Pastel

Чонгук с Хосоком приходят домой немного позже после прогулки по городским, пустынным улицам. Они много болтали, в основном о том, как обнаружили свои фетиши и как справлялись с ними в одиночестве. Хосок признался, что смотрел бесконечное количество видео ранним утром, пока все спали, а также читал различные блоги о безопасности «подчиненного». Такие откровения не удивили Чонгука, а наоборот воодушевили, что Хосок ответственно относится к своим предпочтениям. Хоть Хосок и индивидуальная личность, которая вогнала в краску даже Спанч Боба, в нем также есть черта, присущая очень взрослым мужчинам. Чонгук не знает, как правильно это объяснить. Но он чувствовал это, когда Намджун говорил о философии, или когда Юнги выражался грубым тоном, четко высказывая свои мысли и не позволяя сказать «нет». Это то чувство, в котором он испытывает недостаток, зияющую трещину в его оболочке перфекционизма, — быть заполненным. Все это время Чонгук ужасно хотел взять за руку хёна, сократить пропасть между ними, стать ближе. Но Хосок сказал быть терпеливым. Всем известны риски привязанности. К-поп индустрия построена на лицемерии, хотя все поначалу ожидают, что будут наполнены нежностью по отношении друг к другу, но проигнорировать то, что корейское общество чрезвычайно гомофобное, никак нельзя. Грани стерты, но общее правило состоит в том, что пока их привязанность запечатлена на камере, все в порядке, ведь можно списать всё на фансервис. Быть пойманным без камер, без какой-либо аудитории — совсем другое. После такого невозможно спихнуть все действия аля «подарок для фанатов», что делает самого себя еще более уязвимым. Поэтому они не держались за руки. Только когда Чонгук открывает дверь, Хосок прижимается своей грудью к чужой спине и наклоняется к уху. Младший чувствует головокружение и дрожь в пальцах от того, насколько Чон близко, от ощущения горячих рук на талии, удерживающие его с нескрываемой нежностью. Сердце бешено бьется о грудную клетку, а живот сводит от бабочек, желающих выпорхнуть наружу, когда его хён начинает говорить. — Я просто…не могу поверить, что я так близко к тебе, — голос мягкий, тягучий, Чонгук впервые слышит его таким. Обычно тот говорит громко и энергично или грозно и сурово. Скромная улыбка проскальзывает на губах, когда он смотрит на руки, обернутые вокруг своей талии. Нежность. Чонгук кладет свою руку поверх чужой, медленно проводя по суставам. — Я тоже не могу в это поверить, — ему трудно осознать, что случилось с ним в последнее время. Это похоже на ощущение, будто бы он в машине, которая потеряла контроль, и он не знает, куда она повернет в следующую секунду, но ощущения острые и невероятно глубокие. Неизвестность. Это приятные сюрпризы, которые действуют как панацея. Они спотыкаются об собственные ноги, заходя в общежитие. Хосок крепко держит и не хочет отпускать этого хихикающего ребенка. Он смеется вместе с ним, и ему остается только представить, как глупо они выглядят со стороны. — Вы двое пьяные? — Чонгук чуть не падает, когда входит на кухню. Юнги стоит, прислонившись к стене, как любит, держа в одной руке стакан с водой.  — Нет, мы были просто… — он моргает, — Хён, ты нас ждал? Юнги ставит пустую чашку в раковину. — Ты не ответил на мой вопрос. — Нет, мы не пьяны. На самом деле мы намного лучше, чем пьяны, к твоему сведению. Юнги подозрительно выгибает бровь. — Вы пьяны? Он закатывает глаза и хватает запястье Юнги, вытаскивая их с Хосоком на буксире из кухни. Юнги, наполненный летаргической ленью, позволяет младшему вести себя, потому что сопротивление требует усилий, а ему, опять же, лень. Чонгук уверенно шагает в свою комнату, чтобы найти Намджуна, который, по всей вероятности, лежит на кровати с книгой в руке. Его, теперь серебристые, волосы выглядят немного влажными, заставляя подумать о том, что Намджун в какой-то момент ходил в душ, пока они вдвоем с Хосоком отсутствовали. В тот момент, когда его глаза медленно осматривают сначала Чонгука, а потом остальных, он садится, скрестив ноги, чтобы освободить место для Юнги, так как Чонгук приказывает сесть. Юнги ворчит что-то неразборчивое, но Гук привык к его замашкам старика. Первый приказ: закройте дверь. Он честно до сих пор напуган тем, что Тэхен спалил их из-за открытой двери. Каким-то чудом Тэхен сохранил все в секрете, но если бы Джин и Чимин узнали, то что бы было? Чонгук максимально не хочет, чтобы остальные услышали их разговор. Пальцы Хосока сплетаются с его собственными под пристальным взглядом Намджуна и Юнги. — Ита-а-ак, я сказал Хосоку-хёну, — объявляет Чонгук с нервной улыбкой. Он честно не знает, чего ожидать от хёнов, но лица изменяются почти сразу после слов, сорванных с губ младшего. Любопытство Намджуна и умеренное нетерпение Юнги превращаются в чистое, мягкое восхищение. Он может чувствовать, как в груди теплеет дважды от переполняющей гордости в лицах. — Все хорошо? — Намджун улыбается, демонстрируя ямочки, в которых хочется ткнуть незамедлительно, и Чонгук застенчиво кивает. — Посмотри на себя, Гуки, делаешь вещи большого мальчика, — Юнги мигом прибавляет еще больше уверенности. — Я-я все еще маленький! — они смеются, обмениваясь многозначными взглядами. — Да-да, ты всегда будешь нашим мальчиком. Хосок кашляет в кулак, пытаясь скрыть свою улыбку. — Так значит, это то, как вы себя ведете вдали от посторонних глаз? Два взрослых дядьки? — В значительной степени, — Юнги не выглядит даже немного оскорбленным. — Садись со мной, хён! Папочка должен рассказать тебе правила, и ты должен сказать ему, что ты хочешь со мной сделать! — Чонгук с игривой усмешкой тянет Хосока на ковер, и тот смотрит на него с недоумением. Чон никогда не слышал, чтобы младший говорил так раньше, поэтому его удивление понятно. Но он не может сказать, что не был предупрежден.  Чонгук держит свою руку в чужой на протяжении всего «объясняющего процесса», время от времени сжимая его, чтобы убедиться, что Хосок не хочет случайно встать и уйти. Он почти не обращает внимания на Намджуна, который рассказывает все процессы о том, как узнал все первым, и даже не поворачивается, когда Юнги вставляет пару комментариев. В нормальных условиях Чонгук пожирает любое их слово, как преданный щенок, потому что любит слушать разговоры хёнов. Но сейчас речь о Хосоке. Каждое мерцание эмоций — удивление, желание, любопытство — Чонгук никогда не пропускает столько, сколько сейчас. Он ждет, пока Хосок пожалеет. В любую секунду он соберется, встанет, вытрет руки об штаны от всего этого испытания и потянется прямо к этой двери… Минута… Секунда… Прямо сейчас. — Гук, я знаю, что я потрясающе красив, но мне тяжело сконцентрироваться, когда ты так пристально смотришь на меня… И ты сжимаешь мою руку, — Чонгук немедленно отпускает руку Хосока и отводит взгляд, закрывая лицо. Хосок хихикает и подходит, чтобы взъерошить волосы, — Знаешь, я не собираюсь убегать. Я готов к этому. Вот почему я здесь. — Он просто нервничает, — ласково говорит Намджун, указывая на Гука, — иди к папочке, тыковка. На будущее: ты можешь сидеть и с Хоби-хёном, когда взрослые говорят. Он ненадолго кидает взгляд на Хосока, тихо спрашивая, можно ли уйти ему, на что Хосок улыбается и дает идти. Чонгук бежит быстрее, чем нужно, к Намджуну в руки, и тот, ожидая такого напора, сильно обнимает своего мальчика. Чонгук опускается на колени, прижимаясь лицом к чужой шее. — Так значит Куки уже сказал, что хочет, чтобы ты с ним делал? — Юнги продолжает разговор. Хосок нервно прочищает горло, кивая головой. — Да, я сначала немного следил за Чонгуком, в основном из-за моих личных предпочтений. — Мне нравится то же, что и ему, — застенчиво бормочет Чонгук в ухо папочки. Намджун только слегка удивляется, услышав это. — Что и ему? Не можешь ли ты уточнить? — вопрос обращен к Хосоку. Чону неловко, потому что Намджун добавляет: — Не нужно стесняться нас. Мы все нормальные, взрослые мужчины.   Поэтому Хосок объясняет свой фетиш, как он объяснял ранее Чонгуку во время их совместной прогулки. Юнги с Намджуном воспринимают новую информацию без какого-либо отвращения (что очень радует), слушая Хосока, пока он полностью не заканчивает монолог, поясняя, что в младшем он заинтересован конкретно.   — Мне также нравится экспериментировать с дыханием — не фактическим удушьем, просто надавливание на горло. — Без синяков, — строго комментирует Юнги, — нигде, где могут заметить сотрудники или стафф. — Справедливо. — Что-нибудь еще? — Наручники? — Ничего, что может повредить кожу. — Кляпы? — Никаких шариков. — Почему? — Как, думаешь, Чонгук скажет стоп-слово, когда на нем наручники и кляп во рту? Будет моргать тебе, пока не остановишься? — Согласен. Юнги и Хосок спорят еще некоторое время, как будто договариваются об условиях контракта на крупную сделку. Система правил превратилась теперь в положения и условия, с которыми у Чонгука нет проблем, если это ради безопасности. Это действительно важные вещи, которые необходимо обсудить перед настоящим сексом, ведь возможны форс-мажоры. Чонгук доверяет Хосоку, правда доверяет, но в то же время, он — неизведанная территория. Он не знает, будет любить его, ненавидеть или что-то среднее. Отсутствие близости — страшная вещь, похожая на попытку попробовать что-то новое, чего-то другого. И, конечно, ролевые игры с Юнги были, но не настолько опасные. — Чонгук? Как ты относишься к тому, чтобы видеть себя в зеркале? — Чонгук поднимает глаза, отрывая руку от воротника Намджуна. — Ты имеешь в виду…когда делаешь это? — Намджун фыркает, голос Чонгука сводится почти до шепота в конце фразы. Само упоминание секса — нечто непослушное и драматичное. — Да. Чонгук задумывается на мгновенье. Как себя чувствуют, когда трахаются перед зеркалом? С ним никогда такого не было. Хочет ли он видеть себя в таком состоянии? Ни для кого не секрет, что он может быть странным, а иногда и пугающим, когда дело доходит до постели. Когда он наедине с собой — все хорошо. Безопасно. Но в присутствии других он не может не ждать насмешек, что на самом деле смешно, потому что ни один из его хёнов не давал ему поводов думать так. — Все должно быть хорошо. — Ты не уверен, — Намджун снова мудр и проницателен. — Я не уверен. — Тогда мы это не добавим.   — Но я вроде хочу попробовать. — Хорошо, — добавляет Юнги, — но, если ты почувствуешь дискомфорт, говоришь нам, это ясно? Он медленно кивает, прежде чем вернуться к игре с воротником Кима. Через некоторое время Чонгука начинает клонить в сон. Вся сегодняшняя драма, наконец, берет верх, отправляя разум спать далеко и надолго, просто отключиться на несколько часов и отпустить все напряжение.   Намджун замечает, что Гук уже клюёт носом, и объявляет: — Думаю, в следующий раз разберемся в специфике. Чонгук устал. — Все нормально, мы закончили, — говорит Мин, — но прежде чем уйдете… — он, должно быть, обращается к Хосоку, — вы не должны заниматься сексом, пока промоушен не закончится. Намджун улавливает насмешку. — Я не бешеное животное. Я знаю, что наш камбэк на первом месте. Кроме того, я хочу, чтобы наш первый раз был идеальным. Нам нужно нормальное количество времени.   — Всего лишь уточняю. Парни встают с кровати. Юнги первым подрывается мягко поцеловать Чонгука в лоб, ласково поправляя волосы. Чонгук мечтательно улыбается, провожая фигуру из комнаты. Хосок остается стоять на расстоянии нескольких футов, выглядя максимально неуверенным. Он, скорее всего, не знает, уместно ли пожелать доброй ночи в виде поцелуя, но Гук не видит в этом чего-то плохого. Чонгук тихо подзывает к себе Хосока. Чон выглядит теперь менее неуверенным, чем ранее. Чужие пальцы нежно касаются гладкой кожи, Чонгук чмокает прямо в холодный нос, вызывая очаровательный смешок. Другой в свою очередь мажет губами по теплой щеке, заставляя смущенно улыбнуться. Этот момент надолго останется в обеих головах, и черт, Чонгук соврет, если скажет, что не сражен тем, что теперь Хосок является частью завораживающей любви.

***

Две изнурительных недели. Две невероятно эмоциональные недели, пробивающие на слезу, полные загруженности, множеством интервью и премий, и, блять, Чонгук соврет, если скажет, что ему не нравилась каждая секунда. Несомненно камбэк означал, что Чонгук не сможет быть таким так часто, а также усталость возьмет вверх, когда дело коснется нежностей с хёнами. Но это того стоит. Их карьера летит вверх. Вся проделанная тяжелая работа, все бессонные ночи и слезы, — все это стоило того, чтобы быть там, где они сейчас. Их крылья, наконец, раскрылись. После того, как промоушен завершился, возможность появилась в субботу вечером. Промо, конечно, длилось действительно долго: бесконечные ток-шоу, глупые интервью, два концерта в Сеуле, чтобы закрепить их положение на сцене. Но их любимый генеральный директор вполне снисходителен с ними. Он знает, когда дать им перерыв, когда, наоборот, направить вперед, когда остановить, чтобы не угробить самого себя, и Чонгук действительно хотел бы сейчас перерыв после всей недавней загруженности. Когда им сообщили о свободном субботнем вечере, первая вещь, которая эгоистично пришла на ум, был сон. Или фильм. Или что-то, включающее в себя подушки, одеяла и бессмысленные развлечения. Вечер должен был быть уютным, пока Чонгук не получил смс.  — Встреть меня в 3. Через час. — Команда прозвучала бы более грозной, если бы не фотография подсолнуха, в костюм которого Хосок был одет на одной из трансляций в Vlive, в кружочке профиля.  — Принеси свои вещи. Волнение прошибает мозг сразу же, будто молния. Нося грубые кожаные штаны и куртки, он соскучился по шелковой ткани и мягкому полиэстеру с хлопком. Он встает с дивана прямо тогда, когда фильм начинается. — Я просто вспомнил, что нужно кое-что сделать, — он неубедительно мямлит извинения, но ни один, вроде как, не собирается его останавливать. Намджун не в спальне, когда Чонгук врывается туда, как ураган, что неудивительно. Чем меньше объяснений, тем лучше. Швырнув сумку на нижнюю койку, он складывает то, что, вероятнее всего, понадобится. Он понимает, что у него довольно много времени, чтобы сэкономить, ведь попасть в студию надо за 20 минут максимум, поэтому он вытаскивает свой ноутбук и включает любимую игру. Время бы прошло быстро, если бы игра отвлекла, но, увы, Чонгук не может сосредоточиться. Мысли тяжелым ударом молотка твердят: «В любое время! В любой момент!» Он захлопывает крышку ноутбука, отталкивает в сторону, злобно кусая ногти, когда просматривает снова сообщение Хосока. Черт, он ведь может прийти на десять минут пораньше, да? Чонгук не видит ничего в этом плохого, да и Хосок, вроде как, уравновешенный и не будет злиться. Он не будет возражать. Через пять минут Чонгук заваливается в такси и беззаботно называет адрес водителю. На протяжении всей поездки он просто смотрит в окно, одновременно потрясывая коленом так, как взбесил бы Джина. Огни улиц, магазины, кафешки и клубы проплывают в неведомом размытии. Когда машина паркуется у нужного места, Чон даже не задумывается сколько денег пихает таксисту. Сейчас это не важно. Здание представляет собой флуоресцентный маяк на темной улице, а не служебную станцию, которую можно увидеть. Это менее известное место, по сравнению с предприятиями SM или JYP. Полная конфиденциальность.   Чонгук использует специальную карту для входа. Ему нужен цокольный этаж, и он проверяет время— что ж, на пятнадцать минут раньше, но какая разница, пятнадцать или пять, верно? Танцевальные студии расположены в подвальных помещениях, так что громкая музыка остается громкой под землей. Этажи выше сдаются как служебные помещения. Он кладет свой рюкзак на кресло возле «Студии 3». Все остальные пустые, судя по отсутствию света, и Чонгук достает футболку, чтобы переодеться. Как же он ненавидит то, во что сейчас одет. На самом деле нет, но надоедливая кожаная куртка и грубые джинсы сильно подбешивают. Однако, когда свитер скользит по оголенной коже и спадает по молочным бедрам, Чонгук восхищенно выдыхает, потому что, о боже, он так скучал по этому. Конечно, было терпимо, ведь во время Рождества всё, что они носили, это свитера для фотосессий и интервью, но второго января БигХит, похоже забыл, что на дворе все-таки зима! Ему нужно присесть, чтобы надеть чулки, он клянется, что проклянет всех, если порвет их. Как только чулки надеты, Чонгук вытаскивает аксессуары, которые он засунул в боковой карман рюкзака. Во-первых, красивый чокер, купленный Намджуном, с изысканной, бархатной, черной полоской на серебряной цепочке, предназначенной для того, чтобы сидеть на шее, как воротник блузки. На передней части, прикрепленным крошечным серебряным колечком, висит маленький колокольчик, который деликатно свисает над стыком двух ярко-выраженных ключиц. Он красиво подчеркивает открытую яремную впадинку молочной шеи. И последнее — заколка, предназначенная для детей, нежно-розовая, с белыми оборками по бокам, и которая отлично сдерживает пряди непослушных волос чуть выше левого уха. Когда его наряд завершен, волна тревоги захлестывает с новой силой, как ведро со льдом. Понравится ли Хосоку то, как он одевается? Если ему нравится все жесткое, значит ли это, что образ Чонгука придется не по душе? Или это стереотип? Более того, вдруг Чонгук не справится с его предпочтениями? Означает ли это конец их кратким, едва существовавшим, незначительным отношениям? Забьют ли просто на это и спокойно продолжат свою жизнь? Нет… Чонгуку все это не нравится. Закончить отношения только из-за сексуальных предпочтений слишком больно и глупо, не так ли? Но тогда, он не знает, как будет подавлять свою маленькую сторону. Для него это эквивалент тому, что он разделяет с другими членами группы — дружба. Он громко сглатывает и медленно поднимается на ноги. Его глаза напряженно буравят дверь, как будто напротив враг номер один, который вот-вот бросится на него. Пальцы судорожно сжимают подол шерстяной кофты, как спасательный круг. Он делает паузу и поднимает кулак. Сердце гулко стучит, паника отдается в животе, когда он медленно стучит по стеклу. Днем стука совсем не слышно, однако сейчас звук раздается по всему этажу. Заходить или нет? Он мог бы спрятаться за лифтом, где Хосок бы его не увидел.   Прежде чем он мог подумать и открыть дверь, из темноты выхватывает чужая рука. Тихий крик вырывается изо рта, он теряет всю координацию, когда губы сливаются в страстном, безумном поцелуе. Он слабо слышит скрип двери, а затем его прижимают к холодному стеклу. Словно по привычке, его веки опускаются и расслабляются. Он поддается чужому телу, позволяя управлять собой. Руки оборачиваются вокруг бедер, а рука надавливает на голову, прижимая к себе все ближе. Язык, горячий и влажный, скользит по нижней губе. Он игриво уворачивается от языка, вызывая гортанное рычание. Нижнюю губу нагло всасывают и кусают, и он стонет. У Чонгука соблазн открыть рот, но частичка его хочет помучить. Он может долго продержаться. Сейчас он маленький, нежный, гибкий и послушный, совершенно противоположный тому, какой на сцене. Поэтому, когда чужая рука грубо дергает за волосы, а другая грубо впивается в ягодицы, он раскрывает губы, только чтобы вдохнуть, однако, настойчивый язык врывается внутрь, пошло вылизывая. Нервное хныканье срывается с губ, когда влажный язык скользит по нижнему ряду зубов. Нехотя, он касается своим языком чужого, наслаждаясь мокрыми чмоками и ниточкой слюны, которая тянется между губ. Чонгук делает шаг назад и буквально забывает дышать. Глаза изумленно распахиваются, ища Хосока, возбужденного, как и он. Грудная клетка тяжело вздымается, а губы горят красным огнём. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты сексуальный? Хосок откидывает голову назад и смеётся, и, блять, это просто слишком, Чонгук не выдерживает. Оглядываясь, он понимает, что пол покрыт крошечными, мерцающими сердцами, создающими загадочную атмосферу. Они расположены в основном в углах комнаты, оставляя центр пустым. Вторая вещь, которую замечает Чонгук, это — — Х-хен, на тебе костюм… — О боже. Хосок одет в узкие чёрные брюки, рубашку с белым воротником, тёмные кожаные перчатки, а сверху накинут чёрный блейзер с серебряными пуговицами. Почему этот образ кажется таким знакомым? — В этом мы выступали на KBS, — Дерьмо. Хосок действительно выглядит как чертов Бог. Он делает опасный шаг вперёд, снова загоняя младшего в ловушку, губы едва касаются уха, гортанно шепча: — Я также помню, как ты меня буквально раздевал глазами той ночью. Я думал, что все это было долбанной фантазией в моей голове до твоего милого признания. — Я-я не раздевал, — Раздевал ли? Он честно не помнит, ведь Хосок выглядит потрясающе каждый раз, поэтому это немного удивительно, что хён заметил. Наверное, ему стоит лучше контролировать себя. Если Хосок поймал его на этом, то что уж говорить о Джине с Чимином. — Да, именно. — Н-нет. — Чувствуешь себя ребёнком, да, малыш? Оу, ну хватит обо мне, посмотри на себя: вырядился для меня, верно? — Но ты возбуждён, не так ли? — Хосок дразнится, водит кончиком носа по чувствительной шее, заставляет дрожать, — Боишься, что мне не нравится то, как ты выглядишь? Волшебные слова действуют. Руки тянутся к блейзеру старшего, чтобы приблизить к себе. Чонгук тычется в теплую шею, вдыхая слабый запах одеколона, исходящий от его смуглой кожи. Тонкий, мужской мускус забивается в ноздри, заставляет подгибаться и так дрожащие колени. Хосок ждет, когда младший наиграется, чтобы продолжить разговор. — П-папочка, тебе нравится, как я выгляжу? — Чонгук уязвим. «Ты в безопасности», повторяет он себе, «Будь собой». — Мне всегда нравилось, как ты выглядишь, — шепчет Хосок. — Я имею в виду, как сейчас. — Вместо того, чтобы волноваться, давай я покажу. Он медленно кивает. Чужие губы медленно ползут вниз от уха, прокладывая лёгкие поцелуи вдоль шеи и ключицы. Нежно и мягко для Хосока, ведь они оба знают, он пометит так, что будет видно издалека. — Стоп-слово? — Персики. — Когда ты говоришь его? — Хен… — Когда ты говоришь его?! — Хосок рычит так, что Чонгук покрывается мурашками. — Когда мне тяжело или не у-удобно, когда больно… — Хорошо, если не в состоянии сказать — укуси так сильно, как сможешь, договорились. — О-окей. — Теперь я хочу, чтобы ты запомнил, что все, что я буду говорить, не отражает моих настоящих чувств. Ни на что не обижайся и не беспокойся. Просто живи моментом. Понял? — Понял. Хосок берет руку Чонгука, мягко целует суставы. Гук завороженно наблюдает, как изменился зловещий взгляд Чона за считанные секунды. Чонгук не успевает осознать, как его тащат к середине комнаты, его одетые в чулки ноги буквально полируют пол. Хосок со всей силы нажимает большим пальцем на кисть и выворачивает. Боль взрывается фейерверками, Чонгук пытается медленно согнуть запястье, недоуменно смотря на Хосока. — Чей ты, малыш? — Твой, — хнычет он без промедления. — Правильно, мой. Я не твой хён или папа. С этого момента я твой Господин. — Да, Господин. Хосок ухмыляется так, будто у его родителей слишком много денег. Будто бы он чертов Бог, и если это не самая горячая ухмылка, Чонгук готов застрелиться. Это даже лучше, чем его грязная ухмылка на сцене, а это говорит о многом. Старший отпускает его запястья, а затем хватает за подбородок своими сильными руками в этих сексуальных кожаных перчатках. — Посмотри на себя, ты готов настолько пасть предо мной и называть меня хозяином. Я так понимаю, это твоя вторая натура, показывающая, сколько членов в тебе побывало, так? Все это время ты обдумывал это, и я даже не знал. Скажи мне, детка, был ли Намджун первым? Или это был какой-то чиновник, с которым тебе пришлось трахаться, чтобы быть там, где ты сейчас? Он дуется, но не отвечает. Хосоку, кажется, нравится это, и он даже не возражает. — Ляг. Чонгук опускается на спину. Теперь, он понимает, почему Хосок приказал ему лечь. Хосок ощущается высотной башней, его темные, пронзительные глаза смотрят будто насквозь, изучая как мушку под микроскопом. Это заставляет чувствовать себя маленьким. Пальцы нервно сжимают свитер, передние зубы вгрызаются в нижнюю губу. — Снимай одежду. Медленно. И трогай себя. Щеки краснеют от такого унизительного требования, поскольку он не отрицает, что чувствует возбуждение. Он понимает, что безумно хочет раздеться и потрогать себя, в то время как Хосок стоит и выжидающе смотрит. Черт возьми, он возбуждается просто думая об этом. Облизывая пересохшие губы, он скользит под подол свитера, скатывая его на животе. Контур его члена можно увидеть выше кромки чулок. Он медленно кружит пальцами по бедрам и очень медленно тянет приятную ткань чулок вниз. Ему нужно согнуть ногу так, чтобы Хосок увидел его сокровенное место. Чулки скользят ниже по ягодицам, затем по голени и, наконец, опускаются до лодыжек. Чонгук разводит ноги, согнув в коленях, позволяя Хосоку видеть внутреннюю сторону бедра и набухшую чувствительную плоть. — Маленький, не так ли? — насмехается Чон, — хотя я не должен удивляться. Какой смысл иметь толстый член, если ты наоборот подставляешь задницу? Чонгук дрожит. Его оскорбили, он должен смущаться или злиться, но на самом деле нет. Он чертовски возбужден. Чонгук прикасается к себе, ожидая, когда Хосок прикажет не делать этого без разрешения, но он молчит. Старший так и стоит, внимательно наблюдая, как Чонгук трогает себя, не зная, что с ним происходит, как десятилетний ребенок.   Другой рукой он натягивает свитер к груди, одновременно отправляя два пальца в рот, смачивает слюной прежде, чем дотронуться до набухших розовых сосков. Хосок задыхается, сжимая руки в кулаки. Его глаза скользят по гладким скулам, смотрят на стонущего Чонгука, который жаждет прикосновений. Чон напрягает челюсть, сжимает уже налившийся кровью член сквозь штаны, яростно выдыхая. Глаза гневно мерцают, гуляют по красивому телу. Именно в тот момент Чонгук решает, что с него хватит. Как только свитер отшвыривают в сторону, в надежде, что хотя бы эта деталь поможет остыть, прожигающий взгляд Хосока душит заново. Его руки падают по обе стороны от головы, и он клянется, что выглядит сейчас прямо как вывернутая наизнанку индейка. — Черт, Чонгук. Ты такая шлюха, — это и правда так, — Что же ты будешь делать с этим? Уголки губ изгибаются в издевательской усмешке. — На колени, шлюха, — Хосок отворачивается, идя за сумкой, которую приготовил заранее напротив зеркала. Как послушный мальчик Чонгук встает на колени, сидя на пятках, зажав ладони между бедер. Хосок наклоняется, чтобы вытащить что-то, а Чонгук оборачивается, чтобы мимолетно взглянуть на него. Материал брюк плотно прилегает к его плоти, и Чонгук чувствует, как рот наполняется слюной, а Хосок ведь еще не снял одежду. Когда Чон возвращается, взгляд младшего падает на то, что у него в руках. В одной руке пара наручников, в другой смазка. Чонгук борется с желанием усмехнуться. Раньше он никогда не носил наручники. Он всегда пролистывал страницу в интернет-магазине мимо них, потому что считал это чем-то не его. Намджун и Юнги никогда не упоминали об этом, и, честно говоря, он был слишком счастлив, чтобы думать об этом. В руках Хосока все это выглядит слишком опасным, как кожаные змеи, свернутые спиралью и соединенные металлической цепью. — Встань. Чонгук встает на дрожащие ноги, вытягивая вперед руки. Хосок ухмыляется. — Нет, детка, руки назад. Чонгук гулко сглатывает. Хосок плотно закрепляет наручники на запястьях, и только, когда края касаются кожи, он понимает, что руками двигать невозможно абсолютно. Он чувствует, как чужие руки скользят по запястьям, плечам, массируя кожу. Затем они двигаются к шее, мягко успокаивая, не осмеливаясь применить какую-то силу. Действия похожи на бомбу замедленного действия. — Готов поспорить, ты хочешь, чтобы другие были здесь, чтобы смотрели на тебя, — рука скользит по груди, очерчивая нежную кожу. Грудная клетка прижимается к дрожащей спине, губы мягко целуют предплечье. Контраст невероятен. — Ты всегда был шлюхой внимания, даже когда был младше. Всякий раз, когда Шихек или Намджун хвалили тебя, когда Джин обнимал или когда Тэхен смотрел на тебя, я это видел. Я видел, как ты жаждешь внимания и был готов подарить его. Я пашу как лошадь, блять, мы все пашем, а маленький Гукки всегда где-то посередине, где-то в центре, всеобщий любимец толпы, малыш группы. Сколько членов нужно было пересосать, чтобы быть посередине, детка? Неужели Намджун дал тебе строчки рэпа, только из-за того, что ты позволил нагнуть себя? — Намджун любит меня, — сердито отвечает он. — Я уверен, что любит. Твои глаза, рот и…узкую задницу, — Хосок громко шепчет в ухо смущенному Чонгуку, параллельно кусая мочку уха, — Намджун, вероятно, видел в тебе легкую добычу. — Г-господин… — Потом Юнги тоже захотел себе лакомый кусочек, верно? Ему даже шантажировать не нужно. Ты просто раздвинешь ноги, потому что это все, что у тебя есть, не так ли? Шлюшка. Его член дергается. Потребность быть разрушенным растет в геометрической прогрессии. Это похоже на то, когда медленно погружаешься в воду, а сейчас ее уровень достигает грудной клетки. — Теперь я собираюсь получить эту грязную шлюшку, в которой, вероятно, побывало больше членов, чем число мемберов вместе взятых. Каково это быть главной задницей в группе? Как ты так пудришь мозги всем им? — Я-я… — Скажи, ты вообще не паришься из-за разницы в возрасте? Вокруг много мальчиков одногодок, так зачем старше, м?  — Они не… Я не… — Заткнись. Твои извинения такие же жалкие, как и член. Чонгуку стыдно от унижающих слов, однако, член все больше сочится смазкой от таких грубых фраз. Слова должны доставить столько боли, но тело выдает другую реакцию. Он хочет сказать миллион слов в свою защиту, но все, что он в состоянии сделать, это опустить глаза в пол. Руки Хосока грубо разворачивают к зеркалу, заставляют смотреть на свое отражение в тускло освещенной комнате. Чонгук пытается избежать своего лица в зеркале, но ему не дает чужая рука, грубо схватившая за подбородок. Хосок приказывает смотреть, и Чонгук видит себя во всей красе. Грудь вздымается, глаза широко раскрыты, наполнены похотью. Его хён едва коснулся его, а он уже не может терпеть, стремится упасть в бездну удовольствия. Его Господин склоняется через плечо, смотря по-настоящему демонически. Его улыбка не предвещает абсолютно ничего хорошего. Он улыбается не так, как обычно, солнечно и ярко, и Чонгук думает, какая же сторона его привлекает больше: жизнерадостная или садистская. — Посмотри на себя, — шипит он, — Что бы сказали твои родители, увидев такого сына? Как отреагировал бы твой брат? Думаешь, они бы гордились? — О боже, не впутывай сюда семью, п-пожалуйста. — Все их усилия вырастить хорошего сына были напрасны? Что бы они сказали, если бы узнали, что их сын стал шлюхой? Какая была бы реакция на то, что их сыночек раздвигает ноги по первому зову? Тихие всхлипы вырываются изо рта, и Чонгук не в силах больше смотреть на собственное отражение в запотевшем стекле. Сильная рука обхватывает талию, а другая грубо наматывает волосы на кулак, заставляет посмотреть снова. Глаза блестят от слез. — Они наверное отреклись бы от тебя и избили, или наоборот, не так ли? Колени слабеют, а сам Гук морально разваливается на части. Хосок позволяет опуститься на пол, грубо притягивает к ширинке форменных брюк. Чонгук утыкается, громко всхлипывая, как бедный ребенок. — Я- я шлюха…я шлюха. О боже, пожалуйста, возьми меня. М-мое тело — оно твое. Я весь твой. Делай, все, что хочешь. Пожалуйста, ты мне нужен…ты мне так нужен. Г-господин… — Наконец признался, да? Поднимись и встань перед зеркалом. Чонгук выполняет приказ, но с трудом. Дрожащие ноги не держат, а сердце скачет. Прижимаясь к холодному стеклу, он вздрагивает от прикосновения с горячей кожей. Чонгук прислоняется лицом к поверхности и закрывает глаза, концентрируясь на дыхании. Он слышит, как Хосок что-то берет позади него, улавливает знакомый звук открывающейся крышки, который гулом разносится по всей комнате. Грубая рука обхватывает бедро, заставляет не двигаться, и прежде, чем Чонгук поймет, что происходит, он чувствует прохладные смазанные пальцы, скользящие по расщелине. Он дергается от неожиданности, но его перехватывают и говорят успокоиться. Кончики пальцев водят по сжимающемуся входу, мягко дразня, Хосок смеется в плечо. — Милый, — лицо Чонгука горит адским пламенем от такого комментария, потому что, о боже, ну серьезно, не время говорить такие вещи. Однако, вместо того, чтобы начать возмущаться, он всхлипывает, а мозг машет ручкой, покидая голову, и отдается во власть хёну. Палец медленно скользит внутрь, Чонгук вздрагивает. Хосок специально чересчур медленно двигается, заставляет почувствовать буквально каждый дюйм, ждет унизительной реакции от этого ребенка, который будет скулить и просить быстрее. Хосок, естественно не послушает, и Чонгук даже не просит. Чон осторожно массирует мягкие стенки, тягучими движениям сгибает палец, и мучаетмучаетмучает. Медленно вытаскивает, вновь загоняет ровно до половины, а Чонгук уже звезды перед глазами ловит. Хотя это всего лишь один палец. Непрошеные слезы опять подкатывают к глазам, он кусает губу, сжимается вокруг пальца, пытается удержать, но не получается, на что Хосок насмешливо смеется и резко вытаскивает, несмотря на сопротивление. Наивный мальчик. — Нужно больше, верно? Ты же не хочешь кончить раньше времени. Ты не трогал себя несколько недель. Снова словно девственник. — Н-нет, я…готовился для тебя…и других, — говорит неохотно, потому что признаться совсем не просто. — Ах, такая хорошая шлюшка, всегда готов принять в себя член, да? Иисус, ты такая грязная, маленькая шлюха. Где ты растягивал себя пальцами? В общественных туалетах до выступления? Твоя дырочка была влажной и растянутой, когда ты был на сцене? Не лги мне, детка. Скажи господину все свои грязные секреты. — В то утро…пока другие спали… — Пока Намджун спал рядом с тобой? — Я…я не хотел его будить. — Что за грязный мальчик. Продолжай. — И один раз в-в пустой раздевалке. — До или после концерта? Чонгук скулит. Он решает не отвечать, потому что сказать вслух сам ответ слишком смущающе. Тем не менее, тишина — все, что нужно Хосоку. — Дерьмо, ты серьезно? — удивленно смеется Чон, — Ты действительно растягивал себя до выступления? Ты правда грязная шлюха. Иисус Христос! — Я ничего не мог сделать! Я скучал по своим хёнам. — Ты имеешь в виду по члену? На Земле нет силы, которая заставит Чонгука ответить на вопрос. У него нет времени подумать, потому что Хосок резко вставляет два пальца, грубо сгибая. Чонгук хнычет, встает на носочки, пытается насадится глубже — не выходит. Старший крутит пальцами внутри, разводит на манер ножниц, растягивает тугие мышцы, и снова сгибает, пока не станет достаточно свободно. Как только Чонгук хорошо растянут, Хосок толкается дальше, исследует полностью. Ощущение незначительного страха окутывает, когда Хосок находит простату. Это был всего лишь вопрос времени, учитывая как он стремился каждый раз найти нужный угол, и как только нашел, Чонгук понимает. Хосок нашел еще один способ сделать его беспомощным. В тот момент, когда ловкие пальцы скользят по бархатистой складке, Чонгук изо всех сил прикусывает язык, надеясь, что каким-то чудом Чон его не услышит. Но тело предает. Его бедра дрожат, дырочка судорожно сжимается от заполненности, как будто он просто разрушен. Его хён смеется, цепляясь за плечо младшего, как хищник, который играет со своей добычей.  — Нашел.   Хосок снова соединяет пальцы, попутно сгибая, на этот раз надавливая на простату. Чонгук не сдерживается. Он плачет, автоматически дергаясь, ремешки наручников впиваются в тонкие запястья. — Хён…не надо… — Хосок скользит еще резче, и, о, это потрясающе. Так прекрасно, что пальцы на ногах скручиваются от сладкой истомы. — Как ты меня назвал? — тихо шипит он. Чонгук охает. — Я…я имею в-виду… Господин. Пальцы скользят внутри него, и он почти падает на пол. — Я не могу, Господин, я собираюсь…если вы продолжите, я…а-ах!   — Тогда перестань мучаться и кончи, маленькая шлюха.   — Но что, если я не смогу… — Просто сделай это! Пальцы снова набирают темп, беспощадно натирая набухшую простату, Чонгук кричит от гиперчувствительности. Он чувствует, что скоро кончит, кончит очень сильно и бурно, как никогда. Чонгук на грани, чтобы попросить Хосока остановиться или заставить трахать пальцами сильнее, но удовольствие настолько бьет по мозгу, что времени думать попросту не остается. Его голос полностью сел, теперь вырываются только хрипы, скуления и сипы. Слова так и застряли в горле. Но одно беспощадное касание заставляет его закричать от безысходности, а тело ослабеть. Он кончает на живот и зеркало, стонет, его тело дрожит от невыносимого оргазма. Хосок держит его крепко, не дает рухнуть, горячее дыхание опаляет розовое ухо.   — Ты стонешь, как сука. Чонгук открывает глаза, видит себя в отражении и в бессилии откидывает голову на плечо Хосоку. Губы что-то шепчут нечленораздельное, грудь судорожно поднимается и опускается, пот струится по вискам, а кожа будто распаленная под лучами солнца. Его глаза рассеянно блуждают по своему телу, вниз по ключицам, животу, и, наконец, члену. Теперь он розовый и мягкий. Чонгук замечает струйку спермы, стекающую вниз по бедру. Гребаный Иисус, он правда шлюха. — Это было слишком просто. Думаешь кто-то бы с таким же опытом продержался немного дольше, м? — Хосок не позволяет тишине задерживаться, продолжает дразнить, и тогда Чонгук боится продолжения — слишком устал, но член призывно дергается от кинутой пошлой реплики. Вау, он испорчен. — Какое безопасное слово, Гукки? Он медленно моргает и закрывает глаза. Хосок толкает в спину, возвращая к реальности. — Безопасное. Слово. — П-персики.   — Ложись на пол. На спину. Чонгук стонет, словно измученный ребенок, но опускается на колени, перекатываясь на спину, вымученно хрипит из-за скованных рук. Хосок встает между коленей младшего, двигаясь выше, пока не достигает грудной клетки. Пальцы касаются серебряной цепочки чокера. — Мы проведем небольшой эксперимент, окей? — Чонгук медленно кивает, любопытно раскрыв глаза, — Если это станет слишком для тебя, ты знаешь, что делать. Пальцы обхватывают затылок, а два других нажимают на яремную впадинку. Чон понимает, что произойдет дальше. Он чувствует давление на горло, сначала неожиданно мягкое, всего лишь немного поддерживающее воздух в течение нескольких секунд. Настолько тонкое, что Чонгук едва ли озадачен. Глаза Хосока мерцают, пристально следят за состоянием Чонгука, он убеждается, что младший в порядке и надавливает чуть-чуть сильнее. На этот раз он чувствует, как бьется пульс под чужой рукой. Хосок внимательно наблюдает за реакцией, затем снова отпускает, гладит по краснеющим участкам кожи, успокаивает. Есть что-то в этом такое, то, как Хосок заботится о нем, заставляет ощущать головокружение с любовью. То, как Хосок волнуется о нем, заставляет бабочки в животе окрыленно порхать. — Как себя чувствуешь? — доносится грубый голос. — Сильнее. — Сильнее? Ты уверен? — Да. Руки снова давят, вспышки перед глазами проносятся и возносят разум к потолку. Шея становится слишком чувствительной, Чонгук ощущает себя переполненной чашей, воду в которой контролируют. Хосок сильнее сжимает, дает достаточное предупреждение Чонгуку прежде, чем надавить на уязвимое место. Намного сильнее, чем два предыдущих раза. Дыхание затрудняется, он пытается глотнуть воздуха, но губы беспомощно открываются в надежде поймать кислород. Странное чувство теплоты переполняет, загоняя в рамки невесомости, и это реально отличается от всего, что он чувствовал раньше. Он смотрит на Хосока, замечает его хмурый взгляд. Челюсти плотно сжаты, блеск в глазах выдает его животный голод. Чонгук чувствует как снова возбуждается. Чувства усиливаются. Черные мушки летают перед глазами, как Хосок смягчает давление на шею, мягко массирует. Чонгук глотает воздух, грудь неровно сжимается, а горло дерет от кашля. Хосок ждет, пока он успокоится, наклоняется, чтобы поцеловать измученное лицо. Легкость охватывает тело и также быстро исчезает, заставляя сконцентрироваться на реальности. Первое, что приходит на ум это то, а) что произошло только что было намного жарче, чем он ожидал, и б) что он возбужден намного сильнее, чем должен. Тот факт, что его член опять встал, говорит о его бушующем либидо. — Вот же блядство, Гук, ты снова возбужден. Ты действительно сучка, знаешь это, да? Больше, чем ты можешь себе предположить, Хосок, намного больше. По всей видимости, его хён считает очень веселым занятием — сидеть и ерзать на члене младшего, и видеть, как тот извивается и борется от изнывающего желания. Ноги Чонгука изо всех сил стараются не разъехаться в разные стороны под тяжестью Хосока, и Чон даже думает спихнуть непреподъемную ношу с себя, но затем он думает, что, возможно, это не такая уж и хорошая идея. Поэтому он спокойно лежит, стиснув и зубы, позволяя тереться об него как об послушную сучку. Хосок грубо толкается вперёд членом, нацепляя улыбку чеширского кота на своё туповатое, но красивое, чёрт возьми, лицо. — Х-ё-ё-Мастер, п-пожалуйста, мне нужно…мне нужно… — вздыхает он. — Что тебе нужно? Давай, умоляй, шлюха. — Член Господина. Мне это очень нужно, прошу… — его голос опасно дрожит, а ладони потеют. Хосоку, кажется, ответ по душе, поэтому грубо хватает за челюсть Чонгука и сильно целует. — Скажи мне, где ты его хочешь, — коварно бормочет он в губы. Нижняя губа Чонгука позорно дрожит. — Внутри м-м-меня. — Ты хочешь член Господина внутри своей узкой розовой дырочки, не так ли? — Да-да, пожалуйста. — Ну, ты хорошо попросил. Чонгук пропускает момент, когда оказывается лежащим вниз на животе; воздух внезапно выбивается из лёгких. Щека грубо прижата к полу и все, что ему остаётся — смотреть на свой потрепанный вид в зеркале напротив, наблюдая себя абсолютно обнаженного. Опора в виде коленей предательски подгибается, бедра опасно дрожат, когда Хосок встаёт позади также на колени. Именно в этот момент он понимает, что этот наглый ублюдок не снял ни грамма одежды (не считая перчатку, которую он снял для того, чтобы вставить свои проклятые пальцы), но часть Чонгука знает, что старший остался в одежде, чтобы лишний раз выставить Чонгука грязным мальчиком. Все это вселяет чувство некой уязвимости, связанное, скорее всего, с тем, что он полностью голый. Хосок весь в одежде всем своим видом говорит, кто тут кого контролирует, и что Чонгук — непристойный грешник, которого нужно наказать. Хосок сплёвывает на свой член, немного оттягивая крайнюю плоть, приставляет к сжимающемуся входу, грубо дразня. Чонгук чувствует руки — одну в перчатке, другую — на бедре. Хосок массирует большим пальцем поясницу, смакуя моменты, смотрит пристально — гипнотизирует не хуже иллюзиониста. Затем медленно толкается в глубину, и Чонгуку даже приходится закусить губу, чтобы не застонать. Он выжидающе смотрит в стекло, наблюдая за Чоном. Проникновение горит сильно, заставляя звезды кружить перед глазами. Края припухшего отверстия тянутся вокруг ствола в жажде получить больше, сжимают ярко-розовую головку, принимая в себя, будто засасывая. Чонгук отчаянно стонет, жадно принимает член, игнорируя незначительный дискомфорт, потому что ждал этого слишком долго. Смех Хосока доносится словно в дымке, и он вздрагивает от явной насмешки. — Мне даже не нужно ничего делать, ты и так готов принять его, как шлюха. — Я шлюха. Теперь вы собираетесь трахнуть меня как и положено шлюхе? Хосок внезапно вскидывает бедрами, и Чонгук кричит. Яйца Хосока плотно прижимаются к трясущимся ягодицам. — Не дерзи мне снова или я сейчас же закончу и оставлю тебя наедине с твоей маленькой, в буквальном смысле, проблемкой, ты меня понял? — Хосок шипит по-настоящему устрашающе, пугая до посинения. Чонгук хнычет, зажмурившись. — Я не это имел в виду. Пожалуйста, я буду хорошим. — Вот это я люблю слышать. Он снова дергает бедрами, медленно двигая круговым движением. Чонгук чувствует, как член пульсирует в нем, растягивая чувствительные стенки, исследует все точки, заставляя слёзы выступить на покрасневших глазах от переизбытка эмоций. Хосок останавливается, чтобы вытащить член полностью, Чонгук уже даже готов жаловаться на пустоту внутри, как внезапно чужие бедра вновь резко врезаются в него с характерным звуком. — О-о, Боже. Еще. С-снова, пожалуйста. Старший смеётся, вновь ведет телом назад и снова резко загоняет член до упора. Чонгук слетает с катушек медленно, с полной дезориентацией выгибается, словно кошка, поддается горячему стволу назад снова и снова, вздрагивает от накатившей волны удовольствия. Хосок медленный, очень медленный. Ему нравятся размеренные толчки, такие, чтобы Чонгук почувствовал всю длину, все венки, обвивающие ствол вдоль и поперек. Хосок не такой большой, как Намджун, но то, как он управляет своим размером — невыносимо прекрасно. То, как он поворачивает бедрами, позволяя ощутить себя полностью, — вызывает дичайшие крики наслаждения. Чонгук не знает, должен ли он быть взволнованным или чрезвычайно удивленным. Каждый раз, когда Хосок входит, смазка смущающе пошло хлюпает, от чего уши Чонгука заливаются красным. Дышать трудно. Он вдыхает коротко и осторожно, будто это и вовсе гипервентиляция, только не совсем реальная. Чонгук не может и вздоха сделать без лишнего внезапного задушенного стона. — Ты такой узкий, словно девственник, — говорит Хосок, будто он комментирует хорошую погоду, — Немного иронично, правда? — Э-это так. Я рожден, чтобы принимать тебя. К удивлению Чонгука, Хосок не отвечает ровным счетом ничего. Вместо этого он изменяет ритм и угол проникновения, чтобы заставить младшего заплакать. — Ох-х, там-м, п-пожалуйста, Господин, там! Хосок рычит и набирает скорость, энергично толкаясь внутрь и стимулируя уже слишком чувствительную простату. Она все еще горит после пальцев, настолько, что Чонгуку кажется, что она чрезмерно пульсирует и сокращается. Хосок постоянно попадает по ней, и, блять, это уже слишком. — М-медленнее, — Чонгук не может поверить, что говорит это, потому что обычно он довольно нетерпелив, но сейчас не хочется кончить раньше времени. К счастью, хён действительно замедляется, пока не перестает двигаться полностью; его член напряженно пульсирует внутри. Чонгуку выпадает редкая возможность перевести, наконец, дыхание, игнорируя то, насколько невероятен тот факт, что у него в заднице член Хосока. Он чувствует руку, гладящую его вздрагивающую спину, нежно массирующую выступающие позвонки. — Готов? — Ах… — Серьезно, Гук. Я хочу трахнуть тебя, пока ты не сможешь ходить. Готов или нет? — Хосок настроен решительно, что пугает до дрожи. — Просто давай уже.   И он двигается. Хосок намеренно больше не задевает простату, он хочет заставить реветь его, как суку. Оу, Хосок думает, что обделяет Чонгука? Нет, Чонгук и так на пике своего удовольствия, а хён оказывается слишком наивен, если думает, что у него получилось. Смешно, правда? Нет, не смешно. Хосоку нужно изучить места глубже. Звуки шлепков кожи заставляют чувствовать еще большей шлюхой, если это вообще возможно. И так, как это танцевальная студия, каждый непристойный шум эхом разносится по помещению и еще больше вгоняет в краску.   — Тебе нравится этот член, да? Держу пари, что я лучший из тех, кто у тебя был. Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой хорошо справлялись, — очевидно Чон пытается сохранить собственное самообладание, но, по его голосу, очевидно, что оно конкретно ослабевает. Так хорошо. Слишком хорошо. — Ты задыхаешься, как собака. Может мне нужно было нацепить на твою шею ошейник, м? Хотя…этот ебучий чокер делает свое дело. Чонгук стонет. — С-с поводком? — Да, я бы трахал тебя, держа за поводок, выгуливал по общежитию, но этот чокер и чертов ремень, сука.   — Господин… о боже! Вы так добры ко мне. — Я знаю, малыш. — Можно б-быстрее? — Только если ты, блять, не пожалеешь. Член снова касается вспухшей железы, и звезды взрываются яркой россыпью под веками. Рот открывается в немом крике, он задыхается от последующего стона, а тело внезапно напрягается в жгучем натиске удовольствия. Хосок замедляется ровно на одну секунду, а затем движется снова, еще быстрее и сильнее загоняя член внутрь. Мышцы напрягаются как струна до боли. Его вход неуправляемо сжимается под натиском горячего ствола, препятствует вторжению, судорожно сжимаясь. Хосока это наоборот все больше раззадоривает.   Ближайший кульминационный момент, и Чонгук может сказать, что у него все еще остался разум, чтобы коснуться себя, но вспоминает, что руки все еще намертво скованы. Он всхлипывает и рычит против воли этим ограничениям, суровый лязг металла доносится до ушей, и Гук действительно скулит, как побитый котенок. Первый раз кончить было слишком просто, но чтобы получить второй оргазм, ему срочно необходимо прикоснуться к себе. Плечи ломит. Острая боль сковывает все тело, но толчки Хосока отвлекают своим наслаждением. Ему хорошо.   — Черт, я близко, — говорит Хосок скорее всего себе, чем кому-то другому. Мысли о его хёне, близкому к оргазму, заставляют легкие скручиваться, а узел возбуждения увеличиться вдвое.   — Я-я тоже. — Тебе лучше не кончать раньше меня, или я сделаю тебе очень плохо. Трудно серьезно воспринимать Хосока, когда он так заигрывает. Толчки становятся короче, но быстрее и глубже. Касания по простате доводят едва ли до обморока. Чонгук сам поддается назад бедрами, пытаясь насадиться на член еще глубже, чтобы привести Хосока к разрядке и кончить самому. Он движется быстрее и быстрее, затем выходит в последнюю секунду, хватаясь за бедра, оставляет кровоподтеки и синяки, кончает на молочную спину и растянутую дырочку, которая сокращается в попытке сжать член. Чонгуку даже прикасаться не надо, он тоже кончает, всего лишь почувствовав капли чужой спермы на себе и гортанный стон Хосока. Его тело трясется, а сперма выплескивается над грудью и животом. — Безумие, — смеется Чон, — ты кончил дважды, не прикоснувшись. Вау. Просто вау. Но Чонгук не настроен на разговоры. Вместо этого он начинает плакать: истощение и эмоциональные всплески берут верх. Хосок встает и возвращается сразу же. Наручники мигом снимают, Чонгука заключают в объятия. Он припадает к чужой взволнованно вздымающейся груди. Сердце загнанно бьется, как у птицы. Младший тычется в чужую влажную шею, тихо бормоча что-то свое. — Все закончилось, детка. Ты молодец. Хён гордится тобой. Хосок растирает красные запястья Чонгука и целует их. Через некоторое время Чонгук успокаивается, рыдания отступают, а слезы высыхают полностью. Хосок что-то говорит, но Гук не слышит его, он сосредоточен только на успокаивающем голосе.   — Хён рядом. Хён любит тебя, хорошо? Все твои хёны любят тебя, семья тоже.   Он смутно реагирует на бутылку воды, помещенную в руки. Хосок помогает поднести горлышко к губам, аккуратно придерживает, чтобы не разлить. Хосок убирает спадающие пряди волос со взмокшего лба и целует. Хосок не может его даже отнести в общежитие, потому что а) на это элементарно нет сил, б) их могут заметить. Поэтому они сидят на полу некоторое время, собираясь с силами и мыслями, чтобы наконец встать. Хосок вытаскивает из сумки пару влажных салфеток, чтобы очиститься от спермы. Он не может «вымыть» Чонгука изнутри, но хотя бы внешний вид нужно привести в порядок. Одеваться — больно, но старший немного помогает ему (на самом деле 99% работы выполняет Хосок, оставшийся один процент Чонгук жалуется). Как только одежда надета, а свечи потушены («Я вернусь завтра и соберу их. Сейчас я не в состоянии.»). Затем они оба садятся в такси. — Тебе понравилось? — спрашивает Хосок, когда они стоят у входной двери. Чонгук протягивает к лицу руку и гладит, одновременно улыбаясь. — Я бы сказал, если нет.   Хосок целует большой палец, мягко касаясь губами. — Всего лишь уточняю.   Когда они заходят, Намджун и Юнги ждут их на кухне, их лица мрачны, будто ожидая самого худшего. Чонгук целует сладко обоих в губы.   — Ита-а-ак, все прошло хорошо? — осторожно спрашивает Мин.   Чонгук усмехается. — Лучше, чем я предполагал.   Услышав это, Юнги и Намджун с облегчением выдыхают.   — Теперь мы собираемся принять душ, — Хосок удивленно смотрит на него. — Мы? — Да, да. — Хорошо, хорошо, только без лишнего фанатизма, — смеется Намджун в кружку чая.