Наша способность выборно включать и отключать наши моральные принципы объясняет то, как человек может быть жестоким варваром в один момент и сочувствующим существом в другой. — Альберт Барбара
Весь следующий месяц Лайт активно помогал с делами — сидя за собственным компьютером, что изрядно его удивило. У него даже появился доступ к интернету — это было странно, но Эл еще в первый день сообщил ему, что Ватари постоянно просматривает его запросы и что если вдруг среди них появится что-нибудь подозрительное, то компьютер сразу же отключат. Лайту нравились эти крохи свободы, и он вовсе не воспринимал их как должное. К удивлению Эл, Лайт совсем не отдалился от него после его отказа на их половое сношение, как детектив предполагал. Он приветствовал Эл «добрым утром» в начале дня и вежливым «спокойной ночи» в конце. Он с непринужденной легкостью говорил с ним о деле и не пытался спровоцировать ссору — ни словесную, ни физическую. Так продолжалось в течение месяца. Лайт почти не разговаривал — разве что выплевывал раздражающе учтивые слова приветствия или говорил о текущем деле, — а Эл и сам не пытался начать беседу. Он часто задавал Лайту вопросы, не связанные с их расследованием — спрашивал о новостях, о погоде и всяких подобных вещах, — но Лайт игнорировал его и начинал говорить о деле. «Интригующе», подумал Эл сперва, но теперь, когда это продолжалось четыре недели, он изменил свое мнение. Полностью. Это ребячество выводило детектива из себя — и оно было очень в стиле Лайта. Как же это раздражало. Эл просто-напросто не мог понять, почему Лайт — вместо того, чтобы разыгрывать спектакль — вел себя спокойно, непринужденно и так… так, как и со всеми остальными: прикрывшись дурацким фасадом а-ля «я весь такой милый и идеальный», который он вечно использовал при общении с семьей, учителями и одноклассниками. Эл был сбит с толку и непрерывно прокручивал голове ту ночь, когда он отказался потворствовать фальшивому прогрессу в состоянии Лайта. Что могло вызвать эту… странную реакцию? Лайт не вел себя так по отношению к Эл с тех самых пор, как они вместе стали ходить в колледж — еще до того, как Лайт лишился воспоминаний. Ягами словно вновь пытался сделать вид, что он — не Кира, но ведь он не отрицал свою деятельность серийного убийцы и не терял больше память. Может, это поведение было вызвано отказом Эл? Существовал ряд причин, по которым Эл не сделал этого; одной из них было то, что он не хотел пользоваться слабостью Лайта, а другой — то же, что он сказал Лайту — что юноша попросту был не готов. Дело было вовсе не в том, что Лайт этого не хотел — он как раз-таки хотел. Он хотел, потому что думал, что таким образом сможет помочь себе. Вот же зацикленный на себе ублюдок… Эл не понимал, почему теперь Лайт вел себя как ребенок. Даже детектив на его месте не выдержал бы и давно нарвался бы на конфликт с тем, кто выводил его из себя. А Эл и нарывался пару раз, когда спрашивал у Лайта, почему тот его игнорирует, однако не получал ответа. Точнее, получал — очередную фальшивую улыбку и какие-нибудь пару слов о деле. Вся эта ситуация начинала его утомлять, и хотя на самом деле это не должно было тревожить Эл (он никогда не позволял эмоциям вмешиваться в его работу), его это беспокоило. Лайт имел определенную власть над ним, и доказательством тому было то, что Эл так и не вступил с ним в половую связь. Лайт сам решил стать Кирой — он заслужил такое наказание, если не большее. Эл, конечно, и сам относился к нему предвзято и признавал это. Он понимал, что своей симпатией к одному преступнику дискриминирует других — он понимал, что это несправедливо. Но Лайт был другим… он стал исключением… в очередной раз. Это начинало надоедать. Раз Лайт отбирал жизни других людей, теперь отобрали его собственную. Эл в каком-то смысле завладел его свободой и мог дать юноше ровно столько, сколько сам хотел. Однако выходки Ягами всерьез волновали его — видимо, Лайт собирался вести себя с ним так до тех пор, пока Эл не уступит. Но Эл не собирался уступать. Он уступил бы лишь тогда, когда увидел бы, что Лайт хочет обратного. Тот Ягами Лайт, что был четыре месяца назад, не питал ненависти к Эл. Потому что он не помнил, как был Кирой, и не испытывал вражды к детективу. А еще несмотря на всю его раздражительность у него не было навязчивой идеи убить Эл. Лайт признавал его интеллект и его чувство справедливости, потому что никогда еще не встречал кого-то с таким же ясным взглядом на жизнь, как у него самого. Когда он забыл о своем замысле и вернулся к своей жизни до Тетради Смерти, его прежняя фальшивая дружба с Рюдзаки была отброшена в сторону, уступая место настоящим эмоциям. Конечно, это вовсе не значило, что Рюдзаки Лайту нравился. Он ему как раз-таки не нравился. Что само по себе было странно. Лайт никогда не испытывал к людям антипатии — просто потому, что они, если честно, этого не стоили. Все остальные бледнели в сравнении с его интеллектом — Лайт ведь был намного лучше. Они были не настолько важны, чтобы испытывать к ним чувства — даже негативные. Но Эл всегда вызывал в нем чувство, которого… изначально не должно было быть. Эл был равен ему, и как бы Лайту ни было досадно это признавать, он стоил его эмоций. В основном — злости. Всю свою жизнь Лайт был чрезмерно учтив, дружелюбен и даже добр по отношению ко всем. Никто не знал его и не осознавал, что его рыцарское отношение было фальшивым — всего лишь личиной, за которой скрывалась его истинная натура, считавшая всех ниже его самого. Эл же был другим — он видел подноготную Лайта (возможно, потому, что сам был таким же). Разница между ними заключалась лишь в том, что детектив не пытался скрыть свою мизантропию. Лайт был очень вежлив к тем, кто его не волновал — он решил вести себя так по отношению к Эл из-за его ужасного отказа: прежде никто не говорил ему «нет», а уж тем более — величайший, мать его, детектив, черт бы его побрал. Так что Лайт улыбался Рюдзаки, сидел рядом с ним на диване, работал над делом — и это бесило Эл до чертиков. Что ж, ладно. Стояла середина июля — впрочем, из окна того здания, где они сидели взаперти, этого нельзя было сказать. Земля была покрыта грязным слоем вчерашнего снега, но снаружи можно было получить солнечный ожог. Даже в мороз постоянно светило солнце, и его лучи, отражаясь от снега, проникали в кожу всех пешеходов, не подумавших использовать крем от загара. Впрочем, Лайту об этом беспокоиться не приходилось — ему вообще не разрешалось выходить. Он остановился по пути из спальни и выглянул в окно — стекла в этом здании были пуленепробиваемыми и небьющимися. Лайт не вздохнул горестно и не задержал взгляд на окрестностях — напротив, перед тем, как отойти, он глубоко втянул в себя воздух и, счастливо улыбнувшись Эл, пошел налить себе кофе. Боковым зрением он выхватил собственное отражение в стекле одного из кухонных шкафов, но не обратил внимание. — Доброе утро, Рюдзаки. — Доброе утро, Лайт-кун. — Бесцветным голосом в ответ. Лайт отвернулся и оскалился. — Дело, над которым мы вчера работали, раскрыто. — Да? А ты не мог бы прислать мне данные? — вежливо попросил Ягами. Он нажал на кнопку «вкл» на кофейной машине, подошел к Рюдзаки и изящно примостился рядом, ожидая. — Конечно. — Эл кивнул. — О, и, кстати, очень скоро мне придётся уйти. — Что?! — Лайт моргнул, и это почти его выдало. Ну что за идиотская реакция! — В смысле, и куда отправишься? — Это конфиденциально. Ну еще бы, прорычал Лайт мысленно, но в ответ лишь взял свой лаптоп, поместил на колени, включил его и осторожно поставил на стол. По крайней мере, он какое-то время побудет один… — Вместо меня здесь побудет Ватари, — заявил Эл, разбивая вдребезги надежды Лайта на уединение — но тот того не показал. — Меня не будет несколько часов. Лайт не ответил, но молча принялся ждать, пока Эл уйдет. Когда тот встал, Лайт бросил на прощание «до встречи». На какую-то долю секунду Эл застыл, и Лайт чертовски этому обрадовался. Он обожал действовать детективу на нервы — особенно теперь, когда ублюдок этого заслуживал. Ну правда, как он посмел? Это ведь был Лайт, а Эл якобы питал к нему «влечение» (если бы кто спросил у Лайта, он бы сказал, что это ложь) — а ему еще хватило наглость сказать Ягами, что он не готов! Он понадеялся, что Эл замерзнет до смерти. Ватари вел себя странно — Лайт пришел к такому выводу, когда мужчина предложил ему завтрак и чай. Дважды. Юноша никак этого не понимал. Когда он лежал в больничной палате — страдавший от недоедания и с травмой головы, — этот человек был настроен враждебно, а иногда откровенно хамил. Естественно, Лайт отчаянно раздумывал над этим, пытаясь понять, что могло произойти. Они провели день, работая над делом, и Лайт обнаружил, что Ватари был довольно приятным собеседником, когда не проливал на него чай и не вкалывал ему анестетик. Он был умён, чего Лайт до этих пор не понимал. Не так умён, как Эл, конечно — и уж явно не так, как Лайт. Но он был далеко умнее дворецкого, которым Лайт всегда его считал. Однако это никак не отменяло тот факт, что его поведение было крайне, крайне странным. В итоге Лайт решил, что если он не спросит у Ватари напрямую, то никогда этого не узнает. Лучшее, до чего он мог додуматься — это что у пожилого мужчины просто выдался удачный день и что ему хотелось поделиться своей добротой. Но что-то было не похоже. Лайт прокашлялся. — Эм, Ватари… — Да-да? — отозвался мужчина, поворачивая морщинистое лицо в сторону Лайта. — Передумали насчет чашки чая? — Нет-нет, благодарю Вас. — Лайт качнул головой и улыбнулся, все еще не выходя из роли. Если Эл подглядывал за ним через камеры и увидел бы, что Лайт ведет себя иначе, он бы попросил Ватари почаще находиться рядом. — Вообще-то, я лишь хотел спросить, что послужило причиной… такому поведению? — А, ясно. Вот и все, что Ватари ответил. А, ясно. Какого черта?! Лайт терпеливо ждал, но другого объяснения не последовало, а когда он поднял взгляд, Ватари уже не смотрел на него. Лайт решил принять душ. Он встал, сообщил Ватари о том, куда идет, и покинул комнату, зачем-то беря с собой новый комплект одежды и пару домашней обуви. Он уже переоделся, но ему казалось неправильным принять душ и не сменить одежду — к тому же, учитывая его ситуацию. Так что Лайт взял чистый комплект, зашел в ванную и включил максимально горячую воду. На двери в эту ванную тоже не было замка — Лайт решил, что это было сделано с целью не дать ему совершить суицид. Можно подумать, он бы опустился до такого. Впрочем, даже самоубийство казалось лучшей перспективой, чем жизнь взаперти с этим ублюдком, но он не собирался совершать самоубийство, так как это означало бы, что он опускает руки. Лайт отказывался так поступать. Если Эл принудил его жить, не совершив над ним казнь, Лайт избавится от этого безумного чувства страха! Юноша встал под душ и даже не вздрогнул от горячей воды. В первую секунду та всегда немного обжигала тело, но он так привык к ней, что теперь едва ли замечал, что от воды исходит пар. А даже если бы и заметил, он бы все равно не сделал ее холоднее — в конце концов, горячая вода на то и горячая. Горячая вода куда лучше очищала. А холодная вода — отстой. Спустя пятнадцать минут усиленного мытья Лайт остановился и привалился спиной к стене. Он стоял таким образом, что теперь вода не касалась головы, а стекала на грудь. Кафель отдавался холодом по его спине. И тогда он приступил к ритуалу, который начал спустя два дня после олигофрении Эл. Да. Он назовет это так. Потому что это в самом деле была самая настоящая олигофрения. Лайт решил, что раз Эл не станет ему помогать (засранец), он возьмет иницитиву в свои собственные руки. Буквально. Из опыта с Эл он понял, что любое чужое прикосновение вызывало в нем воспоминание. А как он мог отпустить прошлое, если не мог ни к кому прикасаться? Самый настоящий идиотизм. Поэтому Лайт тренировался на себе. Он опустил ладонь на живот и даже не напрягся — вообще-то, он почти ее не чувствовал, это ведь была его рука. Но он понимал, что будь это кто-то… другой, психологический ответ тоже был бы иным. Он медленно повел ладонью вниз — дюйм за дюймом вдоль пупка, ниже, все еще едва ли ощущая прикосновение, пока не коснулся себя и не обхватил пальцами всю длину. Этот акт, который должен был быть нормой для любого подростка, коим был он сам, казался ему отвратительным. Не сказать, что это не было приятно — просто это было неправильно. Он не знал, почему. Но он толкался в собственную руку несмотря на мелькавшие в сознании вспышки стыда и сжимал свой член сильнее, когда ему хотелось отпустить. С той самой идиотской ночи он изредка делал это во время душа. За последний месяц он попробовал раз четырнадцать — и лишь раз он кончил. Все остальное время он прислушивался к внутреннему голосу: это отвратительно, как ты можешь этим заниматься? Это делал бы Акитоши. Мерзость какая, — а потом останавливался, сползал вниз по стене и садился на скользкое дно ванны, включая максимально холодную воду. Это было ужасно. Он ненавидел Эл! Как же он его ненавидел! Почему он не мог просто-напросто закончить, вашу мать? Почему он просто взял и ушел? Ненавижу его, ненавижу, — ругался Лайт мысленно, быстрее двигая рукой и рыча сквозь стиснутые зубы. Я тебя ненавижу, Эл! Ты ведь наслаждаешься, да? Играешь со мной как с очередным дурацким делом! Я тебя ненавижу, Эл — ненавижу! Это все его вина! «Нет!» Холод. Боль. «Ааа…» — Нет! — громко прошипел Лайт, резко отрывая от себя руку и подставляя ее под горячую воду. Он направил струю воды на свои ладони и принялся остервенело их тереть — а, закончив, последовал обычной схеме и обессиленно опустился на дно ванны. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя. Это все ты виноват… Акитоши… Лайт повернул кран, включая холодную воду.***
Когда Ягами вернулся из ванны, он был очень, очень зол — на себя, на Эл, на Акитоши, на Мису, на Ватари, на своих отца и мать, на несуществующего Бога и на всех. Он был так зол, что это чувство скверным запахом исходило от его фигуры, и когда он вошел в комнату, где был Ватари, совсем позабыл о своем оставшимся без ответа вопросе. Потому что он был в ярости. Почему ему так трудно было сделать нечто столь простое?! Это же всего лишь гребаная мастурбация, бога ради! Это… это… не так все должно было быть! Не с ним — не с таким, как он. Просто не так! Он бы хотел притвориться, будто этого никогда не было, но это было невозможно. Потому что Эл знал. Эл знал, а Эл… Эл был… — Это потому, что я не знаю, как вести себя с Вами, — наконец услышал он ответ Ватари. Лайт поднял голову, но пожилой человек даже не вздрогнул, увидев жестокость, мелькнувшую в пристальном взгляде. — О чем это Вы? — выплюнул Лайт, не заботясь о том, что фасад, который он так тщательно выстраивал целый месяц, рушился. Это было неважно. Ему надоел чертов Эл, он хотел причинить ему боль — физически причинить ему боль. — Это к Вашему вопросу о моем поведении, — спокойно ответил Ватари, поднявшись и подойдя к дивану, на котором сидел Лайт. — Я веду себя не так, как Вы изволили выразиться, потому что не знаю, как теперь вести себя с Вами. — Не вижу никакой разницы между тем, что сейчас, и тем что было в больничной палате, — сказал Лайт — тем же грубым тоном, что и секунду назад. Он был рад, что говорит не с Эл, потому что Рюдзаки сразу же понял бы, что его голос звучит так из-за тщательно подавляемой злости. — Оно и понятно. — Ватари кивнул и сел рядом с Лайтом. Странно. Раньше он никогда так близко не садился. — Видите ли, Ягами-кун, за мной водится дурная привычка взламывать компьютер Эл и систему видеонаблюдения и просматривать ее. Недавно… в общем, около месяца назад… я позволил себе пренебречь запретом Эл и проверить камеру… — Что?! — Вырвалось у Лайта; юноша тут же подскочил. — Вы… Вы шпионили за мной?! — За Эл, если быть точным, — поправил его Ватари. — Почти месяц… да Вы… Вы… — В глазах Лайта вдруг вспыхнул дикий огонек ярости. — Значит, Вы видели? Слышали… Вы… Вы знаете?! — Нет никакой нужды… — Заткни пасть! — выкрикнул Лайт, и тогда Ватари поднялся, примирительно выставляя перед собой руки ладонями вперед. — Держись от меня подальше, твою мать! Пошел вон! — Боюсь, мне была дана инструкция… Лайт вдруг резко замахнулся — намного резче, чем когда-нибудь замахивался на Эл. Он с невероятной силой выбросил кулак к лицу пожилого мужчины, надеясь сбить того с ног — что плохого, если при падении он сломает себе бедро? Однако запястье Лайта перехватили в воздухе, полностью блокируя удар. Лайт моргнул, осознавая, что случилось. — На Вашем месте я не стал бы этого делать, Ягами-кун, — предупредил его Ватари — твердым, но ласковым голосом. — Это я учил Эл драться, а он до сих пор и близко не так хорош, как я. — Ах ты, сволочь! — Это ругательство хриплым криком вырвалось из горла Лайта; он попытался пнуть Ватари, но тот перехватил его колено. Лайт сдержал раздраженное рычание, не сводя с мужчины ледяного взгляда. — Я отпущу Вас, Ягами-кун, — ровным тоном произнес Ватари, — но прежде я должен попросить Вас не делать этого, иначе Вы закончите в той же позе. В Лайта будто что-то вселилось — его тело вспыхнуло, а в венах вместо крови словно потекло раскаленное масло. Он нашел в себе силы выдернуть руку и лодыжку из захвата Ватари, попятился назад на несколько шагов и оказался под аркой, ведущей на кухню. Он тяжело, отрывисто дышал и продолжал сверлить Ватари свирепым, остекленевшим от ярости взглядом. Ватари двинулся вперед, подмечая каждый шаг назад, сделанный Лайтом, и когда Ягами решил, что мужчина подошел достаточно близко, в очередной раз выбросил кулак к его лицу. Ватари блокировал удар и отпихнул руку Лайта в сторону. И вторую. Блок. Удар. Блок. Удар. Блок. Лайт распалялся, с каждым разом обрушивая на Ватари все более сильные удары. Он ни о чем больше не мог думать и мог справиться с собственным гневом лишь так — при помощи драки. Поражение лишь еще больше распаляло его; дыхание превратилось в неровные отрывистые вздохи. Ватари шагнул ближе, вынуждая Лайта отскочить, чтобы между ним и противником было достаточно места для удара. Как же он ненавидел его! Эл! Акитоши! Ватари! А теперь — особенно Ватари! Особенно его! Это было унизительно, но Лайт продолжал отступать, чувствуя, как паника разносит по телу адреналин. Наконец, он понял, что должен хоть что-нибудь ударить! Это было невыносимо! В нем плескалось слишком много ярости и злобы, и ему нужно было хоть на чем-нибудь их выплеснуть, а Ватари был недосягаем. Лишь тогда Лайт осознал, что со всей силы саданул рукой по стеклянному шкафу. Прищуренные глаза Ватари распахнулись; он с секунду смотрел на него шокированным взглядом. В запястье и ладонь Лайта впилось множество осколков, но он не чувствовал боли — и мысленно поблагодарил свое тело за наличие в нем дофамина. — Не двигайтесь, Ягами-кун, — медленно проговорил Ватари. Он прошел вглубь кухни, открыл шкафчик и достал аптечку. Лайт чисто назло выдернул руку из разбитого стекла и закусил губу, сдерживая крик боли. Теперь в его руку вонзилось еще больше осколков, а его ладони и запястья покрывало еще больше порезов. Ватари выругался и бросился к нему с пинцетом, бинтами и перекисью. Лайт отшатнулся от него. — Держись от меня подальше, — прошипел он с ненавистью. — Вы поранились и нуждаетесь в моей медицинской помощи, — ответил Ватари, продолжая медленно идти. Пожилой мужчина протянул руку, намереваясь схватить Лайта за плечо; кровь из порезов юноши сочилась и капала на пол. — Не трогай меня! — выкрикнул Лайт, отпрыгивая к плите. Ненавижу тебя. Ненавижу все это. Ненавижу тебя… — Лайт-кун? Нет. Только не этот голос! Только не он! Разумеется, это был Эл — он вернулся в квартиру, услышал шум и поспешил на звуки. Теперь он стоял, застыв в проходе и оценивая ситуацию. Рука Лайта — вся в крови; стеклянный кухонный шкаф — разбит. Эл быстро сложил два плюс два и медленно шагнул к Лайту. Он не знал лишь одного — зачем Ягами понадобилось разбивать стекло. Обычно он был не склонен к суициду, так что, видимо, разозлился… очень сильно разозлился. Эл никак не мог поверить в то, что это Ватари — всегда такой прохладный и вежливый — спровоцировал подобную реакцию. — Лайт-кун, тебе следует позволить Ватари позаботиться о твоей руке, — сообщил ему Эл — и поразился тому, какая ярость мелькнула в темных глазах. — Нет! — огрызнулся Лайт. — Я тебя ненавижу! Я ненавижу тебя, твою мать! — Пусть так, Лайт-кун, но это не имеет никакого отношения к… Эл в последнюю секунду успел увернуться от внезапного удара. Лайт был зол — почти в истерике; он мог пораниться и… он уже поранился. Пусть и неосознанно, но Лайт хотел причинить кому-нибудь боль, а его мозг был слишком затуманен злостью, чтобы осознать, что боль он причинил самому себе. Эл был вынужден принять решительные меры. Он схватил Лайта за здоровую руку и сделал ему подножку, отчего юноша упал на живот. Лайт застонал, ударившись больной рукой, а Эл тем временем быстро сел ему на поясницу и завел руку ему за спину, обездвиживая. — Ватари, пожалуйста, принеси успокоительное, — попросил Эл. Ватари кивнул, оставил аптечку и зашагал в больничное крыло. Лишь когда он ушел, Эл понял, как напрягся под ним Лайт. — Нет, — застонал Лайт хриплым, низким голосом. Тем же голосом он стонал во время кошмаров, и Эл вдруг понял, в каких позах они оказались. Но он не мог встать. — Я прощу прощения, Лайт-кун, — проговорил он тихо. Кровь капала из его руки на пол, образуя лужу, но Эл в тот момент ничего не мог сделать. Лайт лежал под ним и, должно быть, испытывает дежавю — детектив сожалел, но не настолько, чтобы подняться. Вскоре в комнату вернулся Ватари со шприцем в руке; он передал его Эл, и тот осторожно вколол иглу в плечо Лайта, прежде чем передать Ватари пустой шприц. Спустя несколько долгих секунду тело Лайта обмякло. Наконец, Эл встал и бережно подхватил тело юноши на руки; Ватари последовал за ним в больничное крыло, где Лайта уложили на койку. Ватари обрабатывал его руку перекисью, вытаскивая крошечные осколки, а Эл наблюдал со стороны. Какая-то часть его сознания была недовольна тем, что Лайт пострадал, но другая часть — куда большая — была чрезмерно этому рада. Эта злость в светло-карих глазах — эта страсть. Такие чувства Лайт никак не мог симулировать. За последние пять часов и сорок две минуты случилось что-то, что разозлило Лайта до такой степени, что он снова стал самим собой. Эл целый месяц не видел Лайта. Он скучал по нему.