Немцы в городе

Оливер не звонит в скорую, ведь клиническая больница находится в четырёх километрах от здания телецентра. Всего несколько минут по пустым вечерним дорогам, и они на месте. Диану сразу же куда-то увозят, а он остаётся один в коридоре, где утром того же дня уже побывали его друзья. Может быть, это месячные? Он уже давно живёт с девушкой и всякого насмотрелся. Но падать в обморок при виде менструальной крови она бы точно не стала, да и слишком уж много её было, этой крови. Теперь придётся отдавать обивку сидения в химчистку, а то и вовсе выбросить. А что, если Диану травмировали? Она вполне могла умолчать, она уже и раньше скрывала от него важные вещи. Может быть, на выходе из телецентра, или даже внутри, на неё напали... Учитывая недавние события, это было бы вполне возможно. Но она была слишком весела, когда садилась в машину — после нападения так себя не ведут. А вдруг у неё рак? На секунду Ридель потерял способность к внутреннему монологу. Его большие красивые глаза с вечно расширенными зрачками застекленели, а сам он замер в оцепенении, сидя на одной из расставленных вдоль стен коридора приёмного отделения кушеток так ровно, что его позвоночник и выкрашенная в молочно-салатовый цвет стена вытянулись в идеальную параллель. Проходящая мимо санитарка как-то странно на него посмотрела, но останавливаться не стала — мало ли здесь, в приёмном, всяких наркоманов. Лишь бы не наблевал. Выйдя из ступора через пару минут, Оливер резко и как-то угловато, двигаясь подобно несуразному двухметровому роботу, поднимается с кушетки и выходит на больничный двор. Странно, думается ему. Сегодня первая тёплая ночь с тех пор, как он впервые увидел снег в этом городе. Ночной воздух вдыхается легко, не колко. Ясное небо усеяно звёздами, а лёгкий ветерок отчётливо доносит до обоняния запах весны. Ридель не любит этот запах. Оттепель, ручьи, крокусы — всё это ассоциируется у него с раком. Какое нелепое совпадение — не бывает таких совпадений. Значит, у Дианы точно рак. Шестнадцатилетним мальчишкой он похоронил мать. Она ушла ночью — одной из тех ночей, что он, с позволения отца и докторов, проводил в онкологическом отделении у её кровати. Та ночь не была особенной — мама пыталась шутить, трепала его по ирокезу, строила планы на летнюю поездку к морю, а когда откинулась в небытие на подушку — с нею часто такое случалось, истощённый болезнью организм время от времени требовал перезагрузок — Оливер вышел на улицу. Тогда он только начинал курить, тайно, как и всё, что он делал, вот и в тот раз — убедившись, что ночной двор пуст, он схоронился за ёлкой и выкурил сигарету, походя дивясь на редкость тёплому воздуху и ветру, разносящему по округе запах приближающейся весны. А когда вернулся в палату, мама всё ещё отдыхала. Отдыхала она и через час, и через два, и пришедшая ближе к утру проведать её медсестра тут же подняла тревогу. Оливер, сам того не зная, провёл часть ночи у кровати мёртвой матери, ожидая, когда же она проснётся, и он расскажет ей, что весна идёт. Дойдя до машины, он разыскивает в беспорядочных завалах Дианины сигареты и впервые за долгое время закуривает. Если у неё рак желудка или рак матки, она скорее всего умрёт, но прежде пройдёт через ад. Оливер мог бы ещё раз сделать больницу своим почти жилищем, но зачем? Он уже знает, что кроме боли впереди нет ничего. Мама всегда считала его добрым, даже слишком нежным мальчиком. "Мой Олли так любит животных, скольких спас уже! Боюсь за него — чувствительному мальчику нелегко в этой жизни придётся", — трепалась она перед подружками. Олли всё слышал через приоткрытую дверь гостиной. Бедная мамочка, она прожила всю жизнь с половиной правды. Не хотела замечать или вправду не замечала, но она так и не узнала своего настоящего мальчика. Олли так любил животных, с раннего детства он видел своё предназначение в спасении беспомощных зверушек, особенно если спасение это сопровождалось силовыми методами. Когда ему было одиннадцать, знакомая девочка рассказала, что два хулигана из старших классов облили бензином её котёнка и подожгли. Два обугленных трупа нашли в мусорном баке только через несколько суток, и для того, чтобы их опознать, потребовалась экспертиза слепков зубов. Тогда никто не придал особого значения произошедшему — малолетняя шпана уже давно находилась на карандаше у местных полицейских, знакомства за ними водились соответствующие, и о происшествии никто особо не горевал. Кроме Оливера — он несколько дней просидел в своей комнате, оплакивая котёнка. И он так и не понял, почему знакомая девочка, та самая, что нажаловалась на живодёров, отныне, завидев его издали, делала круглые от ужаса глаза и бежала в противоположную сторону. Странная какая-то, а ведь они могли подружиться... Сигарета давно в прошлом, а Оливер не торопится вернуться в стены больницы. Интересно, знала ли Диана о своём диагнозе? Возможно. Ведь в последнее время их близость почти сошла на нет. Конечно, виной тому могли быть и нервные переживания — девушка слишком остро воспринимает всё, что связано с выборами. Но как-то уж слишком активно она отстраняется от него, будто даже самое невинное прикосновение причиняет ей физическую боль. А если это так и есть? То есть буквально? Если она уже давно болеет и просто не хотела его расстраивать? Или напротив — не посчитала достойным быть посвящённым в тайну... От последней мысли Оливеру становится горько. Ему вообще редко удаётся переживать яркие эмоции, но эта тёплая ночь — особенная, она околдовала его, отравив воспоминаниями, принудив чувствовать. Пожалуй, единственное, что способно заставить железного Олли потерять самообладание — это секс. Секса в его жизни было мало, и весь он был каким-то странным. А всё из-за той шлюшки, он так и не узнал её имени. Дело было уже после окончания учёбы. Так как Риделя все боялись, о личной жизни расспрашивать его никто не рисковал. Парни думали, что наверняка Олли крут, а девчoнки сторонились и в тайне глотали слюни, памятуя о славе, что тенью следовала за долговязым красавчиком. Сам же Олли оставался всего-навсего восемнадцатилетним девственником. Перед женским полом он робел так, что терял способность двигаться, любой намёк на флирт парализовал его, и малый научился избегать даже намёков. А самым главным его страхом было столкнуться с женщиной в противостоянии. И однажды это всё же случилось: отправившись на очередной "деловой" разговор вместе с Линдеманном — тогда они уже вовсю выполняли самую грязную работёнку для будущего олигарха Лоренца, парочка, считавшаяся непобедимой, напоролась на засаду. Олли не помнит, куда уволокли Линдеманна, кажется, их растащили по разным гаражам. Он лишь помнит, как оказался связанным и прикованным к стене, как закрылась дверь гаража за теми, кто его скрутил, и он остался один на один с мучительницей. Почему-то Лоренцевские конкуренты не придумали ничего лучшего, как натравить на него женщину. Тонкий расчёт или банальное совпадение? Ей нужна была информация, и она не стеснялась в методах. К пленному головорезу Риделю подход у неё был особый: она хлестала его по гладким щекам, била плетью по стройным бёдрам, оставляла тонкие порезы, темнеющие на белой груди кровавыми росчерками. Он сказал бы ей всё, если бы знал хоть что-нибудь, сказал бы даже больше, лишь бы она не останавливалась. Но он ничего не знал. А когда она, разозлённая бесплотностью своих экзекуций, попыталась его придушить, набросив на крепкую шею кожаную удавку, он кончил себе в штаны. Линдеманн тогда высвободил его, и из того гаража Ридель вышел, сам себя больше не считая девственником. К "настоящим" девчонкам подкатывать он так и не решался — слишком велик был страх оказаться осмеянным в своих пристрастиях, а профессионалки справлялись с делом на ура. Они многому его научили, но он не переставал мечтать. Мечтать о живой женщине и живых отношениях. До сорока таковых так и не случилось, а в сорок случилась Диана, и он, неправильно, с опозданием, со странностями, как и всё, что совершал в жизни, наконец получил живой секс с живой женщиной, которой не надо платить и которая не убегает после всего, а остаётся спать у него под боком, натянув на себя его футболку и пуская слюни в пахнущую их общим запахом подушку. Ридель тянется за второй сигаретой. Счастье было недолгим — стряхивая пепел, он почти уже видит, как догорает, исчезает, обращается в прах всё лучшее, что у него было. Диана больна, и скоро он снова останется один. Его грудь вздымается всё выше и чаще — он очень остро переносит несправедливость. Жизнь несправедлива. И речь не о нём, речь о молодой женщине, которая не заслужила такого удара... Жизнь играет с ней, с ними, как с соломенными куклами, слабыми и безвольными, а он ненавидит, когда обижают слабых. Всегда ненавидел, с тех самых пор, как большой толстый мальчик разрушил построенный соседской малышкой песочный замок, а Олли надел ему на голову ведёрко и бил по нему лопаткой, пока не прибежали взрослые и не устроили скандал. Больше мама маленького Оливера в песочницу играть не водила, да ему и не было всё это интересно: он ходил в заброшенный сад и высматривал там гнёзда дроздов. Подсчитывал, сколько птенцов вылупляются за сезон и сколько из них доживают до зимы. Пару раз за странное увлечение его пытались дразнить, но насмешки быстро прекратились. Когда насмешка стоит пары зубов, в следующий раз, прежде чем разинуть рот, хорошенько задумаешься. Если Диана умрёт, у него здесь никого не останется, кроме Тима. В своё время Оливер пожалел Тима, а сейчас ему жалко себя. Какое редкое, мерзкое чувство! Он злится на себя за слабость, клянёт судьбу за несправедливость, в носу становится влажно, а во рту солоно. Как назло тишину ночного дворика нарушают чьи-тo гадкие вопли. Обернувшись на звук, Олли замечает двух алкашей, плетущихся вдоль больничной ограды со стороны улицы. Дорогу им перебегает кошка, и один из них, лихо размахнувшись, отправляет хвостатую в далёкий полёт по мостовой. Дальше Оливер ничего не видит: у него есть цель, две цели, длиннющие ноги позволяют ему в несколько десятков шагов нагнать ничего не подозревающих алкоголиков, Ридель делает рефлекторное движение — он закатывает рукава, которых нет, ведь куртка осталась в больничном коридоре, и на нём лишь рубашка с застёгнутыми манжетами, которые так просто не закатаешь. За дежурным жестом следует ещё один — ладони сжимаются в кулаки, а губы — в нить. До алкашей всего десяток метров, но чей это голос? — Эй, молодой человек? Вы — папаша? Или Вам совсем не интересно? Не май месяц — по всей улице за Вами бегать никто не будет. Оливер долго колеблется: обернуться на раздражитель или завершить задуманное? Так долго, что даже и не понявшие своего счастья алкаши успевают скрыться за поворотом. Потеряв цель из виду, Оливер, выругавшись на самого себя, оборачивается на голос. — Ну, долго я орать буду? Вы идёте или нет? В свете открытых дверей приёмного отделения грузная фигура дежурной медсестры выделяется каким-то тёмным бесформенным зефиром. Голос её настолько резок и высок, что и мёртвого из могилы поднимет. Риделя вот он отвлёк от цели, а такое не часто случается. Всё ещё не понимая, что этой толстой женщине в белом халате от него понадобилось, он идёт на голос. Женщину он застаёт уже за стойкой регистратуры. Она смотрит на него, как на придурка, и повторяет свой странный, непонятный вопрос: — Вы папаша или нет? Зайдите к врачу, да документы больной прихватите — она сказала, они у вас в машине. — Я не папаша, я жених, — бурчит Ридель и идёт за документами. Доктор заполняет медицинскую карту, искоса поглядывая на бритоголового долговязого мужика, вытянувшегося перед ним по струнке. Ну нашкодивший ученик, ни дать ни взять. Смешно даже. — Доктор, скажите честно — у неё рак? Врач аж поперхнулся. — У кого — у неё? — У Дианы. — Какой рак, сплюнь три раза и по дереву постучи. В порядке всё с ней, перенервничала только. Недельку хотя бы пускай дома отлежится. С плодом всё нормально — живучий он у вас. Ты понял? Постельный режим, тёплое питьё и полный покой. И чтобы никаких беготней по телевизорам — я этот цирк только сегодня по Первому Областному наблюдал: не удивительно, что дева твоя оттуда сразу к нам. Ты всё понял? — Нет, — честно признаётся Ридель. — Доктор, а кто такой "плод"? Вместо ответа доктор в сердцах бросает шариковую ручку, которой заполнял документы, о поверхность стола. Ручка отскакивает и улетает на пол, закатываясь куда-то в угол. — Теперь понятно, почему она перед тем, как отключиться, просила тебе ничего не говорить. Мы думали, бредит, теперь вижу, что не зря, не зря. Плод — это ребёнок. А твой, не твой — это вы потом сами как-нибудь разберётесь, меня это нe касается. Бери бумаги и утром приезжай — сейчас она под уколом, пусть отдохнёт. А утречком, после десяти, можно будет выписывать. Свернув полученные на руки медицинские документы в трубочку, Оливер плетётся по коридору. Дверь во дворик маячит ближайшей целью. — Молодой человек, а куртку кому оставили? — окликает его дежурная медсестра. Она почему-то улыбается. В полутьме приёмного покоя, в своём перетянутом поперечными складками белом халате она сильно напоминает фирменную эмблему "Охотников за привидениями". Подхватив брошенную на кушетке куртку, Оливер исчезает в проёме двери и оказывается один на один с ночью. Ещё одна Дианина сигарета кажется ему вкуснее самой вкусной вкуснятины, он смакует её, мусолит, подставляя лицо ветру и неизменно ловя в глаза пары выдыхаемого дыма. Воздух пахнет весной, и этот запах уже не кажется Риделю таким отвратительным. Никуда он не поедет — останется здесь, в машине, ждать десяти утра, курить Дианкины сигареты — они ей больше не понадобятся — и нюхать тёплый мартовский ветер.

***

— Станислав Константинович, Вы куда, Вам назначено? Бойкая Фрау выскакивает из-за своего рабочего стола и преграждает путь в кабинет гендиректора мощными плечами. — Отвали Шнай, времени нет, — недовольно бурчит Стас, пытаясь оттолкнуть непоколебимую Фрау в сторону. Бесполезно — она и так-то никогда не была слабачкой, а "программа детокса" и ранняя весна только пошли ей на пользу. С тех пор, как Диана полностью отдалась общественной деятельности, место ассистентки гендира в списке должностей комбината, а заодно и рабочее место за огромным столом в приёмной, заняла Фрау Шнайдер. Иногда двери в приёмную поутру всё же открывает Кристоф, но редко. Все думают, это случается лишь потому, что у новенькой ассистентки из-за бурной личной жизни не всегда есть время на наведение утреннего марафета. Хитро прищурившись, Фрау всё же отходит в сторону и возвращается к панорамному окну. Когда-нибудь она вернёт себе утраченное, по крайней мере, всё к тому идёт. — Здрасьте, — Стас прикрывает за собой дверь. В кабинете трое: Линдеманн, Флаке и Володька. И никто не покинет этих стен, пока план не будет готов. Пришло время для серьёзной работы, и чтобы не терять зря времени, начинают с самого простого. Володька выводит на самый большой из имеющихся в кабинете мониторов своё произведение: он распечатал план-схему здания райотдела ФСБ, каждого этажа и всех хозяйственных помещений, от руки накалякал на них каких-то стрелочек, крестиков и ноликов, а затем вновь отсканировал. Ну не умеет человек работать в пейнте, что поделаешь! На дело решено идти в пятницу ночью. По информации от Кирилла, как раз на следующие выходные у генерала намечен вояж по отдалённым районам области, и в городе его не будет до понедельника. Расслабленные отсутствием высокого начальства сотрудники наверняка разбредутся по домам пораньше, и в здании останется лишь смена охранников. По плану на пятницу намечена проверка канализационных труб, а значит можно будет беспрепятственно исследовать каждый этаж, включая подвал — ведь трубы пронизывают здание от крыши до фундамента сразу несколькими стояками. Операция по подмене сантехников из муниципальной службы на нужных людей вызывает некоторые опасения, но без риска в таком деле никак. Кирилл обещал задержаться в пятницу на работе — он часто так делает, и подозрений это не вызовет. Дело за малым — ускользнуть от наблюдения. Здание утыкано камерами, как ёжик иголками. Есть два способа ликвидировать риск попасться под объектив: нейтрализовать охрану вместе с дежурным оператором, или же подменить изображение с камер на фейковое. Решено проработать оба сценария — кто знает, как пойдут дела... Финальной точкой мероприятия станет вскрытие сейфа. Найти умельцев, его установивших, было не трудно — Кречетов, как и все люди "из девяностых", предпочитает жить по понятиям, в тонкости работы с высокими технологиями особо не вникая. Оказывается, у него даже нет собственного доверенного программиста — в случае чего он передаёт дело помощникам, а те привлекают халтурщиков из числа собственных знакомых. Над сейфом трудились двое, было это давно, и оба уже и думать забыли о том заказе — по отчётности он проходил как казённый, а не личный. Что и говорить: пара угроз заставила обоих дрожать, аки листы на ветру, а пара тысяч евро — выкладывать информацию быстрее, чем Флаке успевал её усваивать. — Кто в кабинет полезет? Там раковины нет — я проверял по схемам. Только батареи центрального отопления. — Володька рад снова быть вовлечённым хоть во что-то, кроме хождений по избиркомам да общения с электоратом. — Пускай Флаке лезет. Он с сейфом быстрее всех управится, а если его засекут — притворится Слендерменом! — Стас считает, что это смешно. — Ну не обижайся, я просто подумал, что у тебя личные мотивы — тебе и карты в руки... — Я не обижаюсь. Ты прав. И насчёт личных мотивов — тоже. Поэтому в кабинет пойдём мы с Дианой — вот у ж у кого мотив так мотив, и Риделя захватим для самоуспокоения. Если засекут — в комнате будет уже два Слендермена. — И одна фигуристая мэдхен, — зачем-то вставил Тилль перед тем, как выдохнуть струйку белого дыма в приоткрытое окно. — Радуйся, что Ридель тебя не слышит. С юмором у него плохо, сам знаешь. — Кстати о мэдхен и о Риделе. Я никому из них двоих не могу со вчерашнего вечера дозвониться, — вспоминает Стас. — Хотел спросить, как там Дианка после дебатов — вы видели? Генерал вчера лично на ТВ припёрся. Но её телефон вообще отключен, а Риделевский просто не отвечает. — Странно... — Тилль уже не шутит. — Самое время начинать волноваться.

***

— Ты что здесь делаешь? Совсем сдурел? — заметив несвежего Риделя во вчерашней одежде в коридоре возле стойки регистратуры, Диана окунается в негодование. Её планом было улизнуть до официального времени выписки, чтобы не столкнуться с Олли и избежать неизбежного — неудобного разговора. — Ты что, всю ночь здесь проторчал? Собака со вчерашнего дня не кормлена, не гулена! Она даже не обращает внимание на любопытные взгляды: люди вокруг счастливы хоть какой драме, больница редко радует своих постояльцев подобными реалити-шоу, и некоторые наиболее шустрые больные уже записывают огненные речи девушки на свои смартфоны. Ещё бы — местная знаменитость орёт на охранника, или кто он ей, а тот стоит, глазки опустив, хвост поджав... Поняв, что отвечать он не намерен, она вихрем несётся к дверям, а он лишь молча плетётся следом. Уже в машине она, всё ещё пребывая в ярости, долго не может отдышаться. — Дай сигарету, — не обнаружив своей пачки на месте, Диана наконец обращается к уже положившему ладони на руль и готовому ехать Оливеру. — Не дам, — отвечает он, продолжая смотреть прямо перед собой. — Чего-о? — от такой наглости глаза девушки становятся круглыми, как пятаки. Она не видит себя со стороны, а иначе заметила бы, как прядь светлых несвежих волос выбилась из хвоста и торчит в сторону, словно какая-нибудь антенна из головы пришельца. Картину дополняет подпорченный за ночь беспробудного медикаментозного сна макияж: тональник скатался по коже хлопьями, от помады не осталось и следа, а тени и тушь неравномерно осыпались на щёки тёмными крошками. — А ты не охрене-ел? Ридель трогается в путь, аккуратно выводя машину с больничной стоянки на шоссе. — Успокойся, тебе нервничать нельзя. Тебе теперь вообще ничего нельзя, даже мне перечить. То есть можно, но... Чёрт, неужели он знает? Диана отчётливо помнит, как умоляла врача и медсестёр ничего ему не говорить. Кто он ей? По закону — никто, а значит и докладывать о её состоянии ему не обязаны. Неужели проболтались? Или он сам догадался? Ридель и Эйнштейн — это конечно разные фамилии, но после вчерашнего докумекать до очевидного смог бы даже Олли. А может, медики специально? Ну типа, чтобы спровоцировать драму... Да не, это было бы уже слишком. Пока девушка судорожно соображает, что ответить, как себя вести, Ридель снова удивляет: — Наверное ты ещё не знаешь, но ты беременна. Диана отворачивается к оконному стеклу со своей стороны и корчит такую рожу, что увидь её кто из едущих навстречу водителей, потерял бы он управление и врезался бы в ближайший столб. Но встречка пуста, и обходится без эксцессов. Хотя... Ридель и сарказм. Намёк, попытка. Что это, если не эксцесс? А он, не поведя и бровью, продолжает удивлять: — Я помню, ты мне говорила, что не можешь, поэтому наверное это станет для тебя сюрпризом. Но врачи не могут ошибаться. Сперва я думал, у тебя рак, но они сказали, что это всего лишь плод. Ты должна это знать, главное — не переживай... Остаток пути проходит под аккомпанемент истерического немого хохота. Диана хохочет так, что не может остановиться, и прервать смехопанораму её заставляют лишь поднимающиеся из глубин пустого желудка спазмы. Ридель паркуется у подъезда и, едва заскочив в квартиру, чтобы схватить рвущегося на волю пса, тащит его гулять, оставляя девушку один на один с унитазом. Он так и не понял, что её так развеселило. Наверное, она просто обрадовалась.

***

Уже вечером, сидя на полу, они ужинают доставленными суши. Пока Диана отсыпалась, Оливер излазил весь интернет и теперь чувствует себя самым подкованным в вопросах беременности мужиком на земле. — Вот, открой ротик, — к недовольно искривлённым губам Дианы тянется бамбуковая палочка с намотанным на неё куском нори и парой зацепившихся за лист рисовых зёрнышек. Всю рыбу он заботливо выковырнул и съел сам. — Сырую рыбу нельзя, там могут быть яйца паразитов... — Фу, вот заткнись! Зачем вообще заказывать суши, если рыбу нельзя? Лучше б заказал пиццу с жареной колбасой, — бухтит девушка, пытаясь языком очистить зубы от налипших на них ошмётков водоросли. — Что, и пивом не поделишься? — Нет конечно. Пей воду и витамины! — Оливер делает показательно крупный глоток из собственной бутылки, отставляя её подальше — туда, куда Диане не дотянуться. Пёс бегает рядом, так и норовя уткнуться носом в накрытую поляну. Суши его не интересуют, но он явно чувствует: что-то происходит между хозяевами, и он желает быть причастным. Отчаявшиеся без толку покрикивать "Местo!", "Сидеть!" и "Нельзя!", хозяева в конце концов машут на Тимошку рукой — пускай безобразничает. — А кого мы пригласим на свадьбу? — заводит совсем уж странный разговор Оливер. — Хм... Ну родных у тебя, судя по всему, нету. Ты рассказывал, что твоя мама рано умерла... — Почему нету? У меня есть отец и сводный брат. — Сводный? — Диана слышит об этом впервые: говорить о прошлом в их отношениях всегда было как-то не принято. — И почему вы не общаетесь? — Мы общаемся. После смерти мамы отец женился на другой женщине, у которой уже был ребёнок. Помладше меня. Я вообще-то в хороших отношениях и с отцом, и с мачехой, и с братом — вот их и приглашу. Рис застревает у Дианы в горле комом обиды: — И ты только сейчас мне о них рассказываешь? — А ты как же? По крайней мере мои родные далеко, а твои — в двух автобусных остановках отсюда. И как долго ты собиралась нас с ними друг от друга прятать? Неужели, чтобы раскрыть свои отношения, тебе нужно было забеременеть? Или... ты и сейчас не собираешься делать меня частью своей семьи? Щёки и лоб Дианы вспыхивают. Олли вообще-то прав. Она не рассказывала о нём никому: ни подругам, ни тем более родителям. Их отношения казались ей игрой, и теперь, глядя в пустые глазницы лишённых рыбного содержимого роллов, она вдруг понимает, что игры закончились. — Не говори ерунды, — пытается парировать она. — Просто не хотела их волновать. У меня же неудачный брак за спиной, сам понимаешь... Оливер ничего не отвечает. Неудобная пауза затягивается, и даже пёс, прикорнувший у батареи, словно почуяв неладное, недовольно задёргал ушами. Спасает звонок на телефон Оливера. — Да, привет Тилль. Понятно, понятно. Нет, с нами всё в порядке. Просто Диане нездоровится, и нам нужно заменить её кем-то на предстоящие дебаты. Плевать, что Володька не умеет складно говорить! Научи его! Она никуда не пойдёт! Что? Об этом не может быть и речи! Вы с ума сошли? Я её туда не пущу! У Лоренца всю дорогу какие-то принципы, но на этот раз не ему решать. Я всё сказал! Ридель бросает трубку и раздражённо присасывается к бутылке. — Они планируют вылазку к сейфу в следующую пятницу и хотят зачем-то, чтобы ты пошла туда вместе с Лоренцем и... со мной. Сердце Дианы подпрыгивает: уже в следующую пятницу! Конец всему! Список будет у них — а в этом она не сомневается. Без верного плана Флаке людей на это дело не подписал бы. И она должна быть там — она хочет, чтобы Кречетов знал, кто будет стоять за его кончиной. — Я пойду! А ты не смей мне указывать! Вообще никогда, понял! Она выходит из себя, что ей не свойственно: неужели гормональные взрывы — не такие уж и сказки? Немного успокоившись, она продолжает, уже куда мягче: — Сам подумай, Олли. Всё идёт так, как мы и планировали. Покончим с Кречетовым и всё — можно жениться! Разве не об этом мы договаривались? Для меня очень важно быть частью... всего этого. И вообще, — гнев с новой силой захлёстывает её, — что-то когда меня пытали в Обоснуево, тебя это не сильно волновало! И когда меня заперли в подвалах ФСБ — тоже. А тут — ишь, разволновался. Флаке верно рассуждает: и у него, и у меня к этому козлу личные счёты. Нам и ставить точку. Диана ставит многоточие, швырнув палочки в ёмкость с соевым соусом, отчего тёмные брызги разлетаются по полу. Оливер ничего не отвечает на её истерику. Он испуган. Он понимает, что она права: кто он ей, чтобы указывать? Никто. Но кто она ему? Теперь — всё. И даже больше. Вместо вербальных увещеваний он пододвигается ближе и обнимает невесту за плечи. — Только не говори никому пока, ладно? — шепчет она в его домашний свитер. — О чём? — О ребёнке. Не хочу, чтобы знал кто-то. — Суеверная? — Едва ли. Просто я хочу закончить это дело в привычном статусе — чтобы никаких поблажек, никакой чрезмерной опеки, понимаешь? Хочу сама себе доказать, что могу. Это важно. Окей? Окей? — Ну, окей, — соглашается Ридель, не уверенный, что говорит правду. — А ещё Тилль сказал, что если ты не сможешь пока ходить на дебаты, то тебя некем заменить. Мол, Володька — не оратор, стушуется, всё испортит. — Да прям, — девушка отстраняется от Олли с таким взглядом, с которым обычно кричат "Эврика!". — Кажется, у меня идея! Довезёшь меня завтра до женской консультации? Только Володьку предупреди — с нами поедет. Диана уже крепко спала, когда её телефон подал признаки жизни. Оливер никогда прежде так не поступал, но на этот раз не смог совладать с собой: чувство собственничества настолько эволюционировало в нём за последние сутки, что он, не долго колеблясь, взял её трубку и открыл сообщение, пришедшее от неизвестного абонента. "Ты доигралась, сучка. Ты ответишь за всё, за каждого моего бойца я отпилю тебе по конечности. Останешься обрубком ползать по земле и молить о пощаде! И даже твои боссы, даже твой головорез тебя не спасёт. Это конец, тварь!!! 11". Стерев сообщение, Оливер откидывается на подушку, cо скрипом сжимая одеяло между пальцев. Флаке прав — это личное. Уже настолько личное, что касается не только её. Для него это тоже личное. Они пойдут на дело вместе, и уж он проконтролирует, чтобы генерал не ушёл от возмездия. А ведь всего минуту назад он собирался позвонить отцу и похвастаться новостью. Радость откладывается — месть снова выходит на первое место. Генерал прав — это конец. Его конец.