Князь Оленев

Около четырёх дней Ганна лежала в бреду и горячке. Молодой князь сам ухаживал за юной крепостной, несмотря на уговоры Гаврилы и прочей челяди оставить хлопоты по "этой девке", ибо где это видано, чтобы князь выхаживал холопку. Никита, вопреки известной своей холодной рассудочности, никак не мог понять того, что является очевидным: чернь не любит выскочек, тех, кто неожиданно, а чаще и неоправданно, оказывается "у Христа за пазухой". Ему не нужно было одобрение. Его всего лишь удивляли настороженность и косые взгляды Акулины и других дворовых баб. - Ишь, и не стыдно ей лежать в барской койке, - ворчала Акулина, прибираясь в отсутствие князя в комнатах. - Эка барыня! - Прикуси язык, поганая! - шикал на неё Гаврила, боясь, что девушка услышит злобную болтовню этой бесстыжей дворовой бабы. - Знай своё дело и молчи! - Да где ж это видано-то, а? - возражала Акулина и добивалась права голоса. - Погоди, ещё покажет своё эта вертихвостка! Барин бегает за ней рот разинув! И до чего дойдет-то, до чего дойдет?! - А ну, брысь отседова! У-у-х тебя! - прогнал бабу Гаврила, кинув ей вслед шерстяную щётку. Злился он не только на глупую Акулину, но и на себя: за то, что не знал, как отвечать на подобные бесчисленные выпады крепостных баб, прислуживающих в барском доме, и распросы крестьян. Если бы только мог он открыто спросить обо всей сложившейся ситуации у самого князя, возможно, он развеял бы все его сомнения и положил конец соседским пересудам и сплетням. Но куда делись прежние времена, когда они с барином жили душа в душу, размешивали кармин, переводили трактаты на латыни, чинили старую коляску? А сейчас, стоит ему хоть краем глаза посмотреть в сторону Ганны, как перед ним возникала грозная фигура князя, и он не мог долго оставаться под его пристальным, холодным взглядом и обращался в бегство. - Мне к тётке надо, отпустите, - просила Ганна, чуть встав на ноги. Она доверчиво смотрела на князя своими уставшими глазами и не знала, что Никита скрывает от неё смерть Матрены Ивановны, боясь хоть чем-то её расстроить. Он возился с ней как с малым ребёнком, предупреждая все её потребности и желания, так что Ганне не было нужды о чем-то просить. - Нельзя, голубка, не пущу. Тебе не нужно никуда ходить. Я пошлю Гаврилу. Её голова обессиленно падала на пуховые подушки у изголовья. Никита осторожно наклонялся и целовал её в гладкий лоб, запуская пальцы в волнистые волосы. Ганна, давно забывшая в теткином доме о существовании на свете ласки, боязливо воспринимала нежность и любовь князя. - Сердце неспокойно, - вздыхала она. - Отчего так? - Нехорошо мне лежать тут. И зря меня из петли вытащили. Раз уж на то пошло, стало быть, так было нужно. Не хорошо то, что вы выхаживаете меня. - Как ты можешь помышлять о смерти? Если уж ты не дорожишь собою, Ганна, я напомню, что жизнь твоя не принадлежит тебе. Разве твоя душа не в моей власти, так же, как и души Гаврилы и Акулины? Ганна покорно склонила голову. - Если тебе так легче, думай, что я забочусь о своей собственности, и не чувствуй себя обязанной. Меньше всего Никита воспринимал Ганну как свою собственность, для него это было сродни отношению к живому человеку как к бесчувственному предмету, что противоречило всем его принципам. Разумом он понимал, что дальнейшая судьба Ганны зависит от его слова, но сам он весь превращался в клубок чувств, и сердце его трепетало при одной лишь мысли о крепостной девице. Не один Гаврила находился в полном смятении от произошедших событий, но и сам Никита в глубине души испытывал сомнения насчёт её (и в том числе его) положения в доме. В качестве кого собрался он держать Ганну у себя под боком? В качестве дворовой прислуги? Ни под каким предлогом не скрыть того жестокого влечения, которое овладело молодым князем. Как он не постыдится откровенно держать дома любовницу? (Но, Боже, откуда вдруг мысли о любовнице?). Тенью ложилось на его репутацию и то, что сам он незаконный сын князя Оленева. Какая непристойность! Неужели он, как и отец, пренебрегает правилами чести и сознательно усыпляет совесть? Под напускным цинизмом приходилось прятать бесконечные метания и страх перед серьёзным решением, которое ему предстояло принять. Между тем время шло, Ганна совершенно пришла в себя, и Никита не мог оторвать свою долговязую фигуру от неё и тенью следовал за девушкой. Его очаровывало, как на глазах меняется и расцветает Ганна, как щеки её покрываются румянцем, а тело становится гибким и сильным. Уже не было её прежней боязливости, ушла куда-то вся былая неловкость между ними. Он вновь стал заложником её девственной красоты, дышавшей чистотой и свежестью весенних ландышей. Её загорелая кожа несколько побледнела, руки вяло перебирали тёмные локоны. Никита разрывался между жалостью к Ганне, нежной любовью и страстным физическим влечением к ней. Влюбленность князя цвела и пахла сильнее с каждой минутой совместного пребывания. Из головы его вылетали все тяжёлые мысли, и только что-то лёгкое и приятное, будто утренний сон, теплилось в его сердце. Каждый день он обнаруживал в себе все более растущую привязанность к его Ганне. Бывало, сидя с ней на крыльце и наблюдая за проплывающими пышными облаками, он забывал, что он - князь Оленев, а она - его крепостная. Переставали существовать все рамки и условности, становилось легко дышать и легко любить, ведь в любви не должно быть ничего неразрешимо сложного! - Как долго миловать меня будешь, Никитушка? - неожиданно спросила Ганна в один из таких моментов. - Успеет ли настать зима до того, как ты меня разлюбишь и прогонишь? Никита непонимающе уставился на неё сонными глазами. Его вырвали слова Ганны из мира сладких грёз и словно окунули в студеную воду. Отчего у неё такие неприятные мысли, в то время как он полон безмятежного счастья? Как будто Ганна знает о чем-то больше, чем он сам, и держит в тайне это знание, словно не желая посвящать Никиту в тёмные сферы своей жизни. Может, женщина по своей природе мудрее мужчины и способна видеть то, что ускользает от его внимания? Почему женщина не может бездумно, легкомысленно предаваться радости любви, не ожидая неприятного поворота и беды? Никита, ослепленный вспышкой страстной влюбленности, оставался в недоумении долгое время, пока воздушные облака не стали сгущаться и темнеть над его головой, становясь вестниками неизбежных бедствий.