Pastel

Он сидит в смутно знакомом месте. Здание наполнено кабинками из красной кожи, выстроенные вдоль кафельных стен и заполненные безликими людьми — в основном парочками, за исключением семьи с двумя маленькими детьми. Ему требуется мгновение, чтобы понять, что он тоже сидит в одной из этих кабинок, а над головой парит неземной яркий свет. На улице светло — утро, наверное. Так что же он здесь делает? Мимо проходит официантка с блокнотом в одной руке, ручкой в другой и тряпкой, засунутой в передний карман ее чистого фартука. Она улыбается ему красными, как рубины, губами и говорит что-то, чего не слышит никто. Едва шевеля губами, он отвечает: кофе. Официантка кивает, как будто все поняла, записывает это в блокнот, а затем слегка поворачивается лицом к…чему-то. Когда она снова говорит, на этот раз ее голос звучал отчётливее. Ее голос смутно напоминает ей кого-то, с кем он был знаком. — А для вас двоих? Его взгляд падает на кресла напротив. Он и не подозревал, что там кто-то есть. Он видит Чимина, его черные волосы слегка растрепаны, но все еще со вкусом уложены. Он сидит, откинувшись на спинку стула, в застегнутой на все пуговицы цветочной рубашке, словно только что вернулся из отпуска. Его рука обнимает кого-то. Он провожает ее взглядом. Девушка. Молодая, с длинными блестящими волосами и красными, как у официантки, губами. Но он едва может различить ее черты. Как будто верхний свет искажает силуэт, и ее лицо настолько утонченное, что очень стандартно. Единственное, что он знает наверняка, это то, что она улыбается, и Чимин улыбается тоже, когда говорит что-то официантке. Когда официантка уходит, Чимин поворачивает голову, смотрит прямо на него, когда Чонгук спрашивает: — Как давно вы знакомы? В его ушах отдаленно звенит смех. Может, это от девушки рядом с Чимином?.. — Три месяца, — гордо отвечает Чимин, — Мы встретились в баре. Он не помнит, чтобы спрашивал, где и как они познакомились. По какой-то причине он не хочет это знать. Вместо этого в глубине души вспыхивает жгучий вопрос. Кончик языка дрожит. Он хочет спросить. Он хочет знать. Но в то же время это неуместно. Она сидит прямо там. Конечно, этот вопрос испортит ужин. Конечно, Чимин не захочет отвечать. — Вы оба выглядите счастливыми, — говорит он вместо этого, и снова его губы не шевелятся. Самая подходящая фраза, и Чимин выглядит так, как будто собирается сказать что-то вроде «Да, я счастлив». Но с другой стороны, он не может помочь своим мыслям взять над ним верх. Его мысли, кажется, громче слов.  — Ты любишь ее? Ужин стынет. Улыбка на лице Чимина меркнет. Внезапно женщина исчезает, кафе испаряется как и официантка, и остаются только они вдвоем, сидящие друг напротив друга в обитой красной кожей кабинке, окруженной черной пустотой.  — Больше всего на свете. Больше, чем тебя. Из его горла вырывается крик. Его глаза распахиваются, словно вырываясь корнями из земли, он сталкивается с кромешной темнотой. Он паникует. Но руки тут же обхватывают его за плечи, удерживая на месте, и он уже почти готов вырываться и драться, когда тихий голос говорит с ним сквозь пелену. — Гук, успокойся. Это всего лишь сон, это был всего лишь сон! — Зрение проясняется, он видит Чимина, склонившегося над ним, освещенного слабым светом, струящимся через окно. Должно быть, уже стемнело. — Ч-что…где… — смущенный, он пытается сесть, но Чимин останавливает его. Однако этого хватает, чтобы напомнить о головной боли, поэтому, не сопротивляясь, он спокойно откидывается на подушку. Теперь он вспомнил. Это не его комната. Это комната Сокджина и Юнги. Должно быть, он спал здесь прошлой ночью. Но где же Сокджин и Юнги? Почему Чимин здесь? Что-то мокрое касается его лба. Чимин что-то держит в руках — мокрое полотенце, которое прижимается к горящей коже. — У тебя немного спала температура. — Почему ты здесь? — спрашивает он хриплым голосом. У него такое чувство, будто он только что проглотил банку ржавых гвоздей. — Вообще-то, чтобы дать тебе лекарство. Сокджину-хёну нужно было отлучиться по делам, поэтому он спросил, могу ли я дать его тебе. — Удивительно, но Чимин вовсе не раздраженный, как ожидал Чонгук. Можно было подумать, что после всего этого Чимин будет чувствовать себя, по крайней мере, неловко из-за вынужденных обстоятельств. Но нет, он продолжает вытирать лоб, как будто это самое логичное, что можно сделать. — Неужели я проспал весь день? — Большую часть. Юнги-хён приходил проведать тебя пару часов назад и сказал, что у тебя слюнки текут по всей подушке. Чонгук морщится. — Ну конечно. Чимин берет что-то с тумбочки — лекарство — и наливает в чайную ложку. Вкус у него ужасный. Его лицо морщится, когда сироп скользит по горлу. Чимин хихикает, кладя лекарство обратно на тумбочку. — Я тоже хочу кое о чем тебя спросить, но думаю, будет лучше, если я подожду, пока тебе станет лучше. — Почему бы тебе не спросить меня прямо сейчас? — ворчливо спрашивает он. — Я не сплю. — Но ты все еще болен. Честно говоря, я думаю, лучше немного подождать. Ничего срочного. — Чимин, все в порядке, просто спроси меня. — Нет. Они долго смотрят друг на друга. Обычно в таких ситуациях, как эта, Чонгук может сделать или сказать что-то, что пошатнет решимость Чимина, но сейчас в глазах хёна сияет блеск — предупреждение. Оно говорит ему, что как бы сильно он ни старался, это ничего не даст. Это заставляет его задуматься над вопросом, который Чимин ни за что не задаст ему ни при каких обстоятельствах, пока он не поправится. Чего он боится? — Прекрасно. Чимин кивает головой, довольный, что на этот раз Чонгук не настаивает на своем. Он вроде как жалеет, что Чимин не спросил его об этом с самого начала, потому что если нет ожиданий — нет разочарований, верно? Но, может быть, это способ Чимина подготовить его. Может быть, вопрос настолько эмоционально тяжелый, что он дает Чонгуку время подготовиться к нему. Эта мысль сама по себе тревожна. Он мог бы прикинуться дурачком и сделать вид, что понятия не имеет, о чем идет речь, но это было бы ложью. Он человек с кучей тайн — особенно в последнее время. Этот вопрос мог быть одним из пугающих. Да уж, находиться в блаженном неведении касаемо этого вопроса было бы гораздо милосерднее. Между ними повисает молчание. Чимин, кажется, о чем-то задумался, глядя в окно, как будто вид горизонта содержал в себе все философские вопросы жизни. — Тебе нужно еще поспать. Кто-нибудь вернется через несколько часов, чтобы дать лекарства. — Но я не устал. — По крайней мере, попытайся заснуть. Поверь мне, утром ты почувствуешь себя намного лучше. — Останься со мной? — Чимин замирает, недоверчиво глядя на Чонгука. Он садится у изголовья кровати и ерзает, чтобы освободить больше места на кровати, не обращая внимания на жар, заливающий его лицо. — И зачем же? Будем болтать? Он пожимает плечами. — Можешь показать вчерашнее выступление? Я имею в виду, что это, скорее всего, было далеко не так хорошо, как было бы, если бы я был там, но, знаешь… Чимин хихикает. — Ага, если хочешь. Вчера было по кайфу. — Никогда больше не говори «по кайфу».* Ты же не парнишка из калифорнийского братства. Чимин хихикает, и Чонгук понимает, как сильно он скучал по смеху своего хёна. — Отлично, пойду возьму ноутбук. Он откидывается на спинку кровати, сидя в темноте и тишине, ожидая возвращения Чимина. Он тяжело дышит, нос заложен. Такое чувство, что он болеет уже целую вечность. Для нормального человека два дня пребывания взаперти, вдали от работы и приключений — это ничто. Но для айдола быть недееспособным более одного дня, находясь вдали от софитов, музыки и деятельности, вызывает чувство беспомощности. Он ненавидит болеть. Он ненавидит упускать мечту, ради которой так упорно трудился — пусть даже всего на один день. Жизнь айдола мимолетна. Каждый день на счету. Не проходит и минуты, как Чимин возвращается, тихо прикрывая за собой дверь и плетясь в темноте к кровати, зажав ноутбук под мышкой. Чонгук застенчиво улыбается, откидывая одеяло, чтобы Чимин мог проскользнуть к нему под бок. Чимин прочищает горло и устраивается поудобнее, открывая ноутбук и ища видеозапись вчерашнего выступления. Совсем не трудно. Это практически первое видео, которое они находят, Чонгук жмётся к Чимину, не обращая внимания на то, как тот напрягается и держит дистанцию, которой вообще не должно быть. Он положит голову Чимину на плечо, если захочет. К счастью, старший не отталкивает его. Он вообще не двигается. Они сидят и молча наблюдают, как шестеро участников танцуют и поют на сцене. Хотя на самом деле это не тот момент, который проводит тепло по всему телу Чонгука. Все дело в простоте ситуации. Он уже не помнит время, когда они с Чимином вели себя непринужденно и естественно. Должно быть, он заснул, потому что, когда открывает глаза, Чимина уже нет рядом. Вместо убаюкивающей тишины он слышит храп — громкий храп. Он вглядывается в темноту, морщит нос от горячего, с открытым ртом дыхания, бьющего в лицо. Это Тэхен прижимается к нему. Потому что только Тэхен мог положить руку на затылок Чонгука, пока тот спал. Он не спрашивает, почему Тэхен в постели Сокджина, как он туда попал или где остальные его хёны, но он знает, что не будет спать, когда Тэхен буквально дышит ему в лицо. Он принимает ответственное решение спихнуть Тэхена с кровати. Старший с громким стуком падает на пол. На мгновение воцаряется тишина. Чонгук думает, что Тэхен действительно проснулся, но затем храп снова раздается. Он закатывает глаза и переворачивается, набрасывая одеяло на голову, чтобы сделать кокон, а затем закрывает глаза. В следующий раз, когда он просыпается, в его постели кто-то шуршит. К счастью, это не Тэхен храпит во всю глотку. Руки обхватывают его, нос задевает яремную вену. Слегка шевельнувшись, он чувствует, что прижимается к очень гладкой, обнаженной груди. Его ноги переплетаются с ногами другого, и он проводит ладонями вверх по рукам, устраивая их на широких плечах. Сокджин. Ах, наконец-то он вернулся. Должно быть, уже поздно, если Сокджин в постели. У старшего есть привычка ждать других ребят перед сном, что означает, что Намджун и Юнги должны вернуться. «Сокджин крепко спит», предполагает он, ворочаясь в постели, его губы касаются теплой, гладкой кожи, от которой у него нетрадиционно слюнки текут. У его старшего хёна всегда была красивая кожа. Мягкая и красивая — как и все остальное в нем. Возможно, это самый близкий момент, который будет у них с Сокджином, самая интимная ситуация, о которой он всегда мечтал. Его сердце подпрыгивает, когда он прижимает губы к ничего не подозревающей ключице. Он легонько целует кожу, просто чтобы узнать, каково это. Он целует другое место ключицы Сокджина, затем еще одно, пока не обнаруживает, что осыпает ключицы своего хёна крошечными поцелуями. Он чувствует себя смелым. Он чувствует себя непослушным. Он действительно не должен был делать это — не тогда, когда Сокджин спит и уязвим, но у него может никогда не быть другого шанса быть настолько близким со своим старшим хёном. Несколько поцелуев еще никому не повредили, правда? Сокджин двигается, и сердце Чонгука останавливается. — Прекрати, — рычит Сокджин, ущипнув его за бок. Сокджин все-таки проснулся. — Хён, — тихо выдыхает он. Логика подсказывает ему, что он должен чувствовать себя неловко из-за того, что его поймали с поличным за тем, что он на самом деле не должен был делать, и все же это подбадривает его. Уверенность рвется из него, и вместо того, чтобы прекратить, он продолжает осыпать поцелуями участки безупречной кожи Сокджина. — Чонгук. — Еще одно предупреждение, но слабое, далекое. Этого недостаточно, чтобы остановить его. А потом Сокджин сдвигается, руки сжимают бицепсы Чонгука, ноги выпрямляются. Чонгук замирает, когда что-то твердое касается его бедра. Не нужно быть гением, чтобы понять, что он только что почувствовал. Возникло ли это от его поцелуев или возбуждение просто поразило Сокджина в самый неподходящий момент, Чонгук никогда не узнает. Однако загадка того, как у Сокджина встал, уходит на задний план из-за озорства, ползущего по его лицу. Его хён возбужден. Его хён возбужден, он – топлесс, а их тела тесно прижаты друг к другу на односпальной кровати. Разве это не удивительно подходящий момент? Аккуратно, Чонгук касается его коленом. Сокджин крепче сжимает его руки. — Гук, это мое последнее предупреждение. — Ах, хён, — вздыхает Чонгук у горла Сокджина. Он двигает ногой, его бедро трется о промежность своего хёна. Любой мужчина, который действительно не хотел бы его, не желал его, оттолкнул бы, сбросил с кровати и сказал бы ему убираться к чертовой матери. Но Сокджин — виновник. В таком положении ему было бы слишком легко оттолкнуть Чонгука, но он этого не делает, и вместо этого его протест заглушается тихим сонным стоном. Чонгук ухмыляется. Он победил. — Хен…ты такой твердый для меня, т-такой твердый. Ты думал обо мне? Руки Сокджина гладят его предплечья, скользя к талии. Он такой сильный. — Ты играешь нечестно, Гук. — Только лишь потому что ты тоже, — без колебаний отвечает он. Он скользит ногой по эрекции Сокджина, очень медленно, очень дразняще. Нет, сейчас не время быть грубым и быстрым со своим хёном. Он должен хотеть этого. Он должен дразнить своего хёна до самого края, пока тот добровольно не набросится на него. Иначе это бесполезно. С каждым касанием бедра, он чувствует, что выпуклость становится немного больше, немного тверже, и тот факт, что Сокджин даже позволяет это, сам по себе является триумфом. — А что любит хён? Ему нравится быть папочкой? — он напевает у яремной вены Сокджина. — Хозяином? Сэром? — Перестань. — Оппа? — Сокджин стонет. Хах. Слишком просто. — Оппа… тебе нравится быть оппой? — Чонгук… — он говорит так, словно ему больно. — Не смущайся. — он хихикает. Он с трудом может поверить, что он единственный, кто успокаивает Сокджина, из всех людей. Можно подумать, что с таким большим эго он бы гордился таким кинком и носил его как Знак Почета. Хотя, кажется, нет. Подобно тому, как он сопротивляется Чонгуку, он также, кажется, сопротивляется своим самым глубоким, сокровенным желаниям. Интересно. — Т-ты можешь потереться об меня, оппа. У меня красивые бедра, правда? — Чтобы подчеркнуть это, он беззастенчиво прижимается к промежности Сокджина. — Т-ты должно быть всё еще б-болен. — Все еще сопротивляется. Ну и кайф. — Теперь, когда оппа со мной, я чувствую себя лучше. Сокджин стонет, и, будто импульс наконец-то срабатывает — его хён хватает его за бедра и сильно сжимает. Чонгук едва сдерживает ликование. Как кошка, которая наконец поймала мышь, он обвивает руками шею Сокджина и прижимается к промежности старшего, создавая сладкое, головокружительное трение. Это прекрасно, звук голоса Сокджина, дрожащего в экстазе. Он с трудом может поверить в ситуацию, в которой они оказались. Его хён ведёт его бедра вниз, и глаза Чонгука трепещут. Если он сконцентрируется, то сможет представить, что Сокджин может чувствовать будто он внутри него, наполняя его, помечая. Опасная мысль, но она сильно возбуждает его. Он берет одну из дрожащих рук Сокджина и направляет ее к своей груди, к мягко набухшему соску, который твердеет под нежным прикосновением его хёна. — Боже. Вопреки себе, Сокджин играет с соском Чонгука с возбужденным любопытством. — Оппа, м-мои соски… — Ты у-ужасный донсэн. — Мне нравится, когда ты прикасаешься к ним. Резкий щипок заставляет его задыхаться, прижимаясь к липкой коже Сокджина. Сокджин всегда был неравнодушен к его соскам, осознавал он это или нет. Это не совсем нормально — будить своих донсэнов, щипая за соски, но, честно говоря, это лучший способ разбудить младшего. Ему нравится думать, что это было что-то извращенное, что заставило Сокджина начать это делать — что-то, что он замаскировал под невинный предлог, чтобы убедиться, что младший проснулся. Сокджин толкается сильнее, и это все, что получает Чонгук в качестве предупреждения к оргазму, который приближается. Чонгук хнычет, нежно целуя и посасывая шею и грудь Сокджина и позволяя ему тереться, как лихорадочному животному. — Оппа…оппа… Давай же…ты так близко, оппа! Давай! И тогда Сокджин кончает. Толкаясь в последний раз, он громко кричит в тишину, как будто вокруг никого нет, чтобы услышать их, его голова откидывается назад, а бедра подбрасывает вперед в резком, сбивчивом движении. За исключением руки, которой он проводит по волосам Сокджина, Чонгук остается совершенно неподвижным, успокаивая хёна, дрожащего от стимуляции. Влага пачкает переднюю часть шелковых боксеров Сокджина. Чонгук чувствует, как она намокает на его обнаженном бедре. Дыхание Сокджина замедляется, и струйка спермы стекает на одеяло, реальность, как призрак, окутывает их. Чонгук практически чувствует, как ужас заполняет Сокджина, он внезапно вскакивает с кровати, неуклюже вставая. — Хён? — Он боится, что, назвав его оппа, может вызвать неловкий припадок. — Что случилось? Играть в дурака — это то, в чем он очень хорош. Это вытащило его из многих щекотливых ситуаций с его хёном в прошлом, всего лишь один застенчивый наклон головы и один широко раскрытый взгляд, и он немедленно прощен. К сожалению, эта тактика не может сработать должным образом в полной темноте. Он знает, что поступил неправильно, он знает, что не должен был провоцировать Сокджина, но ни капли не сожалеет. Во всяком случае, то, что только что произошло, подтверждает—без сомнения—что Сокджин искренне заинтересован, искренне хочет его. Иначе зачем бы он позволил этому зайти так далеко? Однако, несмотря на это, его сердце все еще бьется в тревоге. Что происходит? —Я…мне нужно в ванную, — заикаясь, мямлит Сокджин, и прежде чем Чонгук может переварить это оправдание, тот уже выходит из комнаты, забыв полностью закрыть за собой дверь. Чонгук ждет в темноте, надеясь, что Сокджин вернется. И вместо того, чтобы заставить себя бодрствовать, он быстро устает и через несколько минут снова засыпает. В следующий раз, когда он просыпается, он уже в своей постели—ну, технически, это кровать Намджуна, но с недавнего времени она стала их. Свет струится сквозь окно, воздух свежий, немного морозный. Должно быть, раннее утро. Он ни капли не сомневается, что Джин принес его сюда. В тот момент, когда он взял себя в руки и осмелился вернуться в темноту своей спальни, он увидел спящего Чонгука, что должно было быть прекрасной возможностью не только замять ситуацию, но и устранить непосредственную проблему в процессе. Горько осознавать, какое облегчение Сокджин чувствовал. Все проще, когда проблему можно избежать. Он поворачивается лицом к стене, чтобы прижаться к груди. Не Сокджина, очевидно, а Намджуна. Да, косвенный отказ Сокджина ранит, но проснуться рядом с полуголым Намджуном, безусловно, притупляет боль. По крайней мере, он может обнять Намджуна за плечи, не испытывая мучительного страха быть отвергнутым. Просто чтобы отвлечься от пустоты, вызванной отрицанием его старшего хёна, он прижимается ближе к теплу Намджуна, наслаждаясь обнаженной кожей, прижимающейся к нему. Обхватив ладонями лицо, Чонгук прижимается губами к слегка приоткрытым губам Намджуна. Реакция последовала незамедлительно. Руки, которые обнимают его, притягивают его ближе, пока между их телами не остается ничего, и глаза его мужчины, красивые и миндалевидные, сонно приоткрываются, чтобы посмотреть на него. Его сердце переполняется нежностью. Теперь ему легче справляться с болью. — Тыковка, — Намджун мурчит глубоким, сонным голосом. Настоящие, обнаженные, естественные…именно эти редкие, интимные моменты укрепляют его связь с хёном еще сильнее. Никто другой не видит их такими уязвимыми, такими органичными. И именно у него есть привилегия видеть их всех такими, и эта мысль ужасно греет. Как будто обнаженное свидетельство чего-то столь обычного — это то, что подтверждает его отношения с ними. Любой незнакомец на улице мог бы остановиться, чтобы полюбоваться, как они красивы, когда они облачены в дорогую одежду и первоклассный макияж, но видеть их без макияжа, без дорогой одежды, образов или стиля, эти моменты лишь для него, чтобы восхищаться. Они его. — Папочка, — с любовью вздыхает он. — Ты вел себя непослушно прошлой ночью? — насмешливо тянет Намджун. — Сокджин-хён принес тебя сюда. Он выглядел не слишком счастливым. — Возможно, я был непослушным, — легкомысленно пожимает плечами Чонгук. — Но это вина хёна. Если бы он не был таким упрямым, мне не пришлось бы вести себя непослушно. — В данный момент он ведет себя несколько неразумно. Но потерпи немного, тыковка. Он переходит на новую территорию. — Он ведет себя как тупая башка. — Совершенно верно. Но пусть он еще немного побудет тупой башкой. Если это будет продолжаться, папочка обо всем позаботится. — А если позволить мне самому принимать решения? — на лице Чонгука появляется игривая улыбка. — Если ты не хочешь, я не буду, но иногда нужно дать пинка, чтобы привести в движение. И я думаю, Сокджин-хён высоко ценит мое мнение. И если моего мнения достаточно, чтобы повлиять на него, то я сделаю все, что в моих силах. Чонгук целует Намджуна в подбородок и тихонько хихикает. — Ты уверен? Сокджин-хён тоже недоволен тобой и другими, ты же знаешь. — Я знаю. Но я на самом деле не думаю, что Сокджин-хён имел в виду то, что он сказал… Ну, знаешь, всё это «использование макнэ». Он знает, как мы дорожим тобой. — Чонгук считает, что это слишком. Сокджин слишком долго был с Бантан, чтобы сомневаться в намерениях своей собственной семьи. — Может быть, вы слегка подпортили мои ожидания — ты, Юнги-хён и Хосок-хён. Намджун поднимает бровь. — А? — Вы трое так легко приняли и полюбили меня… — он проводит подушечкой большого пальца по пухлой нижней губе Намджуна. — После этого я просто ожидал спокойного плавания. — Тэхен не совсем походил на прогулку по парку. — Тэхен был другим. В отличие от Сокджина-хёна, Тэхен любил меня уже много лет. Это были просто ожидания, которые…все усложняли. — Верно, значит, ожидание — истинный враг. Чонгук хмурится. — Ожидание не заставило Сокджина-хёна отвергнуть меня. — Разве не так? Он ожидал, что всё это будет платоническим — для всех нас, а затем бомба падает, и внезапно его ожидания относительно динамики группы искажаются. Он думал, что будет смотреть на тебя и видеть своего макнэ, а не смотреть и чувствовать желание или влечение. Следовательно, его ожидания — это источник гнева, точно так же, как твои ожидания — разочарование — Значит, мне лучше ничего не ждать? — Я бы так не сказал, нет. Если бы мы ничего не ждали, мы бы ни на что не надеялись, а если бы мы ни на что не надеялись, мы бы ничего не добились, не так ли? — Значит, мораль этой истории такова?.. Намджун хихикает. Он нежно убирает волосы с глаз Чонгука. — Используй любую возможность, ожидая худшего и лучшего из ситуации. Таким образом, ничто не сможет тебя шокировать. Чонгук подавляет желание нахмуриться. — Но я все равно буду разочарован. — Да, это неизбежно. — Тогда в чем же смысл этого разговора? — Ну, если ты хочешь взять по максимуму от нашего философского утра, то как насчет этого: когда придет время рассказать Чимину обо всем, сделай это, потому что ты либо сможешь получить его любовь, или потерпеть неудачу и довольствоваться лишь нами. В отличие от того, что было несколько месяцев назад, ты больше не одинок, Гук. У тебя есть я, и у тебя есть Юнги-хён, Хосок и Тэхен тоже. Если Сокджин решит, что он не будет вмешиваться во всё это, если Чимин скажет, что он не любит тебя так как надо, тогда знай, что, по крайней мере, у тебя есть четыре преданных хёна, которые будут рядом. Черт. Иногда он ненавидит, как хорошо Намджун умеет говорить. Если бы он был менее мужественным, то, наверное, заплакал бы, но нет — он гораздо сильнее. Он целует Намджуна, чтобы скрыть, что его глаза щиплет, но Намджун прав, его любят, и, как бы ни было больно слышать отказ от Сокджина или Чимина, это не конец света. Когда он отстраняется, то смотрит на ямочки на лице Намджуна. Он усмехается. — За это папочка получает минет. Намджун хихикает. — Может быть, когда тебе станет лучше, тыковка. Я не знаю, как ты будешь дышать с заложенным носом и полным ртом члена. Ах да, у него все еще заложен нос. Как жаль. — Тогда в другой раз. Позже в тот же день Чонгук сидит за кухонным столом рядом с Хосоком, а Юнги сидит напротив него. Теперь, когда у них есть немного свободного времени, Хосок подумал, что неплохо было бы продемонстрировать Чонгуку свои навыки плетения браслетов. Юнги, кажется, просто находится там ради того, чтобы быть поближе к Чонгуку, но мастерски скрывает свои намерения, «читая» что-то на своем ноутбуке. Однако время от времени он поглядывает на младшего и улыбается, а Чонгук каждый раз ловит эти мимолетные взгляды как раз тогда, когда Юнги быстро отводит свое внимание обратно к ноутбуку. Он правда загипнотизирован тем, как легко Хосок обращается с нитью. Он использует пастельные тона — любимые цвета Чонгука. Светло-голубые, розовые, желтые и оранжевые. Они будут выглядеть так прелестно на запястье. — Когда я был маленьким, моя сестра научила меня плести браслеты дружбы. Я никогда не делал их для своих друзей — они думали, что это слишком по-девчачьи, но мне нравилось, поэтому всякий раз, когда я делал их, я либо оставлял их себе, либо просто отдавал сестре или маме. — Иногда я жалею, что у меня нет сестры, — вздыхает он, задумчиво играя с завязками свитера. — Мой брат не занимался девчачьими делами. Хосок хихикает. — Да, но я уверен, что ты много чего делал со своим братом. Например, видеоигры и спорт. Ты же любишь это. — Верно. Но все же… Приятно иметь кого-то с опытом, к кому можно обратиться, вместо того, чтобы разбираться со всем самостоятельно. — Похоже, ты прекрасно справляешься со своей женской стороной, Гук. Не многим парням по силам. Чонгук краснеет. Он наклоняется и застенчиво прижимается к плечу Хосока, чтобы скрыть своё смущение. — Какой Куки тебе больше нравится? Женственный Куки или мужественный? Его хён прекращает плести, чтобы взглянуть на него с удивлением. — А зачем разграничивать? — Он пожимает плечами. — Люди любят отделять одно от другого. — Ты должен одеваться так, чтобы было комфортно тебе. — Да, но что, по-твоему, симпатичнее? — Хм, и то, и то. — Он возвращается к плетению. — Оба хорошенькие? — Да. — Значит, ты не против? — Я люблю тебя таким, какой ты есть, детка. — А как насчет взрослого Чонгука и маленького Чонгука? — То же самое. Чонгук хмыкает, довольный ответом, и продолжает радостно наблюдать за Хосоком. Парадная дверь открывается, и все три пары глаз устремляются в прихожую. Он слышит шуршание снимаемых ботинок и глухой стук одетых в носки ног по обшитому панелями полу. Входит Чимин, его ярко-розовые волосы трудно не заметить, и выражение его лица, кажется, застывает в тот момент, когда его взгляд падает на кухонный стол. Это странно. Ни Чонгук, ни другие не занимаются ничем необычным  — он даже не лежит на плече Хосока. Полная безопасность. Так почему же такая реакция? — Эй, Чимчим! — тянет Хосок. Юнги рассеянно кивает Чимину в знак согласия. — Привет, — отвечает Чимин, обращаясь ко всем присутствующим. — Гхм, Гук? Раз уж ты встал, не мог бы ты мне кое с чем помочь? В голове Чонгука собирается пазл, прежде чем Чимин показывает свои истинные намерения. Все дело в выражении лица. Что-то его явно беспокоит. Чонгук кивает и встает, следуя за ним из комнаты по коридору. — Намджуна здесь нет, — говорит он Чимину, — Так что, может быть, лучше поговорить в моей комнате? Чимин коротко кивает и идет вперед. Войдя, Чонгук осторожно прикрывает за собой дверь. Время застывает, когда они смотрят друг на друга. Выражение лица Чимина настолько серьезное, настолько суровое, что кажется, будто он смотрит на совершенно другого человека. Быть серьезным и правда не похоже на Чимина, но серьезность, кажется, единственное, что он источает в последнее время. — Так это то, о чем ты говорил вчера вечером? О том, что хочешь меня о чем-то спросить? Чимин мрачно кивает. — Ты выглядишь и говоришь намного лучше, так что я решил, что лучше покончить с этим. — Давай, — говорит он безразлично, хотя предвкушение растет в нем все сильнее. С глубоким, напряженным вздохом Чимин спрашивает: — Есть что-то важное, что ты должен мне сказать? Чонгук моргает. Это не совсем тот вопрос, который он ожидал услышать. — Я…Что? — Ну, знаешь, может есть что-то, высказать. Что-то, что тревожит? Он пристально смотрит на Чимина. Он смотрит и ждет какой-то визуальной подсказки на его лице, которая могла бы дать ответ, но, увы, лицо старшего так же холодно и серьезно, как Тэхен, искренне желающий стать саксофонистом. Чонгук почти ожидал, что старший хлопнет его по колену и скажет что-нибудь вроде: «Ха! Классно я тебя подловил, Чонгуки! Тебя так легко обмануть!» Но, конечно же, он этого не делает, что заставляет Чонгука задаваться вопросом, откуда, черт возьми, все это взялось? Что побудило его? Прокручивая всевозможные мысли в голове, он думает, что могло привести к этому ужасному разговору, но ничего не приходит на ум. Может быть, Чимин увидел что-то, чего не должен был видеть? — Нет, меня ничего не тревожит, — говорит он, но его голос звучит неуверенно — он чувствует себя неуверенно. Он не знает точно, чего ждет от него Чимин. — Совсем ничего? — скептически спрашивает Чимин. — Нет, ничего не могу вспомнить. Чимин кивает, и все же каким-то образом Чонгук может с уверенностью сказать, что он дал неправильный ответ. Что-то меняется в выражении его лица, решение принято, и он провожает Чимина взглядом, пока тот идет к их с Намджуном шкафу. Его сердце падает. Прежде чем он успевает подумать, он бросается на Чимина, прижимая его к полу. Они дерутся, перекатываясь, извиваясь и хватаясь друг за друга, пока Чимин не встает, стоя над Чонгуком, полный горького разочарования. — Ты что-то скрываешь. — Хен, пожалуйста, — умоляет он, протягивая руку к щиколотке Чимина, но тот отходит. — Скажи мне. Это твой последний шанс, Гук. — Я не могу! — А почему бы и нет, черт возьми? Все остальные, похоже, в этом замешаны! У Чонгука отвисает челюсть. Мгновение тишины, а затем: — Так ты уже знаешь? Чимин смеется, и смех этот звенит у него в ушах. — Конечно, я знаю! Я не самый умный, но я не слепой, немой и глухой, ради Бога! — Так… Так ты знаешь о…? — Я знаю о чем, Гук? Что ты гей? Или что ты годами сохнешь по своим хёнам? Или, извиняюсь, ты имел в виду кучу кавайного дерьма, которое ты прячешь в своем шкафу? Он издает крик ужаса, неуклюже поднимаясь на ноги. — Так ты уже знал?! — Я знаю об этом дольше, чем кто-либо другой, это уж точно. — Почему ты ничего не сказал? — он задыхается, физически задыхается от новостей, и, честно говоря, ему немного больно. — Потому что я ждал, что ты мне скажешь! — яростно орет Чимин. Никогда еще Чимин не выглядел так ужасающе. Несмотря на разницу в росте, его хён был выше, с его бешенным взглядом и сжатыми челюстями. Если честно, он почти ждал, что Чимин замахнется на него. — Я знал это целую вечность—целую вечность—и ждал того дня, когда ты наконец расскажешь обо всём всем, или, по крайней мере, мне. А потом я понял, что ты ахуеть как весело проводишь время с Намджуном, и с Юнги, с Хосоком, с Тэхеном. Клянусь Богом, ты каждую гребаную ночь выкрикивал другое имя и думал, что я не знаю? Надо быть самым глупым человеком на этой планете, чтобы не догадаться об этом. И ты даже не пытался скрыть. Я до сих пор помню тот день, когда все это началось — Намджун даже не мог оторвать от тебя глаз. Извращенец. — Чимин- — ХЁН! — Чонгук смотрит на покрасневшее лицо Чимина, совершенно потеряв дар речи. — Хён, Чонгук. Я твой хён. Черт возьми, называй меня именно так. — Х-Хен… — он тяжело сглатывает. — Позволь мне объяснить. — Я дал тебе шанс объяснить — я практически умолял тебя признаться все это гребаное время, и каждый раз, блять, ты просто отмахивался от меня, как будто я ничего для тебя не значил. — Нет! Хён, это неправда! — Ну, даже если бы это было не так, ты все равно сделал всё, чтобы это выглядело именно так. И теперь, когда Сокджин-хён знает, я последний лох вне очереди, не так ли? — Как ты- — Опять же, это очевидно. Наш старший хён просто внезапно перестает разговаривать со всеми, и ты ждёшь, что я этого не замечу? Ну конечно. По крайней мере, дай мне немного бонусов? На это Чонгук ничего не отвечает. Он просто смотрит в сторону, уставившись на случайное пятно на стене и пытаясь перестать дрожать. — Как ты мог смотреть мне в глаза и лгать? И снова Чонгук молчит, избегая взгляда Чимина. Только лишь когда тот встает перед ним и сжимает пальцами его подбородок, Чонгук вынужден смотреть ему в глаза. Ему тошно видеть то, что происходит. Глаза полны злых, непролитых слез, полны таких эмоций, такой душевной боли, что Чонгук давится всхлипом. Он сделал это. Он расстроил Чимина. Хватит! Перестань так на меня смотреть! — Ты любишь меня? Любишь ли ты меня так же, как других? — Ох… Конечно люблю. — У него сжимается горло. — Тогда почему ты выкинул меня за борт? Почему именно я? Я имею в виду, из всех, я думал… — он замолкает, складка образуется между его бровями. — Послушай, ты явно ставишь меня ниже остальных своих приоритетов, так что я даже не вижу смысла в этом разговоре. Ты ясно изложил свою точку зрения.  — Это даже не…как ты можешь- — он теряет дар речи. — Развлекайся без меня, мудак. А потом хватка на челюсти исчезает, и Чимин отворачивается и…нет, я не позволю тебе уйти! В его сознании возникает силуэт — силуэт из сна, где Чимин сидит напротив него и обнимает какую-то безликую девушку. Он думает о том, что Чимин был с кем-то другим, любил кого-то другого, и он знает, что не может позволить этому случиться. Нет, если ему есть что сказать по этому поводу. Он подрывается вперед, обхватывая руками торс Чимина и цепляясь за него изо всех сил. Чимин застывает на полушаге, но не реагирует на жест Чонгука, что вызывает тревогу. — Х-хён, — прерывисто вздыхает он в сладко-розовые волосы Чимина, молясь, чтобы тот послушал его. — Я не сказал тебе, потому что был очень, очень напуган. Я был ужасным донсэном для тебя. Ты так м-много терпел, что я подумал, что если бы ты знал, то стал бы с-смеяться надо мной. Я всегда пытаюсь унизить тебя, я смеюсь над твоим ростом и забываю называть тебя хёном. Я пытаюсь притворяться, что я старше и лучше тебя, когда все наоборот, и мне очень жаль. Прости меня за все. Я просто думал… я думал, что из-за того, что я делаю и говорю глупости, ты будешь…смеяться надо мной… — к концу признания его голос стал таким тихим, что его можно было расценить как шепот. Возможно, если бы в комнате не было так тихо, и Чимин не стоял прямо перед ним, слова были бы не услышаны. — Ты думал… я буду смеяться над тобой? — Это звучит глупо, когда ты так говоришь. — Потому что это глупо. — Чимин оборачивается, и Чонгук вынужден отпустить его. — Я бы никогда не стал смеяться над чем-то подобным, Гук. Никогда. — Откуда мне знать наверняка? Ты и другие думаете, что так просто об этом говорить, но никто не беспокоится о том, каково это — быть в моем положении. Никто в нашей группе не говорит о гомосексуальности, кроме Намджуна, который открыто заявляет, что поддерживает это, но откуда мне было знать, что остальные тоже? Посмотри на наше общество. Посмотри на наше воспитание. Ты можешь всерьез сказать, что я в стопроцентной безопасности, хён? А что, если бы ты был скрытым гомофобом? Что, если бы ты побежал к менеджерам или Шихёку, как только узнал мой секрет? Меня бы легко выгнали. Моя жизнь бы оборвалась. Быть отвергнутым вот так…это не то, от чего можно оправиться. Грубые морщины, омрачающие красивое лицо Чимина, смягчаются и исчезают. — Ты прав. Наверное, я не должен винить тебя за осторожность… прости. — Все нормально. Мне тоже очень жаль. Атмосфера меняется, и внезапно Чонгук чувствует себя легче, как будто кто-то вошел в комнату и снял гору с его плеч. Он чувствует, что ему легче дышать, легче думать. — И как давно ты это знаешь? — Год. — Целый год?! — Что. Блять. — Как ты узнал? — Ну… — Чимин почесывает затылок, выглядя очаровательно смущенным. — Я пришел домой пораньше с танцевальной практики, а ты был…один, и ты так странно разговаривал…я никогда не слышал, чтобы ты так разговаривал, а потом я понял, что на тебе надето и что ты на самом деле делаешь, и…да… Его лицо заливает волна смущения. — О… — Да… после этого я просто стал наблюдать за тобой пристальнее и начал складывать два плюс два. Это не было трудно, когда я реально присматривался, окей? Любой, кто не ждёт увидеть что-то, он и не увидит, но поскольку я знал, что что-то происходит, я просто видел вещи намного яснее. — И…и что ты почувствовал, когда…ну, знаешь…узнал? — Боже, это так чертовски неловко. — Честно говоря, немного не в своей тарелке. Я имею в виду, это все равно, что смотреть на кролика, и всю свою жизнь ты думаешь: «Ой, этот кролик такой милый!» А потом в один прекрасный день ты ловишь кролика, который трахается, и ты такой: «Ну и дерьмо. Это полный пиздец.» — О… — пауза, а потом он спрашивает:  — Значит, кролик больше не милый? Чимин поднимает руки, защищаясь. — Все еще милый, но просто ты начинаешь смотреть на вещи по-другому, понимаешь? Например, я не мог понять, что происходит, поэтому какое-то время я был не в себе. — А теперь? — Теперь…теперь все в порядке. — Просто «в порядке»? Он неловко кашляет в кулак. — Ну, я думаю, даже лучше, чем нормально. Ты меня привлекаешь — вот что я пытаюсь сказать. — А как насчет того, чтобы я был с остальными? Тебя это тоже устраивает? — Вообще-то, это горячо. Но я все равно должен увидеть это своими глазами. На самом деле я не видел тебя с другими, просто слышал тебя с ними. — О. — Вот дерьмо, он может умереть от унижения прямо сейчас. — Ах…вот как. Возможно, тебе придется поговорить с кем-нибудь позже. Я имею в виду, если ты не хочешь во все это ввязываться. Если ты не захочешь я тебя полностью пойму… — Хм, может быть. Как насчет поцелуя? Чонгук уныло смотрит на старшего. — Серьезно? — Ой, да ладно тебе! Каждый раз, когда я просил тебя об этом, ты наотрез отказывал! — Только потому, что ты попросил меня об этом перед аудиторией! Чимин скрещивает руки на груди и нетерпеливо постукивает ногой. Чонгук сглатывает, не обращая внимания на жар, заливающий его щеки, и говорит: — Будь по-твоему. Расстояние между ними не такое большое, так что Чонгуку остается только наклониться, чтобы встретиться с губами Чимина, но у того другие планы. Пальцы крепко путаются в его волосах, дёргая его вниз. Он пытается не споткнуться, как идиот. А потом губы Чимина прижимаются к его губам. Он задыхается, удивляясь, как грубо Чимин обращается с ним. Это не то, чего он ждал от кого-то столь мягкосердечного и нежного, как Чимин, но Чонгуку все равно нравится. Как будто Чимин косвенно наказывает его за плохое поведение. Когда Чимин отстраняется, он втягивает нижнюю губу младшего зубами, впиваясь в мягкость и слизывая крошечную каплю крови. Чонгук морщится, посасывая губу между зубами и смачивает крошечную рану. — Ты все еще злишься на меня, хён? — слегка поддразнивает. Его пальцы скользят по телу Чимина, пересчитывая ребра. — В ярости. Но не волнуйся, — Чимин клюет в подбородок, — Я уверен, что ты когда-нибудь загладишь свою вину передо мной, принцесса. Раздается стук в дверь, и так странно, что они отходят назад, как будто кто-то по другую сторону двери каким-то образом оскорблен их близостью. — Чонгук-и? Ты там что ли? — раздается солнечный голос Хосока. — Я закончил браслет дружбы! Что-то внутри него тает. — Ты можешь войти, хён. Хосок неторопливо входит, его изогнутые губы растягиваются в приятной улыбке. Однако он резко останавливается, подозрительно глядя между ними. — Что случилось с твоей губой? Он машинально протягивает руку, чтобы коснуться губ, совершенно забыв, что они потрескались. — О, я… Хм. Хосок задыхается, бесцеремонно тыча в них. — Вы двое целовались! Чонгук закатывает глаза. — О, ради всего святого…да, мы, блять, целовались, ясно? На долю секунды Хосок выглядит оскорбленным тоном Чонгука, но затем его лицо расплывается в улыбке, которая вызывает щебет птиц из ниоткуда. — Так это значит…? Он вздыхает. — Да. — НАКОНЕЦ-ТО ВСЕ ЗНАЮТ! ХВАЛА ГРЕБАНОМУ СОЛНЦУ! Чимину и Чонгуку приходится неловко терпеть объятия Хосока, а после их волокут по всему общежитию, заходя в каждую комнату с Хосоком, объявляющим хорошие новости. Тэхен присоединяется к странному танцу «я собираюсь пописать в штаны», который исполняет Хосок, Юнги более менее нейтрален, и трудно сказать по телефону, но Намджун тоже искренне рад этой новости. Однако вопрос все еще остается открытым: где Сокджин, и что он думает о новом развитии событий?