Немцы в городе

— Ну и глухомань, как вообще вы планируете заманить сюда людей? Вот уже полчаса Диана трясётся в машине, за рулём Оливер. За окном сперва мелькали спальные районы, затем — промзоны, и вот, наконец, они выезжают на абсолютно гиблый пустырь, посреди которого, как фантастический пепелац, возвышается серое невзрачное здание. Итог их путешествия — клуб "Галактика". При ближайшем рассмотрении здание оказывается весьма крепким, вместительным; по периметру вполне можно организовать несколько сот парковочных мест; а внутренний осмотр даже обнадёжил — за десятилетия относительного пустования помещение не претерпело серьёзных разрушений, и все ремонтные работы, похоже, будут иметь реконструкционный и реновационный характер. Дождавшись прораба, подъехавшего чуть позже, Диана и Оливер обошли всё здание уже вместе с ним, терпеливо наблюдая, как дотошный мужичок делает множественные пометки в потрёпанном бумажном блокноте. Прораб уже имел опыт работы с ММК и лишних вопросов не задавал. — Мы стеснены в сроках, — напоминает ему Диана, — к двадцать девятому декабря помещение должно быть сдано в эксплуатацию. — А проверяющие? А пожарная? Перед самыми праздниками у них завалы, и на новый объект никто не поедет. Диана и Олли растерянно переглядываются. — Упс, а об этом почему-то никто не подумал. Ну тогда... К двадцать четвёртому! Максимум! А нам пока придётся заняться наведением мостов с вышеуказанными конторами, если Вы понимаете, о чём я. — Я всё понимаю, Диана Георгиевна, — отвечает прораб, хитровато прищуриваясь. — Помещение просторное, сегодня прикину по рабочим и стройматериалам, а завтра выставлю Вам предварительную смету. И за срочность коэффициент повышенный, разумеется. — Буду ждать Вашего звонка, — отвечает девушка, не приминув добавить на прощание, — только имейте в виду, что за малейшие просрочки мы Вам выставим пени, перекрывающие Ваш потенциальный доход. — Ну зачем же так грубо, дорогая, свои же люди! Давайте же действовать в интересах друг друга! Дождавшись, когда автомобиль с прорабом скроется из виду, Диана и её верный спутник остаются одни, глядя на пустынную местность сквозь грязное окно второго этажа. — Я не совсем понимаю, как тут всё будет устроено. Здание квадратное, а внутри вроде как круглое, выполнено по принципу амфитеатра. Вон там, — отвернувшись от окна, она тыкает пальцем вниз, вглубь, — сцена, это понятно. Но места на первом этаже не много — если разместить бар и вип-столики, то не останется пространства даже для танцпола. Но вдоль стен расположены балконы... целых четыре уровня. И они недостаточно широки, чтобы вместить столики. Кто вообще всё это конструировал? — Балконы — это и есть танцпол. По крайней мере, я это так и вижу. Нужно будет сделать точные замеры вмещаемости, чтобы не допустить давки. — И у нас менее трёх недель. Что-то мне это не нравится. До сих пор Тилль никого не подводил, но вдруг на этот раз он ошибся? — Не думай об этом, у них с Флаке всегда всё думано-передумано, просто так они бы в омут с головой не бросались. И вообще, встреча с прорабом только завтра, Флаке с ребятами из службы безопасности будут здесь уже скоро: им придётся прикинуть количество необходимой аппаратуры и число сотрудников... А пока... — Что пока? — внезапно сменившиеся интонации Оливера заставляют Диану напрячься. — Пока мы здесь одни, такое мрачное помещение, и помощи ждать не от куда... — чуть помедлив, отвечает он, — ты могла бы... делать со мной, всё, что пожелаешь. Диану, чьи мысли крутились вокруг тысячи насущных вещей, таких как уложиться в сроки, не прогадать на завтрашних переговорах с прорабом, не подвести Тилля, не угробить всю идею, подобные измышления не на шутку разозлили. — Слушай, Олли, я готова тебе подыграть время от времени, но не переходи границ. Мы здесь вообще-то по делу. И вообще, не могу сказать, что меня эти твои... заскоки сильно радуют. — Заскоки?! Значит, для тебя наши отношения — это несерьёзно? — Отношения? Какие отношения? Ты сам себя послушай. Пара спонтанных перепихонов при весьма сомнительных обстоятельствах — это не отношения. — Но... как же так получилось, что всё это время мне казалось, будто я тебе небезразличен? Теперь уже она не на шутку испугалась. Голос Олли чуть дрогнул, а глаза сузились в недобром прищуре, и теперь смотрели на неё, словно пытая. — Так и есть, то есть, так и было. Ты пойми, я простая девушка, и в моём понимании нормальные человеческие отношения — это открыто встречаться и спать в одной постели. А все твои заморочки с смсками, игнорами и ролевыми играми... Это ненормально. Извини, я к такому не готова. Она делает шаг в сторону лестницы, планируя спуститься вниз и поскорее покинуть это неприятное место, но резкий рывок заставляет её отпрянуть назад. Намертво вцепившись в её предплечье, Ридель разворачивает девушку лицом к себе, и, глядя сверху вниз, хрипло процеживает: — А мне вот кажется, что выбора у тебя нет. Диана никогда не видела его таким, она даже не могла представить, что он в принципе может быть таким — неконтролирующим себя, будто бы сумасшедшим, будто бы... бесноватым. Он берёт её за горло, несильно, но достаточно, чтобы напугать до полусмерти, и долго-долго смотрит в её глаза. Вдруг, словно испугавшись сам себя, он отпускает её, она бежит прочь на улицу и не может видеть, как оставшийся на втором этаже Оливер закрывает лицо руками и часто-часто дышит. Автомобиль оказывается запертым — они приехали на машине Риделя, и ключи, конечно, тоже у него. Первая мысль Дианы — бежать куда глаза глядят, но она быстро её отметает: вокруг одни лишь пустыри, и там точно не безопаснее, чем здесь. Можно спрятаться в здании и дождаться, когда приедет Флаке — да, она наверное так и поступит. Щелчок замков и двойной сигнал фар оповещают её о том, что машина открыта — Оливер вышел из здания и теперь направляется к автомобилю, возле которого стоит и она. Не в силах двинуться, она внимательно следит за направлением его движения — он доходит до машины и садится на водительское место. — Залезай. Отвезу тебя домой, — слышит она через опустившееся оконное стекло. Молча заняв место рядом с водителем, девушка смотрит прямо перед собой, не рискуя даже головой качнуть в сторону спутника. — Прости меня, — слышит она. — Хотя нет, не прощай. Я бы точно не простил. И я знаю, что не достоин прощения. Просто знай, что я сожалею. — Заткнись. — Как скажете. — Не начинай! — Как скажете. — Ты псих, понял! — как бы ей ни не хотелось давать слабину, но истеричные слёзы самопроизвольно проступают на покрасневших глазах, а голос предательски истончается до уровня писка. — Ещё раз тронешь меня, и я тебя убью! — Не придётся. Я сам себя убью! — Блин, как же ты бесишь! Надоело. Надоело! Иногда мне кажется, что ты не умеешь жить без сценария, и если жизнь не подкидывает тебе готовых шаблонов, ты рисуешь себе их сам! Вот только окружающие в твои шаблоны и сценарии вписываться не обязаны! А эти дебильные фразочки — откуда ты их берёшь? Из учебника по пафосному пиздобольству? В тебе же нет ничего живого! Отвези меня домой сейчас же! — Слушаюсь. — Бляяять! Машина трогается с места.

***

— Диана, постой, давай поговорим! — О чём? — не оборачиваясь, она шагает через сугробы к своему подъезду. Оливер нагоняет её аккурат возле односторонней дороги, отделяющей подъезды от детской площадки. Стараясь не поскользнуться на обледенелой накатанной поверхности проезжей части, Диана приостанавливается, в этот же момент Оливер настигает её и бесцеремонно хватает за локоть. — Давай поговорим! Что между нами происходит? Девушка припоминает все предыдуще "подвиги" её преследователя. На секунду ей становится страшно: а что, если в витье верёвок из раболепного Риделя тоже есть свой лимит? А что, если в один прекрасный момент он перестанет относиться к ней как к своей желанной женщине, и начнёт относиться как, например, к врагу? Или как к обидчице? Как к помехе? Как к Коляну? — Отпусти мою руку, — выцеживает она сквозь зубы и с силой вырывает локоть из его хватки. Взгляд его темнеет, зелёные глаза с расширенными зрачками словно застилает туча, уголки губ сжимаются в недоброй ухмылке. Теперь уже испугавшись окончательно, девушка делает шаг на проезжую часть, и тут же поскальзывается, сделав крутой поворот на каблуке. Оливер подхватывает уже готовое пасть навзничь тело за воротник и вырывает его на себя — в сию же секунду выруливающий из-за угла дома автомобиль визжит тормозами на том самом месте, где она вот-вот должна была растянуться; водитель не справляется с управлением на гололедице, и внезапную машину заносит в сторону чуть поодаль от того места, где они стоят. Вслед за визгом тормозов к какофонии окружающего пространства добавляется визг иной, животный — повернувшись на звук, растерянная парочка видит скулящую на обочине собаку: неуправляемый автомобиль сбил несчастное животное, отбросив его в сторону палисадника, и скрылся прочь. Не сговариваясь, оба свидетеля происшествия спешат к собаке: пёс вроде жив, он жалобно повизгивает, часто дыша и глядя на суетливых людишек обезоруживающим, вытягивающим всю душу взглядом — таким, на который способны только собаки. Оливер молча опускается на одно колено и ощупывает пса — тот продолжает скулить, но не сопротивляется прикосновениям незнакомца. — Напоролся на ограду палисадника, — констатирует Ридель, как бы в доказательство демонстрируя Диане измазанную в собачьей крови ладонь, — распорол бок и переднюю лапу об острые края. Немного отойдя от шока, вызванного столкновением с автомобилем, собака пытается встать, но тут же снова падает в снег, оставляя на нём свежие кровавые разводы и подтверждая свою неспособность к самостоятельному передвижению. — Тих-тих, — убаюкивающе нашёптывает Ридель, берёт податливого пса на руки, не боясь запачкать куртки, и вопросительно смотрит на девушку: — Ну и куда его теперь? — Ладно, — помешкавшись отвечает она, доставая из кармана пальто ключ от кодового замка подъезда, — идём.

***

Расстелив на полу кухни старую застиранную простыню, она наблюдает, как Ридель укладывает пса, который оказался некрупным чёрным беспородным кобелём, и принимается с видом знатока осматривать повреждения на грязной шкурке. — Зашить надо? В ближайшем зоомагазине ветеринар только по нечётным дням дежурит, хочешь, отвезём его в центральную ветклинику? — Не надо пока — крупные сосуды не задеты, обойдёмся пластырями и перевязкой. Тащи всё. Стоя за спиной Риделя, Диана наблюдает, как тот ловко орудует примитивными средствами из домашней аптечки: обрабатывает обе раны перекисью водорода, заклеивает их спортивными белыми пластырями и перебинтовывает в несколько слоёв эластичными бинтами. Возвышаясь над Оливером, сидящим возле даже не предпринимающего попыток сопротивляться болезненным процедурам послушного животного, она поглoщена целой палитрой противоречивых чувств. Ещё несколько минут назад она готова была бежать от этого человека хоть на край света, ибо он представлялся ей опасным, ненормальным психопатом, а вот теперь он, перемазаный грязью и собачьей кровью, сидит на коленях в её кухне, и возится со зверьком, не обращая внимания ни на неё, ни на что-либо вокруг, лишь тихонько нашёптывая усталому псу: "Тих-тих, тих-тих". Диана бессильно опирается о стену, не зная, что делать дальше и как себя вести. Ридель, тем временем, уже закончил с процедурами, и теперь лишь поглаживает пса изящной ладонью, наблюдая, как тот прикрывает глаза и ныряет в беспокойный, сопровождаемый рефлекторными подёргиваниями лап и тихим скулежом, сон. Наконец, кухонное пространство погружается в абсолютную тишину. — Я не умею быть нормальным, — Ридель говорит не оборачиваясь, не поднимаясь с колен и не поднимая головы. Фраза эта окончательно сбивает с толку, девушка ещё сильнее вжимается в стену, когда Олли, наконец, отрывает ладонь от чёрной шёрстки и медленно оборачивается, упираясь в неё стеклянным, бессмысленным взглядом. — Научи меня. Он смотрит на неё так, что она чувствует: ему необходим ответ. Любой. А если он его не дождётся, то непременно кого-нибудь убьёт. — Хорошо, — отвечает она, сползая по стенке на пол и оказываясь на одном с ним уровне. — Я заброшу твою одежду в стиралку, а ты иди в душ. А потом мы поспим. Просто приляжем и поспим.

***

Он едва ли умещается на её кровати во весь свой рост, но всё же кое-как. — Нормальные люди так и делают. Обнимаются и спят. Без погонь и драмы, — приговаривает она, накрывая его одеялом и, пристраиваясь сбоку, легонько приобнимая за плечо поверх одеяла. Ридель, как машина, запрограмированная на выполнение задачи, закрывает глаза и не шевелится. Несколько минут Диана не спускает глаз с его лица и прислушивается к дыханию, пока ей не становится очевидно — он действительно спит. Тогда она тихонько, стараясь не потревожить, поднимается с постели и как есть, в халате, следует на кухню, чтобы заварить себе чай. — Привет, Тимош, — полутоном обращается она к спящему псу, перешагивая его на пути к плите, — Тимошкой будешь. В одном из шкафчиков она находит старую эмалированную миску, наливает в неё воды и ставит неподалёку от "пациента". Немного подумав, она нарезает хлеба и колбасы и кладёт всё это на газетку там же, рядом с миской. Вернувшись в комнату уже с чаем, она проходит мимо мирно спящего Риделя на балкон и прикрывает за собой дверь. Здесь её диванчик, здесь её сигареты. Здесь её место. Сиреневые сумерки за окном обволакивают землю сном, как обволакивают они её сознание, погружая его в бесконтрольный полёт от мысли к мысли, полёт, не имеющий ни точки отправления, ни пункта назначения. Щелчок зажигалки — в её жизни нет радости. Первая затяжка — и не предвидится. Первая порция пепла падает в сувенирную керамическую пепельницу — у неё нет будущего. Вторая затяжка, а за окном всё темнее — ей нечего предложить миру. Ещё темнее за окном — она ничего не оставит после себя. Докуренная сигарета обжигает замёрзшие уже пальцы — она умрёт, и никто никогда не узнает, что она вообще когда-то существовала. Смятый окурок тушится о дно пепельницы — пусть так. Но за её спиной, в съёмной однушке, погружаемой сумерками в неизбежную тьму, её ждут двое. Тимошка, которого нужно выходить, и Ридель, которого нужно выходить. Выбора у неё нет — они оба уже здесь, она сама их впустила в свою квартирку, в свою жизнь. Придётся выхаживать. Если получится — то это и станет её "наследием".

***

На следующий день Флаке и Диана встречаются с прорабом. Продемонстрировав сметы и уже настроившись на витьё верёвок из находящихся в практически безвыходном положении из-за поджимающих сроков заказчиков, очень скоро деловой мужичок сбавляет обороты, осознав, что с господином Лоренцом фокусы с накруткой коэффициентов не пройдут. Лоренц с занудной доскональностью изучает каждый пункт сметы, самостоятельно осуществляет расчёты и крайне требовательно формулирует условия назревающего контракта. Боясь упустить заказчика накануне долгих праздников, когда всем, а рабочему люду в особенности, денежки ой как нужны, прораб, чуть побухтев и помявшись, соглашается на выставленные условия несмотря на то, что итоговая сумма сметы оказалась раза в полтора меньше изначальной. Завершив переговоры, исполнитель отправляется в офис нотариуса, где для юридического заключения сделки, его уже ждут Ольга и Стас. Флаке и Диана остаются на объекте, молча разглядывая нелепое монументальное строение, которое им приходится видеть в его нынешнем состоянии, пожалуй, в последний раз. Диана равнодушно всматривается в бетонные стены, это место ей не нравится, но, чтобы не обидеть начальника, она старается не выдавать своих чувств и лишь многозначно покачивает головой на вопрос Флаке: "Ну как тебе наша "Галактика?". Сам Лоренц возбуждённо бродит туда-сюда, меряя пространство вокруг сооружения крупными шагами тощих длинных конечностей, его бледное лицо озарено нескрываемым, детским восхищением, он будто видит в этой уродливой постройке то, чего не видят в ней другие — подобный взгляд на всё подряд вообще ему свойственен. Сторонний наблюдатель, став свидетелем проявлений этого его живого энтузиазма, принял бы длинного за дурaчка, но Диана далека от того, чтобы одаривать господина Лоренца подобными характеристиками — она уже успела неплохо его узнать, настолько неплохо, чтобы быть уверенной: если он что-то задумал, то, во-первых, это сумасшедшая идея, а во-вторых, ей непременно суждено реализоваться. Дождавшись, когда Лоренц вдоволь набегается по периметру и немного успокоится, она решается завязать беседу, случая для которой, возможно, больше не представится. — Флаке, а откуда взялась Машка? Я болела и многое пропустила... — Не оправдывайся, это бесполезно, — его слова звучат вызывающе, а губы растягиваются в доброй усмешке, — просто я Машку давно знаю, и если ты с ней хоть разок пообщалась, то уже знаешь всё и про всех. Не язык, а помело. — Ну не такое уж и помело, — продолжает гнуть свою линию девушка: ей страсть как охота услышать душераздирающую историю о сиротском приюте из уст самого Флаке. — Я давно за Лаврентьевским интернатом приглядываю, ведь в своё время он приютил и меня — времена были непростые, а на улице я бы не выжил. Это было ещё до отъезда. Всё, что я помню из тех лет — это жуткая разруха, нищета, запуганные самой жизнью сироты и самоотверженные воспитатели, не оставляющие своих воспитанников даже в условиях полного отсутствия финансирования. Пробыл я там недолго, но мне там было хорошо. А потом я вырос большой, — он становится на цыпочки и поднимает правую руку к небу, — очень большой, и решил отплатить за добро. — Ты всегда так делаешь, да? — улыбаясь, перебивает его Диана. — Это заметно. — Да, характер такой — я всегда плачу по счетам. — На мгновенье Флаке задумался, растирая огромные, красные от мороза уши яркими шерстяными варежками, которые он держал на всякий случай в карманах куртки. — И счета разные бывают. — Ты о Кречетове, да? Я уже давно подозреваю, что вы все не просто так к нему прицепились. Тут что-то личное, — она делает строгое лицо, прикладывая палец к губам, как на старом советском плакате "Не болтай!", — не хочешь — не говори... Некоторое время они стоят молча, щурясь от отражающихся от снежной поверхности лучей зимнего солнца. — Он убил моих родителей. — Что? Как? Не может быть! — с неприкрытой заинтересованностью верещит девушка, пытаясь прикинуть и сопоставить в уме даты. — Ну, то есть в детстве я думал, что они просто разбились в автокатастрофе, но какое-то сомнение всегда пребывало во мне. Своим детским умом я ещё не мог сложить два и два, но с возрастом эта мысль развилась в настоящую навязчивую идею, и вот, когда я повзрослел и уже мог себе кое-что позволить, я занялся расследованием, нанял людей здесь, накопал необходимую информацию и получил ответ. — Но, как такое возможно? Генерал же тогда совсем молодым был... — Был, да; перестройка, кооперативы, затем — эпоха свободного рынка. Мои родители занялись коммерцией, а будущий генерал — рэкетом. Тогда всё общество делилось на коммерсантов, бандюг и всех остальных — тех, кто остался за бортом новой жизни. После сбыта крупной партии товара из Польши, тогда это барахло очень популярно было, мои родители отказались платить, ну и... В общем, авария была неслучайной, я точно это знаю. — Постой, мне очень жаль, конечно, и всё такое, но в голове не укладывается — из бандюги в генералы... — Ничего странного: когда он понял, что силовиком заработает больше, чем бандюгой, подался на службу, и он не один такой был, поверь. — Но... то есть он знает, кто ты такой? Ну хотя бы по фамилии? Не может же он не знать? — Естественно, он знает, в спецслужбах всё-таки не идиоты работают. — Он знает и... думаешь, он тебя боится? — Конечно боится, в спецслужбах всё-таки не идиоты работают — извини, повторяюсь. Поэтому на нас до сих пор ещё никто по-крупному не наехал. Он ждёт момента, не хочет рисковать по мелочи. И я тоже жду. Момента. Кстати, — Лоренц будто внезапно вспомнил что-то очень важное, — с тобой некрасиво получилось. Мы тебя подставили, честно, я не думал, что он настолько отмороженный и пойдёт на такое. Наверное, сыграл личный фактор, связь с ММК тут ни при чём. До конца дней своих буду стараться загладить свою вину. Пойдём в машину, холодно. Уже в машине Флаке возвращается к исповеди: — Заглажу свою вину. Вон, для начала Машку тебе подослал в личное услужение, — он нервно хохотнул. — Кстати, о Машке. Почему именно она? — А что, плохая? Хватка деловая, стряпуха из неё классная, верна мне в конце концов. Сейчас ещё за квартиру судится — нанял ей адвоката: нечестно, когда сироты остаются без жилья. — Так ей же государственное полагается? — Полагается тем, у кого нет собственного, а Машка попала в приют при живых родителях и вплоть до совершеннолетия была прописана в квартире матери. Да только мать пила и совсем с катушек слетела — и переписала квартиру на своего последнего сожителя незадолго до смерти. Теперь судимся, чтобы признать недействительность сделки и вернуть Машке права на недвижимость. Ну а пока пускай поработает на общее дело: она обещала подогнать своих однокурсников из кулинарного поработать в новогоднюю ночь у нас — хоть одним головняком меньше. Кстати, сегодня они к тебе должны прийти — возьми планы и сметы и распредели: кого на кухню, кого в бар, а кого официантами в зал.

***

— Где, чёрт возьми, Машка? — Диана негодует уже на своём рабочем месте, обращаясь к находящемуся в своём кабинете и вряд ли слышащему её Тиллю. — Она должна была привести каких-то своих ребят из колледжа — мы же ищем барменов и официантов на новый год, и она обещала сегодня! — Да здесь я, не ори, — Машка вползает в приёмную, сияя на всё помещение свежим фингалом. — Ребят завтра приведу. Сегодня... Не получилось. — Что с тобой? — из кабинета Линдеманна появляется Ландерс, и при виде разукрашенной Машкиной физиономии, его обычно лучезарное лицо мрачнеет, а после и вовсе начинает отдавать злобой. — Да ничего, не беспокойтесь. Где мой радиотелефон? Столько дел на сегодня, — Маша изо всех сил старается не светить фингалом перед людьми, пятится, отворачивается, неуклюже пытаясь отыскать в завалах на Дианином рабочем столе свой бессменный рабочий инструмент. — Нет, ты ответишь мне, — Ландерс с резкостью, которой никто из присутствующих от него не ожидал, хватает её за плечо и разворачивает лицом к себе. — Кто тебя? Твой парень? — Да нет, — мямлит та, тупо таращась в пол, — нет у меня никакого парня. Сегодня после занятий меня ждали за колледжем... — Продолжай, — не выпуская её плеча, настаивает Ландерс. — Да ничего, побили немного, я их не знаю. — Так не бывает. Если ждали именно тебя, то должна быть причина, — вклинивается в беседу Диана, аккуратно протискиваясь между Машкой и Ландерсом, заставляя того отпустить девчёнку, которой, очевидно, уже совсем не по себе. — Они что-нибудь сказали? — Ну да, — после паузы отвечает смуглянка, — сказали, это за то, что с немчурой связалась. За то, что я предательница. — Это Кречетов! — Диана переходит на крик. — Не факт, — одёргивает её Пауль, — в вашем городе сейчас такая истерия творится, что это могут быть просто местные радикалы, подогретые Kречетовской пропагандой. Гопники, короче говоря. — В любом случае, — Диана берёт в руки мобильник, — я попрошу Олли, чтобы поручил Ренату разобраться. — Правильно, — поддерживает её Ландерс. — А ты, — он обращается уже к Машке, — просто знай, что за тебя есть, кому постоять. — Не знаю, что у вас тут происходит, но я с хорошими новостями, — возникший на пороге Круспе разряжает обстановку. — Ну валяй, пиарщик, — откликается Ландерс, — редкий случай, когда ты вовремя. — Две тысячи человек у нас есть, вход по именным приглашениям, всё на мази. Мероприятие Кречетова на площади соберёт, несомненно, больше, но контингент не тот... Все пассионарии города будут у нас! — Пассионарии, слова-то ты какие знаешь, Круспе, скоро совсем окультуришься. Ну молодец, нечего сказать. Ещё что-то? — Да, кое-что. Инструменты подъехали. До сего момента сердитая мордаха Ландерса расплывается в той самой улыбке, которую, кажется, он и сам не в силах контролировать. — Так, я пошла всех обзванивать. Через час — в тринадцатом ангаре, — в миг выйдя из прострации командует Машка. — А тебя кто-то нашим менеджером уже назначил, а, мелкая? — подначивает Машу Рихард, не обращающий, кажется, никакого внимания на её разукрашенную физиономию. — А я — самовыдвиженец, — глазом не моргнув отвечает та, находит, наконец, в куче хлама на Дианином столе свой неизменный телефон и улетает куда-то.

***

Фургон транспортной компании припаркован прямо у входа в обозначенный ангар. Любопытные сотрудники предприятия, снующие туда-сюда по территории, с интересом заглядываются на происходящее. Общими усилиями Ландерса, Круспе и экспедитора из фургона в ангар перетаскиваются коробки разных размеров. Это и коробками-то назвать нельзя: груз упакован во множество слоёв рифлёного картона, пенопласт, вакуумную плёнку — так упаковывают только самый хрупкий и ценный груз. Внутрь никого не пускают — боевая самовыдвиженка держит оборону от зевак, неиллюзорно распугивая тех своим праздничным макияжем. Вдоволь накурившаяся на морозе Диана пытается проникнуть внутрь, но Машка не пускает и её: — Я сама не знаю что там, но сказано, пока они всё не установят, никого не пускать, так что жди! — Буду ждать! Интересно, блин! А где остальные? — Всем позвонила, все в пути. Блин... — Что? — Ещё неделю назад я смотрела на Пауля в ютубе и мечтала только об одном — разжиться всеми его альбомами в хорошем качестве. А сейчас... он прямо там, за моей спиной! — Мечты сбываются, Машка, остынь, я уже привыкла. Правда иногда и не сбываются... — Диана печально отводит глаза в сторону. — Но настоящая мечта — это концерт! Уже скоро! Данька, всё взаправду! Самый лучший новый год в моей жизни! Ты уже придумала, что наденешь? — Нет. Пойду пока поработаю, — подустав от болтовни, девушка возвращается в пустую приёмную. — Алло, Олли? Ты сводил Тимошку к ветеринару? Ты погулял с ним? Он в квартире не нагадил? Он вообще может ходить? Хорошо. Теперь покорми и выдвигайся давай сюда. Да, нормальные люди так и делают. Нормальные люди отвечают за тех, кого приручили.

***

На часах девятый, над предприятием давно сгустилась тьма, но территория не опустела — кучка сотрудников из числа самых любопытных остались ждать до последнего. Все шестеро в сборе, ворота ангара закрыты: внутри немцы и больше никого. Из ангара то и дело раздаются нестройные музыкальные звуки, едва ли дотягивающие до полноценного определения слова "музыка". Кажется, идёт настройка инструментов. Наконец, ворота, управляемые электронным механизмом изнутри, поднимаются, и на пороге возникает сам господин Круспе. Через его плечо перекинут ремень гитары, а волчья мордочка сияет как никогда. — Дамы и господа, представляем вашему вниманию... пробу пера. Пятеро из нас двадцать лет не брались за инструменты, точнее, четверо... В oбщем, будьте снисходительны. Внутри ангара загорается свет, освещая пространство: Ландерс и Круспе на переднем фланге, стоят симметрично по разным углам и обнимают гитары, Флаке примостился где-то в углу, в обнимку с синтезатором, долговязый Ридель, вооружённый бас-гитарой, беспокойно мечется из стороны в сторону, сам Линдеманн скромно сидит на табуретке, теребя в руках какие-то помятые листки с начирканным на них рукописным текстом, а в глубине помещения, скрывшись за объёмной ударной установкой, устроился Шнайдер. Он даёт отбивку, и территория комбината накрывается звуком, как взрывной волной. Пока запоздалые сотрудники, составляющие аудиторию концерта, отходят от шока, на передний план выходит Тилль, открывает рот и... такого никто не ожидал. — Bestrafe mich, bestrafe mich, — хриплым басом рычит он в микрофон. Жидкая толпа заходится в совсем нежидких овациях, Машка неистово визжит, а Диана хлопает себя рукой по лбу. — Deine Größe macht mich klein, du darfst mein Bestrafer sein... — Теперь этому городу точно пиздец, — еле слышно произносит Стас, роняя в снег недокуренную сигарету.