Князь Оленев

Только утром после бессонной ночи понял Никита, какую ошибку допустил: его закружившаяся голова не сообразила, что нужно было договориться о новой встрече. Сам не свой, с абсолютно пустой головой князь добрел до своей усадьбы, еле отвязался от перепуганного Гаврилы, и завалился, не раздеваясь, в постель. В пустой голове мелькал лишь один образ — образ маленькой беззащитной, но слишком быстроногой нимфы с тяжёлой косой. Если вчера его мучило телесное возбуждение, то сегодня — возбуждение душевное. Ганна — первая так глубоко заинтересовавшая его девушка. Разве не видал он девушек с более яркой и пышной красотой? Есть ли у этого прелестного создания сила таинственная, которою она привязала его мысли к себе? Никита никак не мог придумать причину своего небывалого воодушевления, будто он спал до этого дня, а теперь проснулся и не знает, куда деть свою кипящую энергию. Неужели одно низкое плотоядное желание женского тела? Эту мысль он с отвращением откинул подальше в закоулки своего разума и продолжил пребывать в своём лёгком, воздушном мире, в котором место было только ее блестящим глазам и длинным ресницам. — Гаврила! Не нужен ли тебе кузнец нынче? — Кузнец? На кой чёрт мне кузнец! Тут своих дел без него хватает. — А ты найди и для него дело, потому что сейчас мы едем именно к нему. Гаврила с подозрением заглянул в глаза барину, откладывая свой кармин и крепкий аммиак. Деловито кашлянув он спросил: — Вам нужна причина для поездки к кузнецу? — Догадлив как чёрт! — усмехнулся Никита, похлопав его по плечу. — В принципе, нужно починить нашу двуколку, вон, второй год стоит… А вам на что это? — На разведку едем, эскулап! Решение таким образом нашлось, и Никита с оживлением, будто охотник, вышедший на след добычи, вскочил на коня, велел запрячь сломанную двуколку на другую лошадь и поскакал с Гаврилой к дому кузнеца. Какого было удивление Оленева, когда Гаврила остановил лошадь у державшихся на соплях ворот дома, как-то неловко приземлившегося около могучего великана-дуба. Окошко именно этой избы засветило ему в ту бессонную душную ночь, отсюда доносился шум домашней перебранки, и, стало быть, тёмная фигурка Ганны выскочила из этой дверцы. — Неужто здесь живёт кузнец? — спросил он недоверчиво у Гаврилы, неуклюже слезавшего с лошаденки. — А то как же! — отвечал тот. — Макарыч! Есть кто дома?! Из кузницы вышел мужик с кирпично-красным лицом и круглой рыжей бородой. Словно чёрт, вылезший из печной трубы, он почернел от копоти и пота, рубаха его, неопрятная и прилипшая к мокрой от пота груди, сокрыта была не менее грязным фартуком. Увидев барина, сидевшего верхом на сером коне, он сощурил глаза, словно зрение его обманывало, и поклонился по пояс. — Бог в помочь, Макарыч, — начал князь, — есть к тебе дело. — Даст Бог, подсоблю, чем смогу, — ответил тот, и голос его, низкий и хриплый, невероятно напомнил Оленеву услышанное той ночью ворчание. — Видишь, двуколка не в порядке, вон, одна продольная рессора повреждена, не мог бы ты починить ее? Неудобно барину по деревне в каретах разъезжать, а двуколка в самый раз будет… — говорил Гаврила, отвязывая двуколку. — Да, помнится, и старый барин, покойный, в ней катался по полям да по угодьям, да так давно это было, лет десять назад, — вставил своё кузнец и делал вид, что рад лишней работе. Оленев, будто из праздного любопытства, внимательно осматривал двор мужика, ожидая все, не выйдет ли кто из дома или из хлева. Но никто, к его досаде, не показывался, не то что сама Ганна, но даже ее тетка Матрена Ивановна. — Так что, когда готова будет? — уточнял Гаврила, уже садясь на коня и готовясь ускакать, не знавший истинных целей визита князя. — По мне, так неделька — самый срок. Успею, как знать. — Ну, не подведи! — сказал на прощание Гаврила, и Никита, уже потерявший надежду увидеть свою Ганну, ухватился за последнюю возможность: — А и печет, Макарыч, кабы от жары не околеть! Не дашь ли воды напиться? — попросил князь, озираясь на недоумевавшего камердинера, у которого всегда была с собой фляжка воды. Кузнец подумал с мгновенье и, как показалось князю, недовольно кивнул: — Матрен Иванна! А ну-ка подай воды барину! Никита совсем поник, но вдруг дверца со скрипом распахнулась и показалась Ганна в том же синем сарафанчике с небольшим ковшиком в руках и куском чистого полотна. Барин буквально просиял увидев такое знакомое и милое лицо, что испугался, не заметил бы отец девушки такую неприличную заинтересованность с его стороны. Что касается девицы, то стоило ей увидеть, кто стоит у ее крыльца, как она со страху чуть не споткнулась на пороге. Никита видел, как она взволнованно вдруг оглянулась, будто желая скрыться с глаз, пока не поймали. «Ах, погубить, видать, меня решили» — мысленно воскликнула Ганна, встретившись взглядом с улыбающимися ей глазами. — Тетка где? — рявкнул кузнец, наливаясь кровью. — Больна, — услыхал Никита чуть слышный ответ, заметив дрожь в голосе девушки. Еле ступая, словно каждый шаг был для нее первым, Ганна подошла к князю, все еще сидевшему верхом, и протянула ковш. Никита, стараясь так явно не разглядывать девицу, полностью сосредоточился на ковшике с водой, зная, что куда он не посмотрит, будет видеть только ее стан. Ганна держала глаза к долу, не смея поднять их. Почти бессознательно влив в себя безвкусную воду, князь протянул пустой ковш обратно, завороженно смотря, как белые пальцы обхватывают холодную железную ручку. Под зоркими глазами кузнеца, не отходившего от них, Ганна скромно дала барину чистое полотенце, как принято обычаем гостеприимства. Никита поблагодарил и вытер влажные губы и подбородок. Схватив ковшик и полотенце, стремительно зыркнув на князя темными глазами, она стремглав побежала в дом и была такова. — Ох, несладко придётся девчушке теперь, — огорченно проговорил Гаврила, смотря куда-то в гриву лошади, когда они уже подъезжали к дому. — С чего это ты взял? — озадаченно спросил Никита, чувствуя, как беспокойство начинает теребить его душу. — Ай! — с досады махнул рукой Гаврила. — Нехорошо вы на пигалицу смотрели, а Макарыч нехорошо смотрел на вас обоих. Крутой у него нрав, у этого кузнеца. Эхе-хех-хе… неужто на нее посмотреть вы ехали, барин? — Не побьет же он свою дочь за такие глупости! — все более волновался князь, чувствуя на себе вину из-за укоризненного взгляда Гаврилы и его слов. — Какая она ему дочь! Батька ее, старый поп, приказал долго жить. Недавно схоронили. А Ганну, сиротку, взяла к себе ее тётка, Матрена, да только вон, сами как живут! Житья нет им с пьяницей этим. Оленев уже не надеялся дожить до ночи от нетерпенья и со злости на самого себя целый день глотал ром вперемежку с вином. Гаврила только вздыхал и качал головой на пьющего и не пьянеющего барина. «Знак! Мне нужен был только знак, что я ее увижу ещё раз. А вот оно, каковы дела!» — Никита буквально начал сходить с ума, перекручивая в голове всю сцену с проклятым ковшиком, боясь пропустить что-нибудь из виду. Но нет, все было так, как было, Ганна не только не давала ей никаких знаков, но боялась даже поднять глаза. Как только спустились сумерки и перестали лаять собаки, Оленев надел картуз и полетел в сторону избы кузнеца, боясь обнаружить там что-то неладное. Подкрадываясь, словно воришка, он бесшумно приближался к дому. К счастью, все было спокойно, никто не дрался, не кричал, только мирно кишела в хлеву тощая корова. Так просидел он, прислушиваясь к каждому звуку и движению, часа полтора, густой туман опустился на землю, проглатывая последнее тепло солнца. Ночь обещала быть холодной. «Только бы ничего не вышло» — молился Никита, прося бога усмирить буйного кузнеца, и готовый сию же минуту ворваться, разломать к чертям ветхую, почерневшую, как сам кузнец, избу, если возникнет в том нужда. «Хорошо, что не забыл шпагу… Хотя, вот радости-то будет, если заколю единственного в Холм-Агеево кузнеца». Вдруг послышался знакомый скрип дверей, и князь спрятался в высокой траве, росшей у забора, и стал тихонько всматриваться. Аккуратно закрыв дверь, словно боясь разбудить кого-то противным скрипом, стояла, не решаясь сойтись с крыльца и боязливо оглядываясь, его милая Ганна. Не веря своим глазам, Никита вскочил на ноги, напугав девушку внезапно выскочившей из-за забора своей головой. "Ах ты Господи!" - прошептала она, прижав руки к груди, и побежала к воротам. - Аннушка! - воскликнул радостный князь, тревожно осматривая ее, запыхавшуюся от бега и волнения, боясь найти следы побоев. - Все хорошо, Аннушка? - Что вы тут делаете, барин? Зачем пришли? А если бы Прохор Макарыч вас увидел? - Бежим отсюда, нас никто не увидит, - сказал Никита и решительно потащил ее подальше от дома к березовой роще. - Погодите, не так скоро, барин, не поспеваю за вами, - задыхаясь, проговорила Ганна, касаясь заалевших от стремительного бега щёк. - Зачем так далеко? Остановившись, он потянул ее на мягкую траву под раскидистым деревом и заключил в свои медвежьи объятия ее продрогшие плечи. - Не разозлил я сегодня кузнеца? - спросил Никита. - Нет, барин, - шепотом отвечала Ганна. - Я его разозлила. Тем, что сама вышла подать вам воды. А тётка больная лежит, вся в горячке. Сказала и расплакалась, спрятав лицо у него на груди и вздрагивая плечами. - Прости меня, не нужно было мне приезжать, из-за меня ты пострадала, - Никита прижал ее к себе покрепче и поцеловал в макушку. Она подняла лицо, устремив на него свои блестевшие глаза, и покачала головой. - Нет, ты добрый, барин, по голосу твоему знаю это, зла не желают мне твои глаза! - всхлипывала Ганна, вытирая глаза и щеки рукавом сорочки. - Только зря вы увязались за мною. Доведет до беды все это... - Знай, Ганна, никого прекраснее тебя я не видел никогда! - Уж не смеетесь ли вы надо мною? - Не ведаешь ты, в чем твоя сила... Как ты из дома вырвалась? - Дождалась, пока заснут, и выбежала посмотреть, не видно ли вас. Как чувствовала, что придете. Оленев не мог сдерживать своего умиления, своей нежности к этому существу и поминутно целовал ее холодные пальцы и ладони. Ганна настороженно смотрела на князя, на его губы, мягко касающиеся ее рук, и приятно ей было чувствовать их горячую влажность, потому она сидела тихо, не чувствуя холода ночи и легко дыша. Неприятное напряжение куда-то улетучилось, и Ганна все смелее ласкала милого Никиту, перебирала его волосы, щекоча крепкую загорелую шею. Ганна, прежде жившая одна с отцом, умершим месяц назад от непонятной болезни, была взята в дом своей единственной родной тетки. Лишний рот в многодетной семье никем особо не жаловался, последовательно получая попреки за слабость, неловкость, так как девочка не была приучена к тяжёлой и чёрной работе, поскольку хозяйство покойного батюшки было не велико, и жить в его просторном доме было радостно и легко. "Росла как у Христа за пазухой, да ничего, здесь кости твои затрещат, что мало не покажется!" - успокаивал ее кузнец.