Синдром Адели

Куклы глупы, молчаливы... и скучны. Но вы не такая, вы только притворяетесь. Вот ведь забавно... Вы, живая девочка, можете притворяться куклой, а кукла никогда не сможет долго притворяться живой девочкой. Какая несправедливость!

На белом платье вышиты алые глазки-рубины, и это слишком сильно смахивает на кровь. В подземелье душно. Влажный воздух, пахнущий затхлостью, воском и пылью мигает лениво кружащимися пылинками, и лёгкие купаются в ней, в этой пыли, но оттого аромат холодной гладкой кожи кажется ещё более сладким. Очертания невесомого кружева ласкают подушечки пальцев, его стерильная белизна холодит кожу, и это ощущение великолепно-терпко горчит на языке, заставляя Канато на мгновение зажмуриться, ловя отголоски ощущений. Изумительно. Так, как ему не хватало. Губы Юи тонкие и в мелких трещинах, и эта деталь неожиданно раздражает, портит всё совершенствово картины — вампиру стоит больших усилий сдержать яростную дрожь в руках, но зубы во рту стучат друг о друга, а вены на сжатых кулаках распухают, словно надувные шарики. Пальцы сжимают маленький пластиковый бутылёк с запахом псевдо-вишни, щёточка, щедро смазанная густой вязкой субстанцией, легко скользит по этим её некрасивым губам, заполняя розовые рубцы и, пусть иллюзорно, создавая необходимую гладкость. Канато довольно улыбается, и чувство спокойствия вновь стягивает всё внутри тёплым потоком — кажется, протяни руку, и удовлетворение можно будет потрогать рукой. Сегодня ты станешь идеальной. Тедди молчит, но Канато знает, что он тоже рад — блеск в глазах-пуговицах, и даже пришитая нитками улыбка словно становится шире. Сакамаки бросает на друга беглый взгляд, но не задерживает его — всё внимание должно быть уделено ей — замершей, вытянутой, будто ветвь, прекрасной в своём молчании. Изумительной в своей смерти. Рукоять кинжала приятно холодит ладонь, и в груди всё скручивается от предвкушения — Канато приходится крепче сжать пальцы, успокаивая нетерпеливую дрожь. Блестящее в свете свечей лезвие обжигает холодом и какой-то правильной болью — стоит коснуться подушечкой пальца, как из-под лопнувшей кожи выступит кровь. Минус капля в узком море худого тела. — Юи, — улыбается Канато, чувствуя тёплую волну счастья где-то глубоко внутри, — ты такая красивая. Она не отвечает, но это и не нужно. Девушке свойственно скромно принимать комплименты. — Но твоя одежда такая безвкусная, — продолжает вампир, скользя ногтём по светло-розовой ткани юбки, — совершенно не привлекательная. Но не волнуйся, это поправимо. Я помогу тебе стать лучше. Интимный шёпот, сладость её имени на губах — кинжал мягко лижет вельвет, обнажая сантиметры гладкой белой кожи. Ноги-веточки, синие ленты вен, точечные россыпи родинок; красота этого изломанного тела напоминает красоту согнутого под тяжестью веков дерева; пепельно-серой бумаги с завитками чернил; румяного дитя, тянущего к матери руки. Последнее Канато знает особенно остро. Разрезанная юбка с тихим шорохом падает на пол, и за ней летит свободная кофта и тёмные гольфы. Юи сковывают лишь лоскутки белого белья — и Канато думает, что сползшая по острой ключице бретелька выглядит даже слишком распутно. — Пытаешься соблазнить меня? — раздражённо спрашивает он, сжимая рукоять кинжала до натянутой на оголённых костяшках кожи. — Поздно спохватилась. Юи молчит, и это на мгновение успокаивает. Пальцы оглаживают угловатое молочное плечо, скользят за спину, просчитывая каждый выпуклый позвонок, и с тихим шелестом расстёгивают бюстгальтер — хлопковый, до одури простой. Как и она сама. Бледно-розовые соски кажутся неуместными на почти прозрачной коже. Её запах такой по-цветочному лёгкий, витающий вокруг целомудренной невесомой дымкой — этот аромат неожиданно злит, отвлекает и щекочет ноздри; хочется покрыть её воском, чтобы всё это геометрически плоское тело пропиталось парафиново-сладким ароматом с лёгкой гнилью — так, думает Канато, и пахнет смерть. Так пахнет удовольствие. — Ты могла бы избежать этого, — шепчет Канато, опуская ладонь на едва заметное полушарие груди и рассеяно сжимая круглую ареолу, — у тебя единственной был потенциал. Но в итоге, — вампир горько кривит губы и сильно сжимает напряжённый сосок, словно желая лопнуть его, как вишню, — ты оказалась такой же бесполезной. Юноша резко отшатывается, замирая, и смеётся — глухо, невесело, царапая клыком нижнюю губу. Тедди озадаченно глядит на него со своего места, и во всём его поролоновом существе сквозит непонимание. Канато опускает серые веки. — Ты такая красивая, но такая жалкая. Её губы горчат вишнёвым блеском и равнодушным холодом; смазанный поцелуй кровит — и вампир не понимает, чья именно эта кровь. Пальцы касаются её сквозь ткань белья, а после, отодвигая, скользят внутрь — но из-за сухой тесноты руку сводит судорогой, и приходится в раздражении скользнуть по розовой плоти кинжалом — и меж мускусно пахнущих лепестков струится алый сок. Он зашьёт её позже, и нити обязательно будут красными, как рубины на свадебном платье. Юи будет идеальной невестой. А пока Сакамаки расстёгивает ремень клетчатых брюк и думает о том, что стоит вдеть ей в кожу крюки и повесить под потолком. В конце концов, он всегда любил кукольный театр, а канаты ли или нити — не так уж и важно.