Мерзости нормы

Затея с приватным уроком игры в пул ожидаемо проваливается ещё на стадии замысла — идеи в духе: «а не сыграть ли нам в качестве прелюдии в пул?». Но Лен не привык отступать перед лицом… Ох, если бы только лицом — а не узкой полоской бледной кожи над ремнём. Не слишком тесными даже на вид джинсами. Не блядской родинкой на пояснице. Не… Хватит! Такая же незавидная участь постигает и русский бильярд… и снукер, и карамболь, и… Проблема вовсе не в сложности правил, не в чужой координации, не в собственном тянущем возбуждении. Хотя — и во всём этом тоже, безусловно. Проблема в том, что Лену до изумления быстро надоедает смотреть, как Барри ковыряет наконечником «копья» («Кия. — Нет, копья!») сукно, промахиваясь мимо издевательски-скользкой гладкости шара. Не поймите неправильно — Лен готов вечность любоваться вытянутой напряженной шеей, чуть расставленными — для устойчивости — длинными ногами, разлетом непривычных к подобным… упражнениям лопаток. Но просто смотреть — почти сразу же становится почти больно — недостаточно. Хочется с нажимом — ласково — провести ладонью по бедру, прижаться — требовательно — всем телом, выдохнуть в затылок. Привлечь все остальные — отчаянно нуждающиеся в одном Барри Аллене — части тела. Язык, пальцы, колени, чл… «Нет, мы не будем в первый раз трахаться на бильярдном столе». Не то чтобы эта мысль плоха — под веками у Лена вспыхивает молочная спина на темно-зеленом фоне… Просто не сегодня — в этот вечер даже диван в кабинете (словно судьбой предназначенный для восхитительно-непотребных дел) навевает отвращение. С Барри — только кровать. Секс. У Лена дома, в кровати, с максимальным комфортом. И лучше бы им поторопиться — мысли в его голове становятся дегенеративно короткими. Лен делает шаг вперёд, отбирает у несопротивляющегося Барри несчастный кий, разворачивает к себе легко — как подарок на Рождество — и целует в удивленный рот. Барри отвечает сразу — вот как-то настолько сразу, что Лен немного охуевает. Или не немного, но… Лен, конечно, не сомневается в собственной привлекательности для пацанов с оленьими глазами и пушистыми ресницами — и на двадцать лет моложе. Но Барри отвечает так решительно сразу: принимает Лена, язык Лена, пальцы, его колено между длинных ног, что на мгновение становится сложно поверить в реальность происходящего. Обухом по голове — чужой отчаянной дрожью, страдающе-прекрасным звуком в поцелуй — бьёт понимание: не нужно было. Не нужны были предлоги, неяркий свет, пустой бар, «хочешь, научу?». Барри хочет — не загонять шары в лузу, не пропускать интимным жестом полированное дерево между пальцев — Барри хочет его. Барри хочет Лена. Лена, мать его, Снарта — мудака со шрамами, баром — и на пятом десятке. Лен отрывается от чужих губ — но не от долгого тела, горячей кожи, высокого твердого пульса: — У тебя же нет комендантского часа или… Я к тому, что никто из твоих родственников не поднимет тревогу, если наша игра несколько… затянется? Конечно, предложение навестить «Святых и грешников» в явно нерабочее время для «игры» в, блядь, бильярд было само по себе довольно говорящим. Но Лен предпочитал удостовериться, потому что люди в его жизни очень редко имели в виду то, что имели. Барри роняет затылок назад и неразборчиво выстанывает что-то вроде: — Нетвсёвпоря…яядке, Лееен… — Итак, мы едем ко мне домой? Барри кивает с абсолютно незамутненным проблесками сознания взглядом. Лен уточняет до дебильности недвусмысленно: — Трахаться? Барри кивает снова и оглядывается с непонятной тревогой. — Конечно, Лен, — говорит он гораздо отчетливей и смотрит так, словно Лен всерьёз может взять и передумать. — Тогда вперёд, пока мне не стало плохо от собственного благородства. Дорога до дома занимает всё время Вселенной (семнадцать минут), и Лен очень надеется, что инстинктивно-машинально всё-таки закрыл бар. Лен как никогда рад, что живет на первом этаже — и что его руки не трясутся в стрессовых — даже в очень-положительно-стрессовых — ситуациях. Потому что отпирать дверной замок одной левой (когда правую зажали в тисках самых горячих ладони на свете) — это, мать его, чертов стресс. Слава всему, они внутри — и Лен думает, что внутри у пацана горячо и… Отрываясь от чужих губ, Лен мотает головой в сторону: — Если тебе нужно… Душ, и всё, что в нём — туда. — Да, это несколько сбивает романтический настрой, но его опыт был достаточным — чтобы перестать смущаться… подобных вещей. Романтический настрой подскакивает до невообразимых высот, когда Барри в ответ на его предложение мнётся и опускает покрасневшее лицо: — Нет, я… — Верил, ждал и надеялся? — подхватывает весело Лен, перемещает их — потому что Барри тесно переплетается с ним конечностями — в спальню и, не отвлекаясь больше на мелочи жизни, командует: — Раздевайся! Лен не понимает, каким суперволшебным образом, но пацан оказывается без одежды спустя три с половиной секунды. Лен за этот же период успевает только расстегнуть штаны — источник максимального дискомфорта — и зависает во времени и пространстве, рассматривая алую напряженную головку возле чужого пупка, как шлюха — член первого клиента. Лен толкает Барри на кровать, сдирая майку в процессе, и рычит: — Смазка, блядь! — надеясь приманить её этим заклинанием. Или, что заветный тюбик подаст голос. Беглянка нашаривается под кроватью (не беспорядок, но практичность. А тумбочки у него нет), и Лен — спустя резкую смену кадров — толкает скользкие пальцы внутрь. В Барри. В скулящего и пачкающего свой живот Барри. Лен старается не торопиться, старается действовать плавно, старается, ста… Раскатывая по члену презерватив, Лен старается не думать. Не вспоминать. Не кончить. Барри выглядит как хренов девственник — с этой трогательной решимостью разводя острые коленки и часто сглатывая, но с первого движения навстречу Лен понимает: этот парень даст фору любому «профессионалу». Барри изгибается совершенно восхитительно, расслабляется абсолютно послушно, сжимает Лена так правильно, что хочется кричать. Его ноги согнуты под идеальным углом, руки цепляются за кровать в золотом сечении. И всё в Барри — жаркое и нежное внутри, надключичные ямки, подрагивающие в такт ресницы — умоляет: люби меня. Держи, не отпускай, смотри, втрахивай в простыни, не отпускай — люби меня. Лен счастлив двигаться всё быстрей, потому что, кажется, нашёл идеального партнера по игре. Лен просто счастлив. Единственное «но» — как-то вдруг Лен видит, что Барри на грани. Он и сам — кажется, впервые с пятилетнего возраста — не знает, сколько времени прошло. Сколько минут, немых проглоченных стонов, часов, соленых капель на виске, лет… Барри умоляюще кривит мокрый рот: — Пожалуйста, можно мне… Лен понимает каким-то чудом, о чем его просят чужие губы. Он не успевает удивиться, когда сжимает острые бедра с тихим: — Кончай, солнышко, — и — сквозь собственный подкатывающий к горлу оргазм — тянется ладонью к его члену. Встречая раскрытой ладонью горячее, скользкое — освобождение. Лен мажет чужой спермой по впалому животу с россыпью темных родинок, стискивает плечи, падает, падает, падает… Лен разжимает немеющие пальцы, отрывается от долгого тела под собой, делает вдох своим воздухом — но какая-то его часть остается у Барри. С ним, в нём, для него. И это ощущение выбивает опору из-под коленей, заставляя не слишком элегантно избавиться от презерватива. Потом всё-таки подумать и дойти до мусорной корзины. Потом — стереть полотенцем белесоватые разводы у Барри с живота и опуститься рядом. С ним, для него — в послеоргазменной дымке, а ещё — с тяжёло-уверенным: «это — другое». Незаслуженное, незаработанное, слишком хорошее — не для него. Барри смотрит на Лена как на чертово божество. Серьёзно, он улыбается и благоговейно задерживает дыхание, когда Лен утыкается носом ему в шею. Ещё он потом зачем-то вопросительно кивает в сторону выхода из комнаты и приподнимается на локте, нашаривая взглядом одежду. Лен смеётся, отгоняя дурацкое предчувствие Рока, обнимает его за ребра и укладывает обратно — рядом. — Куда-то спешишь, Барри Аллен? — Нет, — Барри Аллен мотает головой — виновато и очень счастливо. Он аккуратно устраивается у Лена под боком. Тепло дышит в ключицу, случайно задевает коленом, извиняется и затихает. Но у Лена в памяти всплывает кое-что — не слишком тревожное, но он предпочел бы знать… — Это была импровизация? Ну, с «можно мне…»? — Лену хорошо. Так хорошо, что дрогнувшие у ключицы губы и сбитое на секунду дыхание остаются незамеченными. — Прости, что произвел впечатление горячего папочки, но это было совсем не обязательно, Барри. — Нет, Лен, я не специально, просто… мне говорили, что это невежливо, и я не должен, но если ты не хочешь, я постараюсь и… — Барри поднимает лицо, старается объяснить, облизывает губы, хмурится, а Лен, кажется, въезжает: — Какой-то парень не… не разрешал тебе кончать? — Лен не может воспринимать такое всерьёз, честно… Все эти игры в доминирование хороши для бизнеса, но в постели… Это как-то не для него. — Забавный способ провести время. Ладно, радость, время позднее, а кому-то завтра грызть гранит, и ученье — свет, так что — спи, солнышко. Барри слушается, и ему всю ночь снится бесконечная партия в бильярд. Утро начинается с того, что Барри падает с кровати. Он не знает, как так вышло, но пол у Лена в спальне ужасно твёрдый. Барри сидит возле кровати и лелеет ушибленный до противных мурашек локоть. Лен бормочет в подушку: — Утренний секс — только после кофе в постель, учти… А Барри забывает про диффузное повреждение локтевого нерва и растерянно оглядываться по сторонам. Значит ли это, что… Лен отрывает голову от постели и улыбается уголком самых красивых на свете губ. Шутка… Барри старается выдохнуть облегченно и максимально незаметно. Одновременно. Он поднимается на ноги — с острым смущением понимая, что всё еще без одежды, — и вспоминает про спасительный душ. — Можно? — Вся горячая вода мира — тебе, только не маячь перед глазами, — Лен вырисовывает в воздухе замысловатую фигуру, — таким незаконно-возбуждающим, если хочешь успеть к первой паре. Барри успевает еле-еле, а Лен — не успевает совсем. Бар уже открыт, и встречает его ненавязчивым перестуком бильярдных шаров. — Ты его уже трахнул? — Лиза сладко улыбается, опираясь на стол. — Да. — Иии? — в её глазах загорается фанатичный огонёк. — И хочу еще. Лен обходит сестру по большой дуге. Он в некотором замешательстве, потому что… Трахать, целовать в затылок, кормить, слушать, подвозить до дома, обнимать Барри Аллена — это всё, что ему нужно — в данный момент и такое чувство, что до скончания времен. Это кажется выдуманным. Не-настоящим, не-с ним. Это кажется даже смешным — и до судороги, сводящей челюсти, — банальным. Розовые сердечки в глазах, бабочки в брюшной полости, «жили-они-долго-и-счастливо» — это же не про него, ведь так? Хорошо, что жизнь даёт ему по лицу счастливым «Уэст» — в тот же бестолково-радостный, длинный день. — «Айрис Уэст — штатный репортер» — звучит, а? — Барри звенит гордостью за сестру на весь парк. Они идут через навалившуюся на город осень, и Лен почти облегченно на секунду сбивается с шага. — Уэст? Твой отец — Джо Уэст? Лен знает ответ ещё до того, как Барри повернется к нему искорками в темных глазах и щенячье-влюбленным «Да, а ты…» А что он — он прячет руки в карманы и ёжится полузабытым чувством — начинается на «ви», заканчивается как «ной». Нет уж, черта с два! Никакие губы и глаза не заставят его… Лен поднимает подбородок и говорит невыразительно: — Я просто хочу сказать, чтобы ты особо не рассчитывал на торжественное знакомство. Мы с ним уже… достаточно хорошо знакомы. Не лично, но поверь, твой отец отлично знает, кому обязан паре десятков нераскрытых дел. У них на меня ничего нет — теперь — я позаботился, когда сжигал мосты. Однако я сомневаюсь, что детектив Уэст забыл лицо… как же они меня называли — «капитана Холода», мм? Барри останавливается и рассматривает дохлого жука невообразимых размеров. Капитан Холод… Десять лет назад это имя звучало за семейными ужинами чаще, чем его или Айрис. И камни — Барри прикусывает язык, чтобы не рассмеяться — испуганно и жалко. Теперь понятно, благодаря кому «Черная звезда Квинсленда» — да и не только она — обрела «нового владельца». Капитан Холод — вор-призрак, миллионные потери, бесполезность самых совершенных охранных систем. И Лен — нагретая солнцем вкусно пахнущая кожа куртки на плечах, розочка застарелого огнестрельного ранения под левой ключицей, теплый необидный смех. Один и тот же человек. — Почему, Лен? — спрашивает Барри у давно покойного жука и всё-таки поднимает жгуче-обиженный — не Леном, но закономерной несправедливостью мира — взгляд. — Я делал то, что считал на тот момент правильным, — отвечать не тяжело, тяжело думать, что пацан с оленьими глазами больше не покраснеет от невинной шутки, не ответит на поцелуй, не попросит всем долгим телом: люби меня. — Больше нет. Последние семь лет я — законопослушный гражданин. «Святые и грешники» — единственный источник дохода… Головной боли, по большей части, но всё же… — Но это не правильно, Лен! — говорит Барри с мукой в голосе. И Лену его жаль, правда, а ещё Лен уверен — тогда, для него — для них — это было самой правильной вещью на свете. И Лен не будет оправдываться, даже перед… — В темные времена, — говорит Лен, заходя на кухню в разгар пятничного вечера, — нам всем нужны яркие моменты. Барри не поворачивает головы, не выключает воду, не пропускает вдох, не… — Ми-и-к? — тянет Лен насмешливо и громко. — Я сказал «яркие». Поехали. Барри всё ещё не поворачивается, но в невыразительном обычно голосе вспыхивает пламя. — А парень твой, он с нами? — и это неожиданное («твой», «с нами») всё-таки заставляет его принять участие в странной беседе. Барри пытается сверлить Лена возмущенным взглядом, но Мик решительно перетягивает всё внимание на себя. Он смахивает с пояса фартук, королевским жестом отправляет куда-то недорезанную картошку. Он похож на ребенка, нашедшего под елкой долгожданный подарок. — С нами, Мик, — только если захочет, — Лен делает к Барри шаг и примирительно поднимает ладони, — и будет держать язык за зубами. Ничего незаконного, просто маленькое зажигательное развлечение. — Мы не делаем ничего незаконного со времен «Негодяев», — доверительно сообщает Барри подозрительно счастливый Мик. — Спасибо за уточнение. — Не за что, босс. — Мик продолжает быть ненормально счастливым и шарится по дальним полкам в поисках чего-то… маленького и невероятно важного, а Барри возмущенно приоткрывает рот. — Потом расскажу, — выговаривает через силу Лен, — хороших историй на ночь должно быть понемножку. Мик наконец радостно машет в воздухе чем-то вроде… связки ключей зажигания: — Поехали уже, босс! Проигнорировать возмущенные вопли Циско о саботаже в разгар трудового вечера. Дождаться у черного входа Мика, восседающего за рулем потрепанного пикапа. Не смотреть на Лена. Он ещё не готов, он просто — просто собирается ехать с бывшим первоклассным вором и его пугающе-воодушевлённым… Миком черт знает куда — и вечером. Барри просит у Джо прощения — мысленно и шепотом — вслух. Но не уходит оскорбленной невинностью — в темноту и на мелодраматичное всегда, а садится — рядом с Леном, за — Мика, в синий старый пикап. Мик жутковато напевает что-то без слов, на переднем сиденье рядом с ним лежит объёмный свёрток. Мик временами поглядывает на него — ласково, как на домашнего любимца. Лен неотрывно смотрит в сгущающиеся сумерки и молчит, и Барри не знает, что ему делать теперь. Проходит довольно много времени — согревшись и окончательно заскучав, он засыпает, прислонившись щекой к теплому кожаному плечу. Во сне Барри тихонько сопит и не слышит, как чужая ладонь гладит его по взъерошенному затылку. Лен будит его негромким: — Почти на месте, Спящая Принцесса… Они приезжают на обыкновенный пустырь, и сонный Барри оглядывается с недоумением. Впрочем, кое-кто — и «кое-что» — не оставляют его в таком состоянии надолго. Мик вытаскивает из машины свой драгоценный сверток, оглядывается на кивнувшего Лена и… — Это что, огнемёт?! — Барри подпрыгивает на месте. Огонь, он — везде. Он мультяшно-яркий, его много, а Мик смеётся, и ровный угрожающий гул сливается с его счастливым смехом. — Ранцевый огнемет АВС-М9-7, — с явной гордостью в голосе объявляет один бывший преступник, и Барри очень хочется стукнуть его в лоб — а за следующую фразу — стукнуть ещё сильней. И, почему-то, поцеловать в уголок губ. — У плохих парней самые лучшие игрушки, знаешь. Лен не знает, было ли это хорошей идеей: показать — в душе он называл это «показать в Мике человека» — но, по большому счету, если говорить честно — показать себя. Лена Снарта, мудака со шрамами, которому весело, когда его повернутый друг играет в «тактику выжженной земли». Которому легко на душе, когда его «напалмовый маньяк» спит на заднем сиденье старичка-пикапа, обнимая свой пахнущий горючей смесью билет в рай. Которому хотелось — очень хотелось, а получилось ли — он не уверен до конца — увидеть в оленьих глазах, в широких зрачках, за пушистыми ресницами — искру понимания. Лен не знает, поймет ли он. Захочет ли понять. Лен высаживает его у дремлющего памятника — держа руки при себе и язык — особенно при себе. Улыбается притихшему Барри Аллену в спину, накрывает Мика курткой, возвращается в пустой бар. Лен не знает, было ли это хорошей идеей тоже — потому что в «Святых и грешниках» его встречает носок. Разноцветный, блядь, носок на ручке двери. В кабинет. Его кабинет… Блядь.