Сердце клетки каменной

Два дня самоцветы ходили притихшие. Никому не хотелось обсуждать услышанное и вообще думать об этом, однако, отвязаться от мыслей не удавалось совершенно. Стивену пришлось дважды целовать Янтарь в камень: она слишком переживала из-за сказанного. Она проживала историю со всех сторон, сочувствуя всем ее участникам. Больше всего ее страшили не откровения о прошлом, а отношение мастера: согласится ли он снова слиться после такого? В первый раз его вынудила необходимость, и потом его вел долг. Но теперь Алмаз и сам признал, что он не боится отпустить ее и не остановит ее… Жемчуг крутилась вокруг, и что она думала, понять было невозможно. Висмут, Аметист, Стивен и Грег молча и хмуро чинили веранду. Последний отчаянно не понимал, что он пропустил в делах самоцветов, а пересказывать эту тяжесть, чтобы она легла и на плечи отца, Стивен не стал. В его копилке темных секретов стало чуть больше скелетов. Гранат долго беседовала сама с собой на грани распада, не в состоянии прийти к общему знаменателю. Руби понимала причины, по которым Алмаз так поступил, но чудовищность злодеяния, совершенного в слиянии, казалась ей немыслимой. Сапфир, наоборот, не могла понять, как Черный мог совершить такое по пустяковой причине, но находила сам факт слияния успокаивающим — Алмаз не позволил подруге проходить через все это в одиночку и поддерживал ее потом. Ляпис история напомнила темные времена, когда она была заперта то в зеркале, то в слиянии с Яшмой. Она помнила помутненное болезненное состояние, из-за которого до сих пор иногда мучилась, и не могла представить, что кто-то может добровольно пойти на такое или причинить такое в слиянии с другом. Перидот, едва немного сошло первое впечатление, пребывала в перманентом ужасе от самоцвета, который так зверски поступил с Алмазами. Черт побери, теперь понятно, почему они такие олухи! Над ними надругался Разрушитель! И Янтарь о чем-то там думает! И остальные! Невероятно! К вечеру второго дня все самоцветы собрались на незапланированное собрание. Скорее нужда в поддержке пригнала их друг к другу, нежели здравый смысл и необходимость и в самом деле решить что-то. Обычно Кристальные были рады принять лишнего бесцветного или беглеца-бунтаря в свое тесное сообщество на Земле, но Черный был слишком крупным исключением из правил. Обсуждение почти не шло. Заниматься своими делами тоже получалось неважно — Висмут не взялась бы даже кирпичи класть в таком состоянии. — Я думаю, не надо ничего решать и делать, — сказал Стивен, наконец. — С тех пор прошло так много времени, что не имеет смысла… наказывать его за то, что он сделал. Он уже пожалел об этом. — Ты серьезно дашь ему остаться? Ни в коем случае! — громко возразила Перидот и тут же оглянулась, не слышал ли ее Он. Просто на всякий случай. — Вообще-то да, это не круто, — поддакнула Аметист. — Кто знает, что он сделал с твоим камнем, Стивен? Он… Он что-то типа твоего самоцветного отца или деда! Жесть! Кто знает, что он решит потом? Вдруг ему придет в голову вас всех обратно пересобрать? — Глупость какая! — строго высказалась Жемчуг. Самоцветы замолчали. Янтарь сидела, сжав голову в плечи. — Вы говорили, что рады всем самоцветам, — тихо указала она. — Да, пока на горизонте не объявился никому неизвестный Алмаз с кровавой историей, тянущей на неправдоподобную легенду, — ядовито шикнула Перидот. — Кстати, почему мы ни разу не слышали о нем? Вообще ни слова. Жемчуг, ты была Жемчугом Алмаза, вот ты слышала? — Я… Сапфир слышала кое-что, — вдруг сказала Гранат, опустив очки, чтобы посмотреть на всех Кристальных. — В самом деле? И что же? — оживилась Висмут, встретив хоть какую-то определенность из знакомого источника. Гранат замерла на секунду. — Сапфир слышала о существовании древнего чудовища, пожирающего осколки самоцветов в своей пещере. Говорили, чудовище было побеждено и изгнано Алмазами. Это была история из древних сказок, которыми обмениваются самые старшие самоцветы и то шепотом, чтобы не призывать беду. Возможно, это про Черного, но сказать конкретнее нельзя. Это история слишком старая. — Я ничего такого не слышала, — добавила Жемчуг и замялась. Ей до сих пор было немного неловко говорить о Розовой, хотя запрет был давно снят. — Понимаете, Розовую почти всегда держали в неведении, и она почти никогда не попадала на обсуждение проблем. К тому же, я не первый ее Жемчуг. До меня была еще одна Жемчужина, но ее заменили за несколько тысячелетий до колонизации Земли. Возможно, она могла застать Черного — она была довольно старой. Но сами понимаете, проверить никак нельзя. Кристальные замолчали. — Когда я родилась, нас в Яслях запугивали Перидоты, что если мы не будем слушаться, то навсегда окажемся в Храме Осколков, и Разрушитель перемелет наши камни и съест крошки, — рассказала Янтарь, и ее печальное лицо чуть дернулось в теплой ностальгической улыбке. — Как же ты согласилась ему служить? — удивилась Перидот, смутившись упоминания, что в древности у ее вида были такие же задиристые манеры. — Белая обещала, что убьет весь наш выводок, созданный для Черного Алмаза, если хоть одна из нас не согласится служить ему добровольно… А когда я вызвалась, она приказала расколотить всех остальных — те, что не могут исполнить свое предназначение, не ценны. Самоцветы ахнули. — Я боялась Черного до встречи с ним, и даже потом, будучи его подарком. От него пахло смертью. Знаете, так осколки пахнут — каменной пылью и больным безумием… Мне было страшно до тех пор, пока он не взял меня в свой Храм. Там он не спускал меня с рук и говорил обо всем. Он рассказал, что занимается осколками, потому что это единственная форма созидания, ему доступная. И в первый же день он спас восемь Яшм. Они были разбиты в щебень, а мастер собрал их заново… Мы на протяжении двухсот лет выпускали из Храма как минимум пять обреченных каждый день. Знаете, однажды он починил и мой выводок… Я ничего ему не сказала, но из двенадцати разбитых в крошево он смог вернуть к жизни десять моих сестер ценой двух оставшихся. Те двое продолжили жить в тех десяти. Они все были отправлены в целительские водопады имени Розовой и после реабилитации нашли призвание в развлечении гостей водопадов. Янтарь тепло улыбнулась. — Он спас столько жизней, на которые махнули рукой, но его всегда презирали за то, чем он занимался… Он совершенно не похож на самоцвет, если так подумать. У нас его называли чудовищем, но, увидев образ жизни на Земле, я думаю он близок именно к людям. Мой Алмаз отверг свою природу и выбрал новое дело себе по душе. Он заслужил быть здесь больше кого бы то ни было. Самоцветы сидели в очередной раз оглушенные. Янтарь решительно поднялась. — Мой Алмаз заслужил быть Кристальным самоцветом. Я не могу вам указывать, как поступить, но я уйду за ним, если вы прогоните его, — сказав это, она встала на панель и куда-то отправилась. Самоцветы молчали. Стивен тихо поднялся и тоже вышел. Только его путь лежал к берегу, где в волнах сидел гигант. Полусамоцвет хотел спросить кое-что о себе и матери. Черный смотрел на закат. Когда Стивен подошел и нерешительно остановился, Алмаз приглашающе махнул рукой около себя. Мальчик с благодарностью поспешил сесть. — Ты пришел спросить что-то? — рассеяно спросил Черный и все-таки посмотрел на Стивена. Подросток сразу почувствовал себя жемчужиной на ладони — незначительной, но ценной. Вопросы, которые крутились у него в голове, показались глупыми. — Тебе интересно, что именно произошло с твоим самоцветом? Стивен помотал головой. Его не интересовало, из чего его собрали или насколько это было больно. Черный и так был достаточно детален в своем рассказе. — Была ли… Были ли новые Алмазы самостоятельными личностями или только осколками первой Белой? — все же выдавил он. Черный мягко улыбнулся и посмотрел куда-то поверх Стивена. — Когда новые Алмазы появились из слияния, они были похожи на человеческих детенышей — чистые от всего, зависимые. Да, это, пожалуй, будет корректным сравнением. Характеры и силы Алмазов были собраны из осколков Белой, но личности каждая из них строила сама. Вначале это были примитивные попытки, грубые, с оглядкой на других, но со временем их личности усложнялись, они постигали что-то и развивались. Как дети. Касаясь того, что ты на самом деле хочешь спросить, Розовая была самой цельной и сбалансированной из Алмазов. Она была опорой всем нам, нашим сердцем… — Тогда почему ей ничего не позволяли? — рассердился Стивен. — Я был в Родном мире: меня игнорировали, заставляли делать разные неприятные вещи, все запрещали и держали взаперти. Черный посмотрел на него печально. — Я не знаю, почему все так обернулось. Меня не было дома долгие века. — Но даже ты сказал, что Розовая не занималась ничего серьезным. Наука, искусство Синей, армия и защита Желтой, баланс и рождение новых самоцветов Белой, а ей, ты сказал, ничего. Разве это честно? — Мы не делили дела «по-честному», Стивен, иначе я бы занимал иное место, соразмерное моей силе, а не служил смотрителем кладбища самоцветов. Мы решали это в зависимости от желаний каждого. Розовая не хотела заниматься серьезными делами. Она находила это скучным, а ответственность — невыносимой. Ей приносили больше радости игры и танцы. Это не удивительно: твой самоцвет вобрал в себя все чаяния Белой. Розовая была воплощением мечты о дружбе и семье, ее призванием было видеть красоту мира и разделять радость с другими. Она всегда стремилась поднять настроение окружающим… Мне жаль, что мы не смогли сберечь наше сердце. Могу предположить, что другие Алмазы долгое время старались держать Розовую рядом с собой и не давали колонии, опасаясь, что она исчезнет. Потерять ту, что держала все наше безумное семейство на плаву… Это стало бы началом конца. Однако, нельзя держать сердце в клетке вечно — оно чахнет и ожесточается. Скорее всего, мои сестры тоже видели это, потому и дали ей колонию, хотя знали, как велик риск… — Риск чего? Розовая не была вещью, она была живым существом! — Если вдруг не станет больше Жемчужины, будет ли в вашем доме порядок, Стивен? — вдруг спросил Черный, нахмурившись. — Если не будет Гранат, то кто укажет путь? Если пропадет Аметист, кто останется на ногах в трудную минуту? Все самоцветы выполняют свою роль, Стивен. Иногда эта роль очевидна, иногда скрыта до поры, но она есть всегда. Розовая поддерживала порядок в нашей семье, улыбалась, когда больше было некому, указывала на свет, когда все тонуло во мраке. Да, она не влияла на общество самоцветов так, как другие Алмазы, но у нее была самая трудная работа, и никто не понимал ее ценности. — Но ты понимал, — заметил Стивен, тронутый этими словами. — И пока я был рядом, другие тоже помнили об этом… — печально согласился гигант. — Ты совсем не похож на грозного Разрушителя. — Потому что это не моя роль, дитя, — просто ответил Алмаз. — Ломать — это мой талант, не спорю, но его смысл никогда не был в том, чтобы просто разрушать. — В самом деле? Но ты говорил… — нерешительно запнулся парень. — Да, и долгое время я сам считал так: видел свою силу как уничтожение ради уничтожения, но это не совсем верно. Я — обратная сторона созидания. Когда Белая создает что-либо, она берет энергию планеты, будто воду из сосуда. Я же уничтожаю оковы и возвращаю энергию в источник, в сосуд. Создание нового прекрасно, но если черпать из сосуда снова и снова, то однажды он опустеет, неважно насколько он велик. Так произошло в Хоумворлде и во многих мирах, откуда самоцветы черпали ресурсы — меня не было там. — Так ты возвращаешь то, что было взято? — Да. —…Ты… и меня вернешь? — нерешительно уточнил Стивен. Его сердце екнуло вниз, к пяткам. Черный улыбнулся и ласково кончиками пальцев взъерошил непослушные кудри полусамоцвета. — Розовая была воплощением мечты, и она сама решила измениться, чтобы стать тобой. Ты воплощение этих изменений, ее надежды на лучшее. Мне нечего возвращать, ты там, где должен быть. — Ты вот так сразу это понял? — опешил Стивен, не раз сталкивавшийся с тотальным непониманием его природы со стороны самоцветов. Черный вздохнул и положил огромную ладонь на песок рядом с мальчиком. — Я однажды потерял самый дорогой мне самоцвет, потому что она захотела стать Алмазами. Я долго не мог смириться с этим, а потом понял, что на самом деле единственное, что меня должно заботить, это довольна ли она результатом, стоит ли оно того, не нужна ли ей моя помощь. Всего одно слово Белой — и я бы собрал всех обратно. Но сестра всегда, с самого первого мига, верила, что Алмазы стоят каждого грана той боли. Даже в самом горячечном приступе, когда она умоляла стать с ней одним целым, она никогда не просила меня вернуть их. И это все, что мне нужно знать. Выбор моих близких — это их выбор. Осознанный, добровольный. Если ты тот, кто ты есть, Стивен, то ты захотел быть таким. И я буду доволен, если ты останешься счастлив своему выбору… А еще я надеюсь, что другие Алмазы осознают ценность выбора Розовой. Они всегда воспринимали действия всех Алмазов как должное. Они выросли с ощущением, что каждый из них — это продолжение друг друга, части одного целого. То, что Розовая выбрала другой путь, должно послужить им хорошим уроком… Однако, тебе, Стивен, придется тяжело. — Ерунда на самом деле, — засмеялся Стивен, порядком смущенный признанием Алмаза, и добавил самоуверенно: — С Родным миром все уже почти решено! — Все только начинается, дитя, — урезонил мальчика Черный. — Ты рассказывал, как убедил Алмазов последовать за тобой, но они сделали это не потому, что вдруг все осознали и приняли, а потому что такова сила привычки. Ты — измененная Розовая — часть них, часть механизма Алмазов. Сражаться против себя неразумно. Они пытались подавлять Розовую и тебя в прошлом, и это не сработало. Вы оказались сильнее. Что ж, они покорились, смягчились, потому что воевать против своей части глупо. Пока что ты ведешь их, но ты должен понять разницу между потаканием собственным взбунтовавшимися ногам и следованием за авторитетом лидера... Ты можешь рассчитывать на мою помощь, дитя. Я знаю, как Алмазы могут быть упрямы. Ты не обязан выстаивать это в одиночку. Стивен замер, обдумывая слова древнего самоцвета. Что ж… Честно говоря, он и в самом деле иногда подозревал что-то подобное из-за поведения Алмазов, но старался верить в лучшее. Ему правда хотелось думать, что Алмазы прекратили тиранию в колониях не потому, что он так сказал, а потому что они осознали ценность жизни. Надеялся, что роспуск армии или принятия Цветных были жестом исправления ошибок, а не потаканием его желаниям… — А что насчет Янтарь? Ты говорил, что отпустишь ее, — вдруг озаботился Стивен. — Я приму любой выбор, который она сделает. Если она позволит мне остаться, я буду счастлив, но пойму, если нет. В конце концов, ее счастье — самое ценное, что у меня осталось. — А как же ты? Разве твои чувства не важны? Ты ведь можешь быть счастлив сам по себе. — Что, по-твоему, нужно для счастья, дитя? Десять тысяч причин и особые погодные условия? Признаю, века жизни с Белой разбаловали меня: я полюбил созерцать красоту, полюбил приносить пользу, помогать самоцветам. Поэтому пока у меня есть возможность любоваться сестрами и участвовать в их жизни, я счастлив. — Всего лишь? — удивился Стивен. — Янтарь меня разбаловала еще сильнее, — засмеялся Черный. — Быть с ней рядом было бы огромным подарком небес. Из всех самоцветов, именно ее я бы хотел наблюдать, ей помогать… Но я не сделаю счастливее нас обоих, если буду настаивать против ее воли. Они замолчали. Стивен поднялся и благодарно поклонился гиганту. Он чувствовал, что Черный больше него и старше, чувствовал его силу, видел его поступки и не мог не уважать этот самоцвет. Стивена воспитали на Земле Кристальные и отец, научили уважать других и ценить жизнь. Черный научился этому сам, причем иногда даже вопреки своему миру и дорогим существам. Алмаз вернулся к созерцанию потемневшего неба, а мальчик ушел домой. Наставала пора ложиться спать, чтобы завтра вынести решение…