Cold hearts

      Ему кажется, что сидеть в мягком, но обшарпанном временем кресле, на крыльце старинного особняка и смотреть, как солнце медленно склоняется к горизонту, уступая власть ночи, тогда, когда её уже нет, — в корне неправильно. Гвенды больше нет. Осознание этого до сих пор не укладывается в голове, а лишь щекочет рёбра, облизывая соль с костей. Глаза устало смыкаются, наполняясь влагой, когда Данни смотрит на сверкающие от лучей облака, тихо ласкающие небо своим плавным движением. Он давно принимает решение. Ещё там, в Башне, понимает, что жизни у него больше нет. Она треснула и рассыпалась множеством острых осколков, когда тело Шелдон превратилось в решето, а её кровь наполнилась ядом. В груди плещется отчаяние, истязая душу колючей проволокой, врезающейся в сердце. Там, в груди, печет боль, растекающаяся раскаленным металлом по венам, а вместо лёгких болтается булыжник, подвешенный на веревочке. Катастрофически не хватает воздуха.       Данни встает с кресла и уверенным шагом идёт туда, откуда Странные пришли — к выходу из петли. Он ни на секунду не сомневается в своем решении, не зная, что за его удаляющейся в зарослях высокой травы фигурой наблюдает пара таких же уставших, тёмных глаз. Енох знает, что задумал Джордан, но не смеет останавливать его, уже чувствуя смерть с косой, идущую по пятам за парнем. И помешать ей никто не сможет, даже, если Енох хочет это сделать. «Тара бы попыталась», — пищит в голове, и Енох устало вздыхает, бросая взгляд на койку у стены. Там, укрытая не одним одеялом, лежит она и борется за жизнь, отчаянно пытаясь вырваться от всеобъемлющих лап Костлявой. На её безжизненно бледном лице маска настоящего мучения, тонкие, поредевшие брови сдвинуты к переносице, а об острую линию челюсти, кажется, можно порезаться, только прикоснись. Запавшие глаза обрамлены тусклыми, синюшными тенями, и скулы ещё отчетливее выделяются. На щеке расцветает желтушно-фиолетовая россыпь синяков, а глубокая царапина затянута тонкой коркой, сквозь которую сочиться кровь. Истерзанная грудь беспокойно вздымается с периодическими приступами удушья, ключицы, словно лезвия, выпирают под тонкой, белой, как мел, кожей. Енох смотрит на тот видимый для него кусочек меловой кожи плеча, и ему непременно хочется коснуться её, очертив подушечкой большого пальца едва ощутимую линию. Он переводит взгляд выше, запутавшись в прядях белесых волос, окрашенных алой кровью девушки. Енох хочет провести по ним руками, ощутив шелк под пальцами, и, мягко распутывая колтуны, коснуться губами её холодного лба, оставив на нём девственный поцелуй. Но он стоит на месте, откинувшись спиной на стекло окна, и наблюдает, каждую секунду прося Тару открыть глаза. Шепотом, едва шевеля обкусанными до ранок губами. Словно мольба, с них слетают слова, которые, поднимаясь, разбиваются о побеленный потолок, так и не долетая до адресата. Он так хочет верить, что девушка слышит его, и там, на той стороне, отчаянно пытается до него дозваться. Но здесь он видит лишь её метания в бреду, трепещущие веки и полупрозрачные ресницы, падающие тенью на щёки.       Енох не знает, что почувствовал бы, если бы нашёл Тару в лаборатории мертвой. Наверняка его Вселенная замерла бы, чтобы после взорваться сотнями фейерверков, больно обжигающими его мертвецки холодное сердце. Наверняка он, обезумев, прокручивал бы всё, что говорил этой девушке в моменты их глупых, детских перебранок. Наверняка он бы здесь не стоял. — Как она? — в комнату, залитую мягким, закатным свечением солнца, хромая, входит Эмма, стуча по полупрогнившим половицам свинцовыми ботинками. Енох машет головой, опуская взгляд на забинтованную ногу Блум, где под бинтом его филигранными движениями зашита огнестрельная рана. — Как швы? Держатся? — не то, чтобы Енох сильно переживал за здоровье Странной, но особого желания зашивать рану вновь у него не было. — Да, спасибо. Мисс Перегрин пришла в себя. Она хочет тебя видеть. — А Тара? — Я побуду с ней, — отвечает Эмма, проходя в комнату, до этого стоя в дверях. — И Енох, — зовет она его, когда он уже выходит. — Держи себя в руках, — О`Коннор, не обернувшись, закрывает за собой скрипящую дверь.       Стены старого особняка, обклеенные обоями с потекшими разводами воды, усеяны паутинами трещин, струящимися во все стороны, под ногами скрипит каждая половица выцветшего и потертого паркета, а душный, спертый воздух пахнет сыростью, от которой воротит, стоит только вдохнуть чуть глубже. Дом, в котором Странным придется провести не один бесконечный день, отдаленно напоминает особняк в Кэрнхолме, где Енох провел огромный отрезок своей жизни. Именно там, на острове, он знакомится с медноволосой заклинательницей огня, которая теперь с каждым днём всё больше и больше осыпается прахом в лесных землях Лондона. Здесь же, в этом доме, у Еноха от отчаяния сносит крышу, и воспоминания вереницей искр кружатся вокруг, рассыпаясь на сотни осколков перед глазами. В голове сперва всплывает силуэт Оливии, волосы которой сияют бронзой на солнце и нежно ласкаются прохладным кэрнхолмским ветром, чтобы после разлететься кристаллами льда и превратиться в беловолосую Тару, смотрящую на него с презрением на дне голубого взгляда. Енох машет головой, стиснув кулаки и сомкнув челюсти, но глаза Уилсон, наполненные горькой болью, никак не желают пропадать с поля зрения.       Енох спускается на первый этаж, стуча подошвой ботинок по деревянным ступеням. Он слышит тихий голос Джейкоба, доносящийся из крохотной комнатушки, где на диване сидит, едва раскачиваясь из стороны в сторону, мисс Перегрин, обезумевшими и наполненными влагой глазами смотря на свои руки. Портман сидит рядом с ней, и его рука покоится на её плече в утешающем жесте. Он смотрит Еноху прямо в глаза, едва заметно качая головой, будто бы предупреждая О`Коннора о том, что имбрина всё ещё не в себе. Енох прикрывает за собой дверь, проходя в комнату, подходит к дивану и присаживается перед женщиной на корточки, заглядывая ей прямо в глаза, надеясь увидеть в них сожаление. Но на дне острого взгляда мисс Перегрин нет ни единой эмоции. И это бесит Еноха, поднимая из недр его сознания песчаную бурю гнева. — Эй, мисс Перегрин? — зовет он. Женщина поднимает на него взгляд, где проскальзывает осознание того, кто сидит перед ней, и она быстро опускает глаза обратно на свои руки, тряся головой. — Расскажите, что произошло, — его голос тверже стали, нотки горячей агрессии опаляют кожу. Когда мисс Перегрин снова трясет головой из стороны в сторону, Енох не выдерживает, и, хватая женщину за кисть, цедит сквозь плотно стиснутые зубы: — Немедленно говорите, почему мы все чуть не сдохли! — Енох, — предостерегающе произносит Джейкоб, положив руку на плечо О`Коннора. — Спокойнее. Отпусти её. — Отцепись от меня, Портман. Не твоего ума дело, — скинув его руку, Енох вновь поворачивается к имбрине. — Говорите. Сейчас же. — Я виновата перед вами, Енох, — тихий, безжизненный голос женщины наполняет комнату, отскакивая от стен едва различимыми словами. — Что вы имеете в виду? — спрашивает Джейк, участливо заглянув в потерянные глаза воспитательницы. — Каул — мой родной брат. Он напал на петлю одной нашей подруги в целью выманить нас с Деборой из Лондона. Когда Тара не вернулась домой, я поняла, что с девочкой что-то случилось, и отправилась её искать. В переулке возле рынка я наткнулась на брошенные продукты. А дальше темнота, — подбородок мисс Перегрин трясется, она заламывает руки, и одинокая слеза чертит аккуратную дорожку по щеке женщины. — Что было дальше? — Я не помню, — она снова машет головой, продолжая повторять эти слова, и Енох едва ли сдерживается, чтобы не приложить имбрину чем-то тяжелым. — Енох, мне кажется, что на сегодня хватит, — произносит Джейкоб и встает. — Идём, ей лучше побыть одной.       Странные выходят, Енох облокачивается спиной на обшарпанную стену, упирая руки в колени, и пытается совладать с собой. Ничего важного они не узнали. Как помочь Таре никто не знает. Никто не дает им гарантий, что Каул завтра не придет в петлю и не перережет им глотки. — Что с Голубь? — Спит. В себя не приходила. — Черт, — сжатый кулак Еноха с грохотом, прокатившимся по стенам коридора, ударяется о стену, за обоями которой слышится, как осыпается штукатурка. — Как Тара? — Плохо. — Мне жаль, Енох. — Не смей меня жалеть, — указательный палец упирается в грудь Портмана, а карие, почти чёрные глаза искрятся гаммой самых отвратных эмоций.       Кивок, и Енох уходит подальше от мальчишки, взлетая по лестнице на второй этаж. Там он долго не может войти в комнату, уже не в силах смотреть на измученное тело Уилсон. Тара страдает, и от этого ледяная рука страха сжимает в тисках его стонущее от боли сердце. Когда он всё же входит, то натыкается взглядом на наполненные солью голубые глаза, впивающиеся с мольбой и облегчением в его. И тогда Еноху кажется, что он перестает дышать.

***

      Я вижу его. Вижу его ошалелое выражение лица, на котором пробивается едва заметная щетина и тёмные полукружия под глазами. Вздувшиеся капилляры белков от явного недосыпа и осунувшаяся фигура, на которой болталась старая и чужая рубашка. Вижу и не могу сдержать слёз, которые потоком льются по щекам, утопая в подушке. Вижу и не могу сдержать кроткой, словно извиняющийся за причиненные страдания улыбки. Я просто смотрю на него, не смея сказать что-либо своим охрипшим голосом, и не могу насмотреться, улавливая малейшие изменения в нём. Взгляд Еноха, прокатившийся волной по моему уже влажному от слёз лицу, будоражит, и груди странное чувство трепета учащает сердцебиение. Он выдыхает и смотрит на Эмму, которая, поняв его без слов, тактично уходит, прикрыв за собой дверь. Он же проходит и облокачивается руками о подоконник, рассматривая пейзаж за окном. Молчит несколько минут, не смотря на меня, чтобы после обернуться и кинуть озлобленное: — Знаешь, тебе стоило предупредить меня, что ты собираешься помереть, — его голос слегка дрожит, а я лишь улыбаюсь, понимая, что безумно скучала по Еноху О`Коннору. — Я тоже рада тебя видеть, — почти не слышно. Шепотом. Хрипло. Утираю едва слушающейся и ослабленной рукой слёзы. Тело дрожит в напряжении, его бросает то в жар, то в холод, но я всё равно продолжаю улыбаться, глядя на парня. — Эмма тебе всё успела рассказать? — Она сказала лишь то, что ты сам мне всё расскажешь, — я выдыхаю и порываюсь сесть, на что Енох подлетает ко мне, укладывая обратно на подушки. Знаю, что выгляжу жалко, и ожидаю от парня подкола, но он лишь произносит строгое: — Даже не думай. Ты только что в коме валялась. — Спасибо, — шепчу, едва шевеля губами, а глаза Еноха наполняются непониманием. — За что? — За то, что не похоронил меня раньше времени. — Ты что-то помнишь? — он присаживается на стул, на котором несколько минут назад сидела Эмма, и внимательно смотрит мне в глаза, отчего по телу прокатывается волна электричества, заставляя волоски на коже встать дыбом. — Да. Но я не хочу об этом говорить сейчас, — отвожу взгляд, упираясь им в потрескавшуюся стену. — Где мы? — только сейчас я замечаю, что мы не дома в Лондоне. — Аварийная петля мисс Голубь. Данни привел нас сюда после того, как мы сбежали с Дьявольского Акра. Пока — это наш дом. — Как имбрины? — он качает головой, и я понимаю, что дело совсем плохо. Возникший ком в горле мешает говорить, а груди плещется страх следующий слов. — Они живы? — Да, но не в себе. Харон сказал, что им необходимо время. — Харон? Кто такой Харон? — Это долгая история. Расскажу как-нибудь потом, — его искусанные губы трогает едва уловимая улыбка, и он машет рукой, мол неважно. — Как вы выбрались? Что с Каулом? — Тебе стоит отдохнуть. Я всё расскажу, но позже. Теперь у нас есть время, — Енох встает и идёт к двери, пока мои веки наливаются внезапно накатившей тяжестью. — Тара, — зовет он, уже стоя в дверях, — у нас всё будет хорошо, — заверят он и выходит, оставляя меня наедине с собой.       Сон смыкает глаза, и я проваливаюсь в небытие, зная, что за дверью стоит он, охраняя мой покой. И мне становится спокойно, так, как не было никогда.