***
У здания школы многолюдно. Заботливые педагоги с переменным успехом пытаются загнать любопытных учеников внутрь здания, в то время как всё больше детей выбегают во двор. Машина скорой помощи у самого входа привлекает внимание случайных зевак из числа прохожих. Чёрный мерседес въезжает на школьный двор как раз в тот момент, когда двое медиков, облачённых в не по-зимнему лёгкую униформу синего цвета, выходят из дверей здания с носилками. — Разойдитесь! Уберите детей! Дайте дорогу! — только и успевает командовать женщина-медик, ступающая первой. Перепуганные учителя тоже срываются на крик, призывая учеников вернуться в аудитории. Водитель скорой помощи покидает своё место, чтобы открыть перед коллегами задние дверцы машины. В секунду, когда мини-процессия оказывается боком к до того момента неподвижно стоящему в стороне Стасу, носилки полностью попадают в поле его зрения, но он видит лишь тело, накрытое простынёй. Лица он не видит — простыня накрывает и его тоже. — Мама, мамочка! Стас срывается с места. Носилки скрываются в кузове автомобиля скорой помощи, медики закрывают двери и спешат занять свои места рядом с водителем, когда он чуть не врезается в них обоих. — Где моя мама? — Вы родственник? — ровным профессиональным тоном, который обыватели склонны называть "равнодушным", интересуется женщина в униформе. — Нам очень жаль. Школьный завуч — пожилой учитель с белыми усами — поспевает вовремя: — Вы Станислав? Это я Вам звонил. К сожалению, врачи уже ничего не смогли сделать. Острый сердечный приступ. Галина Николаевна скончалась ещё до приезда скорой. — Потребуется официальная процедура опознания в центральной районной больнице со стороны кого-нибудь из ближайших родственников, — столкнувшись взглядом с расширенными от непонимания происходящего глазами парня, женщина-медик добавляет: — Но это не срочно. Приходите завтра. Да, лучше завтра. Участливый завуч трогает Стаса за плечо и, не найдя отклика, удаляется в сторону школы, попутно собирая и уводя за собой всё ещё остававшихся во дворе детей. Толпа потихоньку рассасывается, утеряв интерес к происходящему. Учителя спешат в классы, каждый из них косится на Стаса со сторонним сочувствием, стремясь не поймать его взгляда. В конце концов двор пустеет, а из школы раздаётся звонок — несвоевременный, звучащий вне расписания и несущий организационный характер. Машина скорой помощи уже давно скрылась из вида. Паралич первой волны сходит на нет, и, в момент когда парень обретает подвижность и готов в бессилии рухнуть на колени, он оказывается выдернутым из небытия за шиворот чьей-то твёрдой и сильной рукой. — Мальчик мой. Шнайдер крепко обнимает его, стоя сзади, и продолжает прижимать к себе, не позволяя шелохнуться. Он закрывает лицо парня рукавом своей куртки и чувствует, как плотная материя парки принимает на себя поток слёз, нервных укусов, глухих рыданий и редких неразборчивых слов. "Мама". — Мальчик мой. Дождавшись, когда дыхание его чуть восстановится, Шнайдер бережно разворачивает своего подопечного, и, аккуратно придерживая за плечи, ведёт его к машине. — Я отвезу тебя домой. Уже в машине они долго сидят, не трогаясь с места, не произнося ни слова. Проходит не менее получаса, прежде чем дрожащий голос Стаса нарушает тишину: — Мама умерла? Да? Он смотрит в глаза своему спутнику, всё ещё смутно надеясь, что ему это снится, что это какая-то ошибка, что он всё неправильно понял. Ровный взгляд Шнайдера и уверенная неподвижность его тонких губ рушат призрачную надежду. Стас заваливается на бок, уткнувшись носом Шнайдеру в плечо. — Тщ, тщ, тщ, — приговаривает тот, поглаживая парня по голове, — всё пройдёт, мальчик мой, а сейчас поплачь.***
Уютная двушка на улице Космонавтов встречает мужчин теплом и пустотой. Вот уже час Стас сидит на краю своей кровати, уставившись в одну точку. Всё это время Шнайдер был рядом, стараясь сделать своё присутствие как можно менее заметным. Наконец, решив, что пора, он заваривает крепкий зелёный чай в большой керамической кружке с принтом в виде портрета Сталина. Интуиция подсказывает ему, что именно эта кружка — самая любимая у его друга. Приземлившись на одно колено, Шнайдер аккуратно передаёт её в раскрытые ладни парня. — Осторожно, горячо. Тот едва заметно улыбается при виде портрета усатого вождя прямо перед своим носом — интуиция Шнайдера не подвела. — Спасибо. — Выпей, я скоро приду, — поднявшись, кудрявый собирается удалиться. — Шнай, можешь немного коньяку добавить? Там на кухне есть. — Могу. Но не сегодня, — Шнайдер снова опускается на колени возле сидящего парня, — такие моменты нужно переживать на трезвую. Просто поверь мне. Так будет лучше. — Он вкрадчиво, снизу вверх смотрит в заплаканные глаза парня, боязливо отхлёбывающего горячий чай. — Хорошо. Они сидят так, не меняя положения, пока чашка не пустеет. Стас ставит её на пол рядом с кроватью и кладёт обе руки на свои колени ладонями вверх. Не спуская с него глаз и не поднимаясь с колен, Шнайдер опускает свои ладони сверху, сперва едва касаясь холодной кожи, потом уже крепко сжимая руки парня. Мысли сломанной каруселью проносятся в голове у Стаса: дверь в квартиру не откроется, никто уже не зайдёт, никто им не помешает, уже никогда. Прикрыв глаза и не отрывая рук, он накрывает своими губами губы Шнайдера. Он не видит сейчас его лица, но чувствует влажное, горячее и чуть несмелое прикосновение чужого языка — Шнайдер ответил на поцелуй. Влекомый неведомой силой, Стас чувствует открытую потребность в большем, он углубляет поцелуй, отрывает руки от колен и обхватывает ими голову Шнайдера, притягивая её ближе к себе, раскрывает, наконец веки, и, глядя в глаза напротив, запинаясь, задыхаясь, шепчет: — Ты мне нравишься, Шнай. — Знаю, — слышит он в ответ. Шнайдер максимально бережно отстраняется, поднимается с колен и, оказавшись на безопасном расстоянии от разгорячённого парня, только что потерявшего мать, произносит: — Я не ангел, но и не сволочь. Сейчас тебе просто надо поспать, — и, подарив Стасу сдержанную, но обнадёживающую улыбку, он всё-таки удаляется из комнаты. — Постой, Шнай, но ты же останешься? — Конечно. И надолго. Два звука: щёлкнувшего выключателя и захлопнувшейся двери, и парень остаётся в столь болезненном и столь необходимом ему сейчас одиночестве.***
Холодным зимним днём бескрайние просторы городского погоста наполнены людьми. Живые люди бесчисленной толпою, состоящей из групп, группок, пар, одиночек прибыли на окраину города, в границы так называемого "Нового Кладбища", чтобы проводить в последний путь Галину Николаевну Корицкую. Прошедшие накануне снегопады сгладили типичный для этого места рельеф, погребя под белоснежным покрывалом разномастные могилы, вычурные памятники и скромные деревянные кресты, свежие пластиковые цветы и затёртые, потрёпанные непогодой венки; на километры вокруг взгляд выхватывает лишь верхушки данных нагромождений, образующих хаотичный пёстрый узор на белой простыне. Со вчерашнего дня похорон здесь не было, и дороги между поделёнными на сектора захоронениями безнадёжно утонули в мягком, свежем снегу. Автобусам ритуальной службы прошлось расчищать путь к месту буквально с нуля. Вырытая накануне могила тоже оказалась присыпана снегом, скрывшим под собой уродливую чёрную твердь промёрзшей почвы. Узнав о случившемся, Тилль сразу же взял на себя все расходы, а саму организацию похорон поручил своей ассистентке. Диана рассчитывала на помощь Оливера, но тот наотрез отказался иметь дело с тонкой материей смерти, и девушке пришлось управляться самостоятельно. Было решено не доставлять гроб в квартиру, а отправить тело почившей сразу из морга, после стандартной процедуры опознания и урегулирования всех бумажных вопросов, в офис ритуальной службы. Фирма взяла на себя заботы по подготовке тела к финальному путешествию, и, на третий день, уже на кладбище, Стас увидел свою мать в первый раз после морга и в последний раз в своей жизни. Обитый бордовым бархатом гроб ждал своей участи у самого края могилы, работники кладбища скучающе ошивались неподалёку; снег сыпал редкие крупные хлопья на кружевное покрывало, на седеющие, но так уже никогда не поседеющие до конца волосы, на умиротворённое, искусно загримированное лицо, на прикрытые веки и сложенные на груди руки мёртвой женщины. Некоторое время Стас стоял недвижим, зачарованно всматриваясь в то, что ещё недавно было его матерью — сейчас он смотрел на неё ровно, спокойно, умиротворённо, походя наблюдая, как ленивые снежинки проникают в гущу мёртвых волос, чтобы сразу же растаять, придавая влажными следами своего существования немного жизни этой пасторальной картине. Кто-то предложил закрыть гроб, чтобы снег не слишком размочил его содержимое и не порушил всю красоту — Стас отказался: снег ничего не портит, напротив, он наносит последние штрихи в безупречный портрет смерти. Люди вокруг тихонько переговариваются, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь блюсти этикет, но скрывать нетерпение становится всё сложнее: все собравшиеся ждут лишь одного — прибытия священника. Тётя Люба, родная сестра почившей, приехала из Тулы только сегодня. Она уже успела собрать подле себя определённую группу поддержки, состоящую из старых знакомых их семьи, большинство из которых были людьми Стасу неизвестными. Из школы прибыл почти весь педагогический коллектив: учебный день уже закончился, и коллегам Галины Николаевны ничто уже не мешает проститься со своей сослуживицей. Стрелки на часах показывают около четырёх — ещё час, и наступят сумерки. Где же этот чёртов батюшка? Команда ММК в полном сборе: разделившись на группки, они мнутся вокруг могилы. Стас благодарен, что ему не пришлось иметь дело со старшим поколением в одиночку. Он стоит в самом центре толпы, время от времени обмениваясь парой фраз со Шнайдером и Круспе, не отходящих от него ни на шаг. — Ээ, Стас, дружище, — нерешительно мямлит Рихард, одёргивая парня за рукав, — слушай, что делать? Я ссать хочу. Стас не успевает с ответом — его опережает Шнайдер: — Терпи, идиот. Тут негде. Говорил же тебе водку пить, как все! — Ну, так я и пью водку, — виновато выцеживает Круспе, демонстрируя другу увесистый термос в своих руках. На обычно дерзкого и хамоватого немца сейчас больно смотреть: его лицо настолько выдаёт страдание, а из глаз вот-вот посыпятся искры, что становится очевидно — мужику реально приспичило. Тут уж не до шуток. — Поллитра водки на полторашку энергетика — это не водка, Круспе! Головой думать надо было! Теперь терпи до города! — Шнайдер явно упивается униженным положением Рихарда. — За часовню иди, — вклинивается в их перепалку Стас, — тут больше негде, а до города мы ещё не скоро доберёмся. — Куда-а? — непонимающе постанывает страдалец. — За часовню, — Стас рукой указывает направление в сторону небольшого строения неподалёку от въезда на территорию кладбища, — там все ссут. — Ну это же типа церкви, так? — растерянно проговаривает Круспе, пялясь на невысокое здание с куполом, увенчанным крестом. — Я так не могу... Так нельзя... — Всем можно, а тебе нельзя? — с некоторой ноткой равнодушия реагирует Стас. — Ну тогда... Как знаешь, — но, будучи не в состоянии ещё сколь-либо долго наблюдать мученическую физиономию Круспе, добавляет: — Иди уже, там нет никого. Ещё немного помявшись, Рихард всё же решается. Неровными шагами он ступает в сторону от колеи, оставленной автобусными шинами, нарушая идеальное полотно снежного покрова. Почти сразу же он спотыкается о низенькую оградку одной из скрытых снегом могил, едва удерживает равновесие и продолжает брести вперёд, напролом, через поле захоронений, маневрируя меж ними и размахивая в воздухе полупустым термосом. Стас и Шнайдер смотрят ему вслед, наблюдают за пошатывающейся фигурой в чёрном пальто, они бы улыбнулись, если бы в контексте мероприятия это бы не выглядело слегка противоестественно. Проходит немало времени, прежде чем Круспе скрывается за углом часовни, оставив за собой уродливую дорожку из беспорядочных глубоких следов. — Пойду проконтролирую, — говорит Шнайдер, — ещё рухнет там где-нибудь. Стас молча кивает, провожая взглядом удаляющегося в том же направлении Шная. Тот ступает по следам Круспе, точно в них попадая и передвигаясь куда быстрее и изящнее. Скоро и высокая фигура человека с кудрями исчезает за зданием часовни. Шнайдер заворачивает за угол ровно в тот момент, когда Круспе, застёгивая ширинку, ногой в тяжёлом берце пытается присыпать снежком жёлтые следы мочи на стене часовни и возле неё. Завидев кучерявую голову, он резко дёргается, застигнутый врасплох. Физиономия Шнайдера расплывается в широкой злобной улыбке. — Что, Ришка-волчонок, ссаки свои закапываешь? И так всю жизнь — нашкодивший щенок, и никогда тебе уже не стать волком. Даже несмотря на твои сорок лет! — Тебе тоже сорок, дива, — Рихард пытается взять себя в руки, старательно придавая голосу привычную насмешливую интонацию, — а ты даже мужиком так и не стал. Шнайдер меняется в лице: — Поговори мне ещё, говнюк, как бы тебе не пришлось сейчас в своё ссаньё носом уткнуться. Как и подобает глупым невоспитанным щенкам. — Пойдём уже, деятель, — пытается сбавить обороты Круспе, — нечего нам тут надолго зависать, а то ещё возлюбленный твой заревнует. Уловив тень ярости на побледневшем лице друга, Рихард, кажется, входит во вкус и уже не может остановиться: — Или он ещё не в курсе? Вот так сюрприз его ожидает! Ты смотри, дорогая, не тяни с признанием, а то получится, как с Ландерсом. Учти, второй раз по притонам я тебя разыскивать не буду. Шнайдер мрачнеет окончательно и делает угрожающий шаг вперёд. Круспе интуитивно отступает, и, зацепившись за кусок деревяшки, торчащей из кучи набросанного за часовней бытового хлама, падает навзничь. Снежный ангел беспомощно барахтается в мокром снегу, пытаясь подняться и при этом не выпустить из руки термос. Насладившись зрелищем в полной мере, Шнайдер будто бы теплеет и протягивает Рихарду свою ладонь: — Пойдём, волчонок. Рихард с трудом поднимается и отряхивается. Глядя на Шнайдера исподлобья, он надувает губы и обиженным тоном произносит: — Надоели вы мне, уеду от вас в Америку. — Давай-давай, только помни, сучёныш: если ты плюнешь на коллектив — коллектив утрётся, а если коллектив плюнет на тебя — ты захлебнёшься, — с этими словами Шнайдер отворачивается, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор. Минуту спустя парочка появляется из-за часовни, вновь оказываясь в поле зрения всех присутствующих на похоронах. Высокий Шнайдер тянет за собой нервно спотыкающегося, всё ещё частично облепленного снегом Круспе, пытающегося на ходу открутить крышку термоса и сделать спасительный глоток водочного энергетика. Тем временем к группе собравшихся подъезжает чёрный Кайен. Упитанный батюшка и субтильная девушка-подпевала в белом пуховом платке выходят из автомобиля и спешат к гробу. По толпе проносится выдох облегчения.***
К отпеванию приступают незамедлительно. Священник с помощницей делают свою работу, а все собравшиеся — свою. Поначалу гости искренне стараются сосредоточиться на бубнеже батюшки, но очень скоро уставшие уже люди теряют концентрацию, и коротают время разглядывая окружающих. В итоге наступает момент, когда Стас понимает, что взгляды всех собравшихся сейчас сконцентрированы на нём. Единственный сын почивший — и от него ждут реакции. Любой. Подобающей случаю. Стас прекрасно это знает, но радовать публику своей болью он не сбирается: его лицо непоколебимо, он твёрдо стоит на ногах, чуть касаясь стоящего совсем рядом Шнайдера, его взгляд сух и ровен, и кажется, будто уже ничто не способно вырвать парня из равновесия. — Как ты? — улучив момент, осторожно интересуется Шнай. — Я просто хочу, чтобы всё это поскорее закончилось. Шнай понимающе кивает. — Но ты в порядке? — чуть погодя, уточняет он. — Да. Благодаря тебе, Кристоф. Спасибо, что не дал мне тогда напиться. Я переболел своё, и теперь всё будет хорошо. — Вдруг, словно спохватившись, Стас добавляет, подняв глаза на своего собеседника: — Прости. — За то, что назвал меня по имени? — Шнайдер мягко улыбается, и улыбка эта не ускользает от внимания окружающих, всё это время сопровождавших перешёптывающихся мужчин любопытными взглядами. — Ничего, тебе можно. Стас удовлетворённо кивает, и переводит взор на людей, стоящих по противоположную сторону от могилы. Вот Диана, одетая во всё чёрное — она вполне могла бы нарядиться так и в любой другой день. Девушка сосредоточенно разглядывает носки своих сапог, не находя, куда при этом деть руки: то сунет их в карманы, то сложит на груди, то начнёт теребить сумочку. Заметно, что ей не очень уютно, но она способна отдать должное традиции и покорно выстоять всё мероприятие. Её верный спутник Оливер стоит рядом. Остекленевшие глаза железного Олли распахнуты неестественно широко, долговязая фигура раскачивается, рискуя упасть, а взгляд его при этом устремлён прямо в открытый гроб. — Шнай, что это с ним? — Стас толкает друга в бок. С ответом поспевает Рихард, тоже умудрившийся заметить сомнамбулическое состояние своего товарища: — Ну так это, Олли у нас вроде как суеверный. Наверняка, он сейчас воображает, как все мертвецы в округе ночью поднимутся из могил и придут за ним. Прямо в кроватку. Стас не успевает уточнить, шутит Круспе или нет — раскачивание длинного туловища по ту сторону могилы приобретает угрожающую амплитуду, и бритоголовый брокер того и гляди рухнет прямо в разверзнувшуюся перед ним яму. Встревоженные взгляды Стаса, Шнайдера и Круспе перехватывают Тилль и Флаке — стоящие чуть поодаль, они успевают вовремя и, подхватив Оливера под руки, разворачивают его на сто восемьдесят градусов и уводят прочь. Диана сопровождает всё действо тяжёлым взглядом, значение которого стороннему наблюдателю угадать едва ли удастся. Отпевание завершилось, батюшка получил свой гонорар и уехал, рабочие, наконец дождавшиеся своего момента, обвязали уже заколоченный гроб верёвками и плавно погрузили его в пустые недра кладбищенской земли. По традиции, Стас должен бросить горсть земли на крышку гроба первым. Вместо промёрзшей земли он зачёрпывает снега, и размеренным броском белого комочка ставит финальную точку в одной из глав своей жизни. Его примеру следуют и остальные, выстроившись змейкой, в порядке очереди, отдавая последние почести усопшей. Теперь дело за поминальным застольем. Люди дисциплинированно рассаживаются в два автобуса, и отправляются на дачу Корицких. Несколько женщин из числа давних знакомых покойной уже ждут их там, завершив приготовления и накрыв поминальный стол.***
— Ничего себе, неплохая у тебя дача, — одобрительно присвистывает Диана, ловя Стаса на выходе из автобуса. — Честно говоря, я не думала, что здесь все поместятся, но теперь вижу, что ты был прав, отказавшись от аренды ресторана. — Эта дача нам от деда досталась, он был не последним человеком в обкоме партии... — Теперь-то дача твоя, Стасик, — вклинивается в разговор тётя Валя. — Галька-то завещания не оставила, так что и квартира, и дача — твои. — Тёть Валь, скажи честно, ты имеешь какие-то претензии? — Стас ничуть не стесняется присутствия посторонних. — Ну что ты, Боже упаси! — закудахтала женщина, уводя племянника на пустующую кухню просторного кирпичного дома. — Ты молодой, тебе нужнее! А скажи, девушка-то есть у тебя? Семьёй обзаводиться когда планируешь? — Нет, тёть Валь, но как появится — я тебе обязательно сообщу. — А эта как же? В чёрном платье-то? — Диана? Просто коллега. — Странные у тебя коллеги, я как посмотрю. Особенно этот, с кудрями. Трётся всё время рядом, ты это, смотри там, поаккуратнее. Немчура всё-таки! — Пойдём, тёть Валь, люди ждут, — парень хватает тётушку под руку и увлекает в полную людей гостиную. Все уже собрались за столом и ждут тоста. Стас не сразу понимает, что ждут именно его речи, и на помощь приходит усатый завуч. Он долго разглагольствует, поминая безвременно оставившую их коллегу добрыми словами, люди рядом одобряюще кивают. В завершении речи все поднимают свои стопки и пьют не чокаясь. Так проходит остаток вечера. — Поезжай домой, друг, отдохни, — немного пришедший в себя Оливер хлопает Стаса по плечу, — мы здесь всё уберём. Диана и внезапно примкнувший к ней пьяный Рихард соглашающе закивали. Тётя Валя уже успела откланяться и поспешила на вокзал, решив вернуться в Тулу ночным поездом, сославшись на то, что завтра ей на работу. Стас благодарит своих коллег и направляется к уже ожидающему его такси. — Прости, Шнай, можно я сегодня побуду один? — нерешительно обращается он к сопровождающему его Думу. — Конечно. Позвони завтра, как проснёшься.***
Но Стас не звонит ни на следующий день, ни через день. Он взял отпуск, и никто из коллег не решается его тревожить. Хотя Диана всё же сделала пару дежурных звонков, дабы убедиться, что с парнем всё в порядке. Шнайдер сидит у окна своей новой обители на первом этаже дома номер тридцать шесть. Сколько дней уже прошло — неделя или чуть меньше? Он обещал себе не быть навязчивым, но нетерпеливое ожидание уже давно переросло в щемящее чувство тревоги. Холодная неизвестность поглощает все его мысли, и, несмотря на раннее утро, он подумывает о том, чтобы заварить ещё чаю и открыть очередную бутылку коньяка. Его размышления пресекаются телефонным звонком. Шнайдер долго таращится в имя, высветившееся на экране, и на цифры под ним — 8:23. Восемь двадцать три утра, и он звонит. — Да? — Привет, Кристоф, как ты? — голос Стаса бодр и кажется даже немного весел. — А ты как? — Отлично! Не хочешь прогуляться? — Сейчас? Куда? — Да, прямо сейчас. На кладбище. Девятый день — так положено. Просто традиция. Погода сегодня хорошая. Шнайдер смотрит в окно, на пробивающиеся сквозь негустые белые облака лучи холодного солнца. Это первое солнце с начала декабря. — Ты заедешь? — Конечно! Будь готов через полчаса! Шнайдер сбрасывает звонок и переводит дыхание. Утро, солнце, прогулка по кладбищу — у него хорошее предчувствие.***
К десяти, когда чёрный мерседес удачно припарковался у въезда на кладбище, уже окончательно распогодилось. Бескрайние пространства погоста нынче выглядят гораздо разнообразнее, чем накануне: прямые солнечные лучи образовали проталины в сугробах вокруг памятников и оград, благодаря чему окружающий пейзаж запестрел ландшафтным разнообразием. По расчищенным дорожкам тут и там снуют люди, тихонько переговариваясь, то надолго останавливаясь у одной из могил, то окидывая нужное надгробие скорым взглядом и на бегу перекрещиваясь, спеша прочь. У въездных ворот посетителей встречают несколько бабушек, предлагающих широкий ассортимент искусственных цветов, венков, лент и корзинок. Стас покупает целую охапку, и, не сумев охватить приобретённое великолепие в одиночку, отдаёт половину Шнайдеру. Свежий добротный крест из светлой древесины, украшенный лишь аккуратной металлической табличкой с начертанными на ней именем и датами, возвышается над ещё не осевшим холмом из земли и снега. Аккуратно переступив через низкую оградку, Стас утыкает почву вокруг креста яркими пластмассовыми соцветиями. Всё действие занимает не более пары минут. — Пойдём! — он покидает ограждаемое железной цепью пространство и увлекает всё ещё держащего охапку цветов Шнайдера в сторону дороги. — А разве... — теряется тот, едва поспевая по скрипящей, утоптанной тропе за своим спутником. — Это не ей. Я сегодня решил всех своих навестить. Шнайдер думает, что речь о других родственниках, но он ошибается. Уверенным шагом парень достигает первой цели своего пути: даты на каменном памятнике, далеко не новеньком, свидетельствуют о том, что погребённый здесь был Стасу ровесником. Был бы, но не дожил даже до своего совершеннолетия. — Одноклассник. Пьяная драка. Всего месяц до выпускного, — поясняет Стас. Далее следуют могилы двух совсем ещё девочек. — В параллельном классе учились, подружки, сиганули с многоэтажки, когда Игорь Сорин помер. У нас в городе таких несколько было, а по стране... Шнайдер вообще не понимает, о чём речь, но с расспросами не торопится. Ещё одно надгробие какого-то парня, снова подросткa, и вскоре Шнайдер окончательно сбивается со счёта. — Передоз. Не вернулся из армии. Повесилась. Убили в парке. Случайно влез в чужие разборки, — только и успевает комментировать свой маршрут Стас, оставляя по несколько цветов на каждой могилке, степень ухоженности или заброшенности которых разнится от случая к случаю. Бродя по дорогам вдоль секторов, Шнайдер внимательно вглядывается в даты на табличках. "Новое кладбище" своё название, видимо, получило не зря. Большинство покоящихся здесь людей молоды, многие даже слишком. Наконец, двое посетителей достигают края погоста — нет, это не граница, это лишь край, за которым поле, и ему тоже вскоре суждено быть поглощённым могильными рядами. У кладбища есть край, но лишь географический, он не статичен, и передвижение его в пространстве есть работа безжалостной силы по имени Время. Шнайдер продолжает покорно следовать за Стасом, и вот, свернув с основной дороги, они пересекают редкие посадки голых тополей и оказываются в совершенно ином месте. Это тоже кладбище, но оно разительно отличается от "Нового": надгробия здесь по большей мере старые, а то и вовсе заброшенные; вместо крестов над снежным покровом чаще возвышаются скромные металлические конструкции без религиозных символов, местами увенчанные красными звёздами, покрытыми давно облупившейся, а то и вовсе осыпавшейся краской. Пройдя вглубь, Стас останавливается у двух скромных надгробий, объединённых общей каменной плитой. Имена на них выдают, что здесь, видимо, покоятся его родственники. — Дедушка с бабушкой, — коротко констатирует он, принимая оставшиеся цветы из рук Шнайдера и раскладывая их возле могилок, — ладно, пойдём отсюда. Ты замёрз? — Нет, — Шнайдер чересчур энергично качает головой, — Стас, а что это за место? Я хочу сказать, почему это, старое кладбище, так сильно отличается от того, нового? — Это кладбище другой страны. В той стране жизнь была другая. — Смерть, ты имеешь в виду? — Нет, жизнь. Смерть везде одна.***
Скинув куртку и обувь, Шнайдер проходит в комнату. Он не может не заметить, что за ту неделю, что он не был у Стаса дома, в квартире многое поменялось. Неизвестно как, и он вовсе не собирается об этом спрашивать, но парень избавился от большинства вещей, принадлежавших его покойной матери. Одежда, косметика, бытовые безделушки, даже большая часть мебели — в комнатах и на кухне не осталось почти ничего, что напоминало бы о ней как о живом человеке. Остались только фото, сувениры, семейные реликвии — Стас бережно отобрал всё, что призвано хранить память, и нашёл каждому предмету своё место. — Я сделаю чай? — Шнайдер по-хозяйски достаёт из шкафчика заварку, не дожидаясь ответа. — С коньяком, пожалуйста, он на подоконнике, — слышится из ванной комнаты. Когда же Шнайдер заходит в комнату, держа в руках две кружки с горячим и даже чуть горячительным содержимым, Стас уже здесь: расслабленно сидит на покрытом мягким пушистым ковром полу, оперевшись спиной на диван. Он не спускает глаз с застывшего в дверях Дума. Тот улыбается, и, не ожидая приглашения, плюхается рядом, чуть не расплескав при этом чай. Упрямый локон падает на его лицо, Шнайдер спешит убрать его, но Стас перехватывает его руку, медленно отводя её в сторону, и, зажав упругую прядь между своих пальцев, заводит её Шнайдеру за ухо. Убедившись, что прядка зацепилась как надо и больше не потревожит, он, едва касаясь, подушечкой пальца проводит по мочке, пересчитывая следы давнего пирсинга. — Раз, два, три, четыре — а серёжки где? — Остались в молодости, — шепчет Шнайдер, беря пальцы парня в ладонь и поднося их к губам. — А дырочки? — Стас наклоняется ниже, и, уткнувшись носом в шею мужчины, глубоко вдыхает. — А дырочки остались, — Шнайдер притягивает парня к себе за плечи и шепчет на ухо: — Они всегда остаются. Стас вдруг заваливается на бок, уютно устраиваясь в непривычно крепких мужских объятиях. Он вдыхает запах Шнайдера, с шумом, по-звериному, пытаясь понять, что в его ощущениях сейчас так, а что не так. — Хочешь, я сделаю тебе приятно? — тихо и уверенно спрашивает Шнайдер. — Хочу. Только... — Только у тебя есть какое-то условие? — Не условие, скорее пожелание. Парень нехотя поднимается, на минуту покидает комнату, и вскоре возвращается, держа в руках объёмную блестящую коробку. Банта на коробке нет, но выглядит она именно как упаковка для подарка. Он опускает её на колени сидящего на полу Шнайдера и вопросительно ожидает. Он не уверен в реакции гостя, но всё же что-то ему подсказывает, что всё будет хорошо. Чуть помедлив, Дум открывает коробку и, одну за другой, извлекает из неё содержащиеся внутри вещички: колготки плотностью сорок ден, изящные ажурные трусики, короткую, но не пошлую юбку — такие носят стюардессы, белую блузку, новенький набор косметики и расчёску. Завершают ритуал распаковывания подарка скромные закрытые туфли-"лодочки" на невысоком каблуке и маленький флакон "Марины де Бурбон". Парень внимательно вглядывается в лицо Шнайдера, пытаясь уловить на нём тень недовольства, но обнаруживает лишь слабую улыбку. — Так... Вижу, не я один умею на глазок определять чужие размеры, — не стирая улыбки с губ, проговаривает тот. — Я долго тренировался. Если ты против, или если... — Никаких "если", дорогой. Я воспользуюсь твоей ванной?***
Около получаса Стас нервно ожидает в комнате. Из ванной раздаётся то шум воды, то непонятное шебуршание. Не находя себе места, парень включает нейтральную музыку и сам не замечает, как кружка чая с коньяком опустевает. Почувствовав себя немного увереннее, он идёт на кухню за бутылкой и делает несколько крупных глотков прямо из горла. Кто бы знал, что в свои годы ему предстоит пережить такое нервное мероприятие как "первый раз". — Не угостишь коньячком, милый? — Шнайдер вылавливает его на выходе с кухни, одной рукой беря его ладонь, а второй выхватывая бутылку. Они возвращаются в комнату, и здесь, в свете предзакатного солнца, вливающего в помещение свои лучи сквозь затёртые морозными узорами окна, Стас, наконец, может разглядеть свой "подарок". Он ожидал, что ему понравится, но даже не смел предположить, что настолько. Высокий, подтянутый силуэт идеально вписался в предложенную "униформу", каштановые кудри аккуратно разделены косым пробором, и кажется, их обладательницу совсем не волнует то, что они спадают на лицо с обеих сторон, задевая уголки губ. Губы же слабо подведены, еле заметно, а глаза — чуть ярче. Основу макияжа составляет нейтральный тон и искусно нанесённые румяна - они придают красивому, нестандартному лицу ещё бóльшую рельефность, и в то же время — свежесть. Шнайдер даже ногти накрасил — и когда только успел? Стас несмело проводит пальцем по яркому ноготку и обнаруживает лак ещё не до конца высохшим. Он подносит ладони Фрау к своим губам и продолжительно, сквозь хитрую улыбку, дует на пальцы, отчего та заливается тихим искренним смехом. — Так ты дашь мне выпить, или нет? — через смех повторяет она. С этими словами Фрау водружает свою аккуратную упругую попку на стоящий возле окна стол, закидывает нога за ногу и, прикрыв веки, присасывается к бутылке. — Фу, крепко, — морщится она после нескольких глотков. Стас замечает тонкую струйку бурого напитка, неаккуратно просочившуюся через уголок накрашенного рта, обеими руками берёт Фрау за плечи и притягивает к себе, заставляя склониться. Он слизывает струйку, вместе с коньяком ощущая вкус косметики и слабый, но явственный аромат "Марины". Он опускает руки, проводя ими вдоль предплечий своей странной и желанной — упругие мышцы под тонкой материей рукавов блузки слабо дрожат. Стас проводит руками по гладкой груди, обвивает ими шею, заводя сложенные в замок ладони за воротник. Тут же он чувствует себя намертво застрявшим в тесном плену стройных ног — Фрау развела колени и опутала своими феноменальными конечностями парня, обхватив его талию и прижав к себе. Крепкие руки, крепкие ноги, дурманящий запах... Парень проводит пальцами вдоль чудесных ног, затянутых в лайкру, и, ещё немного задрав и без того уже задранную юбку, останавливается на крепких ягодицах. Он долго не решается отстраниться, чтобы открыть себе обзор на то, что скрывается под юбкой. Не без удовлетворения отметив, что предложенное бельё тоже идеально подошло по размеру, он нерешительно проводит одним пальцем вдоль явственно выпирающего в трусиках члена — тот напряжён, и под одеждой ему, кажется, тесно. Стас аккуратно подталкивает Фрау, заставляя её лечь на стол, затем цепляется за резинку колготок сзади и стягивает их, стараясь не порвать. Фрау услужливо приподнимает таз, помогая процессу — туфли падают на пол, а колготки летят куда-то в угол комнаты. Ноги у Фрау гладкие, как и грудь — без единой волосинки, упругие мышцы играют под ладонями парня. Вдруг он отстраняется, чтобы взять бутылку, и снова присасывается к ней. Затем подносит её к приоткрытым губам приподнявшейся на локтях Фрау и вливает немного внутрь, не выпуская бутылку из своих рук. Снова поцелуй — на этот раз более глубокий и страстный, вкус терпкого алкоголя делится на двоих; парень почти заваливается на Фрау сверху, вдруг скользит вниз, оставляя на белоснежной блузке мокрый след слюны и коньяка, и упирается носом в трусики. Он легонько кусает упругую плоть сквозь материю, затем ещё и ещё раз. Он чувствует, как ловкие пальцы Шнайдера зарываются в его волосы. — Ты... что делаешь? — едва слышно постанывает тот. — То, что хочу. Стас без труда стягивает трусики, отправляя их вслед за колготками и заставляя промежность Фрау полностью обнажиться. Странно, но под задранной юбкой она вдруг представилась ему такой ранимой и незащищённой, что захотелось поскорее её утешить. Он несмело захватывает стоящий член в ладонь и делает несколько несильных движений. Вверх-вниз, как он делал это тысячу раз с собой, только на этот раз ощущения односторонние. Знание собственной физиологии здóрово помогает: облизав губы, он захватывает головку ртом, стараясь не касаться её зубами. Он помнит свои ощущения, когда с ним такое делали девушки, и пытается не повторять их ошибок, насколько это возможно без опыта и с непривычки. Орган у Фрау Шнайдер весьма внушительных разметов, но не то чтобы уж слишком огромен — приноровившись, парню удаются вобрать его в рот полностью. Затем он вновь выпускает его, чтобы очертить языком окружность головки, пройтись им по всей длине, слегка задержавшись на гладких яичках, и вновь взять в рот. Он слышит, как учащается её дыхание, чувствует, как длинные пальцы притягивают его голову всё ближе, слегка надавливая. Стоять в полусогнутом положении достаточно утомительно, и он находит опору в её бёдрах, вцепившись в них руками. Член во рту выделяет обильную смазку, вкус её немного солоноватый, но Стас запрещает себе даже думать о том, что ему этот вкус может быть неприятен. Пути назад нет — он давно решился на этот шаг и сейчас твёрдо намерен довести дело до конца. Мысль о том, чтобы заставить его обожаемую, вечно грустную Фрау, дрожать от удовольствия, добавляет ему смелости, эта мысль заводит. Участив темп, он едва успевает сглатывать, засасывая член, плотно прижимая его к нёбу и периодически выпуская, чтобы сделать глубокий вдох. Во время этих вынужденных пауз Шнайдер терпеливо треплет его за волосы, водит пальчиками вдоль ушка, и смотрит на него не отрываясь. Наверняка, ей неудобно держать голову на весу, но Стас не собирается возражать — пусть она ведёт себя так, как ей нравится. Внезапно пульсация чужой плоти во рту усиливается, Фрау, уже не стесняясь, дышит в голос, вдруг она аккуратно приподнимается, берёт голову Стаса в ладони и ласково отстраняет. В следующий момент она изливается себе на живот, пачкая юбку. Стас зачарованно смотрит на обильную струю семени и улыбается. Ему всегда доставляло особое удовольствие наблюдать за тем, как оргазмируют девушки, но в этот раз ощущения просто невероятны — будто бы он сделал что-то действительно стóящее и значимое. Кажется, его прекрасная подруга не настроена надолго оставлять его в приятных самодовольных размышлениях — наскоро вытеревшись взятой из стоящей на столе пачки салфеткой, Шнайдер вскакивает на ноги, одёргивает юбку и буквально набрасывается на Стаса. На ходу освобождая его от футболки, она впечатывает парня в противоположную стену, проводит губами по шее, ключицам, груди, животу, резво расстёгивает ремень джинсов и без промедлений спускает их вместе с трусами до уровня колен. Приземлившись на свои голые гладкие коленки, она вбирает в рот уже давно готовый к ласкам член и скорыми, умелыми движениями, принимается самозабвенно сосать. Взгляду сверху открывается невероятно возбуждающая картина. Стас теребит густые кудри, не зарываясь в них, лишь играясь с кончиками. Глаза у Фрау закрыты, она не выпускает член изо рта, оформив тонкие чувственные губы в тугое кольцо. Наконец, близясь к разрядке, парень плотнее вжимается в стену, издавая томный вздох. Фрау выпускает член изо рта и принимается ласкать его язычком, порхая им по всей длине, выводя узоры; добравшись до яиц, она втягивает их в рот, легонько, не причиняя дискомфорта, лишь удовольствие. Она завершает дело, стимулируя рукой, нарочно направив ствол так, чтобы извергаемая горячая жидкость приземлилась прямо на её лицо, немного задев и волосы. От пережитых ощущений Стас сползает по стенке, едва успев натянуть штаны не застёгивая, и, оказавшись лицом к лицу со своей неожиданной любовницей, долго смотрит на неё, не в силах отвести взгляд. — Как странно всё, — шепчет он. — Знаю, что странно, и я ни на что не претендую. — Не говори так, — парень принимается ладонью стирать свои следы с её лица и волос. День за окном почти уже угас, погрузив комнату в полутьму и оставив двух людей угадывать силуэту друг друга в сумрачном наэлектризованном пространстве. Перед тем, как подняться с пола, включить свет и отправиться в душ, они долго-долго обмениваются поверхностными поцелуями, не произнося больше ни слова.