***
— Что-то ты быстро... Стас, всё это время ожидавший Круспе в машине неподалёку от здания районной прокуратуры, заводит мотор, как только тот усаживается рядом. — Ага... К сожалению. Они трогаются с места и направляются в офис, первое время пребывая в абсолютной тишине. Отвернувшись к окну, Круспе смотрит сквозь стекло, ничего не видя — его глазам сейчас рисуются иные картинки, он погружается внутрь себя, предаваясь лишь одному ему веданным фантазиям. Едва уловимая улыбка скользит по его бледным губам, не наглая и дерзкая, как обычно, а какая-то другая, тайная. Словно испугавшись её, испугавшись быть замеченным с нею, он прикусывает уголки губ, силясь стереть тайную улыбку с лица, будто её и не существовало никогда. — Рихард? — Чего? — А что было-то? Проблемы? На тебя дело завели? Какой-то ты странный. Рихард, словно за шиворот вытянутый из мира грёз и грубо погружённый в будничный мир заснеженного Мценска, поворачивается к собеседнику и нехотя отвечает: — Не думаю, что проблемы поступят оттуда. Не прокуроров нам следует опасаться. — А кого? — Стас начинает терять терпение, — что я из тебя по слову клещами вытаскивать должен? — Каких-то гражданских активистов — понятия не имею кто это такие. Стас тяжело вздыхает. — У этого сброда нет имён. Но есть руководство. Эх, нехорошие у меня предчувствия... Накануне он получил звонок от Серёги. Полушёпотом тот сообщил, что у них в управлении ходят слухи о готовящихся провокациях на новогоднем мероприятии в "Галактике". Но вот источники и организаторы предполагаемых провокаций, также, как и их характер, ему неизвестны. Спасибо, друг. Утешил, называется.***
— Не-у-же-ли, — расслабленно выдыхает Диана, плюхаясь на первый попавшийся стул. Последний из проверяющих чинов, коих за последние дни немало перебывало на "объекте", как она сухо называет "Галактику", только что скрылся из виду, зажимая в кармане увесистый конверт с купюрами. — Неужели это всё! Все документы в порядке, ремонт завершён, и вот уже работники снуют туда-сюда по помещению, расставляя мебель, проверяя освещение и аппаратуру. — А что там на кухне творится, даже знать не хочу! — Ну и не надо — мы с Машкой сами разберёмся. Кстати, что там с алкоголем? — Лоренц нетерпеливо подпрыгивает на месте: когда он возбуждён, всё его нелепое тело дёргается, как на шарнирах. — Последние партии подвезут к вечеру, — деловито отвечает Фрау, поправляя серебристую заколку, что удерживает от падения на лицо непослушную прядь. Это первый раз, когда она показывается в своём женском амплуа где-то за пределами квартиры на Ленинской или Стасовой спальни. — А сцену когда оборудовать будем? — Лоренц обводит помещение клуба дотошным взглядом, перепроверяя, не упустил ли он чего. — В последний момент, — отзывается Ландерс. — Тридцатого перевезём сюда всё из ангара, а тридцать первого ещё порепетируем. Ты как, Флакон, костюмчик приготовил? — Сам ты Флакон, — Лоренц делает вид, что обиделся, но тут же его рисованно-хмурая физиономия расплывается в улыбке, — приготовил! Но не думаю, что тебе он придётся по душе! Шумную суету разряжает нелепый и неуместный в данной обстановке собачий лай. Все оборачиваются в сторону входа: в дверях возникает тенеподобная фигура Риделя с псом на поводке. Завидев Диану, пёс заходится в истеричном гавканье, а псиный хвост — в беспорядочном луплении по Риделевской ноге. Оливер нагибается и спускает рвущуюся псину с поводка. Та бежит к подскочившей от неожиданности хозяйке и, чуть не сбивая её с ног, неистово напрыгивает, раздирая когтями пуховой платок на Дианиных плечах и стараясь лизнуть её в нос. — Фу! Фу! Фу! Тим, отвали, слюнявый! Отстань, фууу... Ещё более неожиданный звук заставляет всех вновь обернуться в сторону входа. Это Олли. Он заливисто смеётся, мелко потрясая плечами и обнажая верхний ряд ровных белых зубов. — Что б мне... Ридель! — реплика принадлежит Фрау. — Чтоб я сдох! Диана, собиравшаяся было отчитать Оливера за то, что притащил с собой собаку, в момент осекается. Ну, если так, то пусть таскает пса с собой повсюду!***
— Чувствую, денёк будет долгим, — преодолев праздничные пробки, Стас доводит-таки машину до "Галактики". Здесь, на пустыре, пока тихо, но ведь на то оно и утро тридцать первого декабря, чтобы быть тихим. А вот ночь обещает быть другой. — Главное — не набухаться ещё до концерта, правда? Правда? — Шнайдер недвусмысленным кивком даёт понять, что слова его обращены к дремлющему на заднем сидении Рихарду. — Да заткнись ты. Я вообще не понимаю, зачем мы здесь в такую рань — ещё бы спать да спать! — Не спать, а репетировать. Народ начнут запускать в семь, а концерт намечен на десять. Я очень надеюсь, что твои пассионарии ничего здесь не разнесут, — Стас переживает за участь "Галактики", как за свою собственную: в отличие от Дианы, он с самого начала проникся симпатией к затее с ночным клубом. — А это уже не моя проблема. А вот этих вот ребят. Выбравшись из автомобиля, путники понимают, о чём речь: несколько десятков крепких молодых людей в чёрной униформе с надписью "Охрана" на спинах бушлатов толпятся на пустой пока парковке, ожидая дальнейших указаний. Из здания выходит Флаке — в неожиданном плюшевом спортивном костюме нежно-розового цвета. И где, интересно, такие шьют, на его-то рост? Неужели он и есть тот самый Дядька Черномор для ста тридцати трёх чоповских богатырей? Опасения не оправдываются: Флаке представляет отряду сопровождающего его Володьку и оставляет того один на один с новобранцами. Судя по первым минутам последующего инструктажа, заключающегося в красноречивом и не очень литературном монологе Володьки, новоявленный начальник сразу же снискал почёт и уважение среди молодняка — те стоят по струнке и самозабвенно внемлют. Пробравшись внутрь клуба, троица попадает в некий Вавилон: четырёхуровневое здание вздымается над ними полой башней, полной людей. Сотрудники снуют по этажам, расставляя таблички резерва на вип-столики, сверяя количество столиков с числом имён в гест-листе, передвигая их так, чтобы зазоры между ними были достаточной ширины, и люди за соседними столиками не мешали друг другу, а все вместе они не мешали работе официантов. — Как копи Мории в свои лучшие дни, — присвистывает Стас, — до нашествия орков.***
Группа в полном составе уже на сцене: перед тем, как перейти к итоговой репетиции, они обсуждают последние детали. — Ландерс говорит, что заглавной песней должна быть Du Hast. Но я не согласен, — Флаке старательно натирает линзы очков краешком шерстяного свитера — редкий момент, когда его в принципе можно узреть без очков. — Du Hast — потому что она примитивна и заводит толпу, — скучающим тоном отвечает Ландерс. Будучи единственным в компании "человеком из шоу-бизнеса", он находит замечания друзей нелепыми и натянутыми и продолжает терпеливо гнуть свою линию. Всё-таки, ему лучше знать. — Ладно, тогда следом пусть идёт Bück Dich. Она тоже примитивная, ну а толпу мы заведём не глядя — у нас с Флаке номер отрепетированный есть. Флак, ты костюмчик приготовил? — обращается Тилль к хитро улыбающемуся очкарику. — Какой ещё костюмчик? — воодушевлённо встревает Пауль. — Лучше тебе не знать. Я вот, например, тоже не знаю, но судя по звукам, доносившимся прошлой ночью из Тиллевой комнаты, номер получился неформатный, — тяжело вздохнув, Рихард продолжает: — Никаких костюмчиков и бюк дихов, обойдёмся без провокаций. Мне в прокуратуре недвусмысленно намекнули... — Тогда пусть второй идёт Mein Teil, тем более что номер у нас ещё со школьных времён заготовлен... — вносит предложение Олли. — Не, Mein Teil будет последней, — раздаётся голос едва видимого за ударной установкой Шнайдера. Поймав непонимание в глазах товарищей, он поясняет: — Мне переодеваться туда-сюда не с руки — переоденусь перед финалом, да так и останусь. — Логично. Тогда Küss Mich? — Тилль в сотый раз пробегает глазами по засаленной бумажке со списком отрепетированных песен, делая напротив каждой из них карандашную пометку с порядковым номером в концертном листе. — А вот это дело — пускай публика попляшет, пока ещё будет в состоянии, — одобрительно кивает Ландерс. — Я бы предложил свою песню, NYC — вы её знаете, я её ещё давно написал, когда первый раз побывал в Америке и находился под впечатлением. Но при существующих обстоятельствах она будет не актуальна, — со вздохом вставляет фразу Рихард. — С каких это пор ты начал здраво мыслить? В последнее время не узнаю тебя — ты головой случайно не ушибался? — Шнайдер не упускает шанса вставить пять копеек, выглядывая из своего тёмного угла. — New York City не прокатит, давайте Moskau, — вновь предлагает Оливер. — И Moskau не прокатит — только благолепие и политкорректность, — отзывается Рихард, неожиданно для всех остальных оставивший подкол Шнайдера без ответа. — Точно не узнаю! — но Шнайдера уже никто не слышит. — Тогда и Gott Ist Ein Popstar не прокатит, — не унимается Рихард. — Ещё бы, ведь это не наша песня! — заходится в припадочном хохоте Флаке. — Да? Вот блин... — Links — вот вам лепота и политкорректность! — кажется, Линдеманн уже устал от всей этой болтовни. — И давайте ещё по хронометражу решим: нужно уложиться в два часа, если начнём ровно в десять. Чтобы в полночь прикинуться наместниками кремлёвских курантов на этой земле и объявить начало дискотеки!***
Диана ощущает некое подобие тревоги: конечно, это только волнение — до момента, когда заведение впервые откроет свои двери для гостей, остаётся чуть больше часа. Она думает о том, что оставила пса одного дома, что даже не успела заехать к родителям перед Новым Годом, что боится толпы... Она послушно сидит, не шевелясь, в одной из подсобок в скрытой от гостей части клуба, пока Машка тщательно, прядь за прядью, накручивает её волосы на плойку. У самой Машки кудри природные — крупные и чёрные — и она взялась помочь коллеге обрести самый что ни на есть новогодний облик. Обе девушки одеты в некое подобие снегурочек: на Маше красное платье, на Диане — голубое: целомудренные юбки, отороченные белым мехом, достают до колен, а узкие корсеты скромно прикрывают зону глубокого декольте. — Готовы? — в комнату влетает Ольга, и на ней такое же платье, только тёмно-лилового цвета. Решено, что Маша будет заведовать кухней, а Ольга и Диана выполнять обязанности хостесс в зале. Изначально планировалось привлечь к этому делу Фрау, тем более что у той, оказывается, уже заготовлено длинное красное платье с разрезом — специально для торжественных случаев. Но все справедливо рассудили, что и встречать гостей, и зажигать на сцене — непомерная ноша даже для такой супер-женщины, как она. — Ну вот и всё, — распуская последнюю прядь, Машка откладывает плойку и щедро спрыскивает внушительных объёмов Дианину шевелюру закрепляющим лаком для волос. — С блёстками! — Боже мой, как шалашовка из девяностых, только песни группы "Комбинация" для фона и не хватает, — Диана с недовольной физиономией оглядывает себя в ростовое зеркало. — Ну-ну, не всё так страшно, — откликается Ольга и, проверив, надёжно ли заперта дверь, извлекает прямо из лифа своего маскарадного платья чекушку коньяка. — Махнём для храбрости? — Я не пью! — истерично визжит Машка. — Брось, здесь все свои, только стаканов не видать. — Не надо нам стаканов, — Диана выхватывает бутылку из рук коллеги, в одно движение свинчивает крышку и присасывается к горлышку, как страждущий в пустыне к свежему роднику. Сделав не менее полудюжины крупных глотков, она наконец отрывается от бутыля, смахивает выступившие на кончиках густо накрашенных ресниц слёзы и довольно морщится. — Ну раз так, — Ольга принимает эстафету, и многострадальная бутылка бродит по кругу, курсируя из рук в руки, пока не опустевает. — Пора. — Да, пора. Дверь импровизированной девичьей гримёрки захлопывается за их спинами, когда девушки уже следуют по узкому коридору в сторону зала.***
— В контакте пишут, что на центральной площади сейчас выступает какая-то певица Лобода, — Круспе не изменяет своим непосредственным обязанностям и продолжает отслеживать соцсети даже в преддверии назревающей мега-движухи. — И видео есть — вот, посмотри. Он передаёт телефон Тиллю, с которым они вот уже полчаса коротают время у барной стойки, не выпивая, а походя наблюдая, как зал потихоньку наполняется гостями. — Фу, — Тилль с недоумением пялится в смазанное любительское видео, — понятия не имею, кто это, но слава богу меня там нет! У входа образуется небольшая толкучка: кажется, охрана не хочет кого-то пропускать, кого-то очень настырного, судя по словесной перепалке, смысл которой до мужчин у барной стойки не доходит из-за громкой музыки от приглашённого московского диджея. — Надо было голландского звать, — равнодушно констатирует Круспе, забирая свой телефон. — Этот тоже нормальный, голландского ему подавай. Может, ещё американского? Пойди лучше разберись, что за шумиха — нам скандалы не нужны. Круспе послушно опускает телефон в карман брюк и направляется ко входу в клуб. — Что там? — спрашивает он у одного из охранников. — Какая-то дама, без приглашения, да и в списке гостей её нет. Ксивой трясёт... — Ксивой? Круспе протискивается к двери и на пороге видит ту самую даму, из-за которой весь сыр-бор. За её спиной беснуется толпа пассионариев, недовольных тем, что их так долго держат на морозе, но дама своих позиций не сдаёт. А Круспе не в силах сдержать улыбку. — А говорила, что спишь по ночам. Ирочка. Он галантно цепляет нежданную гостью под локоток и уводит вглубь помещения, походя кидая недоумённым охранникам: "Это со мной". — Могла бы просто позвонить, к чему вся эта показуха, праздник же! Он плотоядно разглядывает немного смущённую прокуроршу. Синий мундир сменился маленьким чёрным платьем, а безликие офисные "лодочки" — блестящими туфлями на высоком каблуке. — На машине добиралась? Надеюсь, не замёрзла? Ирина понимает, что тыкать Круспе его вздёрнутым носом в его же "тыканье" сейчас было бы совсем неуместно — она не на службе, а он не подследственный. Её план скоротать очередную тоскливую новогоднюю ночь был прост — проникнуть в ставший уже знаменитым на весь регион клуб, используя служебное удостоверение, открывающее все двери, поглядеть, что да как, возможно, издалека понаблюдать за необычным знакомым, возможно — просто напиться в одиночку. А если что — всегда можно списать своё присутствие здесь на проведение служебной проверки и рабочую необходимость. Но что-то пошло не так, и вот уже Круспе подносит ей коктейль, удобно расположив гостью за одним из вип-столиков. — А Вы почему не пьёте? — собравшись с духом, начинает она разговор, не изменяя своему официально-деловому тону. — Мне пока рано — выступать ещё. Потом успею, ты главное дождись. Он игриво подмигивает, а Ирина пытается понять — что изменилось в нём с момента их первой встречи? Теперь ясно — он просто сегодня без очков. Если смотреть в его глаза, то можно заметить, что один из них слегка косит, что ни чуточку не портит его чуть ребяческого, но по-зрелому благородного лица. — Выступать? — Ну да, ты же слышала про концерт. — Конечно слышала, но причём здесь ты? — Она и сама не замечает, как переключается с официоза на панибратство. — В рекламах говорилось о какой-то заморской звезде, Пауль... как его... — Ландерс — да, наше лицо. Лицо группы. Круспе чувствует себя старшеклассником, щеголяющим перед одноклассницами бравадами в духе "А я на гитаре играть умею", "И петь", "И вообще у меня рок-группа". Странное чувство, забытое, разъедающее сознание кислотной вспышкой ностальгии — он уже и забыл, что когда-то для того, чтобы подцепить девушку, ему надо было что-то из себя представлять. Уже очень давно никого вокруг не интересует, кто он и что он — девушкам достаточно смазливой мордашки, модных шмоток и толики банального флирта. На самом деле, так было всегда — дерзкому красавчику из привилегированной семьи никогда не надо было стараться, чтобы привлечь к себе внимание. Внимание окружающих всегда следовало впереди него, просто когда-то, очень давно, ещё в отрочестве, он об этом не знал, но потом узнал, принял и свыкся. А потом и вовсе забыл, что бывает по-другому. Очень странное, необычное, непривычное чувство: впервые в своей зрелой жизни он хочет, чтобы девушка напротив узнала в нём человека, а не мордашку. Живого, далеко не совершенного, в какой-то степени даже неприятного, но настоящего. А когда узнает — пусть сама решит, нужен он ей такой или нет. Лишь бы всё по-честному. Наверно, это старость — Круспе не хочет играть, он хочет быть честным. Он хочет найти себя, потерянного давным-давно, встретиться с собою, пусть даже для этого придётся воспользоваться помощью другого человека. Он теряется в неожиданных мыслях, повернувшись к собеседнице боком, задрав по привычке нос и устремив блуждающий взгляд под потолок, не замечая, как захмелевшая прокурорша уже непозволительно долго не отрывает глаз от его резкого, задумчивого профиля. Тем временем, зал уже полон, бармены едва справляются с заказами, Машка с прытью электровеника курсирует между официантами в зале и кухней, а Ландерс и Флаке в последний раз проверяют подключение аппаратуры к сети на сцене.***
— Ну всё, мне пора, — Шнайдер в кожаной безрукавке и шортах на подтяжках предпринимает последнюю попытку высвободиться из тесных Стасовых объятий. Дверь "гримёрки", спонтанно организованной в одной из тесных комнатушек в служебной части клуба, открыта настежь, народ снуёт туда-сюда по коридору, и на них, кажется, никто не обращает внимания. — Ладно, ступай. А я в зал. Они снова целуются и разбегаются в разные стороны. На часах без четверти десять. Добравшись до зарезервированного столика в самом центре вип-зоны, Стас занимает место между притомившимися Олей и Дианой. — Сейчас принесут шампанское, я заказал. Девушки воодушевлённо встрепенулись. Они здорово набегались, а покончив с размещением гостей, лишь наскоро перекусили на кухне, и наконец позволили себе расслабиться. Не успели доставленное шампанское разлить по бокалам, как свет в клубе погас. Лишь на мгновение, чтобы вспыхнуть снова — вырвиглазная иллюминация на сцене приковывает взгляды публики. От любой пиротехники было решено отказаться, и её заменили на современное лазерное шоу, что ничуть не убавило зрелищности. Минуту зал пребывает в относительной тишине, нарушаемой лишь единичными возгласами из толпы, как вдруг всё пространство вокруг сотрясает звук. Нет, это не звук, это грохот. Диана даже подавилась своим шампанским — такого усиления никто не ожидал. На сцене становятся видны силуэты музыкантов, и пока обескураженная публика пытается лучше их разглядеть в мерцающем свете огней, на передний план выходит вокалист. — Du, du hast, du hast mich... Экран за спинами музыкантов загорается эмблемой группы — заключённой в стилизованный крест буквой R. Зал заходится в истерике. Назад пути нет.***
...eins... — Поверить не могу, что они такое написали ещё в школе! — Стас, пытаясь переорать звук со сцены и из зала, обращается к девушкам. — А я поверить не могу, что они потом просто взяли и на всё это забили! — откликается полупьяная Ольга. — А я поверить не могу, что сейчас они вдруг взяли и решили взяться за это снова, да ещё у нас во Мценске, — реагирует красная, как помидор, Диана. ...hier kommt die Sonne... Ирина пытается вспомнить число опрокинутых за сегодня коктейлей, но быстро оставляет эту затею. Трезвость уже не вернёшь, и она позволяет себе расслабиться и насладиться моментом. Расслабиться? Вот чего она не вспомнит точно, так это когда данное слово последний раз бытовало в её лексиконе. Службу — к чёрту! Приоткрыв рот и задрав глаза, она взгляда не отводит от сцены, а точнее — от соло-гитариста. Остатки здравого смысла подсказывают, что пялиться так бесстыдно всё же не комильфо, но другие остатки здравого смысла отвечают первым, что как бы она ни пялилась — за стеной иллюминации, в толпе, во тьме зала он всё равно этого не заметит. Да он вообще её не разглядит! А значит — можно! ...zwei... С началом представления еду перестают заказывать. Проконтролировав, чтобы лёгкие закуски и алкоголь были у барменов под рукой в необходимом количестве, Машка отпускает изнывающих от нетерпения поварят в зал, посмотреть концерт, и остаётся на кухне одна. Ещё раз оглядевшись по сторонам и убедившись, что её никто не видит, она, наконец, откладывает в сторону рацию и вытирает пот с лица подолом изрядно уже замызганного маскарадного платья. Вот тебе и мечта — кумир всей её жизни сейчас на сцене, а она — на своём рабочем посту. Кухарка. Почему-то сложившаяся ситуация её ни капли не волнует — ведь у неё ещё ни разу в жизни не было чувства, которое испытывает она сейчас. Чувства собственной нужности, значимости, даже необходимости, чувства причастности к чему-то большому, грандиозному и даже великому. Она переводит дыхание и кидает усталый взгляд на настенные часы — сорок минут до Нового Года. Некое сомнение не оставляет её, и она долго силится понять — что же всё-таки не так? Всё же круто, даже слишком. Вот именно, что слишком. Какие-то молодчики ещё совсем недавно поджидали её у колледжа, чтобы набить морду, а сегодня никто из них даже носу не показал на мероприятие. Никаких тебе пикетов возле клуба — хотя Флаке их и ожидал, никаких провокаторов в зале — да, Круспе провёл хорошую подготовительную работу по подбору гостей, никаких нападок со стороны властей — хотя они грозились ими даже в прессе. Вот это-то и странно. Будто бы затишье перед бурей, хотя слово "затишье" едва ли применимо к царящему в клубе кипешу. Отбросив странные мысли, она решает отправиться в зал и посмотреть на Пауля хотя бы последние полчаса его нахождения на сцене. ...hier kommt die Sonne... Замыленные официанты снуют по этажам, многие из них уже отказались от подносов — носиться с ними по ступеням сквозь толпу просто физически невозможно, и они разносят бутылки прямо в руках, а желающих просто пропустить по стаканчику отправляют сразу к барной стойке. Не до этикетов. Слаженные ряды охранников держат вахту, равномерно распределившись по внутреннему периметру помещения и мониторя обстановку во все глаза. Пока обошлось без эксцессов — все попытки некоторых наиболее резвых граждан развязать пьяные драки пресекались на корню, а с началом концерта и вовсе прекратились. Володька скромно устроился на стуле у входа и тоже мониторит. На сцену он не смотрит — кажется, представление его совсем не волнует. Он следит за своими бойцами, переговаривается по рации с оператором, отслеживающим показания с камер наблюдения, а также с охранниками, несущими службу на парковке. Всё чисто, всё спокойно. Володька устал и хочет бухать. И уже строит планы, как пропустит свой первый стакан в ту же минуту, когда клуб покинет последний посетитель. Праздники да хороводы — это для гражданских. А его ещё в Афгане научили, что когда у гражданских торжества — служивым не до отдыха. До полуночи остаётся пять минут — Тилль допевает Mein Teil и жестом призывает публику к вниманию. Музыка, наконец утихает, и зал погружается в звенящую, оглушающую тишину. — Спасибо, что пришли. С Новым Годом! — рычит он, запыхавшись, и принимает из рук дежурящего у сцены официанта бокал шампанского, а приглашённый диджей включает заранее приготовленную фонограмму боя курантов. "Так себе спич", — думается Стасу — он ожидал от босса большего красноречия. Но плевать ему на босса — он глаз оторвать не может от Шнайдера, который в амплуа Фрау умудрился залезть обратно за барабаны и сейчас сидит там, довольно улыбаясь ярко и неровно накрашенными губами. Пока публика дружным хором осуществляет обратный отсчёт, экран за сценой вдруг озаряется картинкой: эмблема группы сменяется фирменной эмблемой ММК. "Что? У них есть лого? С каких пор?", — недоумевают Ольга и Диана. Со вчерашнего дня, когда Шнайдер и Рихард за пятнадцать минут сварганили его в фотошопе, при этом знатно постебавшись над артистическими способностями друг друга. — Три! Два! Один! Полночь пробила, все беснуются, а диджей занимает место рулевого. — А сейчас дискотека! — объявляет Тилль, и музыканты покидают сцену.***
Клуб погружается в пьяный микс из электронной музыки, трущихся друг о друга разгорячённых тел и яркой иллюминации. Всё, как запланировано — молодёжь встречает новый год, молодёжь веселится. Гвоздь мероприятия — концерт — позади, а значит теперь уже всем можно немного расслабиться. Клубы дыма, едва заметные, выползают из-за сцены, потихоньку просачиваясь к вип-столикам и пробираясь всё ближе к танцполу. Первым неладное почуял, причём в буквальном смысле, Володька. — Блять, договаривались же, чтобы никакой пиротехники! Соскочив с насиженного местечка, он несётся за сцену сквозь толпу, на ходу пытаясь связаться с оператором камер наблюдения. Тот не отвечает. За сценой дыма ещё больше и палёным пахнет ещё ощутимее. Двигаясь по одному из служебных коридоров, Володька по запаху добирается до источника задымления. Из-под двери одной из подсобок струится жар. Пламя, очевидно, бушующее внутри, сдерживается запертой на замок дверью, но деревянная дверь не на многое способна против огня. Прикинув по памяти план помещения, охранник вспоминает, что окна в подсобке нет. Пока он в растерянности шарится по коридору в поисках огнетушителя, дверь уже оказывается объята огнём. Тут же под потолком срабатывает датчик возгорания, оглушая всё окружающее пространство невероятно громким дребезжанием пожарной сигнализации. Володька, наконец, находит угол, в которым должен быть огнетушитель — он сам проверял накануне, чтобы все они были на месте. Сейчас инструмента борьбы с огнём на месте нет. Володька, сохраняя остатки хладнокровия, снова хватается за рацию: "Объявляйте эвакуацию, у нас пожар". К моменту, когда он добирается обратно в зал, там уже царит сущий ад. Люди носятся в разных направлениях, сбивая и топча друг друга, выкрикивая имена своих друзей — они все словно разом с ума посходили и забыли, в какой стороне у клуба выход. В момент мобилизовавшиеся охранники изо всех сил пытаются остановить панику и обеспечить спокойный вывод людей из помещения. Поняв, что увещеваниями пьяную толпу не организовать, они принимаются хватать первых попавшихся гостей в охапку и силой вышвыривать их из клуба. Те вылетают прямо на мороз, оставляя верхнюю одежду и сумки внутри; некоторые даже пытаются вернуться за вещами, создавая дополнительные помехи на пути эвакуации через единственный в помещении выход. Оценив масштаб трагедии, Володька принимает единственно верное решение — он отправляется на улицу и единолично удерживает уже эвакуированных из клуба людей от попыток пробраться обратно. Мгновенно протрезвевшие Стас, Диана и Ольга бросаются за сцену в поисках музыкантов. Там они встречают уже изрядно наглотавшуюся дыма Машку. Мордашка у неё вымазана чем-то чёрным — то ли сажей, то ли поплывшей тушью для ресниц, вороные кудри висят неряшливыми лохмами, а по-кукольному пухлые губы истерично дрожат. — Это я во всём виновата! Я плойку не выключила из розетки, — ревёт она. — Дура, — орёт на неё Ольга, — если бы ты плойку не выключила, всё всполохнуло бы ещё несколько часов назад! Это поджог! Где ребята? Немцев нигде нет. Продираясь сквозь плотную дымовую пелену, три девушки в маскарадном и один парень в обычном исследуют коридор за коридором, которых в здании несколько, заглядывают в коморку за коморкой, пока, наконец, не натыкаются на одну, в самом дальнем, слепом углу помещения, которая, как и пресловутая подсобка, где девушки готовились к выходу, тоже оказывается запертой. — Чёрт, да здесь же Шнай переодевался! Что-то вроде гримёрки, эту комнатку все использовали! — вспоминается Стасу. — Шнай, ты там? С той стороны двери не слышится ни криков, ни мольб о помощи, но слышатся шаги. — Дверь не выбить, нужен инструмент, — это голос Тилля. Почему он так спокоен? И почему сегодня он так немногословен? Спасает Машкина привычка — не в силах обходиться на рабочем месте без родного радиотелефона, на новогоднюю ночь в клубе она выпросила у Володьки для себя рацию. На всякий случай. А сейчас Володька... Никто из ребят точно не знает, где он, а вот рация — на кухне. Машка бежит, не заботясь о собственной сохранности — кухня пуста, почти не задымлена. Оставленная на разделочном столе рация цела. Через минуту прибывает охранник в компании нескольких бойцов и одного фрезера. — Эй, с той стороны, анунахуй от двери! — командует охранник о даёт отмашку одному из бойцов. Тот аккуратно вырезает из толстой деревянной двери тот её кусок, где находится замок. Одним толчком дверь распахивается. В комнатке все шестеро. Невредимы, но настолько растеряны, что вопрос о том, почему они не кричали, уже не поднимается. — Кто... вас здесь запер? — задаёт глупый вопрос Стас, хватая всё ещё облачённого в образ Фрау Шная за руку. Тот молчит и тушуется. Шнай сейчас производит впечатление человека, которому жутко неудобно. Или стыдно. Или внештатная ситуация выбила почву у него из-под ног. Но таким потерянным Стас его ещё никогда не видел. Шнай интенсивно шевелит бровями, будто иллюстрируя этим нелепым элементом мимики свою активную мозговую деятельность, а его тонкие чувственные губы, по-прежнему вымазанные помадой, остаются неподвижны и плотно поджаты. На его лице читается одна лишь мысль: "Почему?". — Кто запер, потом разберёмся. Сейчас на выход, — командует Тилль, подталкивая стоящих ближе всех к нему Олли и Флаке к выходу из коридора. Остальные послушно устремляются следом. Пробравшись сквозь пустой и уже практически полностью затуманенный дымом зал, они выбегают на улицу. Новогодняя ночь встречает их звуком сирен — на парковке не менее дюжины пожарных машин и автомобилей полиции и скорой помощи. Вместе с ночью встречает их и наряд полиции. Возникает ощущение, что ребят не ждали — завидев музыкантов и их сопровождающих, полицейские теряются, вопросительно поглядывая в сторону своего начальства. Переглядки эти длятся несколько секунд, в итоге полицейские выступают вперёд и в пару оттренированных движений заламывают руки шестерым. Всех немцев заковывают в наручники и волокут к полицейским машинам. В последний момент Олли успевает шепнуть обезумевшей от шока и потерявшей не только дар речи, но и способность двигаться Диане: "Беги домой, быстро!". Фразу эту услышала не только Диана — Стас, Машка и Ольга, не сговариваясь бросаются врассыпную; немного помедлив, неспешным шагом направляется в сторону своего автомобиля и Диана. Её сознание парализовано непониманием, и она даже не замечает, что всё происходящее уже давно стало достоянием общественности: камеры мобильных не останавливают запись ни на минуту, пока не сядет зарядка, фотокамеры пестрят вспышками, ослепляя. Но не её. Она садится за руль и не может ехать. Мозг просто отказывается подавать телу сигналы. Мобилизируя последние внутренние ресурсы, едва слышно, одними губами, она проговаривает: "Тимошка", — и топит педаль газа в пол. Перед тем, как забраться в полицейскую машину, Круспе бросает спешный взгляд вокруг. В отличие от менее подготовленных коллег, вспышки фотокамер привлекли его внимание в первую очередь. Он уже прокручивает в голове... Нет, ничего он не прокручивает. Он потерян, как и все. Ещё раз осмотревшись, он мимоходом выцепливает из кутерьмы худшее из возможного: в стороне, возле одной из машин скорой помощи, завёрнутая в одеяло, с перепачканным растёкшейся косметикой лицом и заплаканными глазами сидит Ирина. Их взгляды пересекаются, и Круспе спешит отвернуться. Нет, не прокручивает он ничего. К такому он просто не готов. Он вообще не ожидал, что самый ужасный день в его жизни когда-нибудь настанет — ужасы случаются с кем угодно, но только не с ним. Рихард Цвен Круспе — баловень судьбы, в это верят все, в это верил и он. И вот сегодня этот день настал.