Я мою голову обыкновенным хозяйским мылом, лежащим на подставке, отскребывая грязь с волос пальцами, царапая ногтями кожу. Затем максимально аккуратно, скрепя зубами, омываю поцарапанные плечи, спину и руки. Кровь аккуратными ручейками течёт под ногами. Намыливаю тело всё тем же мылом, а уже потом, помывшись, обхватываю плечи руками и даю волю чувствам. Я не понимаю, текут ли у меня слёзы, но в носу нещадно щиплет. Нервно трясутся плечи и ноги, я едва удерживаюсь от того, чтобы не упасть на дно кабинки. Беззвучно кричу в пустоту, прижимая к груди руки, и оседаю, прижимаясь телом к холодной плитке. По двери бьют кулаком, и я расцениваю это как то, что водные процедуры закончились. Делаю несколько глубоких вдохов, тем самым пытаясь успокоиться, и выхожу из кабинки. Справа замечаю валяющееся потрепанное полотенце, слегка влажное. Наскоро вытираюсь им, надеваю комбинезон, шипя от неприятных ощущений, когда ткань задевает коросты ран, и быстро кидаю взгляд в висящее зеркало, видя как раскраснелись мои щёки. Выхожу, Джордан без слов оборачивается, безмолвно веля следовать за ним. Мы идём обратно к камерам. Я больше не могу терпеть. Решая, что нужно что-то делать, я отстают от парня, иду чуть поодаль, вспоминая как расположены повороты на моей карте. Стреляю глазами в один из них, чтобы потом пуститься в бега. Заворачиваю так, что скрепит обувь, и это не укрывается от чуткого слуха Джордана. Он бежит за мной, кричит мне, чтобы я остановилась, ругается матом. Заворачиваю в ещё один поворот, с разгону влетев плечом в стену. А затем чувствую, что-то тянет меня назад, и падаю плашмя на пол. Джордан тяжело дышит, держит меня за мокрые волосы, по которым стекают капельки воды, и едва ли не рычит мне в лицо: — Идиотка, ты же всех под удар ставишь.       Грубо поднимает меня, таща за волосы. Теперь мы идём в сторону кабинета Каула, и я понимаю какую глупость натворила. Нужно было сидеть и не рыпаться, ведь Каул предупреждал, что будет с нами, если я ослушаюсь. Мой внезапный порыв геройства может иметь слишком высокую цену.       В кабинет меня вволакивают, держа за волосы у корней, одним движением обездвижив голову. Каул не спеша поднимает на нас свой испепеляющий взгляд, и по телу проносится табун мурашек. Он выгибает бровь дугой, словно бы спрашивая «Что на этот раз натворила эта несносная девчонка?», и откладывает бумаги, на которых писал, в сторону. — Пыталась сбежать, — докладывает Джордан, а я рыпаясь, надеясь освободиться от его цепкой руки на своей голове. — Ай-яй-яй, как не хорошо, — притворно сладко тянет Каул, вставая с насиженного места. — Мы же с тобой договаривались, Тара, что ты не будешь шалить. — Попробовать стоило, — хриплю, чувствуя как мёртвая хватка твари крепнет. — Теперь за это поплатятся твои друзья, — он подходить близко, наклонившись на мой уровень, белесыми глазами заглядывая в мои. — Завтра забирайте малышку Миру, — обращается он к Джордану, тот кивает. — Куда вы её забираете? — я начинаю брыкаться, за что получаю внезапную пощечину от Каула. — А это уже не твоё дело, — отвечает мне он. — Радуйся, что не его, — я округляю глаза, не веря своим ушам. — Да, я знаю о ваших шушуканьях, — добавляет Каул. — В камеру её.       Я стараюсь вырваться всё то время, пока мы идём от кабинета Каула к камерам. А затем просто сдаюсь, опустив руки, и следую за тварью, путаясь в ногах. В камеру толкают, говоря напоследок мерзкое «Дура», и закрывают дверь, оставив меня совершенно одну.       Теперь я окончательно понимаю, что сопротивление бесполезно.