Pastel

Правило №7: наказания не должны включать в себя ни одно из следующих действий: эмоциональное манипулирование/злоупотребление властью, кровопускание, действия с водой, подвешивание вверх ногами и отрицание любви и/или привязанности. Правило №8: ограниченное количество наказаний, которые могут быть назначены в течение двух недель, — 5, одно долгосрочное и четыре краткосрочных наказания.

***

Просыпаться в день без чёткого графика — то же самое, что студент просыпается в первый день летних каникул. Конечно, дрыхнуть до полудня — не вариант, потому что сон для слабаков, а слабаки не могут быть айдолами. Помимо неправильной интерпретации «свободного» дня, нет ничего слаще, чем утренняя рутина, и абсолютная свобода даже после полудня. Но с их следующим камбэком, подкрадывающимся из-за угла, беззаботные дни не только не вероятны, но и невозможны. Поэтому, выпутавшись из объятий храпящего Юнги, Чонгук с радостью покидает уютное одеяло и присоединяется к остальным своим хёнам на кухне за завтраком. На часах 5 утра. Простой рабочий ни за что бы не проснулся. Даже птицы не щебечут. Черт возьми, солнце еще даже не взошло. И все же они здесь, собрались в тесной кухне, пьют кофе и жуют полусырые тосты. Через час у них радиоинтервью, отсюда и подъем в такую рань. Намджун и Чимин сидят за обеденным столом, слишком уставшие, чтобы вести светскую беседу, жуя хлопья. В смежной кухне суетятся Сокджин и Хосок, старший варит яйца в крошечном горшочке с водой. У Хосока изо рта торчит кусок тоста, намазанный клубничным джемом, глаза опухли от сна. Кажется, он пытается одновременно пить кофе и жевать пищу. Пятна на передней части его майки намекают на его неудачу. — Чонгук, иди сядь за стол со своими хёнами, — говорит ему Сокджин, когда он тянется за миской из верхнего шкафа. Надув губы, Чонгук, шаркая ногами, выходит из кухни и плюхается на стул рядом с Чимином. Намджун и Чимин кивают ему. Необычайно бодрый для этого часа, Чонгук чмокает их обоих в щеки, желая доброго утра. Кажется, это немного пробуждает их. Пока он ждет завтрак, Намджун доедает хлопья и бормочет что-то насчет того, чтобы разбудить остальных. Шаги приближаются позади, и на столе перед ним появляется тарелка с тостами и яйцами-пашот, а затем миска риса, нарезанные персики и стакан апельсинового сока со льдом. Поднимая глаза, он чувствует, как губы касаются его лба, а медово-сладкий взгляд Сокджина задерживается на нем. Внезапно клубничный джем Хосока и черствые хлопья, плавающие в миске Чимина, бледнеют по сравнению с восхитительной стряпнёй Сокджина. — А как насчет тебя, хён? — заботливо спрашивает он, протягивая руку через стол, чтобы выудить палочки из деревянной коробки. — Я уже поел, — и прежде чем Чонгук успевает задать ему еще один вопрос, Сокджин исчезает, тепло его прикосновения касается его шеи словно мираж. Ну кто такой Чонгук, чтобы противиться идеально-сбалансированной еде? Желудок бурлит от предвкушения, он вдыхает аромат пищи, не задумываясь. К тому времени, как Юнги и Тэхен вваливаются на кухню, Чонгук уже убирает свою тарелку и направляется в ванную, чтобы привести себя в порядок. Утро пролетает быстро. С того момента, как он выходит из общежития и плетётся за своими хёнами в фургон, работа — не что иное, как мимолетное отвлечение, которое не отпечатывается глубоко в его памяти. Радиоинтервью, съемки для рекламы, фансайн — все как в тумане до часу дня, когда все они возвращаются в общежитие в лучшем настроении, чем когда уходили. Тэхен практически врывается в парадную дверь с Чонгуком, следуя по пятам, они сбрасывают обувь и мчатся друг за другом в спальню, предвкушая игру в Overwatch, о которой они договорились и мечтали весь день. Они ложатся на живот бок о бок со своими ноутбуками, лежащими перед ними. Хосок недоволен, что они выбрали его кровать в качестве места гнездования геймеров, но никто из них не реагирует на его бурчание. Они играют часами. Иногда друг против друга, иногда за одну команду, но в целом Чонгук все еще считает себя лучшим игроком. Тэхен, конечно, категорически не соглашается. Из уважения Чонгук придерживает язык всякий раз, когда Тэхен или его команда терпят сокрушительное поражение, хотя самодовольство ясно, как день, сияет на его лице. В пять часов Чонгук спрыгивает с кровати Хосока и потягивается. — Я собираюсь пойти в спортзал. Ты идешь? Тэхен перекатывается в сидячее положение, его пальцы задевают ковер. Его хён мило наклоняет голову в замешательстве и медленно отвечает: — Нет. Но ты ведь недолго будешь там, да? Покачав головой, он целует Тэхена в нос, прежде чем отправиться на поиски своей спортивной сумки. Переодевшись во что-то более подходящее, смыв макияж и упаковав полотенце и бутылку с водой, он покидает подозрительно притихшее общежитие, даже не сказав ни слова своим хёнам. Что не является чем-то необычным в их отношениях. Было бы слишком, если бы ему приходилось предупреждать их каждый раз, когда он уходит в спортзал, поэтому большую часть времени он оставляет хёнов в неведении, пока они не потрудятся написать ему. Пока он отжимается, музыка в его ушах на мгновение прерывается сообщением на телефоне. Пот выступает у него на висках, а челка прилипает ко лбу, пока он доделывает сет. Это от Чимина. — Где ты? Слизывая соль с губ, он отвечает односложно: — Зал. Сразу же появляется строчка типа «набирает сообщение», и Чонгук мгновенно нервничает, когда видит следующее сообщение: — Не изнуряй себя. Сидя там, на мягком тренажере, Чонгук смотрит на загадочное сообщение. С какой стати Чимину беспокоиться, напрягает он себя или нет? Сегодня вечером у них нет танцевальной практики или съемок. Пока он ломает голову над тем, что хотел сказать хён, музыка из его наушников продолжает реветь и заглушать других посетителей спортзала. А потом — бум. Сегодня тот самый день. Сегодня они все согласились сделать это. Как он мог быть таким забывчивым? Боже, он готов прибить себя. Планы были составлены два месяца назад. Даже несмотря на то, что дата, которую они назначили, так легко ускользнула из его мыслей, он все еще помнит свой разговор с Намджуном и Юнги. Мучительно неловкое событие — возможно, его разум подсознательно хотел подавить воспоминание, чтобы избавиться от неловкости. Это было милое краткое подтверждение того, что да, я хотел бы заняться сексом со всеми вами, и ох, все в деле, не так ли? Чонгук был так же потрясен, как и все остальные, узнав, что гипотеза Хосока на самом деле подтвердилась. Его папочки предлагали выяснить мельчайшие детали того, что произойдет, но Чонгук был непреклонен. «Удивите меня», — сказал он, и горло болезненно сжалось. «Я доверяю вам, чтобы все прошло хорошо.» Из-за тошнотворного недоверия они назначили дату и время, совпадающие со всеми их расписаниями, и с тех пор его хёны решили вообще избегать этой темы, но было ли это потому, что они придерживались желаний Чонгука или из тонкого страха, он никогда не узнает. Дата, которую они назначили, — сегодня — крупица свободы, прежде чем камбэк поглотит их целиком. Ругаясь, он выходит из спортзала, перекинув полотенце через плечо и сунув наушники в карман баскетбольных шорт. Было около половины седьмого, когда он вошел в парадную дверь. Крикнув, что он дома, Чонгук снимает кроссовки и ставит их на свободное место на полке для обуви рядом с кроссовками Хосока. Юнги и Хосок на кухне помогают Сокджину готовить ужин. Когда он входит, Хосок практически роняет тарелку, чтобы поприветствовать его. Если бы не умение Сокджина ловить предметы, тарелка разлетелась бы на осколки на деревянном полу. — Хосок! — пронзительно кричит старший, держа тарелку между кончиками пальцев. Жалоба Сокджина остается без внимания. Руки Хосока обхватывают его влажные плечи и резко одёргиваются, яростный крик отвращения срывается с губ Хосока. — Ты мокрее, чем зад кита! — Хён, какого хрена? — Не такой мокрый, каким будет сегодня вечером, — мягко вставляет свои пять копеек Юнги, не отрывая взгляда от морковки, которую нарезает. Возмущенный, Чонгук выбегает из кухни, смех Сокджина и Хосока витает где-то позади. Бросив спортивную сумку в своей комнате, он хватает полотенце, висящее на двухъярусной кровати, и идет прямо в ванную. Когда холодная вода успокаивает жар от физических упражнений и избавляет от удушливого пота, он представляет себе, что произойдет, когда он выключит душ. Будут ли они ужинать и вести себя непринужденно касаемо их грязных планов, которым суждено произойти сегодня вечером? А может быть, и наоборот. В то время как Чонгук будет пытаться наслаждаться едой и бороться с нервами, они будут закидывать его множеством непристойных обещаний. Тщательно вымывшись и убедившись, что каждый дюйм его тела чисто вымыт и пахнет клубникой, он вытирается и переодевается в пару свободных спортивных штанов и простую черную рубашку. Не в силах выносить чье-либо общество в данный момент, он возвращается в свою комнату, где может валяться на неряшливо застеленной кровати Намджуна до ужина. Он понимает, что, вероятно, не он один дрожит от предвкушения. Какой нормальный человек в здравом уме когда-нибудь баловался групповухой с семью людьми? Не так уж много, сто процентов. Так много всего может пойти не так. Все они говорят, что на сто процентов в порядке, но что, если, столкнувшись с реальностью, некоторые из них изменят свое мнение на полпути? Что, если Тэхен поймет, что он слишком ревнив, или Сокджин слишком подавлен? Не дай бог, он не выдержит давления и сломается. Все эти усилия были бы напрасны, и он, в свою очередь, никогда больше не покажет своё истинное лицо хёнам. Прислушиваясь к голосу Сокджина, он играет в игры на телефоне и проверяет Instagram. Он в основном кишит взволнованными поклонниками, ожидающими камбэка на следующей неделе. Их любовь и поддержка немного успокаивают его. Но Чонгук не слышит как Сокджин зовёт обедать. Вместо этого раздается стук в дверь. Намджун стоит с другой стороны с подносом еды на двоих. Он выглядит смущенным. — Можно мне войти? Чонгук фыркает. — Тебе не нужно спрашивать разрешения войти в свою комнату, хён. Отступив в сторону, он смотрит, как Намджун идет в центр комнаты и ставит поднос на пол. Понимая намерения Намджуна, Чонгук закрывает дверь и садится, скрестив ноги, по другую сторону подноса, радуясь, что пибимпаб есть в сегодняшнем меню. Вместо каменных тарелок они использовали более дешевые фарфоровые для риса, мяса и овощей. — А почему мы не едим вместе с остальными? — спрашивает Чонгук, смешивая еду в миске кончиками палочек. — После ужина остальные собираются подготовить гостиную. Они хотят, чтобы ты оставался в своей комнате, пока они не закончат. — Придерживаются элемента неожиданности? — Он ухмыляется. Намджун улыбается, кивая над своей миской с пибимпабом. — Как по запросу. — И как долго мне придется здесь оставаться? — он продолжает разговор, запихивая в рот рис, кусочки моркови и бобовые ростки. — Это не займет у них много времени. Я пойду и помогу им, когда закончу есть. — А, так ты здесь, чтобы составить мне компанию, да? Как мило. — Он должен был подразнить в ответ, но почему-то его губы растягиваются в смущенной улыбке. Он скрывает смущение, пихая большой кусок пибимпаба, который надувает его щеки. Намджун кивает, не стыдясь признаться в этом. — Я также хочу объяснить тебе некоторые моменты. Чонгук смотрит вверх, пережевывая мясо зубами. — Хм? — Меня — ну, не столько попросили, сколько назначили главным. Я знаю, о чем ты думаешь, и прежде чем ты начнешь возмущаться, у меня не было абсолютно никакого голоса в этом вопросе. Хосок был вне себя и беспокоился, что что-то пойдет не так, и все это будет слишком для тебя, и все чувствовали себя точно также, и тогда Сокджин поддержал идею, что я должен контролировать и убеждаться, что ты в безопасности и доволен всем, и… Гхм, да. Сначала я сказал нет, потому что не хотел, чтобы ты думал, что я снова контролирую ситуацию, но они все уже приняли решение и… — — Хён, остынь. Если все остальные не против, то и я тоже. — Намджун потрясенно замолкает, а Чонгук продолжает спокойно есть свой ужин. — Думаю, мне будет спокойнее, если ты будешь присматривать за мной. Краем глаза он замечает, как красиво загорелая кожа Намджуна становится чуть розовее. — Я… я обещаю, что не буду вмешиваться. Если только не пойму, что ты в опасности. Чонгук мило улыбается своему хёну. — Хорошо. Я уверен, что у тебя все получится. Некоторое время они едят в относительном молчании. Чонгук почти закончил со своей миской, когда Намджун говорит: — Помни, что ты можешь остановиться в любое время. Если почувствуешь дискомфорт или страх, все, что нужно сделать, это сказать слово, и все прекратится. — Я знаю. — Я серьезно, Гук. Не стесняйся и не чувствуй себя виноватым. Твоя безопасность — наш приоритет. — Твердость в голосе Намджуна заставила Чонгука поднять на него глаза. Его пухлые темные губы сжаты в тонкую линию, глаза суровы и серьезны, как у истинного лидера. Сердце раздувается от гордости, Чонгук отвечает: — Безопасность — приоритет. Намджун удовлетворенно кивает. Он допивает остатки бульона своего пибимпаба и ставит пустые миски на поднос. Встав с подносом в руках, Намджун говорит: — Я вернусь, когда все будет организовано. — Организованно? Ты говоришь так официально, — снова поддразнивает Чонгук, отчаянно пытаясь скрыть, как он на самом деле нервничает. Намджун натянуто улыбается, выдавая собственные опасения. — Это немного формально, в некотором смысле. Ты помнишь, когда в последний раз планировал заняться сексом с кем-нибудь? То, на что Намджун проницательно указывает, совершенно верно; никогда такого не было, чтобы он отмечал дату в своем календаре, предвкушая секс. Конечно, вытекающие действия были всегда — он и Чимин, живущие вместе в одной комнате в Пусане, имели свои последствия, но они не садились и не договаривались, что в этот день у них будет секс. Но групповой секс требует подготовки. Это не спонтанный акт между двумя людьми. Нет — это длительная сессия, в которой участвуют семь человек. Всякий раз, когда перед его мысленным взором возникает образ шести пенисов, он не может не покраснеть. — Я тронут. — Будь хорошим мальчиком, — шутит Намджун. — Я постараюсь, — шутит в ответ Чонгук. Они оба играют, чтобы скрыть тревогу. В тишине спальни он слышит приглушенные голоса своих хёнов снаружи в гостиной, но недостаточно хорошо, чтобы понять, о чем они говорят. Очистив голову от всех негативных мыслей, он встает и открывает дверцы шкафа. Так или иначе, поиск чего-то подходящего для такого случая сейчас важнее, чем когда-либо до. Почти все разы, когда он наряжался в прошлом, были забавными — просто чтобы заполнить пустоту в душе. Каждый выбор одежды основывался на том, что он чувствовал в то время. Однако теперь он выбирает тщательней. Он должен быть безупречным, иначе всё будет не так. Из всех свитеров, юбок, чулок и чокеров выбор почему-то очевиден для него. С того момента, как он понял, что это произойдет, у него в голове уже назрел образ. Это висит на розовых бретельках на вешалке между плащом и зимним пальто. Нежная улыбка появляется на губах, когда он берёт ткань в руки, нежный шифон колышется вместе с движением. Его прелесть. Одна из первых вещей, которую Намджун купил ему вместе с чулками и Сливки. Он приберег ее для особого случая. Сегодняшний вечер кажется таким же особенным, как и любой другой. Вместе с сорочкой он выбирает пушистые белые кошачьи ушки с розовыми ленточками и колокольчиками, а также соответствующее колье-колокольчик, подаренное ему на фансайне. Прозрачные трусики идут как последний аксессуар. Они не задержатся на нем слишком долго в любом случае. Он тщательно одевается перед зеркалом. Он прежний, но эстетика игры меняется. Его грудь и живот больше не могут прятаться за складками огромной футболки, он больше не может прятать свои стройные ноги под хлопчатобумажными свитерами. Оборки его детской сорочки нимбом обвиваются вокруг бедер, как мишура вокруг рождественской елки. Его набухающие соски и впадина пупка хорошо видны сквозь шифон, а также отчетливые очертания пениса, удобно спрятанного в сетчатые трусики. Колье ласково обвивает его шею, большой колокольчик во впадине между острыми ключицами мило позвякивает. Ушки красиво обрамляют его лицо — нежное дополнение медово-каштановым локонам. Тэхен будет в восторге. Больше не интересуясь телефоном, он ждет на кровати Намджуна, баюкая Сливки в своих руках. Друг Сливки, Солнышко, ананасовый плюшик, купленный Хоби-хёном, хранится у старшего на его кровати. Он гладит мягкий мех Сливки, покусывая нижнюю губу между зубами. Вопрос «справится ли он?» — как молоток, как барабан, набатом бьёт в висок. Пальцы в синтетическом меху дергаются и дрожат. Один человек, лицом к лицу с шестью горячими мужчинами. Это потрясающе захватывающе и тошнотворно пугающе одновременно. Даже доверие, которым он дорожит всем сердцем по отношению к хёнам, не успокаивают бушующие нервы, покалывающие по всей коже. Удивительно, но они не задерживаются слишком долго. Кажется, что прошло совсем немного времени, прежде чем Намджун снова стучит в дверь их спальни. На этот раз Намджун не ждет ответа, прежде чем войти. Он резко останавливается, когда его взгляд падает на Чонгука. — Ты… ты надел сорочку. — Намджун пытается казаться равнодушным, но безуспешно. Изогнутые брови, поднимающиеся вверх, и то, как его глаза расширяются, как у застигнутой врасплох кошки, дразняще успокаивают обострившиеся нервы Чонгука. Вскочив на ноги, он крутится вокруг оси, демонстрируя себя с разных углов, его волосы и уши подпрыгивают от энергичного движения. По инерции сорочка развевается вокруг тела, как красивое летнее платье, трепещущее под вечерним ветерком. — Ну разве не прелесть? — Тебе очень идет, — говорит папочка, делая шаг вперед и протягивая руку Чонгуку. — Ты готов? Это сложный вопрос, на котором Чонгук особо не зацикливается. Миллион лет подготовки так и не подготовили бы его к тому, что ждет снаружи. Он аккуратно кладет Сливки на кровать, прежде чем схватить большую заботливую руку Намджуна. Его желудок делает кульбит, когда папочка ведет его из спальни в гостиную, его большое тело по большей части закрывает ему обзор. Следуя по хорошо освещенному коридору в гостиную, проход оказывается слегка затемнён. Только когда они входят в гостиную, Чонгук понимает, почему. Тихий вздох вырывается из груди. Потолочные светильники выключены, вместо них к потолку подвешены разноцветные бумажные фонарики. Милое сочетание красных, оранжевых, желтых, зеленых, синих и пурпурных цветов, как радуга, истекающая звездной кровью. Мебель отодвинута к дальней стене, в одном углу на низком столике горит лампа, в другом стоит кожаное кресло. В центре — самый большой матрас, который когда-либо видел Чонгук, покрытый пурпурным чехлом, украшенный белыми прыгающими кроликами, розовыми падающими звездами и желтыми полумесяцами. В стороне Чонгук замечает бутылки с водой, стопку шоколада и одеяло «Тоторо» Тэхена, которое тот обычно берет на вечера кино. Что-то торчит под ним. Он подозревает, что это смазка. Нечеловеческий вопль — все, что он слышит, прежде чем руки заключают его в медвежьи объятия. Кстати, о Тэхене. — Твои ушки! — Я знал, что папочке они понравятся, — щебечет он, но тут же осекается. — Я… Я имею в виду, альфе. Уткнувшись носом в изгиб шеи Чонгука, Тэхен напевает: — Сегодня я для тебя папочка, моя зефирка. — Я тоже. — Его взгляд перемещается к Юнги, стоящему у матраса с видом вынужденного безразличия. — На этот раз мы не будем играть в незнакомцев, котенок. Покраснев, он не может не заметить, что все взгляды устремлены на него, оценивая его безволосые ноги и потрясающий наряд. Все они одеты в удобную одежду: майки, толстовки и спортивные штаны, одежду, которую можно легко снять. Воздух густой от мускуса, исходящего от их тел. Ему душно. Похоже, он не единственный, кто приложил немного усилий к своей внешности для этого вечера. Большая рука касается его поясницы. Он поворачивает голову и видит, что Намджун мягко улыбается ему. В животе щекочет. — Ну что, начнем? Гладкий бархатный голос Намджуна почему-то звучит глубже, чем обычно, это искушение, которого раньше не было. Застенчиво кивнув, он позволяет Намджуну подвести себя к матрасу, а остальные отходят в сторону, встревоженно дёргаясь. В футе от матраса Чонгук останавливается, и Намджун останавливается вместе с ним. Он смотрит себе под ноги. Он просто… ему лечь или встать на колени?.. Этот вопрос вызывает в нем мгновенную панику, которая длится не более нескольких секунд, прежде чем руки Намджуна касаются его бедер, мягко отворачивая его от матраса, который пугает его. Он с облегчением вздыхает оттого, что решение было принято за него. Под интимным светом фонариков, на расстоянии одного миллиметра между соприкасающихся губ, Чонгук осознает, насколько красив его папочка. Темные глаза с миндалевидными щелочками, нос с круглыми ноздрями и горбинкой, пухлые губы такого насыщенного цвета, что они почти смородиновые. Его русые волосы убраны назад, что делает его более зрелым. Руки на поясе крепко держат его, не давая разбиться на мелкие кусочки. Его пальцы цепляются за черную толстовку Намджуна, и их губы соприкасаются. Намджун невероятно мягок, не желая принуждать его подчиняться, но скорее уговаривая сделать это. Напряженные плечи расслабляются, он глубоко вздыхает. Мышцы слабеют, а глаза трепещут. Это все, что нужно, чтобы подчиниться. Намджун, должно быть, тоже это чувствует, потому ведет Чонгука ближе. Их груди соприкасаются, длинные руки Намджуна обхватывают гибкую фигуру, а руки Чонгука ищут утешения в прядях волос папочки. Внезапно, он понимает, что дело не в глазах, которые изучают его, а в том, что он вынужден ублажать сразу шестерых мужчин. У них все под контролем. Он чувствует это тогда, когда Намджун раздвигает языком его губы, излучая уверенность, которой он не испытывал уже очень давно. Поцелуй становится влажным и рваным, языки толкаются и скользят друг о друга, зубы покусывают. Жар покалывает кожу, конечности дрожат от предвкушения. Слева раздается стон, и Чонгук отворачивается, широко раскрыв глаза, как сова, когда они падают на Хосока, сидящего на подлокотнике дивана, его штаны и нижнее белье исчезли, а рука обхватила член. Юнги сидит рядом с ним, полностью одетый, пристально глядя на них, член натягивает спортивные штаны. Зубы впиваются в его шею, и он задыхается, почти отшатываясь. — П-папочка, никаких отметин! — он слабо пищит. Намджун игнорирует его, и, несмотря на протесты, Чонгук не сопротивляется, позволяя ему сосать и кусать кожу, пока она не начинает болезненно пульсировать. Возбуждение бьет прямо в пах. Папочка издевается над шеей, пока она не становится слишком припухлой, а потом отстраняется, причмокивая губами. — Не волнуйся, тыковка. Позже мы замажем их косметикой. Колокольчики на его колье и кошачьих ушах звенят, когда папочка опускает его на матрас, подложив руку под спину и голову, чтобы защитить. На автомате его ноги раздвигаются, чужое твердое тело скользит между ними. Пока они продолжают целоваться, Намджун лениво теребит сосок сквозь шифон сорочки. Материал царапает нежную кожу, усиливая удовольствие сильнее, чем он мог себе представить. Затем папочка внезапно отстраняется, чтобы сесть на пятки, и его губы тянутся за ним с нуждающимся всхлипом, пока он не понимает, что поцелуи прекратились. Проведя языком по нижней губе, Намджун оценивающе смотрит на него, как на произведение искусства, начиная с отчаяния во взгляде Чонгука, прежде чем опуститься вниз. Глаза задерживаются на его шее, в основном там, где засос все еще пульсирует, крупный и заметный, прежде чем осмотреть остальную часть его тела, как голодный хищник. Чонгук смутно замечает, что этот хищный блеск присущ не только Намджуну, но он не осмеливается оглянуться на другие лица в комнате. Он содрогается при мысли о том, что может увидеть. — Скажи мне, что я х-хорошенький, папочка, — заикаясь, бормочет он, теребя пальцами оборки своего изящного наряда. Намджун целует его в согнутое колено. В его глазах пылает нежность. — Я каждый день думаю о том, какой ты хорошенький, тыковка. — Но скажи, как хорошо я выгляжу сейчас. Ребячество в голосе Чонгука заставляет Намджуна усмехнуться. Наклонившись вперед, он проводит своими мозолистыми руками по бокам Чонгука, останавливаясь на его бедрах, а затем осторожно просовывает их под детскую сорочку. У него непроизвольно вырывается вздох, кожа покрывается мурашками, когда руки соприкасаются с грудной клеткой. Прижав большие пальцы к затвердевшим соскам, Намджун напевает: — Ты красивее всех звезд, усеивающих ночное небо. Луг, заполненный сотней танцующих девиц, меркнет от того, насколько ты красив. Мой милый малыш — наш милый малыш. — Он нежно чмокает Чонгука в губы. Чонгук хнычет, ресницы трепещат. — Тебе не нужно, чтобы папочка говорил, какой ты красивый. Ты ведь уже знаешь это, правда? В миленькой сорочке, которую папа купил тебе, и с миленьким колокольчиком на шее. Ты ведь хотел выглядеть для нас сегодня особенно красиво, правда, тыковка? Папочка грубо прокручивает его соски, и он стонет, спина прогибается. — Я хотел… я хотел быть идеальным для тебя, папочка. Я-я хотел с-соответствовать- — Ты всегда соответствуешь, тыковка. Всегда будешь нашим идеальным ангелочком. — Их носы соприкасаются. Чонгук вытягивает шею в поисках его губ. Когда они встречаются, они снова мягкие, почти такие же, как и в начале, приятное тепло покрывает его щеки. Намджун играет с его сосками и целует его еще немного, но это не кажется достаточно долгим, когда он наконец отстраняется от него. Его соски нежные и вспухшие, но не настолько болезненные, как он думал. Вместо этого его руки скользят вниз, обвиваются вокруг резинки сетчатых трусиков. Чонгук подтягивает колени к груди, чтобы ему было легче снять. Они плавно соскальзывают, его полу-возбужденный член выскальзывает из ткани, холодный воздух касается входа. Позволяя ногам упасть обратно на матрас, его нижняя часть полностью уязвима для хищных ухмылок, исходящих почти со всех сторон комнаты. Это чувство — отчетливая смесь ужаса и возбуждения. Господи, помоги ему. Чьи-то ноги шагают в сторону Намджуна, в поле зрения появляется рука, передающая бутылочку смазки их главному лидеру. С полуопущенными веками глаза Чонгука скользят по стройному телу и падают на Сокджина во всей его высокой и грациозной красоте. Его сердце сжимается, тянется к нему, и какую бы пассивную стойкость Сокджин ни пытался сохранить, она рушится в этот момент. Старший падает на колени рядом с ним, а Намджун смазывает пальцы смазкой. Взяв его за руку, Сокджин сжимает ее, с выражением, граничащим где-то между желанием и беспокойством. — О-оппа, — мямлит он. — Малыш должен быть храбрым ради меня, хорошо? То, что собирается сделать твой папочка, поначалу будет больно — может быть, даже очень больно, но твой папочка уверяет меня, что ты справишься. По словам Сокджина, Чонгук понимает, что Намджун не собирается стандартно подготовить его. Сжимая руку своего оппы, он говорит: — Я справлюсь. — Ты уверен? — Сокджин все еще не уверен. Чонгук кивает с легкой, ободряющей улыбкой. Намджун, кажется, парит у него между ног, ожидая какого-то подтверждения, что он может продолжать. Их взгляды встречаются. Решимость очевидна на его лице, потому что Намджун продолжает, не нуждаясь в словесном согласии. Влажные, скользкие пальцы трутся о его дырочку, неожиданно теплые. Затем палец сгибается внутри, осторожный к любым внезапным признакам дискомфорта. Но Чонгук принимает его спокойно, уже привыкнув к этому ощущению, даже подаваясь вторжению и наслаждаясь обжигающей растяжкой. Он так хорош, что папочка награждает его еще одним пальцем, растягивает тугие стеночки до тех пор, пока не входит по костяшки. Папочкины пальцы милосердно длинны и хорошо знают нежные места Чонгука, мастерски превращая его в раскрасневшуюся лужицу кошачьих всхлипываний и легкого пыхтения. Он еще даже не прикоснулся к его сладкому местечку. Папочка знает, где его искать, но даже не пытается дразнить простату. Вместо этого он старается активно избегать ее. Чонгук хрипит в отчаянии. — Папочка, пожалуйста! Намджун смотрит на него, слишком хорошо понимая его мучения. — Ты должен держаться, тыковка. Я не могу допустить, чтобы ты кончил слишком рано. Папочка, конечно, прав. Он не вошел даже на половину ладони. Несмотря на его слова, Чонгук продолжает извиваться и скулить, отказываясь оставаться на месте. В конце концов Намджуну приходится положить руку ему на бедро, чтобы удержать младшего на месте. Пальцы внутри него остаются неподвижными, пока он не успокаивается, убаюканный сладкой болтовней Сокджина, который наклоняется, чтобы шептать всякие глупости на ухо. Затем Намджун двигает пальцами, в конце концов добавляя третий. Пальцы Намджуна чувствуются хорошо — реально хорошо. Может быть, они не такие умелые и безжалостные, как у Юнги, или даже не такие нежные и осторожные, как Тэхена, но где-то посередине. Сладкое местечко, которое полностью принадлежит Намджуну. Боль усиливается, когда мизинец добавляется следом, вызывая неприятное жжение, которое он чувствует не так уж часто. Он даже не осознает, что его челюсти стиснуты, пока Сокджин нежно не гладит его челюсть, призывая расслабиться. Оппа убирает волосы с его глаз, прося внимания. Повернувшись к старшему, он сосредотачивается на изгибах очаровательной улыбки своего оппы. Глаза цвета красного дерева, красивое пропорциональное лицо и длинная, слегка загорелая шея. Должно быть, невозможно быть таким привлекательным, и все же Ким Сокджин существует. Бросая вызов законам невозможности одной красивой улыбкой. На лбу выступает крупными каплями пот. Напряжение давит на каждую мышцу и сухожилие в его теле, хотя он знает, что Намджун старается быть как можно нежнее. — Намджун делает всё правильно. Ты выглядишь очень мило. — Сокджин смотрит на его торс, свободной рукой гладя его животик. Чонгук ценит попытку Сокджина вести светскую беседу, он действительно ценит, но ему трудно даже дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить словами и предложениями, существительными, глаголами и прилагательными. Сокджин понимает. Похоже, он не нуждается в ответе. Поцеловав Чонгука в лоб, он позволяет Чонгуку сжимать его руку так сильно, как ему хочется, явно не обращая внимания на силу его хватки, хотя нет сомнений в том, что ему тоже должно быть больно. Намджун терпеливо пытается его раскрыть. Двигая свободно всеми четырьмя пальцами, влажными и пропитанными непристойным количеством смазки. Другая рука папочки покоится на его ноге, большим пальцем он поглаживает чувствительную плоть внутренней поверхности бедра, как бы успокаивая. Это не первый раз, когда его так сильно растягивают, и он сомневается, что в последний. Через некоторое время Чонгук впадает в отчаяние. Чтобы привыкнуть к четырем пальцам, требуется больше времени, чем следовало бы. Настолько, что у него возникает искушение просто сказать Намджуну покончить с этим. Но он знает, что Намджун его не послушает. Намджун, похоже, знает тело Чонгука лучше, чем он сам. Когда он будет физически готов, Намджун сможет почувствовать это. Чонгук не знает как, он просто знает. Но в конце концов, наконец, его тело, кажется, сдается. Жжение притупляется, а мышцы живота менее напряжены. — Ладно, тыковка, теперь я добавлю большой палец. Как ты себя чувствуешь? Чонгук много чего чувствует. Вещи, которые невозможно объяснить, вещи, которые он даже не способен передать в своем нынешнем состоянии. Максимум, что он может понять, — это дрожание и покачивание бедёр. Когда Намджун снова замолкает, Чонгук поднимает голову и смотрит на него сверху вниз. Веселье, с оттенком ожидания, отражается в легкой улыбке Намджуна. — Я не продолжу, пока ты мне не скажешь. Скривив лицо и губы, Чонгук склоняет голову набок с недовольным скулёжом. — Чонгук, — предостерегает Намджун, все еще с оттенком юмора. Его глаза наполняются слезами, когда он проглатывает свою гордость, встречаясь взглядом с Сокджином, прежде чем снова обратить свое внимание на папочку. — Ты… можешь добавить большой палец, папочка. Чтобы произнести это, требуется больше усилий, и только после того, как он формулирует предложение, Чонгук вздыхает и расслабляется. Намджун хмыкает, довольный ответом. Большой палец дразнит вход, четыре пальца погружены в него по костяшки. Чонгук знает, что будет больно, и он знает, что будет жечь, но мысли, что весь кулак папочки будет внутри него, достаточно, чтобы его член задергался с интересом. Большой палец толкается внутрь, и от боли у него отвисает челюсть. Он слышит, как Намджун просит Сокджина раздвинуть ноги, но ему трудно сосредоточиться из-за крови, стучащей в ушах. Его колени подтянуты к ключицам, бедра раздвинуты для удобного проникновения. Такое положение слегка облегчает боль, но не намного. Тяжело дыша и всхлипывая, он принимает полностью. Он держится, пока пальцы Намджуна не скручиваются и его дырочка не сжимает запястье, а затем, почти одновременно, расслабляется, понимая, что худшее уже позади. Слезы застывают на его щеках. Он слегка икает, остро ощущая шепот, доносящийся слева и справа, произносимый разными голосами. Словно очнувшись ото сна, реальность возвращается к нему, и он слышит, как рядом Чимин говорит ему, какой он храбрый и невероятный. — Тыковка, — Чонгук вздрагивает, — Поговори со мной. — П-папочка, — он пытается дышать нормально, — твоя рука. В-внутри м-м-меня. — Он снова икает. — Совершенно верно, тыковка. Весь мой кулак внутри тебя. Как ты себя чувствуешь? — В его тоне нет ни капли игривости, особенно теперь, когда они в такой опасной ситуации. — Полным, — это все, что он может придумать, чтобы описать это. — Безопасное слово? — Персики. — Это слово, которое слетает с его губ, не нуждаясь ни в какой мысли или концентрации; слово, вбитое в систему. — Все в порядке? Ты не хочешь остановиться или сделать перерыв? — Даже несмотря на боль, Чонгук отчетливо слышит искренность в голосе своего папочки. — Нет. Не… не останавливайся, — он сглатывает, — Одну секунду, папочка. Твоя рука… она большая. — Наверное, на ощупь она гораздо больше, чем есть на самом деле. Намджун вздыхает с облегчением.  — Ладно, Тыковка. Просто скажи слово, и папочка начнет двигаться. Колокольчики в его кошачьих ушах тихо звенят, когда он качает головой. На мгновение все замерли: Чонгук пытается привыкнуть к боли, Намджун пытается её уменьшить, а Сокджин поддерживает колени Чонгука, чтобы боль не стала еще сильнее. Несмотря на опасные обстоятельства, когда одно неверное движение повлечет последствия, трение и давление окутывают его. Да, напряжение огромно, и да, то, что они делают, опасно, но достаточно одного взгляда на лицо Намджуна, чтобы понять, что у него все под контролем. Чонгук в безопасности — он чувствует себя в безопасности, и это единственное, что имеет для него значение в данный момент. В отличие от времени, которое потребовалось Намджуну, чтобы втиснуть в него всю руку, боль от сжатого кулака не длится так долго. Пульсация постепенно уступает место онемению, и Чонгук снова может дышать спокойно. С дрожащим выдохом Чонгук говорит: — Теперь можешь д-двигаться. Чонгук не упускает сомнительного взгляда, которым обменялись Сокджин и Намджун. Склонившись над ним, Сокджин запускает длинные, изящные пальцы в потные пряди Чонгука. — Ты уверен, детка? Кивнув, он отвечает: — Больше не больно. Я готов. П-папочка, пожалуйста, двигайся. И он это делает. Намджун медленно толкается дальше, стенки мышц расслабляются под силой костяшек. Это движение вызывает непристойный хлюпающий звук. Нервно хихикая, он поворачивается, чтобы спрятать свое горящее лицо под коленной чашечкой Сокджина. Старший воркует. Так же осторожно, как Намджун толкается внутрь, Намджун вытаскивает свой кулак, вход сжимается вокруг пустоты согнутого большого пальца лидера. Папочка, кажется, проверяет, ожидая, что он вздрогнет или заскулит, что он слишком быстро или слишком грубо с ним обращается. Но никаких протестов не произносится. Когда становится ясно, что Чонгуку больше не больно, Намджун не сдерживается. Он двигает кулаком длинными толчками, которые превращают напряженные мышцы в мягкую, податливую плоть. Как бы ни были сильны волны боли, которые терзали его тело вначале, удовольствие в конце концов поднимается, принося с собой ослепительные, горячие волны жара, сокрушающие его внутренности. На этот раз Намджун не утруждается избегать его простаты, щекоча пучок нервов всякий раз, когда он пытается глубже проникнуть в него. Спина выгибается дугой, член ноет, из-за чего Чонгук откидывает голову назад на мягкий матрас с судорожным вздохом и дрожью. Он не новичок в ослепительных вспышках, вызванных интенсивным фистингом, особенно когда в нем участвует Намджун. Их первая попытка была катастрофой — неловкость капитальных масштабов, которая закончилась тем, что им пришлось остановиться. С тех пор они прошли долгий путь. С практикой Намджун мог вместить четыре пальца, после и большой палец, а затем кулак, но это было достигнуто путем многих проб и ошибок, в конечном итоге придя к удовольствию, стоящему его терпения и подготовки. Чонгук всхлипывает, бедра дрожат, сердце колотится. Горячий жар наполняет его живот, и он знает, что если Намджун продолжит в том же духе, то он кончит. Эгоистичная часть его хочет этого, хочет кончить без предупреждения и мириться с последствиями после, но он не может — он не будет. — С-стоп, — выдыхает он, к счастью достаточно громко, чтобы его услышали. Вместо того, чтобы полностью прекратить, Намджун останавливается, пальцами упираясь в его сладкое место, дырочка Чонгука сжимается вокруг четверти ладони. — С ним все в порядке? — вопрос адресован Сокджину. — Детка? Все в порядке? — Сокджин продолжает одной рукой держать колени, а другой гладить лицо. — Я… я уже близко. Если папочка продолжит… — он вздрагивает. Намджун понимает, мягко вытягивая свою руку из Чонгука с минимальным напряжением, насколько это возможно. Пустота, которую оставляет за собой кулак Намджуна, ярко ощутима. Отчаянный скулеж вырывается из него, Сокджин затыкает его целомудренным поцелуем. — Я думаю, он уже готов для тебя, хён, — говорит Намджун Сокджину, отходя от Чонгука. С криком он тянется к нему. — Папочка, не уходи! — Я буду прямо здесь, тыковка. Но теперь очередь Сокджина играть. Ты не против, тыковка? Может быть, ты позволишь оппе взять верх на некоторое время? — От сладкой улыбки с ямочками на щеках, которую дарит ему папочка, у него щемит сердце, но потом он переводит взгляд на оппу, который тоже улыбается, красивый и добрый, и это все, что ему нужно в этот момент. Теперь он знает, что с ним все будет в порядке. Прикусив нижнюю губу, он кивает, и тогда папочка исчезает из виду, сливаясь с остальными парнями. Бицепс Сокджина подрагивает, когда он осторожно опускает ноющие ноги Чонгука на пол. Его ноги соприкасаются с мягким покрывалом матраса. Он удовлетворенно вздыхает. Руки обхватывают его лицо по бокам. Губы соприкасаются с его губами, поцелуи глубокие и страстные, настолько, что с кончика сочатся капельки преякулята. — Хочешь прокатиться на мне, малыш? — спрашивает его оппа хриплым голосом, наполненным густым возбуждением. Его желудок переворачивается. — Д-да. Я хочу оседлать член оппы. Сокджин издает глубокий горловой звук, похожий на мурлыканье гордого льва. Старший встает, возвышаясь над ним, и снимает с себя одежду. Его толстовка отброшена в сторону вместе с выглаженной футболкой и рваными джинсами. Оппа быстро раздевается, пока не оказывается голым и раскрасневшимся для всеобщего обозрения, нисколько не смущаясь. Его член изгибается над животом, красный и пульсирующий от возбуждения. Чонгук осторожно садится, наклоняясь на бок, чтобы облегчить давление на опухший красный вход, и спрашивает: — Могу я сначала пососать член оппы? Взяв смазку, оставленную Намджуном, Сокджин начинает выдавливать часть ее на ладонь. — Нет времени, детка. Остальные терпеливо ждут своей очереди. Чонгук чувствует, как его уши розовеют, все еще отказываясь смотреть в глаза тем, кто наблюдают за ним. Сокджин лежит на спине на матрасе рядом с ним, смазывая ствол и проводя по нему пару раз рукой. Дрожащими пальцами он нервно кладет ладони на эрекцию Сокджина, помогая смазать, пока член не станет по-настоящему гладким. Его грудь сжимается, когда он перекидывает ногу, чтобы оседлать талию Сокджина, внушительный ствол скользит меж ягодиц. Большие, красивые руки оппы обхватывают его бедра, узловатые пальцы впиваются в нежную плоть. То, как Сокджин смотрит на него, похоже на то, как человек видит падение снежинки в первый раз в своей жизни. Чонгук не хочет отводить взгляд от его лица — слишком боится, и Сокджин знает, он может прочитать выражение его лица, как любимую детскую книгу. Рука скользит вверх по его сорочке, чтобы потянуть за сосок, удивительно твердый. — Посмотри вверх, — приказывает Сокджин. Его лицо расцветает. Он сильнее прикусывает нижнюю губу. — В комнате нет ни одного сухого члена, малыш. И они все мокрые для тебя. Вот тогда-то Чонгук и поднимает голову, хотя и неуверенно. Тут же перед ним снова предстают Юнги и Хосок, на этот раз обе их руки крепко засунуты в штаны. Объективно, форма их глаз ничем не отличается от других, но глаза Хосока такие же темные и зловещие, как у Юнги, что делает их почти одинаковыми. Чуть в стороне, Тэхен ссутулился на кресле с членом в кулаке, его смазка течет по бедру. Челка падает на лицо, делая почти невозможным разглядеть выражение его лица, но хищный блеск все еще бесспорно мерцает за завесой волос. Чонгук смотрит Тэхену прямо в лицо, когда Сокджин входит в него. Ресницы трепещут, мышцы спины напрягаются, его растянутые стенки сжимаются при вторжении с жадным наслаждением — первый из членов, которые он примет этим вечером. Громкий, сбитый с толку стон покидает его. Нет ничего лучше, чем взять мужчину по самые яйца одним быстрым и нетерпеливым толчком. — Ты так хорошо его принимаешь, — хвалит Сокджин, все еще сжимая рукой его нежный сосок. — Делаешь вид, что все так просто, но ты создан, чтобы принимать его, создан, чтобы любить это, не так ли, малыш? Он кладет свои дрожащие руки на грудину Сокджина, тяжесть похотливых глаз обжигает его кожу. — Да, — стонет он, медленно двигая бедрами, — мне нравится. Мне так нравится. — Скажи им. Скажи остальным своим хёнам, как сильно ты любишь их члены. — Короткий ноготь большого пальца впивается в горошинку соска, он тихо вскрикивает. Эта манипуляция смущающе оглушает, слабость более ощутима и столь же властна, как и его сладкое местечко. Качая головой при движении бедер, его взгляд сталкивается со взглядом Юнги. — Я люблю ч-член, — хнычет он, — я люблю член т-так сильно, что могу принимать его каждый день. Тэхен рычит, заставляя его на долю секунды отвести взгляд от Юнги. Это ошибка, потому что внезапно член тычется в его губы. Чонгук так хорошо знает своего хёна, что ему даже не нужно смотреть вверх, чтобы понять, что это Юнги, но он все равно делает это, широко раскрыв глаза и слегка приоткрыв губы. Юнги одной рукой обхватывает его затылок, а другой сжимает член. Влажная головка мочит губы смазкой, соленой и полупрозрачной. Не задумываясь, Чонгук размыкает челюсть, не прерывая зрительного контакта с Юнги, когда тот водит членом по зубам, похлопывая по языку. Он кладет руку на бедро Юнги, чтобы не упасть. Чонгук мычит от удивления, когда другая рука хватает его за левую, обернув ее вокруг такого же толстого ствола, как у Юнги. Если бы он не упирался носом в лобковые волосы Юнги, он смог бы взглянуть. Любой другой на его месте заплакал бы от недоумения и бессилия, но Чонгук плачет не потому, что он напряжен или подавлен — совсем наоборот. Он не может припомнить, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким счастливым. Рука Сокджина направляет его бедра и играется с припухлой горошинкой соска, рука Юнги держит его голову и трахает рот, а рука поверх его собственной двигает вверх-вниз по крупной, пульсирующей эрекции. Сокджин намеренно игнорирует его член, маленький и пылающий, прижатый к животу, и не нужно быть гением, чтобы понять, почему. Тем не менее, сам факт стимуляции всех участков, за исключением члена, сам по себе довольно неприятен. Сердясь, он двигается и вскидывает бедра в резком темпе, который заставляет Сокджина пронзительно застонать. Рука на его бедре напрягается, а пальцы на соске сжимаются. Он сильно дрожит. Мышцы живота сжимаются и сокращаются, но оргазм никак не наступает, заставляя его гнаться за ускользающим удовольствием, которое полностью так и не исчезает. Движение члена Юнги заметно медленнее, не желая задушить его. Сдержанность чувствуется в хватке в его волосах, туго намотанных на руку и почти бескомпромиссных. Похоже, что Юнги не собирается кончать в ближайшее время. Мышцы на его бедрах дрожат, когда он подпрыгивает, прилагая больше усилий. Сокджин не попадает даже близко по простате, но то ли потому, что его навыки наездника не на высоте, то ли потому, что Сокджин намеренно избегает её, он не знает. Но что он может сказать, так это то, что он не достигнет оргазма в ближайшее время, не с такой скоростью. Рука, направляющая его собственную руку, двигается быстрее — гораздо быстрее, чем движения его бедер и языка. Будто пытаясь сравнять темп, Сокджин вскидывает бёдра вверх, резко и быстро. Его стеночки пульсируют вокруг пениса, сжимая и желая быть заполненными. Сокджин издает крик, его рука падает с соска Чонгука, чтобы удержать его бедра. — Вот именно, детка, ты так хорошо справляешься… д-да, вот так. — Чонгук крутит бедрами, принимая Сокджина красиво и глубоко. Головка, наконец, щекочет его простату, упираясь в комочек нервов, делая его еще более чувствительным, а самого Чонгука раздраженным. Но трудно оставаться раздраженным, когда происходит так много других вещей, которые отвлекают его. Крошечное мяуканье, поднимающееся из глубины его горла, посылает вибрацию вниз по всей длине Юнги. Мин предупреждающе дергает его за корни волос, пронзительно смотрит на Чонгука, единственное, что видит младший — черную хлопчатобумажную толстовку. Затем Юнги смотрит на что-то — нет, на кого-то, и Чонгуку кажется, что у него предчувствие: «Я близко».  Внезапно его стаскивают с члена Юнги. Чонгук только успевает полюбоваться блеском своей слюны, покрывающей красивый член его папочки, прежде чем другая рука — меньшая, чем у Юнги, поворачивает его голову в другую сторону. Его шея вытянута вверх, член яростно качается перед его лицом. Его глаза закатываются, он видит Чимина, как он и подозревал, стоящего над ним. Розовый цвет его волос выцвел —теперь почти серебристый под радужными фонарями, маленькие глазки остекленели от голода, а язык высунулся между губ. Сосредоточенность морщит его брови, делая его невероятно красивым. Чонгук не может отвести взгляд от его лица, даже когда Чимин откидывает голову назад, лицо искажается в экстазе, и стреляет струями спермы по всему лицу. Его рот широко раскрывается, чтобы поймать языком. На вкус как арбуз и соль. Сперма прилипает к его ресницам, щекам и подбородку. Закрыв глаза, он возвращается к образу Чимина, достигающего кульминации, воспоминание, к которому он будет возвращаться, если когда-нибудь будет возбужден и одинок. Большой палец размазывает сперму по его коже. Он морщит нос от сильного мускусного запаха, но Чимин не дает ему пошевелиться, вытирая сперму с глаз рукавом джемпера. — Так хорош, принцесса, — тихо хвалит Чимин. — Ты выглядишь таким красивым с моей спермой на лице. Чонгук открывает глаза. Его тело покачивается в такт движениям бедер Сокджина, но Чонгук уже едва может двигаться сам. Потянувшись к Чимину и его теплу, мягкое «Хён» слетает с его губ. Но Чимин отходит на расстояние вытянутой руки. Он всхлипывает и пытается потянуться за ним, но Сокджин не отпускает его бедра. — Хэй, малыш. Я все еще здесь, — напоминает ему оппа. Сжав подбородок, Сокджин поворачивает голову к нему. Он весь в поту. Темные пряди спадают на лоб, глаза полуприкрыты. — Я уже близко, — говорит ему Сокджин, — оппа обещает наполнить тебя как следует. Все, что тебе нужно сделать, это продержаться еще немного для меня, детка. Отчаянно кивая, он качает бедрами, синхронно с попытками Сокджина войти в его податливое тело. Однако скорости недостаточно. Сокджин понимает это и садится, обвивая руками бедра Чонгука, и подпрыгивая вверх-вниз. Его руки находят опору на широких, массивных плечах оппы, впиваясь ногтями в лопатки, которые сдвигаются с мощным толчком. Кончик члена попадает под прямым углом, так, что он может видеть звезды. Он, будто пьяный, прижимается поцелуями к крепкой шее Сокджина, голова кружится от любви к мужчине, который крепко удерживает его. Наклонившись так, что голова Чонгука откинулась назад, Сокджин помечает его правую ключицу. Зубные укусы обрамляют засос, когда Сокджин всасывает и кусает плоть до темно-красного цвета тутового дерева. — Мой маленький мальчик, — воркует Сокджин, тычась в покрасневшую метку. У Чонгука нет времени, чтобы проанализировать собственническое значение пятна, прежде чем Сокджин входит в него жесткими, размашистыми толчками. Нервы в ногах приятно покалывает. — Группа, наблюдающая, как я трахаю тебя так… так разбита. Мне это чертовски нравится. — О-Оппа. — Чонгук хочет отчитать Сокджина за ругань, потому что Сокджин никогда не ругается, но не может выдавить и слова. Все, на что он способен, это оппа, снова и снова, мантра грязи в ухо Сокджина. И Сокджин обожает это. — Представь себе… ах… трахать тебя в гостиной… трахать на кухне. Я могу трахать тебя где угодно, и они все захотят посмотреть. — Волнение в голосе его хёна ясно звучит сквозь тяжелое дыхание. — Ты так чертовски красив… черт. Блять, блять, блять. Руки на его бедрах сжимаются и раздвигают ягодицы, и Чонгук чувствует это, он чувствует, как Сокджин дергается и напрягается внутри него. С последним рывком Сокджин входит максимально глубоко в Чонгука, сперма выплёскивается обильными струйками. Чонгук мурлычет, утыкаясь в дёргающийся кадык Сокджина, удерживая его от пост-оргазмической дрожи. Сладкое мгновение длится недолго, прежде чем кто-то подхватывает его под мышки и оттаскивает от Сокджина. Член Сокджина выскальзывает из него вместе с потоком спермы, которая непристойно стекает по его бедру. Шмыгая носом, он смотрит, как Сокджин отступает от матраса. А потом он оказывается на спине, над ним нависает Хосок, а между его ног крадется Юнги. Хосок закидывает руки за голову, и в уголках рта появляется извращенная, кошачья ухмылка. Чонгук едва не кончает от одного этого взгляда. — Раздвинь ноги для нас, шлюшка, — усмехается Хосок. Он так крепко сжимает запястья. Чонгук надеется, что он оставит синяки. Будучи хорошим мальчиком, он раздвигает колени как можно шире для папули. Мужчина, о котором идет речь, наклоняет голову с хитрой ухмылкой, довольный его легкой покорностью. Однако вместо того, чтобы отпустить непристойный комментарий, Юнги скользит прямо в влажное нутро Чонгука, даже не предупредив его. Его колени чуть не подпрыгивают. Член Юнги помещается в нем, как рука в перчатке идеального размера. Он все еще холодный и влажный после минета Чонгука; от мыслей, что он даже не подозревал, что способен так далеко зайти — в групповуху всемером — его щеки заливаются румянцем. — Как чувствуется папочка, котенок? — Скрипучий тон рэперского голоса Юнги пронизан нежной привязанностью. Словно подчеркивая вопрос, он крутит бедрами. Чонгук задыхается, желудок возбужденно сжимается. — Чувствую… чувствую себя хорошо, папочка. Пожалуйста, заставь меня кончить. Пожалуйста, папочка. Но его мольбы остаются без внимания. Юнги лениво задирает шифон детской сорочки вверх по торсу, закрепляя ее вокруг острых ключиц. — Как ты думаешь, Хосок, где мне его пометить? Его грудь? — он щелкает по нежному соску Чонгука, — или животик? Юнги остается неподвижным внутри него, твердый и возбужденный. Хосок хихикает, сквозь смех просвечивает очарование его истинного садизма. — Куда захочешь, хён. Я хочу посасывать его яички, пока они не посинеют. Закатив глаза, Юнги обхватывает губами один из сосков Чонгука. Он слишком дезориентирован, чтобы понять левый или правый. Они оба натерпелись за этот вечер. Юнги сильно всасывает, давление, охватывающее его сосок, удивительно болезненно. Учитывая, что его соски чрезвычайно чувствительны (и это знают все), чрезмерная стимуляция заставляет его корчиться. Он мог бы случайно ударить Юнги по лицу, если бы не тот факт, что Хосок держит его. Тело выгибается дугой над матрасом, пятки впиваются в рисунок кролика и звездную россыпь, но у него нет выбора, кроме как лежать там и терпеть пытку яростного рта Юнги. К тому времени, когда Юнги причмокивает губами и проявляет милосердие, Чонгук льёт слезы, которые каскадом стекают по его лицу и смешиваются с коркой высохшей спермы Чимина. Хосок присвистывает. — Завтра он будет весь фиолетовым. Рыдания мягко содрогают все тело, пока Юнги не подползает, чтобы поцелуями смахнуть слезы, не обращая внимания на высохшую сперму. — Ну-ну, котенок. Папа просто метит свою территорию. Успокоившись, он шмыгает носом, глядя на невероятно красивое лицо Юнги. — Могу я… могу я тоже пометить свою территорию? Забавно улыбаясь, Юнги спрашивает: — Ты тоже хочешь пометить папочку? — Д-да. Папочка только мой. Только мой. — Юнги и Хосок с любовью смотрят на него сверху вниз. С красивым грубоватым смешком Юнги наклоняется, пока его губы не касаются уха Чонгука. Чонгук наклоняет голову и посасывает плоть на шее Юнги. Тем временем Юнги медленно вращает бедрами, толкаясь в него жесткими, контролируемыми толчками, только иногда выходя на четверть, прежде чем двинуться обратно внутрь. В отличие от своих хёнов, которые оставляют большие укусы, Чонгук дарит ему маленький и милый, потрясающе детский, розовым цветом засос, который выглядит восхитительно на фоне бледной кожи Юнги. — Такой прекрасный. Мой папочка такой красивый. Юнги целует его в губы. — Прекрасный папочка испортит твою прекрасную попку. Как это звучит, котенок? Черты лица исказились, он надулся. — Папины слова не прекрасны! Хосок и Юнги смеются. Что-то краем глаза привлекает его внимание. Тэхен, медленно приближаясь к ним на коленях, выглядит по-настоящему отчаянно, когда наблюдает Чонгука между двумя другими хёнами. Его огромный член раскраснелся и стал твердым, как камень, в руке. С головокружением он думает о том, как легко было бы Тэхену трахнуть его растянутую задницу. Шифон снова натянут на его тело. Детская розовая вуаль не дает ему выглядеть полностью развратным. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем даже невинность сорочки не сможет спасти его от пошлости. Голос в его голове шепчет, что скоро. Обхватив руками его тело, Юнги вторгается в него. В отличие от Сокджина, он не испытывает никаких угрызений совести по поводу удара по простате — до тех пор, пока Чонгук играет по правилам и не кончает, пока ему не скажут. Однако послушание — подобно натянутому канату. Один особенно резкий толчок в его комок нервов — и он мог бы просто кончить без рук. Не то чтобы это не случалось в прошлом. Волосы Юнги колышутся при каждом толчке, пряди черные, как полночь, а глаза такие же темные от жажды. На его безупречной коже выступили капельки пота, красивые губы блестят от слюны. Чонгук хотел бы, чтобы на нем не было толстовки, чтобы он мог любоваться им во всей его красе. Но папочке нравится именно так. Полностью одетый, в то время как его котенок уязвим и гол. Юнги протягивает руку, чтобы сжать в кулак покрасневший член его детки. Красная, почти фиолетовая головка настолько чувствительна, что он плачет при соприкосновении. Старший касается его не для того, чтобы подрочить Чонгуку — о нет, все, что он делает, это бьет его ладонью, чтобы отсрочить оргазм, который грозит захлестнуть его. — Папочка! — он плачет, преданный и возбужденный тем, как Юнги властвует над ним. — Я забочусь только о твоих интересах, котенок. И ты это знаешь. — Даже если он и знает об этом, ответ Юнги только кажется непристойным и насмешливым. — Позволь мне кончить! — теперь он умоляет. Если пытка будет продолжаться, он кончит! — Еще нет. Ты кончишь очень скоро, но не пока папочка все контролирует. — От природы гортанный голос Юнги всегда вызывает мурашки на коже Чонгука. Он качает головой, отворачивая голову в сторону с новыми слезами, собирающимися в его глазах. Именно тогда он сталкивается лицом к лицу с зрелищем, которое представляет собой массивный пенис Ким Тэхена. Пока Чонгук отвлекался, он подобрался ближе и бесшумно, как церковная мышь, пробравшаяся на службу, пока его член не оказался в нескольких дюймах от лица Чонгука. Но Тэхен не идет дальше. Он просто дрочит себе, не сводя глаз с измученного лица макнэ. — Черт, хён. Если ты не поторопишься, я кончу в свои гребаные штаны, — рычит Хосок. Они все хищники, все трое. Они смотрят на него, как на кусок мяса, желая проглотить целиком. Юнги толкается в него и выходит точными, последовательными толчками. Чонгук начинает сомневаться, кончит ли он вообще. Часть его не хочет, просто чтобы он мог наслаждаться этой сладкой пыткой до конца вечности. Однако другая его часть — менее терпеливая — хочет, чтобы Юнги излился в него — он нуждается в этом, как в кислороде в своих легких. Затем, словно их мысли переплелись серебряными нитями, толчки Юнги ускоряются, как взмах птичьих крыльев, быстрые и бесстрашные. Протянув руку к месту между лопатками, папочка обнимает его. Хлопчатобумажный мягкий материал его толстовки задевает его шифоновую сорочку с каждым движением. Чонгук отчаянно пытается пошевелить бедрами в тандеме, у него безумно кружится голова. Папочкин запах опьяняет, затмевая все его мысли, пока он не может переварить ничего, кроме приятного жара, обжигающего между ног. То, что можно было бы назвать стонами, вырывается из губ Юнги, как тихое ворчание воздуха. Тихий человек. Тихий любовник. Все происходит слишком быстро, и прежде чем он осознает это, он корчится, челюсть раскрывается в немом стоне, и он плачет беззвучно. Юнги крепко держит его член. Ни одна капля спермы не проливается. Плача и хныча, он растворяется в поцелуе, который папочка дает ему, страстно-нежном и сладком. Бедра Юнги двигаются все быстрее и быстрее, пока Чонгук не дрожит от чрезмерной чувствительности. Он лежит и принимает член, как послушный мальчик, но не потому, что должен, а потому, что хочет. — Папочка, — шепчет он в губы Юнги, — кончи в меня, папочка. Пожалуйста! Это все, что нужно Юнги, чтобы излиться в него сильно и обильно. Чонгук стонет, глаза закатываются к затылку, когда он снова наполняется потоками спермы. Юнги толкается в него мягко и медленно, пока не спускает до последней капли. Чонгук не сразу понимает, что Хосок больше не держит его за запястья, и его руки летят к лицу Юнги, осыпая его соленую кожу любовными поцелуями. — Папочка так хорошо справился, — тихо хвалит он. Юнги улыбается той кривой улыбкой, которую он так обожает. — Ты тоже хорошо справился, котенок. Как ты себя чувствуешь? — Было бы лучше, если бы ты позволил мне кончить, — раздраженно фыркает Чонгук, чем вызывает у него смешок. Чмокнув его в лоб, Юнги говорит: — Еще немного. Ты скоро достигнешь кульминации — это я тебе обещаю. А потом он выскальзывает, и Чонгук снова сталкивается с неприятным ощущением пустоты. Слизь течет из дырочки, распухший вход недовольно подергивается. Из его легких вырывается стон, глаза закрываются. Именно тогда внезапные струи спермы ударяют ему в лицо густыми белыми волнами, пачкая рот, подбородок и участки челюсти и щеки. —Черт… прости, медовый пирожок, я должен был предупредить тебя, — раздается хриплый голос Тэхена. Чонгук осторожно приоткрывает глаза, боясь, что на веках могут остаться капли семени, но, к счастью, Тэхен лучше целится, чем он думал. Слизывая сперму со своих губ, он отзеркаливает улыбку Тэхену с усмешкой. Но Тэхен быстро уходит без объятий и поцелуев. Ему остается лишь на секунду задуматься, прежде чем между его ног окажется еще одно тело, гораздо более голое и крупное, чем то, что было до. — Ты еще не забыла меня, шлюшка? — сверху раздается насмешка. Руки помещаются по обе стороны его головы, не оставляя Чонгуку иного выбора, кроме как смотреть в плотские глаза своего господина. Его одежда исчезла. Глаза Чонгука следуют вдоль впадин и изгибов красиво загорелой кожи, пока не останавливаются на изогнутых губах Хосока. — Ни за что, — мурлычет он, застенчиво моргая. Хосок хихикает, смахивая сперму с подбородка и размазывая ее вокруг рта. Он раздвигает губы, охотно посасывая. — Только ты можешь выглядеть застенчиво, покрытый спермой. Весело напевая, он начисто вылизывает палец Хосока. Мастер убирает палец и не спеша любуется слюной, блестящей на пальце. — Что ты со мной сделаешь, хозяин? — дерзко спрашивает он, тревожно подергивая пальцами. Что-то пронзительно злое проносится в глазах Хосока. Волосы на его руках встают дыбом, а в голове одна за другой мелькают возбужденные варианты. Пальцы щекочут его затылок, когда мастер скользит к колье, невинно звеня колокольчиком. Он снимает его и откладывает в сторону, и тогда Чонгук понимает, что задумал Хосок. Он чувствует горячую плоть между ног, пульсирующую у бедра, и в знак окончательного подчинения откидывает голову назад, обнажая горло. — Неужели я стал таким предсказуемым? — Хосок хихикает, пальцы танцуют на нежной шее Чонгука. — Может быть, мы просто слишком похожи, ты и я. Разве мы не лучшая пара? Ответ вертится на кончике языка, но он буквально умирает, когда Хосок резко наполняет его своим членом. Его колени раздвигаются, приветливо приглашая. Хосок не обхватывает пальцами горло Чонгука, пока не оказывается по-настоящему глубоко внутри него. Пальцы его хозяина уже не чужды для него. Нет, он хорошо с ними знаком. Их прикосновение почти обжигает кожу, предвкушая давление еще до того, как оно возникает. Старший смотрит на него сверху вниз с мягкой жестокостью, которую Чонгук считает фарсом. Это невообразимый кайф — видеть Хосока таким властным. Зрелище настолько редкое, что он сомневается, узнают ли его остальные. Давление наступает — два больших пальца по обе стороны его кадыка прижимаются к горлу, перекрывая доступ воздуха в легкие. Его глаза тут же начинают слезиться. Рот приоткрылся, не издав ни звука. Губы Хосока напряглись, брови нахмурены. Когда его чувствительность усиливается, кровь стучит в члене, и, в свою очередь, он может чувствовать пульсацию Хосока внутри него. Даже не пытаясь, его стенки сжимаются, поглощая восхитительный ствол, который вот-вот вырвет жизнь из его лёгких. Ему кажется, что он слышит стон Хосока, но это трудно сказать из-за стука в ушах. Лицо краснеет, голова слабеет, крошечные блики пронизывают его зрение, как пылинки, прожигающие дыры в атмосфере. Его легкие начинают гореть в жажде кислорода. Он кладет свои руки на руки Хосока, не призывая его остановиться и не побуждая давить сильнее, просто дотрагиваясь до него. — Мне нравится, как ты принимаешь меня, — рычит Хосок, его голос глубже, чем обычно. — Видел бы ты себя — глаза широко раскрыты… щеки розовые… рот открыт… ты напоминаешь мне оленя, которому разорвали глотку. Даже разинув рот, он не издает ни единого звука. Ни стона, ни всхлипа, только холодная, ужасная тишина пустых легких. Слезы падают, и тогда Хосок ослабляет давление. Кислород наполняет его легкие, и он вдыхает воздух, как человек, измученный жаждой. Только тогда Чонгук замечает тень Намджуна, отступающую на задний план, как будто он угрожает наброситься, если удушье продлится еще мгновение. Черты лица Хосока не так напряжены, он нежно массирует область, которую ранее душил. Чонгук затрудняется объяснить этот переход эмоций. Он может сравнить ее только с плавным приливом и отливом. Когда пальцы сжимаются вокруг горла, выражение лица Хосока становится подозрительно угрожающим, но затем суровость его лица тихо отступает, когда он отпускает его. Возможно, кому-то другому этот контраст показался бы тревожным. Но только не для Чонгука. Контроль — символ доверия. Чонгук знает, что бы ни случилось, Хосок никогда не причинит ему вреда, даже если это не так очевидно для остальных. Большим пальцем разминая кадык, Хосок спрашивает: — Какое стоп-слово? Голос скрипучий и обжигающий, Чонгук отвечает: — Персики. Словно в награду, Хосок одним резким движением ведет бедром, отчего Чонгук жалобно вскрикивает. Слабого, бессильного звука достаточно, чтобы зажечь возбуждение в глазах Хосока, и он снова толкается в Чонгука, просто чтобы полюбоваться его бессильной реакцией. Именно тогда Мастер решает выбрать резкий, почти вульгарный темп, который он мог бы описать только как насильственный. Никакого ритма или предсказуемости. — А-ах! — он стонет. Его тело корчится от натиска наслаждения, которое яростно захлёстывает его. Руки снова смыкаются вокруг его горла, напряжение нарастает. Чонгук снова позволяет Хосоку душить его. Боль и наслаждение — две полярные противоположности, борющиеся за господство над его телом и душой. Ни побеждать, ни проигрывать нельзя. Хосок никогда не упускает возможности найти идеальный баланс, и как только он это делает, он выбивает дерьмо из него. Он больше не чувствует пальцев ног. Руки по-прежнему безвольно висят по бокам. Слюна течет из уголка губ, слезы застилают ему глаза. Однако Хосок остается непоколебимым. Бог, способный создать или сломать его, пощадить или убить. Даже знание того, что оргазм не наступит, не утоляет вожделения, поднимающегося в нем. Нет ничего, чего бы он не сделал для человека, стоящего над ним, для людей, которые его окружают. Они принадлежат ему, а он — им. Они могут украсть его душу и трахать до потери голоса. Всё — всё его. Затем давление исчезает, и воздух скользит обратно в его обожженные легкие. Злоба отступает, и Хосок снова становится сентиментальным. — Ты тверже, чем когда-либо, — говорит ему Хосок удивительно мягким голосом. — Ты действительно самая грязная маленькая шлюха, которую я когда-либо встречал. — Ты один так г-говоришь, — хрипит Чонгук. Ему никогда не нравится, как звучит его голос после хорошего удушья, он говорит так, будто выкуривает по пять пачек в день. Хосок ухмыляется. — Как ты себя чувствуешь, любовь моя? — Хорошо. — Трудно чувствовать иначе с задницей, полной члена. — Ты можешь сесть? — Не дожидаясь ответа, Хосок выходит из него. Скольжение болезненно непристойное. У него нет другого выбора, кроме как съежиться для вида. Нежными руками Хосок помогает ему сесть. Вся кровь, скопившаяся у него над шеей, вдруг хлынула обратно по телу. Мир на секунду накреняется набок, но Хосок быстро подхватывает его, прежде чем он падает безжизненной, обессиленной кучей. Губы ласкают его ухо, а живот покалывает от удовольствия. — Ты все еще с нами? После короткой паузы, во время которой Чонгук ждет, пока мир придет в себя, он кивает. — Н-не мог бы ты… э-э… вернуться в меня? Я все еще немного напряжен прямо сейчас. — Вроде того, — это, пожалуй, самое большое преуменьшение века. Его член почти фиолетовый, ему стоит поблагодарить за это хёнов. Смех Хосока не сексуальный и не грубый, а пронзительный и насмешливый. Чонгук чувствует, как зуд смущения ползет вверх по его затёкшей шее. Затем смех обрывается, и Хосок наклоняется к нему, выражение его лица приобретает озорное очарование. Грубо поцеловав его, Мастер говорит: — Я не ожидал ничего другого от моей хорошенькой шлюшки. Чонгук позволяет поставить себя на четвереньки, и впервые с тех пор, как Сокджин взял его, он видит гостиную. Или, по крайней мере, часть нее. Пространство позади него все еще считается. На этот раз Чимин и Тэхен на диване — а не Юнги и Хосок — с Сокджином, лениво развалившимся в кресле. Его глаза встречаются с глазами старшего, когда Хосок утыкается носом в расщелину его задницы, делая долгий, затяжной вдох. Унизительный стон слетает с его языка. — Мастер, пожалуйста! — Ничего не могу с собой поделать, — хихикает старик. — Мне нужно было знать, как пахнет распутная блядь. Он усмехается. — А как она пахнет? — Как сперма и клубника. Шершавый язык Хосока скользит по его яйцам, дразня чувствительную область, ни капли не стыдясь. Его конечности дрожат неуверенно, уже ослабев от чувствительности. Кончик языка Хосока играет с его яичками, рисуя восьмерку между ними. Пальцы Чонгука впиваются в ткань матраса. Несоответствие между образом Хосока и бессмысленной стимуляцией, которую он осуществляет, мерзко, но во всех правильных смыслах. Его сердце замирает, когда Хосок берет его яйца в рот. Он удивительно нежен, когда сосет их, вопреки пытке, которую он первоначально обещал, когда Юнги был внутри него. Чонгук очень сильно концентрируется на том, чтобы не кончить. Это навык, который нуждается в практике, и хотя у Чонгука было более чем достаточно возможностей отточить этот конкретный навык, он никогда раньше не применял такое количество концентрации. Так или иначе, будучи центром всеобщего внимания, все равно дисциплина никогда не казалась более нужной, чем сейчас. Если он сейчас потерпит неудачу, то разочарует не только одного хёна, но и всех остальных. Он не мог себе представить, что почувствует, если это когда-нибудь случится. Хосок издает неприятно громкие чавкающие звуки, когда облизывает их, добавляя унижения. Заглянув между ног, он видит, как его маленький член истекает преякулятом на матрас. Тихий крик вырывается из горла, когда Хосок перемещается к месту между его входом и яйцами, лаская и кусая в нежном месте, безразлично приближая Чонгука к оргазму. Руки Хосока крепко сжимают его ягодицы, пока он оставляет засос на промежности. Никакое количество спермы или смазки, капающей из его задницы, не может остановить мужчину, чтобы не пометить его в самом унизительном месте, которое только можно себе представить. Гордость давно собрала свои вещи и уехала, а он все еще имеет наглость испытывать стыд. Хосок прав, называя его шлюхой, потому что вместе с унижением приходит еще одна волна тепла, омывающая его в виде розового, горячего румянца. Удовольствие слишком сильное, чтобы справиться с ним. Хосок прижимается губами к его плоти, и руки Чонгука подкашиваются. Единственное плюс такого положения, — это то, что он может уткнуться лицом в матрас и игнорировать застывшую аудиторию, ставшую свидетелем такого блядства. Хосок проводит большим пальцем по засосу. — В течение следующих нескольких часов, куда бы ты ни сел, ты будешь вспоминать этот момент и как хорошо я тебя трахнул. — Да, Мастер, — бормочет он в матрас. Как бы сильно Чонгук ни жаждал проникновения, он все равно дергается от удивления. Хосок толкается до конца, зная, что Чонгук сейчас действительно разбит. Когда мастер начинает двигаться, он не останавливается, выходя почти до конца и загоняя ствол по самые яйца. Толчки резкие и жёсткие, ударяют его там, где надо, превращая в бессильную кучу. Жестокая пытка по простате для него чересчур. Есть что-то в том, как его тело дергается, когда Хосок наклоняется над ним, касаясь губами прямо под ухом. — Кончай, когда захочешь, шлюшка. Я знаю, что ты близко — уже давно на самом деле, не так ли? — за риторическим вопросом следует дьявольский смешок. Дыхание Чонгука рваное, прерываемое кошачьими всхлипываниями, срывающимися с кончика его языка. — Хочу кончить с… с м-мастером… ах! Это то, что Хосок хочет слышать. Он одобрительно стонет, прежде чем набрать скорость, его бедра танцора — дар богов. Колокольчики в его кошачьих ушах звенят при каждом толчке, раскачиваясь от каждого рывка. Рука змеится вокруг его животика, словно рычаг для поддержания скорости. Беспорядочные порывы ветра бьют по вспотевшей шее, и он чувствует тяжесть тела Хосока, навалившегося на него. Мышцы бедер сильно дрожат. Сейчас он на пределе, он это знает. Хосок сжимает его член, и все кончается несколькими сильными рывками. Чонгук выгибается дугой и напрягается, его дырочка плотно сжимается вокруг горячего ствола. Крики эхом отражаются от потолка, когда он падает на матрас. Он отключается, а затем быстро приходит в себя через секунду или около того, ошеломленный и чрезвычайно удовлетворенный. Хосок толкается раз, затем другой, а потом тоже кончает, вливая свое семя внутрь Чонгука с гортанным воем. Они оба остаются неподвижными на мгновение, обдумывая то, что только что произошло. Их тяжелое дыхание — все, что слышит Чонгук. Остальная часть комнаты остается безмолвной. Затем, как только Хосок вылезает, другая пара рук хватает его, переворачивает и прижимает к твердой, знакомой груди. Ему достаточно вдохнуть, чтобы понять, что это Намджун. — Папочка, — снова шепчет он ему в шею. — Ш-ш-ш, держись, тыковка. Позволь нам немного о тебе позаботиться. Протест — первое, что приходит на ум. Еще не конец. Внутри была только половина его хёнов! Мокрая ткань касается между ног и лица, там, где капли спермы наиболее заметны. Так же сильно, как он обожает ощущение спермы своих хёнов внутри себя, ему нравится быть чистым. Все это время он держит глаза закрытыми, наслаждаясь приятным полумраком. Только когда что-то касается его губ, он медленно открывает глаза. Это ободок бутылки. — Пей, — говорит ему Намджун. — У тебя обезвоживание. Чонгук открывает рот и позволяет Намджуну поить его водой из бутылочки. Во время приступов похоти он не осознавал, как сильно хочет пить, пока вода не коснулась его языка. Глотая воду, чтобы утолить внезапную жажду, он не думает останавливаться, пока Намджун не отнимает бутылку от его губ и не вытирает капельки на подбородке. Моргая, глядя на красивое нежное лицо папочки, он шмыгает носом, опьяненный эмоциями. — Э-этого не может быть, ты не м-можешь. Что насчет тебя? А как же Чимин, и… и Тэхен! Чмокнув его в лоб, Намджун хихикает. — Не волнуйся. Это еще не конец. — Тогда почему ты остановился? Войди в меня! — он вопит, грубо дергая Намджуна за толстовку. Никогда в жизни Чонгук не был так оскорблен каким-либо предметом одежды. Намджун сжимает его руку, другая змеится вверх по сорочке, чтобы сесть на изгиб его талии. — Скоро. Тебе нужно сделать перерыв. Вот, возьми шоколадку. Кто-то передает Намджуну шоколад, но Чонгук слишком ленив, чтобы посмотреть, кто именно. Открывая упаковку, Намджун уговаривает его откусить кусочек. Он даже не голоден. Перед отъездом они поужинали. И все же, судя по тому, как папочка заботливо просит его поесть, Чонгук не находит в себе сил отказаться. Молочный шоколад тает на языке, как облака на небесах. Его глаза закатываются к затылку, когда он наслаждается божественным вкусом. Он и сам не знал, чего хочет, пока насыщенный аромат не зашипел на его вкусовых рецепторах. Сахар в его крови резко насыщает энергией. Он может, по крайней мере, удерживать голову без дополнительной поддержки. Намджун трется подушечкой большого пальца о бицепс Чонгука в знак любви. Момент тихий, если не считать бормотания разговоров, заполняющих фон. Несмотря на свои прежние угрызения совести, он благодарен за небольшую передышку. Это значит, что все под контролем. — Ты так отлично справляешься, тыковка, — восхищенно говорит Намджун, — Не то чтобы я сомневался в тебе, но… это очень отличается от того, что мы делали в прошлом. Или, ну, похоже, но гораздо масштабнее. Я был уверен, что что-то пойдет не так… но видеть, что ты так хорошо справляешься, — успокаивает. Положив руку Намджуну на грудь, Чонгук утыкается носом в изгиб его шеи. Сладко покусывая его загорелую кожу, он говорит: — Это только потому, что я так тебе доверяю. — Не стоит, я могу облажаться, как в прошлый раз. — Несмотря на то, что он пытается шутить, скрытое отвращение к себе чувствуется в первую очередь. Обхватив ладонями его лицо, он наклоняет голову так, чтобы их губы встретились в глубоком нежном поцелуе. Руки на его бицепсе и талии крепко сжимаются, намеки на невысказанные эмоции дергают струны сердца Чонгука. Он отстраняется от поцелуя, серьезно сдвинув брови. — Перестань так говорить. — У Чонгука в голове была готова речь, в которой он рассказывал, как хорошо Намджун справляется в целом и каким милым, нежным и любящим он может быть. С другой стороны, умственная способность выражать эти сильные эмоции несколько затруднена для его нынешнего состояния. Если бы Чонгук не был в своем маленьком положении, возможно, ругань была бы немного более информативной. Но, эй, еще не время. Он может найти способ сказать все эти вещи, не произнося их сейчас. Намджун хихикает от такого откровенного приказа. Его пухлые губы трепещут, как крылья бабочки, над щеками. — Прости, тыковка. Ты же знаешь, что папочка иногда бывает глупым. — Папочка все еще учится. — Губы Чонгука кривятся. — Но я тоже еще учусь. Они сидят там, обнимаясь еще некоторое время, прежде чем Чимин подползает к ним, избегая мокрого пятна на матрасе, где сперма Чонгука была очищена. Глаза Чонгука следят за движением языка Чимина, скользящего по его губам. — Принцесса? Как ты себя чувствуешь? Протянув руку, Чимин откидывает назад прядь волос, упавшую на лоб Чонгука. Его ладонь прижимается к коже, как будто проверяя наличие жара, что абсурдно, чем больше он об этом думает. Но он достаточно проницателен, чтобы понять, почему Чимин так себя ведет. Он хочет удостовериться, сможет ли он продолжать. Один только этот жест означает, что он недооценивает возможности золотого макнэ Бантан. — Хм. Не знаю. Я не уверен, то ли это я, то ли хёны стареют, потому что я чувствую, что меня недостаточно трахнули, понимаешь? — Дерзкая ухмылка, которая расползается по его лицу, взывает остальных к действию. Намджун легонько шлепает его по руке, в то время как Хосок называет его «сопляком». — Не матерись. Хихикая, он касается губами подбородка Намджуна. — Прости, папочка. Ты всегда говорил мне говорить правду. — Ты можешь говорить правду, не ругаясь. Язвительный ответ крутится на кончике языка, но Чимин не дает ему времени ответить. Вместо этого старший тянет его с колен Намджуна за запястье, его лицо больше не обеспокоенное, а скорее нетерпеливое. Чонгук не может жаловаться. Он перебирается с одного колена на другое, обхватывая руками шею Чимина и царапая ногтями его голову. Их губы соприкасаются. Чимин — это зубы и язык без какой-либо тонкой прелюдии между. Что-то бархатное обвивается вокруг его шеи, и он тут же с чмоком отрывается от поцелуя. Его рука подскакивает к горлу, но тут же натыкается на холодную сталь колокольчика. Чонгук быстро сообразил и понял, что это его колье — то самое, которое Хосок снял, заменив руками. Пальцы Чимина дразнят крошечные волоски на его затылке после закрепления колье. Он следит за тем, чтобы оно не было слишком свободным или слишком тугим, но как раз подходящим для его принцессы. — Мне нравится, когда ты в чокерах, — бормочет Чимин, его глаза полуприкрыты и завораживают. — Они делают твою шею красивой и нежной. Играя с колокольчиком, Чонгук отчаянно пытается побороть румянец, покрывающий его щеки. Он знает, что у него не самая тонкая шея. Иногда это его беспокоит. Особенно когда он наряжается в платья или юбки. Он сильно ценит этот комплимент. — Что… что еще тебе нравится… во мне? Чимин целует его в ухо, потом в челюсть, потом в горло. Чонгук сглатывает, скромно опустив голову. — Мне нравится розовый цвет на твоей коже, — рычит он, поглаживая сорочку. — Мне нравится, что она прозрачная, чтобы я мог видеть то, что под ней… мне нравится, насколько сильны и сексуальны твои бедра… — он наклоняется, чтобы сжать одно из них, — и мне нравятся звуки, которые ты издаешь, когда кто-то занимается с тобой любовью. Разложив его на матрасе, Чонгук держит руки над головой, широко расставив ноги. Чимин утыкается носом в его живот, кончик его широкого носа скользит вниз по шифоновой сорочке, чтобы уткнуться в полутвердый член. Это действие, каким бы нежным оно ни было, все равно вызывает приятную дрожь по спине. Чимин чмокает член сбоку и говорит: — Мне нравится твой симпатичный член, и то, что тебе нравится брить ноги. Место, которое Чимин выбирает для своего засоса, находится в опасной близости от его пениса. Чонгук всхлипывает, желудок сжимается от нервных бабочек. В отличие от их первого раза вместе, Чимин не заходит так далеко, чтобы кусать его плоть до крови. Он будто приручает его — если конечно сосание кожи до темно-фиолетовых пятен можно считать «приручением». Когда хён удовлетворен меткой, он усаживает его обратно и притягивает ближе, так что ноги Чонгука обнимают его талию. Чонгук хватает Чимина за крепкие плечи, чтобы удержать равновесие. — Мне нравятся твои острые ключицы и изгиб плеч… мне нравятся твои бицепсы и тощие запястья… — влажный язык касается мочки его уха. — Мне нравится, что твои соски чувствительны, как у женщины, и я очарован твоей тонкой талией. Его сердце трепещет. Веки опускаются, когда он сосредотачивается на губах Чимина, прикасающихся к голой коже. Руки Чимина впиваются в ягодицы, раздвигая их в стороны. Его опухший, растянутый вход обдувает холодным воздухом, полностью открываясь для притихшей публики. Его хёны больше не разговаривают между собой, не тогда, когда Чонгука открыто ласкают. Он дрожит. Он почти чувствует, как глаза смотрят на его дырку, оценивая то, что они видели так много раз прежде. Чонгук надеется, что они никогда не устанут видеть его таким. Подтянутый и нуждающийся мальчик, жаждущий их внимания. — Что… что тебе больше всего нравится, хён? — он вздыхает, его член с интересом подергивается от похвалы. — Что мне больше всего нравится?.. — Чимин издает удивленный звук, влажное и теплое дыхание касается уха Чонгука. — Ну… то, что мне нравится больше всего… — и тут Чонгук чувствует, как Чимин тычется членом в дырочку. Его бедра сжимаются вокруг талии Чимина, когда хён входит в него красиво и медленно. Он с криком откидывает голову назад. Его внутренности все еще восхитительно ноют. Чимин хмыкает. — Мне нравятся звуки, которые ты издаешь, когда я вхожу в тебя. Комплимент настолько непристоен, что, по логике вещей, ему должно быть стыдно. Но с пульсирующей эрекцией Чимина, заполняющей пустоту внутри него, Чонгук едва ли может найти причину возмутиться. Чимин вбивается в него красиво и уверенно, ногти глубоко впиваются в упругую плоть ягодиц. Чонгук целует Чимина, заставляя его приоткрыть рот с нежностью и робостью. Их языки лениво сплетаются друг с другом, ни один из них не борется за господство. Чимин знает, что если бы он захотел, то мог бы одолеть Чонгука, и Чонгук каждый раз позволял бы ему это. На этот раз речь идет не о борьбе за власть. Вместо этого основное внимание Чимина сосредоточено на том, чтобы заставить Чонгука потерять голову, даря удовольствие и напряжение, он массирует его ягодицы своими грубыми руками, резко вгоняя слегка вверх не длинный, но толстый член. — Хён… А-ах, хён! — он мяукает. Чимин будто наркоман, нюхающий кокаин. Он уже был твердым, когда они начали, но Чимин увеличивается, и чем больше он толкается, тем больше он слышит нежное «хён», падающее с губ Чонгука. Костяшки пальцев касаются его спины. В затуманенном сознании Чонгука проходит мгновение, прежде чем он понимает, что это не Чимин, чьи руки все еще крепко прижаты к его ягодицами. Прервав поцелуй, Чонгук оглядывается через плечо. Он не должен был слишком удивляться, увидев Тэхена, стоящего на коленях позади него, совершенно без одежды, чтобы прикрыть его смуглое тело. Его волосы закрывают глаза, хотя Чонгук хотел бы, чтобы это было не так. У Тэхена такой красивый лоб. В его затуманенном взгляде ясно читается проблеск тоски. Тэхен знает, что Чонгук не откажет ему. Ощущение больших рук Тэхена, обвивающих его грудную клетку, заставляет его радостно хихикать. — У папочки большие руки — такие большие! Грудь Тэхена соприкасается со спиной Чонгука, его большой член плотно прижимается к копчику. — Не возражаешь, если я присоединюсь? Глубокий бархатный голос Тэхена заставляет его руки радостно покалывать. Тщательная подготовка Намджуна теперь приобретает гораздо больше смысла. Покачивая бедрами в манере, которая дразнит обоих мужчин, между которыми он зажат, он говорит: — Я думаю, что там может быть достаточно места для тебя, папочка! Теплое дыхание обдувает его затылок. — Я обещаю, что наполню тебя хорошо, мой милый маленький щенок. Чонгук фыркает, склонив голову набок так, что колокольчики в ушках причудливо звенят. — У меня кошачьи уши, а не собачьи, папочка. Боже. Чимин хихикает, продолжая без остановок двигаться в теле Чонгука. — Да, Тэхен. Пересмотри свои познания о животных. Он не видит Тэхена, но представляет себе, как тот пожимает плечами или закатывает глаза в ответ на ненужное уточнение. — Я могу называть тебя как угодно, щеночек. Наклонившись, чтобы дотронуться до своего дьявольски огромного пениса, Тэхен направляет головку своего мужского достоинства к распухшему подрагивающему входу. Чимин замедляется, чтобы остановиться, раздвигая ягодицы Чонгука настолько широко, насколько это возможно, чтобы облегчить им задачу. Чтобы уменьшить напряжение, Тэхен рассыпает поцелуи бабочки вдоль соединения шеи и плеча Чонгука. Это простой жест, который успокаивает его растущее беспокойство. Его ногти цепляются за кожу Чимина, когда Тэхен осторожно входит вместе с уже погруженным внутрь другим членом. Боль пронзает копчик, как укол от столбняка. Будет больно. Это будет больно, очень больно, а Тэхен даже еще не просунул головку полностью внутрь. В то время как Тэхен старательно концентрируется на том, чтобы не разорвать Чонгука, Чимин пытается отвлечь его. Обхватив рукой покрасневший член Чонгука, он нежно поглаживает его, желая уравновесить боль с удовольствием, но с некоторой сдержанностью, как будто не хочет давить на Чонгука слишком рано. Другой рукой Чимин обхватывает щеку Чонгука, его дрожащие губы сжимаются в неуклюжем, рассеянном поцелуе. Вскоре он начинает потеть от напряжения. Он уверен, что справится с этим, но тем не менее это трудно. Его всхлипы становятся все громче, это его единственный выход, чтобы справиться с интенсивной растяжкой дырочки. Это не первый раз, когда он принимает два члена одновременно, но первый, когда Тэхен в этом участвует. Если бы Чимин не был меньше по размеру, его стеночки растянулись бы до предела, и этот невероятный опыт внезапно закончился бы печально. Тэхен вошел лишь на половину, Чонгук больше не может это терпеть. — Просто… просто поторопись, папочка. Ты входишь слишком медленно. — Я не собираюсь входить в тебя полностью… Гук. Это будет катастрофа. — Тэхен задыхается, более взволнованный ситуацией, чем пытается казаться. Ему приходится напоминать себе, что он не единственный, кто чувствует давление. Чимин и Тэхен тоже чувствуют, хотя и не так сильно. — Просто… просто трахай меня, пока не войдешь полностью. Я могу принять его — мне просто нужно немного трения, чтобы приспособиться. — Это займет слишком много времени. Чем больше они медлят, ожидая, когда Тэхен войдет полностью, тем больше удовольствие отступает и боль выползает на первый план. — Ты… ты уверен? — папочкин голос срывается. Выражение лица Чимина сурово, когда он ласкает лицо Чонгука своими маленькими руками. — Ты не обязан делать это, чтобы доставить нам удовольствие. Сегодняшний вечер — для тебя. Если понадобится вся ночь, мы подождем. — Ты не понимаешь, — его голос дрожит от едва сдерживаемого рыдания. — Я не могу продолжать в том же духе. Мне нужно… папочка, просто… пошевеливайся! Старшие обмениваются взглядами, выражая неизменную заботу о мальчике между ними. Чонгук не обращает внимания на их беспокойство в данный момент. Его нежные стеночки произвольно пульсируют, и медлительность, вызывающая боль, не улучшает ситуацию ни капли. Не утруждая себя ожиданием, пока они придут к какому-то решению, Чонгук вкладывает все свои силы в то, чтобы подняться, а затем снова опуститься на их члены. Его крики громко потрескивают над последующими стонами Чимина и Тэхена. Откинув голову на плечо Тэхена, он крутит бедрами в широких, непристойных движениях, которые доставляют ему тошнотворное удовольствие. Боль все еще ощутима, но трение, по крайней мере, снимает напряжение, которое он чувствовал ранее. Чимин и Тэхен — всего лишь люди. Они могут сопротивляться достаточно долго, прежде чем коллективно решат потакать Чонгуку. Потому что он собирается действовать, нравится им это или нет. Их бедра медленно начинают двигаться, следуя примеру Чонгука, который единодушно задает темп. Где-то на заднем плане, пока его разум затуманился в темноте, ему кажется, что он слышит, как Сокджин предупреждает их не забегать вперед. Движение — это отвлечение внимания. Дело уже не в том, чтобы заставить два члена полностью поместиться внутри него. Речь идет о синхронизации трех тел, движущихся в тандеме друг с другом, нахождении ритма, который резонирует со всеми ними. Члены Чимина и Тэхена трутся друг о друга, как тектонические плиты, набухая и пульсируя, заполняя пустоту, оставленную кулаком Намджуна. Тэхен покусывает колье и шею Чонгука, тяжело дыша и бормоча ему на ухо грязные слова. Чимин засунул руки под сорочку, короткими пальцами разминая соски с очарованием одержимого извращенца. Его толчки намного сильнее, чем у Тэхена, без усилий трахает его по самое основание. Его яйца бесстыдно шлепаются по жилистому основанию члена Тэхена, как будто насмехаясь над недостатками человека, наделенного хорошим достоинством. Но Тэхен никогда не был конкурентоспособным. Он не спешит, а следует в собственном, медленном темпе. — Папочка… хён, — прозвища, которые он придумал для них, падают с его губ, как подслащенные снежинки. Шифон его детской сорочки прилипает к потной спине, что становится еще более заметным из-за того, что тело Тэхена тянется вверх. — Откройся для меня, — шепчет Тэхен, осмеливаясь протолкнуться глубже в Чонгука. — Я хочу быть полностью внутри. Вытаращив глаза, он полностью расслабляется, опираясь большей частью своего веса на Тэхена. Его стенки расширяются, и скольжение их пенисов становится более плавным и легким. Тэхен со вздохом толкается внутрь, потирая животик Чонгука в безмолвной похвале. Глубоко в груди Чимина раздается звериный рык, которого Чонгук никак не ожидал услышать. Старший из троих внезапно вырывается, отталкивая их назад, так что Тэхен сидит на заднице, а Чонгук полностью на его коленях. Затем Чимин снова входит в него, толкаясь сильнее и жёстче, чем раньше. В таком положении Тэхен мало, что может сделать, кроме как держать Чонгука одной рукой его животе, а другой играть с его крошечным членом. На лбу Чимина залегает жесткая линия, нос сморщен, а губы сжаты в злобном оскале. Тело Чонгука дрожит от нарастающего экстаза. Он держится за Чимина так, словно от этого зависит его жизнь, всхлипывая ему в ухо бессвязными фразами. — Хён, ты-ах! Кажется… я не могу… это… это… — это как фейерверк, горящий и чарующий, наполняющий его внутренности цветом и изумлением. — Хён собирается окрасить тебя в белый цвет, — огрызается Чимин, его глаза горят суровой решимостью. Отбросив руку Тэхена, он безжалостно сжимает член Чонгука. — Ты будешь хотеть оргазма так сильно, что будешь кричать мое имя еще долго после того, как я из тебя выйду. — Ты… ты позволишь мне кончить? — со слезами на глазах спрашивает он, надеясь на чудо. Чимин смеется ему в ухо. — Всегда такой самонадеянный. Так очаровательно. — Хён… Хён, пожалуйста… — слезы скапливаются на подбородке, и Чимин слизывает их. Его толчки становятся неистовыми, очевидный признак того, что Чимин близко, и Чонгук пытается — он пытается подавить безумие, зарождающееся внутри, но у него и Чимина очень разные идеи в голове. Гармонируя с темпом, Чимин загоняет член до предела. — Н-нет, я-я хочу кончить! — он плачет, неуклюже пытаясь вывернуться, но он не может. Тэхен удерживает его на месте, положив руку на бедро, позволяя жестокости продолжаться. — В том-то и дело, — заикаясь, произносит Чимин, затаив дыхание. Затем, еще одним резким движением запястья, кульминация достигает точки кипения. Его внутренности мощно сжимаются вокруг них, а затем… затем его тело корчится, имитируя оргазм, который не наступает, потому что Чимин отсрочивает его в последнюю секунду. Чонгук не стыдится пожалеть самого себя, страдальчески икнув, когда Чимин заливает растянутые стенки спермой. Старший рычит, его сильное, спортивное тело сотрясается от эйфории после оргазма. С любящей нежностью Чимин вытирает слезы Чонгука и целует его в губы, медленно и нежно. Чонгук открывает рот и позволяет языку Чимина скользить по небу, дразня каждый контур, пока он не будет удовлетворен. Чимин выходит, и сперма вытекает вместе с ним. Тэхен вздрагивает, большая часть течет вниз по его пульсирующему стволу, и Чимин посылает ему дерзкий подмигивающий взгляд, прежде чем покинуть матрас. Тэхен выскальзывает вскоре после этого, оставляя вход Чонгука несчастно сжиматься вокруг пустой пустоты. Он скулит, бессильный и разбитый. Тэхен разворачивает его и укладывает на спину. С легким отвращением папочка смахивает сперму с члена и вытирает руку о простыни. — Там, откуда она взялась, еще много! — Чимин кричит откуда-то — он не знает, откуда, и Чонгук хихикает вместе со всеми. Тэхен закатывает глаза, несмотря на веселую усмешку, щекочущую уголки его рта. На губах Тэхена зреет ответ, но Чонгук позволяет своим коленям раскрыться, отвлекая его. — Разве ты не говорил, что собираешься повязать меня, папочка? Со стоном, который звучит так, словно ему больно, Тэхен подползает к нему, властный и ненасытный. Носом он отодвигает шифон, пока ткань не собирается чуть выше его пупка. Чонгук хихикает от восторга, когда папочка проводит языком по плоскому животу. Он по-детски извивается и пытается отодвинуться, колокольчики звенят от дёрганий, но папочка упирается руками в бедра, чтобы удержать его от побега. — Ах! Папочка, мне щ-щекотно! — он визжит, ноги скользят по матрасу. — Лежи смирно, щенок, или я передумаю наполнять тебя своим семенем. Он задыхается. — Н-нет! Я буду хорошим, я буду хорошим мальчиком для тебя, папочка, клянусь! Пожалуйста… Пристально глядя на него, Тэхен отводит взгляд от живота Чонгука. Его полные розовые губы раздвигаются, чтобы захватить зубами кусочек плоти — прямо под пупком, укус вызывает море бабочек, которые неистово порхают внутри. Чувствуя головокружение от странного удовольствия от того, что его место посасывают, он нежно запускает пальцы в шелковистые волосы Тэхена. Это не так больно, как некоторые другие засосы, которые ему поставили, но плоть остается такой же красной и воспаленной, когда Тэхен отстраняется. — Такой красивый животик, — воркует Тэхен, лаская его. — Папочка обещает, что на этот раз он кончит красиво и жестко — хорошо наполнит тебя спермой. Чонгук тянется к нему руками, слишком усталый, чтобы сесть и взять то, что он хочет. Тэхен сразу все понимает, наклоняется и нежно целует его. — Наполни меня, папочка. Повяжи меня хорошо. — Ладно, — поправляет Тэхен, — хорошо повяжу тебя. — Хорошо, — послушно вторит Чонгук, лишь наполовину обращая внимание. — Хороший щеночек. — Тэхен целомудренно клюет его в губы, прежде чем обвить руками ноги Чонгука и закинуть их себе на плечи. Соединив лодыжки вместе, Чонгук приготовился к проникновению, зажмурив глаза и закусив губу. Тэхен зарывается лицом в шею Чонгука, входя в него без малейших усилий. Его папочка не сомневается в том, что на этот раз он войдет на всю длину, зная, что стенки Чонгука хорошо и по-настоящему растраханы. Дыхание Чонгука прерывается. — Мне нравится, как ты наполняешь меня, папочка. Рыча, Тэхен входит в него длинными, протяжными толчками, выходя, оставляя только головку, и толкаясь внутрь по самые яйца, издавая пошлые, хлюпающие звуки. Положив обе руки по обе стороны головы Чонгука, Тэхен удерживает его под своим весом, лишая возможности двигаться. И вот Чонгук лежит там, как хороший мальчик, сжимая пальцами волосы Тэхена. Его желудок сжимается. Так близко он чувствует запах Тэхена, сладкий аромат меда и миндального молока. Тэхен резко вдыхает, уткнувшись носом в горло, и Чонгук гадает, как он может пахнуть для Тэхена. Он надеется, что хорошо. Тэхен продолжает вдыхать его, как заядлый курильщик, пытающийся бросить курить. Затылок его бойфренда скользкий от пота, его бицепсы подрагивают, а живот сжимается с каждым мощным толчком бедер. Его глаза трепещут, закрываясь, он кусает пухлую губу, пока она не начинает кровоточить. Его стенки расслабляются, когда Тэхен входит в него, и сжимаются, когда он выходит, создавая трение, так что Чонгук сладко теряет голову. Он почти чувствует вены на крупном члене Тэхена. Он воображает, как они раздуваются от возбуждения, жаждут наполнить его тугой жар. — Я не думаю, что смогу долго продержаться, — предупреждает Тэхен, задыхаясь. Он уже какое-то время держится. Осознание того, что все это скоро закончится, печально, но в то же время и волнующе. — Наполни меня, папочка. Я хочу почувствовать твою сперму внутри себя. Тэхен рычит, внезапно вскидывая бедрами. Чонгук женственно выгибает спину. — Был таким хорошим для папочки. Такой хороший щенок, послушный щенок. Папочкины бедра дергаются, когда они двигаются, набирая бешеную скорость. Напор заставляет его скользить дальше вверх по матрасу, его эрекция подпрыгивает на животе. Тэхен больше не сосредотачивается на том, чтобы бережно его трахать, вместо этого жёстко вбивается внутрь, загоняя член слегка вверх с такой силой, чтобы безжалостно бить по вспухшей простате. Он хнычет в губы Тэхена, когда они целуются, податливый, как всегда. Как и его толчки, папочкины стоны грубые и звериные, практически заглушающие любой звук, который вырывается из дрожащих губ Чонгука. Затем дыхание Тэхена прерывается. Папочка погружается по самые яйца, крупная головка прижимается к его простате, и Чонгук чувствует, что его живот немного раздулся. Тэхен пообещал наполнить его спермой, и он выполняет своё обещание. Она заполняет то небольшое пространство, что осталось внутри него, густая, горячая сперма разливается внутри, делая неприлично влажным. Он наблюдает, как лицо Тэхена красиво исказилось, его челюсть отвисла, а глаза закрылись. Очень красивый. Почти невозможно поверить, что это происходит на самом деле — что все это происходит. Он не заслуживает такой любви. Мягко покачивая бедрами, Тэхен кончает внутрь до последней капли. Искаженные черты лица расслабляются. Язык торчит между его губами, а длинные, изящные ресницы трепещут, как крылья бабочки, о его загорелые щеки. Чонгук протягивает руку, чтобы поцеловать его, пробуя сладость Тэхена, пока он пьянящий и мягкий. Он сжимается, пытаясь удержать Тэхена внутри как можно дольше, боясь, что он выйдет. Тэхен вздыхает у его губ. — Ты так хорошо меня принимаешь. Такой хороший малыш для папочки. — Папочка, не оставляй меня, — всхлипывает он, отчаянно цепляясь за него. — Я не оставлю тебя, — успокаивающе бормочет он. Он проводит ладонью по изгибу спины Чонгука. — Но я не могу оставаться внутри тебя, щенок, — не сегодня. Я обещаю, что не уйду слишком далеко, если тебе что-нибудь понадобится, но папочке пора выйти. — Нет! — он скулит, по-детски упрямо. Он сжимается сильнее, умоляя, чтобы член Тэхена остался внутри него, чтобы его теплое, успокаивающее тело оставалось прижатым к нему. Но, несмотря на все его усилия, Тэхен выскальзывает с похотливым хлюпаньем. Он так жалок, то, как он плачет и цепляется за Тэхена, качая головой и отказываясь отпускать. Его самообладание ускользает. — Нет! Не… я не… я не позволю тебе! Оторвав руки Чонгука от шеи, Тэхен запечатлевает долгий поцелуй на его запястье, прежде чем соскользнуть с матраса. Так же быстро, как Тэхен убегает, руки хватают Чонгука, прежде чем он успевает подумать, чтобы поползти за Тэхеном, широкая грудь прижимается к его спине, а губы задевают его челюсть. Чонгук задыхается, положив руки на ладони, обхватившие его талию. Он знает эти руки. Он очень хорошо знает эти руки. Паника, охватившая его с такой силой, отступает, растворяясь, как сахар в горячей воде. Повернув голову, чтобы посмотреть на мужчину, обнимающего его, он встречается с нежной серьезностью своего лидера, друга и папочки, Ким Намджуна. Казалось, прошла целая жизнь с тех пор, как Намджун растягивал его для своих хёнов. Он ждал все это время там, как тень на заднем плане, готовый выйти на свет, если что-то пойдет не так. Теперь, наконец, его очередь. От одной этой мысли тепло разливается по его животу и груди, как кофе. Даже с холодной пустотой, которую Тэхен оставил позади, он чувствует себя в безопасности, находясь в руках того, кто знает его хрупкость дольше всех. — П-папочка, — шепчет он, касаясь пальцем подбородка Намджуна. Намджун подушечкой большого пальца вытирает слезы, прилипшие к уголкам его глаз, его губы растягиваются в нежной улыбке. Глаза Чонгука следят за ямочками, которые появляются на его щеках. Такой красивый. Папочка такой, такой красивый. — Хорошо ли я себя вел? — тихо спрашивает он. — Ты был великолепен, тыковка. Папочка так тобой гордится. — Глубокие, гортанные вибрации, исходящие из его груди, заставляют его член дергаться, напоминая ему, что он все еще нуждается во внимании. Его голос срывается, щеки заливаются румянцем. — А ты мне не покажешь? Покажи мне, как ты гордишься. Намджун втягивает воздух, как будто его только что обожгли, его руки сжимаются вокруг него. — Как ты хочешь, чтобы папочка тебя взял? Все, что угодно — папочка сделает это. — С-сзади, как в п-первый раз. Возьми меня, возьми сзади, — ласково просит он. Сильная дрожь пробегает по телу Намджуна, воодушевленного этим предложением. Он ведёт своими большими, мозолистыми руками вверх и вниз по груди Чонгука, трогая его сквозь шифон, чтобы почувствовать затвердевшие под ним соски. Затем, без дальнейших промедлений, Намджун мягко подталкивает его вперед. Чонгук покорно опускается на свое место, прижимаясь щекой к матрасу и задницей кверху. Похожая на шифон феи его детская сорочка скользит вверх, собираясь у лопаток, подобно свитеру, который он надевал в свой первый раз. Он задыхается от ощущения влажных губ, скользящих поцелуями по его спине. Обожание и любовь, скрытые за каждым поцелуем, подобны афродизиаку, вливающемуся прямо в пах. Маленькие ручейки спермы стекают по внутренней стороне его бедра, в то время как остальная часть остается теплой и скользкой внутри. Обожающие губы Намджуна задерживаются на его копчике, а затем — исчезают. Большие пальцы погружаются в мокрую глубину, раздвигая горячие стенки, уставшие от трения членов. Порыв холодного воздуха бьет по припухлому колечку мышц, и он скулит. Холодок не длится долго, папочка не позволяет ему. В следующее мгновение его ствол упирается в вход. Он может почувствовать его форму и представить, как он, должно быть, выглядит — большой член Намджуна трется о его самое нежное и набухшее местечко. Его большие руки крепко сжимают ягодицы Чонгука. Младший стонет, откидываясь назад от грубой хватки. — Всегда такой отзывчивый, — напевает Намджун командным и опасным голосом. Похоже, от Намджуна, который разговаривал с ним в их комнате, не осталось и следа. Его неуверенность сменилась чем-то, чего Чонгук давно не видел, — тем, чего так не хватало ни большому, ни маленькому Чонгуку. — Я люблю тебя, папочка, — шмыгает он носом в простыню. Головка члена Намджуна тычется в дырочку. — Папочка тоже тебя любит, тыковка. И тогда Намджун входит в него, поглощаясь скользкими от спермы стеночками, истерзанными и растраханными другими. Разбитые звуки вырываются из него, гранича где-то между пронзительным стоном и стоном чистого и абсолютного экстаза. Вот он, последний из его бойфрендов, который заполнит его сегодня вечером. Все это терпение и тяжелая работа, перерыв и общий шепот непристойных желаний, все это вело к этому моменту. Намджун останавливается на полпути, вытаскивает член, а затем погружается со шлепком, с наслаждением наполняя маленького Чонгука под завязку. Намджун непристойно, гортанно стонет, когда толкается внутрь, в чужую сперму, отчего Чонгук жалобно мычит, осознавая, насколько он распутно выглядит. Даже под конец все еще остаются следы других — сперма, царапины, засосы и синяки. Чонгук не помнит, когда он чувствовал себя таким желанным и грязным одновременно. Движение бедер Намджуна начинается медленно — мучительно медленно. Это совершенно другая скорость, она осторожная и терпеливая, но со всей страстью любящего парня. Как бы ему ни хотелось умолять Намджуна двигаться быстрее, тщательные толчки так невероятно сладки, что у него подгибаются пальцы ног. Папочка вбивается так глубоко, как только может, задевая настолько чувствительные нервные окончания, что он дрожит. Как будто он  — пациент, а папа — врач, изучающий каждый сантиметр его тела. Рука тянется вниз, чтобы схватить его член, посылая опасную дрожь по его ослабленным конечностям. — Попробуй кончить с папочкой, — напевает Намджун. Кивнув в матрас, он слабо отвечает: — Я попробую. Но Чонгук не может давать никаких обещаний, особенно после того, как он так долго держался. Он не так вынослив, как Намджун, и его выносливость не столь впечатляюща. Были случаи, когда Намджун заставлял кончать его три раза, не пролив ни капли собственной спермы. Может быть, если бы он был в своем привычном состоянии, его врожденная потребность превзойти конкурентов могла бы оказаться полезной, но в пылу страсти Чонгук предпочитает быть тем, кого превзошли, кого подчиняют, чтобы показать, что ему еще многому нужно научиться, многое испытать, что он просто бутон, которому только предстоит расцвести. Намджун касается его там, в сладком местечке. Его простата судорожно сокращается при соприкосновении. Чонгук кричит. Он колеблется между тем, чтобы сказать Намджуну остановиться или приказать двигаться быстрее, между желанием кончить или повиноваться. Папочка воркует. — Ох, малыш такой чувствительный там? Они трахали твою простату слишком много? Расскажи папочке, каково это. Мне любопытно. Головка члена трет комок нервов. Его спина изгибается, ногти впиваются в простыни, и он плачет. — Чувствительная… очень, очень ч-чувствительная. — Тебе больно? — Намджун продолжает скалиться, словно насмехаясь над ним. — Немного. — Хочешь, чтобы я остановился? Чонгук думает, хлопая ресницами по щекам. — Даже не знаю. Намджун замолкает, кладет обе руки на бедра и наклоняется, чтобы поцеловать его в плечо. — Ты не знаешь? — Если… если ты будешь продолжать трогать меня там, папочка, я кончу раньше тебя. — А ты этого хочешь, тыковка? Закусив нижнюю губу, он медленно качает головой. — Я хочу вместе с папочкой. Намджун с едва заметным восхищением поглаживает пальцами бедро. — Ты такой хороший мальчик. Папа даст тебе хорошую награду за это. Так-то, всё это само по себе является наградой для Чонгука. В конце концов, все это было его идеей. Но он держит язык за зубами. Зачем отказываться от награды, которую ему так охотно предлагают? Он надеется, что это будет больше шоколада или приятная долгая сессия объятий, в которой он может полностью раствориться — что-то, что не требует больших усилий. Чонгук не ожидал, что Намджун выйдет, как вдруг его вновь переворачивают на спину и наполняют членом. Этот жест напоминает ему его первый раз, когда он попросил перевернуть его, чтобы видеть лицо Намджуна, когда он кончит. Кажется, старший близко — темп его толчков несколько увеличивается, колени и руки подрагивают в такт. Его трахают не безумно и по-животному, но глубоко и со вкусом, дразня его сладкое место, но не издеваясь в полной мере. Не в силах сопротивляться золотистой коже Намджуна, он ведет рукой вверх и вниз по груди, довольный тем, что на нем нет ничего, чтобы прикрыть себя. Это, пожалуй, единственное отличие от их первого раза — помимо того, что они окружены аудиторией. Намджун был полностью одет, когда брал его, но теперь он обнажен, чтобы глаза жадно оценивали. Намджун целует его ласково. Это почти романтично, как поцелуй после ужина и кино. Он не развязный, но и не слишком девственный, вкусная смесь, которая граничит где-то между. Он полон любви и заботы, напоминая, что он больше, чем просто теплое тело, чтобы потрахаться на простынях. Именно это и делает его слабым — хнычущее нечто из слез и возбуждения, над которым он не властен. Тепло закручивается внутри него. Он сжимается вокруг Намджуна, и тот вбивается сильнее и быстрее. Старший смахивает поцелуями слезы, облизывая и покусывая его раскрасневшееся и исказившееся лицо, как человек, который дорожит им больше всего на свете. — Папочка, — выдыхает Чонгук, — Прикоснись ко мне, пожалуйста! И не говоря больше ни слова, Намджун снова обхватывает его крошечный член, проворачивая запястье и грубо надрачивая. Чонгук просовывает руку под сорочку, чтобы ущипнуть и перекатить сосок между пальцами. Другой рукой он обхватывает лицо Намджуна, притягивая к душераздирающему поцелую. Каким-то образом, на протяжении всего этого, папочке приходит идея ударить его простату, несмотря на так много других факторов, которые принимаются во внимание. Пружина, которая продолжает скручиваться в его животе, сжимается еще сильнее, и тогда он без сомнения знает, что скоро кончит. — Я так близко… не думаю, что смогу- — Сделай это, — приказал Намджун. — Кончай вместе со мной, детка. Отпусти себя. Спина Чонгука резко напрягается, под веками дико летят искры. Как только жар взрывается, подобно комете, падающей с неба, Намджун натягивает его на свой член особенно сильно и глубоко. Он кончает с громким стоном, но Чонгук не издает ни звука. Сперма брызжет на его невинную сорочку, когда сперма Намджуна накачивает его изнутри. Чонгук лежит, чувствительный и слабый. Намджун совершенно неподвижен. Он слушает, как тяжело вздымается и опускается его грудь, как бьется под его потной ладонью здоровое сердце. — Чонгук? Малыш? Как себя чувствуешь? — Намджун целует его в нос, Чонгук по-детски морщится. — Мокро. Намджун хихикает. Он целует его в потный лоб, прежде чем выйти. Поток спермы льётся из него, но Чонгук слишком медлителен, чтобы остановить это на этот раз. Он просто слишком устал, чтобы беспокоиться. Намджун осторожно усаживает его, стараясь не надавливать на припухший анус. Как только слова «мне холодно» вертятся на языке, его внезапно укрывают одеялом — одеялом Тоторо Тэхена, если быть более точным. Он поворачивает голову и видит привычную тонкую улыбку Юнги. Чонгук стонет, прислоняясь к нему, а Намджун уходит искать его одежду. Чувствовать, как долговязые руки Юнги обнимают его, — все равно что умереть и попасть в рай. Его испачканные спермой бедра дрожат от напряжения, а голос напряжен до предела. Если бы Юнги не гладил его по волосам и не шептал ему на ухо всякие милые пустяки, он не уверен, что бы он делал. После стольких событий он чувствует себя хрупким, маленьким, незначительным ветерком вдали от нервного срыва. Но каждый, кажется, точно знает, что ему нужно в этот момент. Потому что Намджун возвращается, полностью одетый и выглядящий почти нормально, если бы не его растрепанные волосы и тонкий блеск пота, все еще льнущий ко лбу. В руках у него бутылка воды и еще одна плитка шоколада. Чонгук не нуждается в подсказках, прежде чем схватить бутылку и жадно выпить ее. Намджун забирает у него бутылку. — Помедленнее, тыковка, а то задохнешься. Чонгук дуется, протягивая руку за бутылкой. Намджун неохотно отдает ему, и Чонгук пьет медленнее, чтобы успокоить его. На полпути к шоколадному батончику Чонгук с болью вспоминает, что ему нужно в туалет. — Папочка, мне надо в туалет. Юнги целует его в висок. — Подожди, Сокджин скоро вернется. Он ничего не понимает. Почему это имеет отношение к Сокджину? И вообще, где Сокджин? И где все остальные? Они единственные, кто остался в комнате. Он мог бы поклясться, что они были здесь минуту назад — или ему все только показалось? — А где… —он икает, — все остальные? Оба его папочки трясутся над ним. Намджун щекочет его под подбородком, а Юнги утыкается носом в его щеку. Только после того, как они закончили сюсюкаться с ним, Намджун говорит: — Ты через многое прошел, так что тебе нужно немного отдохнуть перед сном. Как будто каким-то образом зная, что его присутствие необходимо, Сокджин входит из коридора, одетый, с закатанными до локтей рукавами. Улыбаясь, он спрашивает: — Он готов? Юнги кивает. — Кажется, что да. — Готов? — он моргает. — Иди сюда, детка, — восхищенно напевает Сокджин, присаживаясь на корточки рядом с ними и широко раскрывая руки. У Чонгука нет ни сил, ни мотивации двигаться, но Юнги передает его без жалоб. Сокджин просовывает руку ему под колени и обнимает за плечи, прежде чем поднять его, как принцессу. Его голова покоится на груди его хёна. — Ох, он выглядит измученным, — говорит Сокджин. Намджун поглаживает затылок младшего и говорит: — Он удивительный. Я не ожидал ничего меньшего от нашего золотого макнэ. — Он говорит, что ему нужно пописать, — послушно сообщает Юнги Сокджину, и старший издает звук, который звучит так, как будто он говорит: «конечно, он хочет!» Сокджин ведет его в ванную, где Хосок и Чимин сидят в дымящейся ванне во всей своей обнаженной красе. — Как ты думаешь, ты сможешь стоять? — спрашивает Сокджин, но Чонгук качает головой. — Нет… я не думаю, что смогу. — Он говорит это с оттенком стыда. Он ослаблен до такой степени, что не мог даже выполнить одну из самых обыденных задач повседневной жизни. Даже двухлетний ребенок, который не научился ходить, может, по крайней мере, стоять на своих собственных ногах. — Все в порядке, я держу тебя. Чонгук не знает, быть ли ему чрезвычайно благодарным или сильно смущенным, что Сокджин помогает ему встать, пока он мочится в унитаз. Хосок и Чимин заполняют тишину бессмысленной болтовней, которую он очень ценит. Он не знает, что бы он сделал, если бы было совершенно тихо. Вероятно, он испугался бы и отказался облегчиться, даже когда его мочевой пузырь был бы неприятно полон. Закончив, Сокджин спускает воду в унитазе и опускает крышку. Он снимает с плеч одеяло Тоторо и откладывает его в сторону вместе с сорочкой, колье и ушами, а затем помогает Чонгуку залезть в ванну. Руки Чимина и Хосока хватают его прежде, чем он успеет сделать какую-нибудь глупость, например поскользнуться и упасть. В конце концов он ложится рядом с Чимином, а Хосок берет мочалку и гель для тела со вкусом жевательной резинки, чтобы очистить его. Сокджин уходит и возвращается с полотенцем и пижамой. Это плюшевые, полиэстеровые штаны и кофта с детским голубым фоном и белыми улыбающимися кроликами, украшающими мягкий наряд. Чимин берет маленькое ведерко, чтобы зачерпнуть воду и вылить ее ему на голову, используя только каплю кондиционера, чтобы расчесать узлы, которые он получил, пока ворочался на матрасе. Чимин укладывает волосы в ирокез, и Хосок хихикает. — Чонгуки теперь выглядит настоящей рок-звездой. Ты всегда говорил, что хочешь быть барабанщиком. Чонгук скулит и бьет Чимина по руке, но он так слаб, что Чимин едва чувствует это. — Ты не такой смешной, как тебе кажется, хён. Чимин усмехается и выливает еще воды на голову Чонгука. — Не согласен. Я чертовски веселый. — Нет, тут я на стороне Чонгуки, — хихикает Хосок. Чимин швыряет в него ведро, и Хосок пригибается, едва не ловя лбом предмет. Тэхен входит, когда они пытаются вытащить его из ванны, его волосы растрепаны, а сам он готов для сна. — Как он? — Он отлично справляется, — говорит Сокджин, вытирая Чонгука полотенцем. Хосок и Чимин снова поддерживают его, чтобы он не поскользнулся и не упал. Его колени дрожат под тяжестью его тела. — Он чистенький и готов ко сну. Он стонет. — Блять, я пиздецки хочу спать. Сокджин шлепает его по бедру. — Следи за языком! Смазав экстрактом алоэ вера распухший анус и одев его в пижаму, Сокджин сажает его на крышку унитаза и чистит ему зубы (потому что Чонгук отказывается делать это сам). Затем он заставляет его сплюнуть в чашку. Сокджин улыбается и нежно целует его в макушку. — Хороший мальчик. Хосок и Чимин тоже одеты в пижамы. После чистки зубов они осыпают его поцелуями и делятся нежными пожеланиями спокойной ночи и я люблю тебя. Тэхен шаркает ногами и вытаскивает что-то из кармана — простую белую пустышку. Чонгук жадно вцепляется в резиновый сосок, переполненный желанием просто заснуть прямо здесь и сейчас. Но Тэхен подхватывает его и выносит из ванной. В спальне Тэхена тихо и темно, только в углу горит ночник Питера Пэна. Он не знает, куда ушли Хосок и Чимин — вероятно, помочь убирать гостиную вместе с остальными хёнами. Тэхен осторожно опускает его на кровать, устраиваясь рядом с ним под удобной тяжестью одеяла. Он сразу же тянется к естественному теплу тела Тэхена, переплетая свои ноги с ногами своего хёна и закидывая руку ему на плечо. Он утыкается лицом в горло Тэхена и удовлетворенно вздыхает. Старший хихикает, обернув руки вокруг гибкой талии Чонгука и прижимая его к себе. — Ты так хорошо поработал сегодня, мой маленький волшебный клубочек. — Хм. — Чонгуку сейчас не очень-то хочется болтать. Тэхен хихикает и чмокает голову. — Ладно, ладно. Я дам тебе поспать. Но я просто хочу сказать, что горжусь тобой — мы все гордимся тобой. Ты действительно единственный в своем роде, Гук. Мой особенный, сладкий, вкусненький ангелочек. Чонгук стонет. Подобная приторность вызывает у него зубную боль. — Спокойной ночи, моя сладкая слива. Сладких снов! — Спокойной ночи. А потом Чонгук проваливает в сон — бам, и он мертв для этого мира.