Pastel

Роскошь никогда не была такой приятной для Чонгука, как прямо сейчас. Ощущение полиэстера на чистой коже, запах шампуня с яблочным вкусом, запах которого все еще чувствуется во влажных волосах, чувство тепла, обволакивающего и защищающего его, — все это похоже на пробуждение от приятного сна. Его руки вяло покоятся на животе Хосока, пока они валяются на огромной кровати. В номере тихо, если не считать аниме Дораэмона, транслирующейся по телевизору, и ему очень хочется закрыть глаза и провалиться в сон в объятиях Хосока, но он упорно пытается не заснуть, с нетерпением ожидая обслуживание номеров. Чтобы отвлечься, он тянет руку и запускает пальцы в волосы Тэхена. Тот поднимает голову с бедра Чонгука и смотрит на него — такой же сонный и расслабленный. Он улыбается. Его лучшему другу всегда удается найти золотую середину между выглядеть «красивым» или «милым», особенно когда его видят или сонным. Чонгук любит Осаку. Здесь царит особая атмосфера, не похожая ни на одно другое место. Но если и есть что-то волшебное в этом месте, так это воспоминания, которые он бережно хранит в памяти. Почему-то он помнит только самые нежные моменты. Как Сокджин купил ему Такояки у уличного торговца и улыбку на лице своего хёна, когда тот передавал еду Чонгуку. Он помнит, как Чимин и Тэхен потащили его в караоке, блеск в их глазах, когда он им сдался и согласился. Это было так давно, много лет назад, время, когда они были никем и невероятно молоды. Такие простые времена. Хотя, возможно, всё было не так просто, как кажется по затуманенным воспоминаниям. Он также отчетливо помнит, как страдал в тишине, храня тайну, которую ему было слишком стыдно признавать. И посмотрите, куда привела его тайна…то, что, как он думал, погубит его, принесло столько любви и радости в жизнь. Так много принятия…так много терпения… Раздается стук в дверь, и Тэхен спрыгивает с кровати, как вертящийся тунец. — Еда! — Чонгук провожает его взглядом, когда тот бежит через комнату к двери. Дверь открывается, но это оказывается не незнакомец в униформе официанта по ту сторону. — Чимин-и? — Привет, Тэ. — Чимин, как всегда, звучит бодро. Должен ли он притвориться спящим? — Просто хотел узнать, чем вы занимаетесь. Да, ему определенно стоит притвориться спящим. Тэхен отходит, и Чонгук мельком видит, как входит Чимин, прежде чем опустить веки. Да. Он и правда трус. Они с Чимином толком не разговаривали с тех пор, как приехали в Японию. Полностью игнорировать друг друга невозможно, чего и следовало ожидать, находясь под постоянным наблюдением, но большинство их взаимодействий на публике были болезненно вежливыми. Их отношения достаточно напряженные. Возможно, какой-нибудь проницательный глаз мог бы сразу понять, что происходит, но для рандомного фаната группы это окажется сущим пустяком. А это, по сути, то, чего они хотят. Вопли поклонников могут привести к тому, что их менеджеры будут вынюхивать в чём дело и отчитываться перед генеральным директором, чего ни один из них не хочет. И все же, хоть он и стиснул зубы на время их неловких встреч за последние пару дней, где-то там, в глубине, все еще есть сильная часть него, которая оплакивает отношения, которых по факту и нет на данный момент. Чимин обычно обожает его, называет милым и балует. Тот факт, что в последнее время они почти не смотрят друг на друга, начал негативно сказываться на маленьком сердечке Чонгука. — Эй, Чимин! — тянет Хосок неприятно высоким голосом. Чонгуку хочется развернуться и ударить его. — Эй, хён-ох, Чонгук тоже здесь. — Что? Ни Куки, ни Чонгукки? Не то чтобы он удивлен. Немного грубо. — Что случилось? — он слышит, как Тэхен спрашивает, явно смущенный переменой в тоне Чимина. Остальные хёны все еще ломают головы из-за отношения Чимина к Чонгуку последние несколько дней. Близкие отношения группы обычно означают, что каждый секрет не может замалчиваться вечно. Однако Чонгук никогда не говорил о том, что произошло в самолете, и Чимин, очевидно, тоже. — А, нет, все в порядке. Я только что вспомнил, что мне нужно кое о чем поговорить с Юнги-хёном. Увидимся позже, ребята. — Прежде чем Тэхен или Хосок успевают вставить еще хоть слово, дверь гостиничного номера хлопает, и Чимин уходит. Чонгук открывает глаза. — Почему бы тебе просто не рассказать нам, что происходит между вами? — Хосок стонет, проводя рукой по волосам Чонгука, и время от времени нечаянно их сжимая. — Я думал, мы договорились, что у тебя больше не будет от нас секретов. — Это…это совсем другое, — слабо оправдывается он, теребя швы халата. — А в чем разница? — Тэхен присаживается на край матраса и смотрит с любопытством. — Ну просто другое, ладно? Я имею в виду, что это плохо, что я чувствую вину за то, что скрываю правду от него, но теперь он даже не смотрит на меня, не злится. — Ну, может быть, если ты просто поговоришь с ним— — Я не могу. — А почему бы и нет? Чонгук вздыхает. — Посмотри, что случилось с Сокджин-хёном. Я не… я не хочу, чтобы всё повторилось и с Чимином. — Чимин другой, — тихо говорит Хосок. — Так ли это? Я даже еще не открылся ему, а он уже топчется и размышляет. Представь, если бы он узнал? Представляешь, как он разозлится, узнав, какой я омерзительный? Хосок вздрагивает. — Не говори так. — Ну, это правда, не так ли? Сокджин-хён, кажется, считает меня омерзительным, так почему Чимин думает иначе? — Сокджин не считает тебя омерзительным. — Тогда почему он не хочет поговорить со мной? — Он в замешательстве. — Так сказал Намджун. — Так говорят все. Я думаю, он в замешательстве, как и Тэхен в свое время. Взгляд Чонгука метнулся к Тэхену. Тэхен пожимает плечами, не подтверждая и не отрицая. — Даже если он в замешательстве, он определенно ничего не делает, чтобы помочь ситуации. — Я знаю, и я не оправдываю его. Но дай ему время, Гук. В конце концов он придет в себя. — А Чимин? — Только ты можешь исправить это. — Как? — Поговорив с ним. Он пыхтит, скрестив руки на груди. Он даже не потрудился ответить. В глубине души он знает, что Хосок прав. Тэхен начинает играть с пальцами его ног, и легкая улыбка появляется на его лице, когда он одергивает ноги. Тэхен хихикает. — Помни, если тебе понадобится наша помощь, мы всегда будем рядом. — Хосок похлопывает его по животу. Его плечи опускаются, взгляд смягчается. — Спасибо, хён. — Не стоит.

***

Мягкая серая шерсть струится по его бедрам и висит на плечах, как мягкая вуаль. Он улыбается, когда осматривает себя в зеркале, его пальцы играют с воротником водолазки, обёрнутым вокруг шеи, как воздушный синнабон. Приятно снова надеть что-то мягкое и красивое, даже если не что-то фламинго-розового или небесно-голубого цвета; все равно в сером свитере есть что-то странно детское, что делает его симпатичным. Его выцветшие синие джинсы облипают бёдра, порванные в некоторых местах, чтобы обнажить лишь крошечную часть соблазнительной кожи, на ногах — порядком поношенные кроссовки, которые менеджер умолял его выбросить. С тех пор как они вернулись, его волосы стали необычно светлее, чем раньше. Он все еще упорно настаивает, что ему не пойдет блонд, но ему очень нравится коричневый цвет ириски с фиолетовым оттенком. В конце концов, не часто в период камбэка он экспериментирует с волосами. В последний раз взглянув на себя в зеркало, чтобы убедиться, что он выглядит безупречно, он покидает гостиничный номер. Хосок, Чимин и Тэхен где-то рядом, он не удосужился спросить. Они, вероятно, отправились в какой-нибудь торговый центр, в полной мере воспользовавшись своим последним днем в Осаке, прежде чем улететь домой поздно вечером (хотя это очень поздний рейс, поэтому им не нужно будет торчать в душном аэропорту еще по крайней мере несколько часов). Чонгук, с другой стороны, хочет провести эти ценные часы свободы со взрослыми (он свободно использует этот термин, да). Они идут ужинать — он, Намджун и Юнги. Романтический вечер, проведенный с его папочками, вызывает огромную, широкую улыбку на лице Чонгука. Его сердце замирает при мысли о разговорах при свечах за тарелками изысканной японской кухни. Каждое движение плеч и рук, каждый украденный взгляд—невинный, невооруженным глазом, но несущий в себе гораздо больше смысла и интимности, которую незнакомцы никогда не распознают. Он качает головой, стоя в дверях, как идиот. Ну что ж, по крайней мере, рядом нет никого, кто мог бы подразнить его за это. Он высовывает голову из двери, обшаривая взглядом коридор, чтобы убедиться, что вокруг нет никаких неожиданных клыкастых ниндзя. Тяжелый вздох. Пусто. Никого нет, но все же он на цыпочках пробирается к двери спальни Намджуна и Сокджина, как осел, словно ожидая, что фанатки выскочат и набросятся на него. Поговорим о ПТСР*. Намджун дал ему запасной ключ-карту от своей комнаты на случай, если ему что-нибудь понадобится (Чонгук упрямо заявил Намджуну, что он «большой мальчик», но все равно взял карточку…чтобы успокоить Намджуна, конечно. Конечно же не ради того, чтобы дать себе немного душевного спокойствия, нет, что за глупости). Так что нет никакого смысла стучать, если Намджун его ждет, верно? Верно. Войдя без предупреждения, он начинает горько сожалеть об этом мгновенном решении. Намджуна нет в номере (по крайней мере, не в этом точно), а вот Сокджин есть. Его хён переставил стол лицом к двери с компьютером и камерой, установленной перед ним. Он уже наполовину закончил говорить с набитым ртом рамёном, свисающим изо рта, когда встречается взглядом с Чонгуком, который застыл в дверном проеме, уставившись на Сокджина, как будто только что увидел, как его собаку вывернуло наизнанку. Сокджин, как хитрый лис, продолжает есть и разговаривать со своим компьютером, как будто он не видел и не слышал, как вошел младший, но Чонгук гораздо быстрее приходит в себя. Ему требуется целая минута, чтобы вспомнить, что они договорились встретиться в комнате Юнги. Почему он это не запомнил — загадка, но он действительно готов ударить себя прямо сейчас. Первое, что приходит в голову—вы уже догадались—уйти, но потом он вспоминает свой разговор с Хосоком и Тэхеном. Конечно, они сказали, что Сокджину нужно время, но, возможно, это знак. Может быть, это способ судьбы дать ему возможность поговорить с Сокджином наедине…? Иначе он не может объяснить, почему в противном случае ему отшибло память. Он медленно закрывает дверь, не сводя глаз с Сокджина. Когда дверь щелкает, его хён смотрит вверх, короткая вспышка замешательства проносится по его лицу, но затем он возвращается к разговору, его поклонники заполняют голову. Чонгук не может пройти дальше в комнату, не попав в камеру, поэтому он складывает руки за спиной и прислоняется к двери, глядя на Сокджина, ожидая, думая. Как подойти к разговору? Перейти ли сразу к сути, или начать издалека? Нет…попытка играть в непринужденную игру не сработает, особенно после всего, что случилось. Учитывая, что они почти не разговаривали друг с другом, есть только одна вещь, о которой он может говорить, и это именно то, чего его хён пытался избежать. Но теперь он не сможет. Он не сможет уйти, не поговорив сначала с Сокджином. Наконец-то он загнал своего хёна в угол. Похоже, удача на его стороне, когда Сокджин начинает сворачивать свою рубрику Eat Jin. Теперь в его тарелке пусто, кроме бульона. Ему стоит похлопать за демонстрацию такого хладнокровия. Всегда безупречен для своих обожающих поклонников. Сокджин машет рукой на прощание и выключает камеру, возясь с чем-то на экране своего компьютера, прежде чем закрыть рабочий стол. Их взгляды встречаются. — Чего ты хочешь, Чонгук? — Чонгук хмурится. Он ненавидит эту вежливость. — Нам нужно поговорить, хён. Ты же знаешь, нам нужно поговорить. — его голос — твёрдый, уверенный в себе. Его хёны будут им гордиться. Сокджин вздыхает, откидываясь на спинку стула. — Нам не о чем говорить. —Да-да, черт возьми, и не смей сидеть здесь и говорить мне, что нам не о чем говорить! Ты не будешь разговаривать со мной, ты не будешь смотреть на меня… Хён, если так будет продолжаться, весь гребаный интернет будет кишеть о том, как мы отдалились в последнее время. Ты действительно этого хочешь, хён? Ты реально хочешь такое промо для нашей группы? — Ты слишком драматизируешь. — Вовсе нет! Это серьезно, хён. Если ты не прекратишь себя так вести, кто-нибудь заметит. — Ты просто расстроен, что я выбрал зрелый путь. Ты должен быть благодарным. Чонгук горько смеется, качая головой. — Благодарным. Благодарным за что? Быть проигнорированным? За отношение, будто у меня какое-то психическое заболевание? За что, черт возьми, я должен быть благодарен, хён?! Скажи мне! — Я делаю правильный выбор, Чонгук. Ты еще слишком молод, чтобы понять, во что ввязался, и должен радоваться, что я оказываю тебе услугу и не остаюсь в стороне. — Сокджин спокоен, слишком спокоен, как будто отрепетировал речь у себя голове задолго до того, как Чонгук даже задумал выяснить с ним отношения. Гнев растет, и его уже не остановить. — Услугу? Ты можешь думать, что оказываешь мне услугу, но ты вроде как забыл одну вещь. Что ты мой хён. — Эмоции мелькают на лице Сокджина и исчезают также быстро, Чонгук думает, что это могло быть его воображение. — Я ненавижу смотреть на тебя, я ненавижу видеть тебя на расстоянии, но не быть там — с тобой. Ты думаешь, что это… это просто какое-то детское влечение, которое пройдет, но это не так. Ты убедил себя, что все это игра, но знаешь что? Думаю, Намджун прав. Я думаю, что ты виновен — виновнее, чем любой другой хён. Ты просто слишком боишься признаться в этом! Сокджин медленно, изящно поднимается со своего места, выражение его лица спокойно возмущенное. Он останавливается в нескольких футах от Чонгука, но дальше идти не решается. — Я пытаюсь защитить тебя. — Нет, ты пытаешься защитить себя. — Чонгук достаточно храбр, чтобы приблизиться, встать перед Сокджином и заставить его смутиться. — Сколько раз ты смотрел на меня и хотел меня, хён? Он наблюдает с долей удовлетворения, как все самообладание Сокджина внезапно превращается в пыль. — Никогда. — Лжец, — шипит Чонгук. — Мне кажется, ты все время смотришь на меня и думаешь, как бы я смотрелся под тобой. — Чонгук, — предупреждающе рычит Сокджин. Чонгук не слушает. — Я думаю, что ты мечтаешь обо мне — фантазируешь о том, чтобы подготовить меня для своего болезненного удовольствия, но ты не можешь найти в себе силы ухватиться за эту фантазию и воплотить ее в реальность. Это потому, что я делаю вещи слишком реальными для тебя, хён? Разве ты не хочешь пойти по этому пути? Это страх? Колебание? Скажи мне, хён, скажи мне! — Остановись— — Или, как я уже говорил, может быть чувство вины, не так ли? — Его губы едва касаются челюсти Сокджина. Мягкая, как и все остальные черты его лица. — Может быть, ты смотришь на меня дольше, чем следовало бы? Неужели все началось тогда, когда мне было четырнадцать, а тебе—девятнадцать? Так ведь? — Чонгук, пожалуйста, не надо— — Когда я был так молод, невинен и скромен. — Я умоляю тебя- — Тебе не приходило в голову прикоснуться ко мне- — Хватит! Удар. Тишина. А потом — боль, взрывающая щеки, горячая, огненная и болезненная. Его зловещая маска разбивается вдребезги, и Чонгуку остается безмолвно прижимать ладонь к горящей щеке. Рука Сокджина все еще неподвижно висит в воздухе, он в ужасе. Требуется мгновение, чтобы до Чонгука дошло. Черт возьми, Сокджин ударил меня. Слезы, навернувшиеся без его согласия, затуманивают зрение, и что-то трескается внутри. Каким-то образом его взрослое «Я» больше не контролирует ситуацию. Ребенок в нем лопается, и его охватывает непреодолимая потребность заплакать. — Чонгук…я… — Чонгук больше не хочет здесь оставаться. Он знает, что зашел слишком далеко, но пути назад уже нет. Он разворачивается и выбегает из гостиничного номера, слыша, как Сокджин кричит ему вслед. Он не останавливается. Спотыкаясь, он выбегает в коридор и бежит прямо к комнате Юнги, расположенной напротив той, в которой они были, с рыданиями падает на дверь и колотит кулаками по дереву. Он чувствует, что Сокджин пытается поймать его, но дверь открывается гораздо раньше, чем ожидает Чонгук. Намджун с выражением полного замешательства между бровями, за которое при другом раскладе событий он мог бы подразнить своего хёна за веселый и озадаченный вид. Чонгук бросается в объятия Намджуна, рыдая и трясясь на его плече. — Тыковка, что-? Дверь гостиничного номера распахивается, когда Сокджин, тяжело дыша, вваливается вслед за ним. — Чонгук, я не хотел, Чонгук, прости меня! — Какого хрена произошло? — голос Юнги резко доносится откуда-то из-за спины Намджуна, но Чонгук даже не смотрит. — Мы… мы спорили, но все так быстро вышло из-под контроля, и он… он дразнил меня, и я пытался успокоиться, но я просто…я просто сорвался, и, ох, Чонгук, детка, мне так жаль! — Сокджин сейчас звучит почти истерично, почти так же безутешно, как Чонгук. Юнги и Намджун быстро понимают, что не смогут добиться многого от них двоих, не успокоив их сначала. Их заводят дальше в комнату, Намджун крепко обнимает Чонгука за талию. Сокджин садится в кресло, а Намджун помогает Чонгуку сесть на край одной из кроватей. Юнги сидит на другом, критически оценивая ситуацию. Намджун что-то ласково бормочет на ухо Чонгуку, а Юнги — неохотно протягивает Джину салфетки. Два старших хёна не были в дружеских отношениях с тех пор, как Сокджин намекнул, что они педофилы. В комнате не слышно ничего, кроме завываний Чонгука и болтовни Сокджина, что в тандеме звучит просто ужасающе. Поскольку Намджун и Юнги могут быть полными аутсайдерами, когда дело доходит до утешения истерик ребят, Чонгук счёл бы ситуацию забавной, если бы не был так расстроен. Чонгук пытается, ох, он пытается перестать плакать, пытается быть взрослым и спокойно объяснить ситуацию, но он просто так потрясен, что что-то пошло не так, и, кажется, что он не может отключить свою «маленькую» натуру. Он опустошен тем, что Сокджин ударил его. Он никогда не думал, что Сокджин способен на насилие, и мысль о том, чтобы сподвигнуть своего хёна на такое, ранит больше, чем сама пощечина. — Сокджин, просто расскажи нам шаг за шагом о том, что произошло, — медленно, неторопливо просит Юнги, усаживаясь по другую сторону Чонгука лицом к старшему. С огромным усилием Сокджин вздыхает. Он опускает глаза и озабоченно теребит в пальцах салфетку. — Я ужинал в нашей комнате, когда Чонгук зашел поговорить со мной. Когда я закончил снимать, он…он просто начал допрашивать меня и выглядел таким недовольным, что я был немного…э-э…шокирован. — Он чихает. — В общем, я был не в настроении разговаривать, но Чонгук все говорил и говорил, а я все расстраивался, и я просто…я дал ему пощечину…я знаю…не смотри на меня так…я пытался извиниться, но он просто разрыдался, и я не думал, что это так уж плохо, но он был…в истерике, и я просто не знал, что делать. — У него была ломка. Сокджин отрывает взгляд от своих рук и смотрит на Юнги. — Ломка? — Это когда он спонтанно становится маленьким после перенесенной травмы. — О-о… — похоже, это не то, что ожидал Сокджин. Намджун отрывает руки Чонгука от лица, чтобы обхватить заплаканные щеки, заставляя его посмотреть на улыбающееся лицо Намджуна. Он вытирает слезы большими пальцами и тихо воркует. Глаза Чонгука трепещут, когда губы Намджуна прижимаются к его лбу. — Тыковка, не плачь. Ты же знаешь, папочке больно видеть, как ты плачешь, — напевает он. Чонгук икает, глядя на Намджуна слезящимися глазами. — А тыковка может мне улыбнуться? Он упрямо качает головой, забирается на колени Намджуна, прижимаясь еще теснее, и утыкается лицом ему в шею. Глубокий смешок, нежный и приятный, грохочет глубоко в груди Намджуна, когда он обхватывает его руками, защищая, прижимая к себе. Он кладет руку на затылок и медленно поглаживает спину. Покачивание взад-вперед немного помогает. Если бы момент был подходящим, Чонгук сразу бы заснул, но, увы, он знает, что должен бодрствовать. Так много нужно сказать, так много сделать этим вечером, что у него, возможно, не будет времени вздремнуть, пока они не вернутся в общежитие в Корее. Как неприятно. — Что…что теперь будет? — осторожно спрашивает Сокджин. Повисает пауза. Намджун перестает баюкать Чонгука, и он думает, что они с Юнги, должно быть, ведут один из своих странных глазных разговоров, которые никто другой не может понять. — Гук? — Теплое дыхание Намджуна обдувает его шею. — Я думаю, Сокджин-хён хочет извиниться перед тобой. Может быть, ты хочешь сесть и послушать его? Он на мгновение задумывается. Какая-то его часть хочет упрямо сказать: «Нет! Хён — глупая какашка, которая не заслуживает прощения!». Но потом он думает о том, как бы разочаровались его папочки, если бы он не вел себя как взрослый. Он не хочет, чтобы они разочаровались…тьфу. Быть зрелым — тяжело. — О-кей, — хрипит он, уткнувшись Намджуну в шею. Намджун целует его в щеку, прежде чем повернуть и усадить ближе к Сокджину, свесив ноги с кровати. Чонгук смотрит на свои колени, его губы сжаты в мрачном ожидании. Сокджин обменивается взглядом с Юнги, который ободряюще кивает ему, и тот вздыхает, вставая со своего места и опускаясь на колени перед Чонгуком. Их глаза встречаются, и теперь он видит, как печально и раскаивающе выглядит Сокджин — поразительный контраст с человеком, с которым он столкнулся всего десять минут назад. Это сюрприз для всех, когда Сокджин протягивает руку, чтобы взять руки Чонгука в свои. Он обращается с Чонгуком бережно, как будто тот может сломаться при малейшем признаке агрессии. — Гук, я…ты же знаешь, я никогда не хотел тебя ударить. Мне так жаль, что я это сделал. Это было…это было очень низко с моей стороны. Чонгук кивает, глядя на их руки. — Мне жаль, что я был груб с хёном. Я просто очень скучаю по хёну… Сокджин вздыхает, слабо улыбаясь. — Я был плохим хёном, не так ли? — он смеется, когда Чонгук качает головой. — Я…я не понимал, как ты расстроен, но обещаю, что отныне буду вести себя как настоящий хён. Я так увлекся, что даже не понял, что ты все еще нуждаешься во мне. — Мне всегда нужен хён. Сокджин снова смеется. — Странно видеть, что ты ведешь себя так мило. Ты никогда не ведешь себя так на людях. — Знаешь, если бы ты был чуть менее предубежденным, то увидел бы, что Чонгук все время ведет себя подобным образом, — подстёбывает Намджун. Старший встает, неловко кашляя в ладонь. — Ну да, может быть. Сейчас я просто…думаю о нашем следующем концерте. Чонгук не собирается лгать, он немного разочарован тем, что Сокджин все еще сопротивляется, но в конце концов это его выбор. Он просто рад, что они больше не ссорятся. Сокджин с нежной улыбкой гладит Чонгука по голове, прежде чем развернуться и уйти. — Увидимся через несколько часов, ребята. Убедитесь, что вы собрались и готовы к отъезду, иначе менеджеры будут недовольны. Он не слишком беспокоится о менеджерах. Если бы он получал пять центов за каждый раз, когда выводил из себя менеджеров, он мог бы уйти на пенсию прямо здесь и сейчас и прожить остаток своих дней в каком-нибудь далеком тропическом раю. Он смотрит, как Сокджин уходит, закрывая за собой дверь, и, черт возьми, почему он уже не любит его? Он не дуется. Нет. Определенно нет. Большой мальчик не дуется из-за таких глупостей, как Сокджин, который не любит его, не обнимает и не целует. — Ты все еще хочешь пойти поужинать, Гук? Если нет, мы можем просто остаться и заказать обслуживание в номер или что-то еще, — заботливо предлагает Намджун, как будто громкость его голоса определяет стабильность эмоционального состояния Чонгука. — Я…может быть, просто…схожу к шведскому столу или еще куда-нибудь…я не хочу идти далеко.… — Ты же знаешь, что мы не можем, там слишком людно, кто-нибудь нас легко узнает. — Юнги, как всегда, чувствует необходимость быть голосом разума. Способность Чонгука больше заботиться об обеде быстро истощается. Разве он не может просто броситься в яму и валяться там всю оставшуюся вечность. Он чихает. — Тогда обслуживание номеров, — объявляет Намджун, похлопывая Чонгука по колену, прежде чем встать, чтобы найти меню. — Эй, ты хорошо себя чувствуешь? — Он чувствует, как рука Юнги успокаивающе гладит его по спине. Приятно. — Да, я просто…устал. — Ложь. Юнги, вероятно, тоже знает, что это ложь, но они все равно сходятся на «устал», потому что так проще. — Как насчет бургеров, тыковка? Его глаза лениво перемещаются в другой конец комнаты, на лице появляется тень улыбки. — Да, бургеры звучат неплохо. Этот чих превращается в нечто гораздо более зловещее в ближайшие недели. Он начинается с насморка, а затем перерастает в мигрень, и внезапно Чонгук не может выступать на сцене, потому что едва может встать с постели. Обычно-обычно с простудой менеджер позволяет ему читерить и выступать, но с дабл-треком, играющим в фоновом режиме, чтобы людям не приходилось слушать, как он надрывает связки и их уши заложенным носом. Однако конкретно эта простуда подкосила его сильнее, чем любая другая, которую он переносил. А зима только-только кончается. Его глаза опухли и болят, он просто хочет кричать, потому что по ощущениям его только что сбил грузовик. Он потный, липкий и противный, и мысль о том, чтобы выйти хоть на шаг из общаги, заставляет его свернуться калачиком на диване с горячей кружкой медовой воды и одеялом. — Ты такой милый! — воркует Хосок, склоняясь над ним с нежным выражением лица. Чонгук вроде как хочет его ударить. — Я не милый, — ворчит он, резко шмыгая носом. Хосок хихикает и обхватывает лицо своими теплыми, успокаивающими ладонями. Он водит губами, похожими на лук Купидона, по пылающему лбу и всему остальному, его ресницы трепещут, а глаза закрываются, наслаждаясь чудесным кратковременным облегчением. Но губы Хосока исчезают слишком быстро, и Чонгуку остается лишь дуться. — Нас не будет всего несколько часов, а когда мы вернемся, то сможем свернуться калачиком и посмотреть кино или еще что-нибудь. Чонгук мрачно делает глоток медовой воды. — Я не думаю, что смогу продержаться долго, хён. — Если быть честным, он, вероятно, заснет в ту же минуту, как его хёны выйдут за дверь. —Ну, тогда тем лучше…менеджер говорит, что тебе нужно спать как можно больше. Они поворачивают головы, когда Сокджин входит с подносом в руках. Следуя обещанию, которое он дал в Осаке, Сокджин в последнее время вел себя больше как хён. Очень редко он ловил его нахмуренным только тогда, когда один из других хёнов переступал границы и становился немного слишком нежным с ним. Ну, это неизбежно, если быть честным. Он просто рад, что его старший хён не игнорирует его при каждом удобном случае. Хосок сразу же двигается, чтобы помочь установить поднос, и знакомый хмурый взгляд ползет по лицу Сокджина. Но он сдержан, как будто знает, что любая внезапная вспышка может разрушить момент. Пар поднимается от густого красного супа крошечными крутящимися завитками и почти сразу же исчезает в теплой атмосфере. — Что это? — Томатный суп, — звонко произносит Сокджин, — Поможет тебе справиться с болью в горле. Но не ешь его слишком быстро — он довольно горячий. От материнского тона уголки губ изгибаются в улыбке. Он скучал по Сокджину, суетящемуся вокруг него. — Спасибо, хён, — искренне говорит он. Сокджин сияет, протягивая руку, чтобы погладить его по голове. — Просто позвони менеджеру-хёну, если тебе что-нибудь понадобится. Мы могли бы принести еще лекарства или что-нибудь в этом роде. — Думаю, мне хватит, хён. — Но, может быть, какие-нибудь таблетки с витамином С- — Хён, все в порядке. Глаза его хёна смягчаются. — Ну, позвони в любом случае, если передумаешь. — Так и сделаю. — Айгу… — громко скулит чей-то голос, и Тэхен внезапно оказывается рядом с ним на диване, обнимая его с излишним энтузиазмом. — Бедный малыш! Я действительно ненавижу, когда ты болеешь. Он утыкается лицом в грудь Тэхена и стонет, слабо пытаясь оттолкнуть его. — Хён, пожалуйста, я чувствую себя отвратительно. — Но ты такой милый! — Именно это я и сказал! — Оставь ребенка в покое, ладно? — приказывает глубокий голос Намджуна. Тэхен, конечно, не слушает, потому что когда это он всерьез принимал приказы своего лидера? Намджун, Юнги и Чимин входят коридор, и все они вместе готовы уйти. Ох, как бы он хотел поехать с ними! У Юнги такой вид, будто он целый час причесывался перед зеркалом, и Чимин—Чимин—он надеется, что гардеробщики разрешат ему оставить эту рубашку для выступления. Намджун, как всегда, красив. Это почти несправедливо, что он должен валяться в общежитии один, больной и отвратительный, в то время как остальные его хёны должны выступать и быть красивыми и здоровыми. В самом деле, где тут справедливость? — Как ты себя чувствуешь? — Намджун приближается, протягивая руку, чтобы пощупать его лоб. Его хмурый взгляд немного сбивает с толку. — У меня такое чувство, будто я выпил отбеливатель, а потом попытался утопиться. — Довольно странно, — фыркает Юнги. — Сам спросил. Телефон в кармане Намджуна вибрирует, и лидер достает его, вздыхая и просматривая текстовое сообщение. — Менеджер-хён ждет внизу. — Мне так жаль, что мы не можем остаться с тобой, милая булочка! — Тэхен воет, чуть не задушив Чонгука, когда тот обнимает его за шею. — Мы приедем как можно скорее! — Это…не обязательно. — Он не думал, что это возможно, но его лицо горит еще сильнее, чем сейчас. Остальные члены группы говорят свои пожелания, со всей сдержанной привязанностью, что, по мнению Чонгука, слишком очевидно. Тем не менее, он ценит любовь своих хёнов. Когда они уходят, он чувствует, как его желудок неприятно скручивает, потому что, как бы это ни убивало его, было бы хорошо, если бы его хёны остались и присмотрели за ним, пока он болен. Увы, они не могут бросить все только потому, что он чувствует себя плохо. Шоу должно продолжаться. Ему требуется больше времени, чем следовало бы, чтобы понять, что Чимин все еще торчит в углу комнаты. Их взгляды встречаются, и Чимин открывает рот, как будто собирается что-то сказать. Его взгляд мечется от Чонгука туда, где остальные исчезли в кухонном проёме, смущенные и, возможно, подозрительные? Жаль, что он не умеет читать мысли. Чонгук цепляется за надежду, что Чимин действительно может сказать ему что-то сентиментальное впервые за две недели, но эта последняя нить надежды обрывается, когда Чимин отмахивается от того, что он собирался сказать, и неуклюже уходит. Чонгук с горечью смотрит на свой суп, который с тех пор остыл и стал теплым. Дверь закрывается. Звук веселых голосов его хёнов отдается эхом и исчезает, оставляя общежитие в холодной тишине. Он включает телевизор, чтобы хоть немного создать шум на заднем плане, избавляясь от тревожной тишины. Он ест свой суп, пьет медовую воду, а когда больше нет сил бодрствовать, выключает телевизор, убирает тарелку и стакан в раковину (одеяло все еще свисает с его плеч) и волочит ноги в спальню. Его рука лежит на медной дверной ручке, веки тяжелые, дыхание громкое. Он колеблется. Под коркой его мыслей зреет внезапное желание — неразумный порыв, но все же порыв. Неужели он осмелится? Прошаркав мимо их с Намджуном спальни, он отваживается пройти дальше, плетясь в соседнюю спальню, принадлежащую Сокджину и Юнги. Их комната странна тем, что выглядит так, как будто кто-то взял два несовместимых кусочка головоломки и склеил их вместе. С одной стороны, черная одежда беспорядочно разбросана на односпальной кровати и на кремовом ковре, в то время как другая сторона аккуратна, стерильна, чиста. Чонгук плетется к идеально застеленной кровати и падает лицом на подушку. Он не утруждает себя тем, чтобы устроиться поудобнее, а просто сворачивается клубочком в тепле своего шерстяного одеяла, сознание ускользает так же легко, как песчинки между пальцами. Когда он чувствует, как руки меняют его положение, ему кажется, что время вообще не прошло. Он не открывает глаза, никак не показывает, что проснулся, но человек с ним ласков. — Почему он не лег в свою постель? — он слышит шепот Юнги откуда-то издалека. — Даже не знаю, — голос Джина, гораздо ближе и мягче. — Наверное, мне лучше поспать в его постели или всё такое. Ребенок в нем плачет, потому что нет, он не хочет спать один! — Не надо, — советует Юнги, и Чонгук чувствует облегчение. — Поспи с ним. Он любит обниматься. Он ждет, что Сокджин запротестует или, по крайней мере, начнет оправдываться, но он этого не делает. Вместо этого Чонгук мягко расслабляется под одеялом, и теплое тело проскальзывает позади него. Руки окольцовывают его талию и притягивают к себе, он жмётся, ёрзая в нежных объятиях, чтобы еще ближе прижаться к груди Сокджина. Пальцы, нежные и ласковые, пробегают по его волосам, и этого достаточно, чтобы Чонгук снова погрузился в глубокий сон.