Князь Оленев

В половине дня, в самую жаркую пору Никита Оленев с дворовым пареньком возвращался с охоты. Не сказать, что охота удалась: болото высохло от палящего зноя, так что удалось поймать лишь трех дупелей. Но, не смотря на это, князь был в самом хорошем расположении духа, испытывал волчий голод, с наслаждением чувствовал каждое движение своих мышц, каждое движение легких, а потому глубоко вдыхал пряный лесной воздух. - Езжай, Пашка! - крикнул Никита пареньку, совсем разомлевшему от усталости и жары. - Я воды напьюсь из ручья. - С дупелями что делать, барин? - Отдашь Гавриле, он знает, что делать! - Не отравит старый чёрт? - засомневался сын кучера, родственник Луки Терентьича. - Это уж как повезёт! - расхохотался Оленев. Привязав своего серого в яблоках коня к дереву, он засучил рукава и опустился на колени, чтобы освежиться после горячей охоты. Испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие, Оленев стал мыть вспотевшую шею и лицо, вода каплями стекала с его подбородка до самой груди. Пылающая грудь наконец свободно вздохнула. Откуда-то послышался шорох сухих веток, будто кто-то незаметно к нему подкрадывался. Обернувшись в сторону источника шума, Оленев с удивлением увидел знакомую фигурку в синем сарафанчике и белом платке. Оленев поднялся на ноги и хотел было подойти к девице, как вдруг та встрепенулась и уже хотела убежать, но он криком ее остановил: - Стой! Кто ты? Фигурка остановилась и робко оглянулась, каждую минуту готовая сбежать. Сделав над собой видимое усилие, она подняла глаза, но не осмелилась посмотреть ему в лицо. - Ганна я... - Аннушка, значит. Неужто из казацких? - спросил князь, внимательно всматриваясь в лицо девицы. - Батюшка, покойный, из киевских земель был. - Не боишься в лесу одна ходить? Далековато до деревни, - улыбнулся Оленев, поймав взгляд быстрых тёмных глаз. - Авось не заблужусь в трёх соснах... - Чья ты? - Была папенькина, теперь сирота. - У кого же ты живёшь, уж не в лесу ли? - У тетки, Матрены Егоровны, кузнецовой жены. Сказав это, Ганна бросилась прочь от Никиты, чуть не обронив корзинку с малиной. Ни секунды не раздумывая, князь бросился за ней вдогонку. Как ни легки и быстры были ее ножки, он в десять шагов обогнал ее и схватил за плетеную корзинку, чуть не оторвав тонкую ручку. - Пустите, барин, - запыхавшись прошептала та, раскрасневшись, но не опуская глаз. - Погубите зря. - Какие глаза у тебя хорошенькие, Ганна, - ласково проговорил Никита, не понимая значения последних ее слов. С чего ему губить ее? - Ты что, боишься меня? - Не гневайся, барин, отпусти, - решительно ответила Ганна, так что князю ничего не оставалось, кроме как выпустить из рук такую соблазнительную добычу. А соблазняться и правда было на что: под малороссийской сорочкой, холщовым сарафаном угадывались все совершенства ее тела. Уже не подросток, но и не вполне женщина, голосок тонкий, глаз не поднимет, но как посмотрит, так и обожжет, губы такой нежности, какая бывает только у слабых девушек. - Пущу, если ещё раз встретимся! - вспыхнув, возразил Оленев. - Откажешь, сам к тебе приду... Я знаю, где живёт кузнец, - соврал он, заметив готовый сорваться с ее языка отказ. Ее точно обожгло: с лица пропала всякая краска, потемневшие глаза заблестели страхом. - Так и быть, встретимся здесь у ручья, - сказала, сорвала несчастную корзинку и пустилась бежать. - Когда? - успел крикнуть ей вслед Оленев, не надеясь услышать ответ. Но уже издалека донесся до него ее трепетный голос: "в полночь". Широко улыбаясь, Никита стоял, ни о чем не думая, в каком-то оцепенении повторяя "в полночь". "А коли не придёт? И впрямь к кузнецу пойдешь?" - усмехнулся он, вспомнив ее белое, как мел лицо.