Князь Оленев

- Беда, барин, горе-то какое! - в середине ночи разнесся крик камердинера по всему дому. - Что случилось, Гаврила? - поспешил Никита в сени, услышав стенания баб и вой девок. - В чем дело? - Горе-то какое, - продолжала реветь Акулина. - Кузнец сиротку удавил! Князь смертельно побледнел, не веря только что услышанному, и не мог ничего выговорить. Сердце его словно набухло, подскочило к горлу и не давало глотнуть воздуха. Удавили Ганну? - Дура! Тьфу на тебя, баба! - чертыхнулся Гаврила. - Спасли, успели вытащить! Ишь, что вздумала! - Гаврила! - вцепился Никита за его плечи, чувствуя, как кровь приливает к голове. - Где она? Где Ганна? Оторопев от напора и страшных глаз князя, Гаврила не сразу ответил, как-то медленно соображая и тем самым еще более раздражая Никиту. - Во флигеле у нас, барин... уж никак нельзя было ее оставлять дома, помилуйте, барин! - Дурак! - вскричал разъяренный и перепуганный Никита и выбежал из дома, чуть не сбив с ног камердинера. На ватных ногах он добежал до старого, но еще крепкого деревянного флигеля, распахнул тяжелую дверь, и тотчас оказался у лежавшей без чувств Ганны. При свете слабо горевшей лампадки князь различал ее разметавшиеся волосы, белое, как лунный диск лицо и свесившуюся руку. Упав на колени, Никита прижал к губам ее холодную ладонь, чувствуя слезы на своих щеках. - Это я виноват, прости, Ганна, - шептал он, прислушиваясь к ее дыханию и пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Кровь стучала у него в висках, не давая возможности осмыслить все произошедшее. Зачем? Зачем кузнец хотел ее удавить? Как посмел дотронуться? Приняв решение немедленно заточить преступника в кандалы и отправить на каторгу, он задумался о будущем Ганны. Прижавшись лицом к ногам девушки, Никита обессиленно рухнул с колен. Ему хотелось заключить ее всю в свои объятия, прижать так, чтобы трудно было дышать, наслаждаться запахом ее кожи... но какой слабой и беззащитной она стала сейчас! Одинокая, брошенная, еле оставшаяся в живых, в ком она могла искать опору? Приподняв лампаду, Никита стал тихонько осматривать нежную шею Ганны и, обнаружив багровый след от удавки, злобно сжал челюсти. Боясь прикоснуться, он захотел заботливо подуть на страшный след, как вдруг наткнулся на потерянный взгляд девушки. Ее застывший взгляд, смертельная бледность заставили вздрогнуть молодого князя. - Моя несчастная Ганна, - прошептал он, гладя ее холодные плечи и руки. - Не бойся, ты сейчас у меня, в безопасности... ты всегда будешь при мне. С ее губ сорвался еле слышный хриплый стон, видимо, ей было больно говорить. Никита поспешно прижал палец к губам, запрещая ей разговаривать. Успокоившись благодаря князю, она закрыла глаза, доверчиво предавая себя всю его власти и опеке. Только с рассветом он вышел из флигеля, бледный и уставший. Тотчас он позвал Гаврилу. - Немедленно разберитесь с этим преступником, - начал он. - Сибирь, каторга, повешение - все, что угодно. - Его забрали под суд, но кто знает, что там они... - Гаврила, я применю все свои силы, чтобы отомстить за Ганну! Отныне она будет жить здесь, у меня. - Да как же это можно, барин! - воскликнул камердинер, округлив глаза. - А коли батюшка ваш узнает? Куда её сюда? Люди что скажут?! - С этой минуты Ганна под моей опекой, - отчеканил князь. - Батюшка? Ну что ж, а не по его ли стопам я иду? Пусть поразмышляет под конец жизни. А до твоих людей мне дела нет. Гаврила совсем поник. Что сталось с его мальчиком, этим дитем? Откуда эта жесткость, не присущая даже его отцу, князу Оленеву старшему? И кто может проникнуть в душу этого Никиты, в его израненную, искалеченную с детства душу? Неужели Аннушка?