Немцы в городе

Ужин в больнице в семь, сразу после часов посещений. За несколько дней Ольга привыкла к однообразному и скудному больничному меню — она ходит в столовую по расписанию, но не для того, чтобы поесть, а скорее, чтобы отвлечься. Текучка в отделении невероятная: соседки по палате, шокировшие новенькую своими жуткими историями в первый же день её пребывания в лечебнице, уже выписались, на их место пришли другие, со своими историями, и со временем их рассказы перестают шокировать или даже удивлять, а лицезрение разбитых в мясо физиономий, переломанных конечностей и переливающихся всеми цветами радуги гемотом оборачивается рутиной, обыденностью. Наверное, так люди и становятся чёрствыми — когда изо дня в день человек вынужден существовать в кошмаре, очень скоро он обрастает бронёй, ощетинивается иголками, глаза его зашориваются, а слух становится избирательным. Организм вынужден защищаться, обретая умение останавливать всю грязь и мерзость на внешних подступах, не позволяя тем проникнуть глубже и стать частью души. За сарказмом таится неуверенность, а за цинизмом — страх. Сидя в одиночестве на лестничной клетке между этажами, на широком подоконнике, уютно подогреваемом снизу батареей, Ольге кажется, что за эти дни она научилась понимать медиков. Их толстокожесть и непробиваемость, кажущееся равнодушие, с которым они встречают в своих чертогах очередную покалеченную пациентку или провожают кого-то, кому повезло меньше, в морг. Без брони они не смогли бы лечить, и если бы каждый врач пропускал всю боль, что океанами выливается на него в ходе дежурства, через себя, в профессии давно остались бы одни отмороженные на всю голову психопаты. Ольга ходит в столовую, чтобы понаблюдать за людьми, именно понаблюдать — от общения она уже устала. Сегодня она голодна, и дело не в больничной еде — совестливая Машка доставляет ей горяченькие ланчбоксы со свежайшей стряпнёй собственного приготoвления два раза в день — просто сегодня она не может есть. "Кусок в горло не лезет" — так говорят, когда сильно волнуются. Зная о том, что ожидает её коллег грядущей ночью, Ольга умирает от неизвестности. Зажимая телефон в ладони, она вновь и вновь набирает номер офиса, или Круспе, или Стаса — она бы многое отдала за возможность быть в курсе, а не чувствовать себя ненужным и на время забытым элементом, но в последний момент жмёт на значок красненькой трубки, тоже вновь и вновь. Коллегам сейчас не до неё, и докучать им своими звонками она так и не решается. Именно докучать — деятельный человек, лишённый возможности действовать, страдает скукой и склонен думать, что те, кто там, страдают также, но всё же она понимает, что чувство это обманчиво. В восемь часов — последний приём лекарств, после получения своей дозы медикаментов, пациенты разбредаются по процедурным кабинетам, кто на уколы, а кто на электрофорез, и к девяти активная деятельность в отделении сходит на нет. Половину лампочек в коридоре отключают, как бы намекая, что день близится к концу. В девять же у врачей пересменка, и вслед за сменой яркости освещения меняются и лица. Вот уже другая медсестра дежурит за стойкой, пока её подруги бездельничают или же просто отсыпаются в сестринской. Другой дежурный врач, приняв дела от сменщика, запирается в своём кабинете и искренне надеется, что хотя бы в ближайшие сутки, в его смену, никто не умрёт, никого не привезут, и никому из постояльцев не понадобится реанимация. Пациенты, отстояв очередь в душ и совершив вечерний туалет, расходятся по палатам травить байки с соседями за припрятанной под матрацем чекушкой или же просто провожать ещё один унылый день, заткнув уши наушниками, а глаза заняв яркими картинками с экрана планшета. В десять в больнице официальный отбой. Отделение окончательно погружается в полумрак и почти полную тишину. Ольге не хочется возвращаться в палату — всё равно она не уснёт, а принимать участие в бабских посиделках на сон грядущий у неё настроения нет. И она снова идёт на клетку между этажами: по лестнице мало кто ходит — в больнице несколько просторных лифтов, больные — народ нерасторопный, а медики — тем более, и она рада окунуться в тишину, вдохнуть холодный воздух с привкусом лекарств, который не в силах заглушить даже ядрёные нотки моющего средства. Забравшись на облюбованный подоконник, подобрав одну ступню в толстом вязаном носке под себя, а другую, отёкшую, разукрашенную йодовой сеточкой оставив свисать, она в очередной раз извлекает из кармана тёплого длинного домашнего халата свой мобильный и повторяет привычный ритуал. Перебирая имена из списка контактов, она жмёт на вызов, чтобы сразу же, не отрывая пальца от экрана, нажать на сброс, не дав звонкам состояться. Из щели между оконными рамами сильно дует прямо в лицо — даже странно, что здесь, в больнице, на зиму её не заклеили. Видимо, эта лестница — место настолько непопулярное, что до таких мелочей именно в этой части здания никому дела нет. Ольга утыкается лицом в прикрытое халатом подтянутое на подоконник колено. Теперь из щели дует в мокрую макушку — женщина приняла душ после вечернего укола, и волосы ещё не до конца высохли. Дует неприятно, и Ольга, не отнимая лица от колена, ёрзает на подоконнике, пытаясь найти положение поудобнее. Вряд ли такое возможно — за несколько дней её ягодицы приняли на себя такое количество болезненных уколов, что она не скоро сможет сидеть с комфортом. О том, как оно, должно быть, выглядит, ей даже думать не хочется. Не потому, что синюшные точки по всей заднице — это уродливо, а потому, что этого всё равно кроме медсестёр никто не увидит. Она познакомилась с Лоренцем на бизнес-переговорах в Москве, куда он приехал для заключения очередного выгодного контракта и нанял её, тогда ещё молодую переводчицу-фрилансера с хорошими рекомендациями, для делового сопровождения. Ему даже удалось некоторое время водить её за нос, изображая полный "нихт ферштейн", но вскоре он сам раскрылся. Конечно, переводчик ему был не нужен — в Москве он искал надёжного человека для постоянной работы: скупив несколько крупных печатных изданий и информационных порталов, он не мог в полной мере полагаться на добропорядочность наёмных управляющих, которые то и дело пытались его облопошить, и потому предложил Ольге хорошие деньги за работу ревизо́ра. Так она стала частью "семьи". Начала ездить по заграницам, отслеживая, все ли рекламные деньги идут по нужным каналам, блюдут ли редакторы ресурсов в публикуемых материалах заявленную владельцем политическую повестку. Год за годом её роль в компании менялась, и в итоге Ольга стала неким универсальным сотрудником, посвящённым во всю подноготную многосторонней деятельности своего начальника, но для публичного поля всегда оставаясь в тени. Работа пожирала всё её время и увлекала настолько, что на годы она и думать забыла о личной жизни, а когда вдруг вспомнила — ей было уже за тридцать, а подходящей партии на горизонте всё не вырисовывалось. Она не могла себе позволить связаться с кем попало — специфика работы подразумевала, что человек должен быть из привычного ей круга общения. Круг оказался неширок: долго она пускала слюнки на Риделя, имевшего реноме отмороженного асексуала, а потом — даже на Круспе. С этими двумя взаимой симпатии не сложилось, а других холостяков-натуралов рядом не оказалось. Пару раз она уже была готова бросить работу и заняться наконец собой, и кажется даже Лоренц был готов её отпустить, но подумать проще чем сделать, и к сорока Ольга стала типичной женщиной, которая замужем за работой. Красивой, ухоженной, стильной, интересной и одинокой. Встречи без обязательств не приносили ничего, кроме слёз в подушку — звук захлопывающейся за очередным одноразовым любовником двери отзывался в её сердце глухим выстрелом, и когда сердце было уже расстреляно в решето, она приняла решение отказаться и от эпизодических любовных утех. Оторвав наконец нос от колена, Ольга поворачивает голову к окну и видит в стекле своё лицо. Оно начинает заживать, но даже когда спадут все опухлости, сойдёт вся синева и затянуться швы, её лицо не будет прежним. В отличие от болезненных укусов, оставленных медицинской иглой на её подтянутой заднице, шрамы с лица не сотрутся, не сотрётся и пустота с сердца. Преодолевая страх и отвращение, Ольга продолжает вглядываться в своё нечёткое отражение, и под глазами становится сыро. "Соберись, тряпка", — шепчет она себе услышанную в каком-то сериале и показавшуюся удачной мантру, отчётливо понимая, что вся эта фигня уже давно не работает. Вибрация мобильного заставляет её вздрогнуть всем телом, а слабые ладони — разжаться, и дребезжащий телефон выскальзывает из них, падая на пол. Хоть бы экран не разбился, но она в курсе, что по закону Мёрфи бутерброд всегда падает маслом вниз. Спрыгнув с подоконника и приземлившись на здоровую ногу, она поправляет задравшиеся полы халата и, превозмогая боль в груди — сломанные рёбра даже дышать глубоко не позволяют, не то что прыгать — тянется за аппаратом. У Мёрфи сегодня выходной — тот лежит на мелкоплиточном кафельном полу светящимся экраном вверх, и вопреки надеждам, на нём высвечивается не сообщение из офиса, или от Круспе, или от Стаса, а неопределённый номер. Наконец добравшись до трубки и со стоном выпрямившись, женщина открывает сообщение и оказывается близка к тому, чтобы отправить аппарат в очередной полёт. Еле удержав его в ладони, она таращится в текст, вновь и вновь прогоняя его через своё сознания и всё ещё не веря, что он реален. "Привет, красавица, как здоровье? До твоей подружки не дозвонились, так что ты уж ей передай. Конец игре". К сообщению прикреплено четырёхсекундное видео, и решившись наконец нажать на плэй, Ольга свободной рукой хлопает себя по губам. Заштопанный рот тут же отзывается острой болью, мягкие ткани звенят, словно хрустальные, а в уголке нечётких губ выступает капелька крови. Скользнув ладонью от губ к щеке, Ольга оставляет на лице тонкий рыжеватый развод. Видео играет на автоповторе. Этих людей она узнаёт сразу: после того, что случилось в Обоснуево двадцать четвёртого ноября, она покупала им путёвку в Египет и лично встречалась с ними, чтобы передать ваучеры и билеты. Ошибки быть не может: на видео — Дианины родители. В каком-то подвале или гараже, связанные, с кляпами во рту. Четыре секунды передают их панику, а ещё они доказывают, что люди живы. По крайней мере, на момент создания видео. Наконец выйдя из оцепенения, Ольга закрывает ужасное сообщение и набирает номер офиса.

***

— Доброй ночи! Приёмная господина Линдеманна. Господин генеральный директор сейчас на совещании и не может… — Шнай, это я… — Ольга не узнаёт своего голоса, и по видимому, Фрау тоже не сразу его узнаёт. — Ольга, это ты? — после паузы отвечает деловитая ассистентка гендира. — Почему на городской звонишь… И правда — почему? Просто она не знала, кому конкретно сейчас она могла бы сообщить о случившемся. Ей просто нужно было услышать знакомый голос, хоть чей-то… — Шнай, сейчас я перешлю тебе сообщение. Решайте, что делать, решайте, а я не знаю! — судорожно нажав пару кнопок, она пересылает сообщение на мобильный Шнайдера и ждёт его реакции. В трубке тихо. — Шнай, ты здесь? Скажи что-нибудь? Что делать? Что делать, блять? — Я перезвоню, — хрипит он в ответ тихим подсевшим голосом растерянного Кристофа, и следом в трубке раздаются короткие гудки. На деревянных ногах Ольга преодолевает лестничный пролёт и, стараясь не хлопать дверью, возвращается в отделение.

***

Едва добежав до кабинета, Диана и Кирилл слышат, как лифт уже останавливается на этаже. — Охрана… идёт сюда… — выдыхает запыхавшаяся Диана, опускаясь в кожаное генеральское кресло с высокой спинкой, будто бы фраза, ею произнесённая, означает "ну всё, вот теперь можно и отдохнуть". Пара секунд пролетает в абсолютной тишине, и когда с правой стороны коридора уже раздаются шаги, Оливер вдруг выскакивает из кабинета и несётся в противоположную сторону — к левой пожарной лестнице. — За ним! — два офицера тут же пускаются в погоню. Пробегая мимо кабинета, они замечают и открытую дверь, и собрание внутри. Замешкавшись, один из дежурных продолжает свой путь к двери, отделяющей лестницу от этажа, а другой, с пистолетом наготове, медленно следует к распахнутой двери генеральского кабинета. — Никому не двигаться, вы арестованы, — проговаривает он, но в его голосе столько страха и неуверенности, что он, кажется, начинает сам себя стесняться. С порога кабинета не видно, сколько людей внутри, в обзор охранника попадает лишь вальяжно развалившаяся в кресле девушка, чьё лицо кажется парню смутно знакомым. Девушка шокирует его своей непоколебимостью: откинувшись на спинку, она сидит, вытянув ноги, и смотрит на него стеклянными глазами, а губы её тронуты слабой нагловатой улыбкой. Так может вести себя лишь человек, за которым что-то стои́т, думает охранник. Так оно и выглядит, но на деле Диане просто стало плохо: от беготни и нервотрёпки в боку закололо, а тошнота наплыла с неимоверной силой, и девушка едва сдерживается, чтобы не наблевать на генеральский стол прямо здесь и сейчас. — Кто Вы? — охранник делает ещё одно движение и оказывается в полушаге от распахнутой двери. — Встаньте и поднимите руки. Диана и не думает шевелиться. Нервно озираясь, офицер замечает за её спиной, чуть поодаль, притаившегося Тилля. Жёлтый комбинезон едва различим в тени — Тилль забился в угол в стороне от окна. Сориентировавшись, охранник начинает поочерёдно направлять оружие то на Диану, то на Тилля, понимая, что если сосредоточится на ком-то одном, то второй запросто сможет ускользнуть. А устраивать беспорядочную стрельбу в личном кабинете без пяти минут губернатора он опасается. — Вы арестованы, медленно опуститесь на пол, — продолжает мямлить он, теряясь в бессилии — явно уже, что выполнять его указки здесь никто не намерен. — На пол, или я буду стрелять! — мобилизовавшись, он наконец выдаёт самый уверенный тон, на который способен, и фраза скатывается к хриплому карканью, окончательно обесценивая каждое произнесённое им слово. — Не думаю, — в поле зрения возникает Флаке, всё это время жавшийся к стене справа от двери. К себе он прижимает трясущегося Кирилла — к стене они жались вместе. Он обнимает парня сзади за плечи, прикрываясь им, а к виску его прикладывает дрель шуруповёрта. — У меня заложник. Ещё шаг, и я нажму на кнопочку… Ты когда-нибудь видел дырку в голове? А сквозь дырку… смотрел? — Кирилл? — не опуская оружия, охранник предпринимает судорожные попытки хоть как-то сориентироваться в ситуации. — А ты что здесь… — Мы пришли, а тут этот клерк, сидит, работает, работяга, — отвечает за него Флаке. Своей фразой он отмазывает парня от связи с ним и его компанией. — Как кстати — заложник лишним не бывает! Пистолет на пол, сам стал лицом к стене, руки поднял! — рявкает Лоренц своим дребезжащим голосом, который кроме улыбки не способен вызвать ничего. Но только не в данной ситуации. Охранник напоследок озирается по сторонам — где его коллеги? Наконец поняв, что подмогу ждать не сто́ит, он выполняет указания Лоренца, фактически сдаваясь в плен. За пару минут Лоренц и Линдеманн скручивают обоих заложников по рукам и ногам — верёвки в служебных чемоданчиках сколько хочешь, а навыка у обоих — хоть отбавляй. Кириллу уготовлена роль случайного страдальца, и он, кажется, не против. Усадив обоих у стеночки в дальнем углу, двое мужчин готовятся отразить следующий удар, и только Диана остаётся на месте — ей всё хуже, острая пульсирующая боль в левом боку не прекращается, девушку по-прежнему мутит, отчего слюноотделение усиливается, как и потоотделение. Её мутит так, что она уже готовится к обмороку. Сложив руки на столе, она опускает на них голову и просто ждёт. Прежде всего Линдеманн задёргивает все жалюзи на панорамном окне — нужно обезопасить себя от слежки с улицы, а в том, что осады не избежать, уже никто не сомневается. Тем временем Лоренц извлекает из чемоданчика несколько пакетиков с белым порошком, потом какие-то пластиковые тубы, на которые при досмотре никто не обратил внимания, что-то химичит, добавляет воды, закупоривает, взбалтывает… Парочка самодельных дымовух, призванных взрываться не дымом, а порошковой суспензией, уже готовы, когда в коридоре раздаётся звук шагов. Прислушавшись, Лоренц насчитывает всего одну пару ног и, вычислив направление, выходит из кабинета с "бомбочками" наготове. "Стоять!", "Ой, блять!", "Щипет, помогите, задыхаюсь!", — судя по звукам из коридора, подступающий попадает в ловушку. Шипящие штуки, распространяющие едкую вонючую пену, немного отдающую карбидом, скорее пугают его, чем ранят, но цель достигнута — противник дезориентирован, и Лоренц, натянув на нос ворот вязаного свитера, заранее чуть сбрызнутый из обнаруженного в кабинете у горшка с геранью пульверизатора, шагает из своего убежища — из-за угла, откуда он бросал свои снаряды. Стараясь не дышать и даже не смотреть, он заламывает руки наглотавшегося едких хлопьев молодчика, и волочёт того в кабинет. Вскоре у стеночки сидят уже трое связанных. — Почему бы нам просто их не усыпить, как остальных? — интересуется Тилль, заканчивая с последним узлом на лодыжках несчастного. — Потому что они нужны нам, чтобы торговаться. А торговаться будут только за живых и вменяемых, — поясняет Лоренц. В уме он подсчитывает, как долго они протянут: те из охраны, что сейчас отдыхают по подсобкам, нейтрализованы максимум на двенадцать часов. Времени в обрез, а ведь заварушка ещё толком и не началась даже. Вскоре в кабинет возвращается и Олли — после непродолжительной стычки на лестнице, он не оставил противнику выбора и сейчас, зажимая в руке отнятое оружие, толкает третьего охранника на милость Линдеманну, уже отматывающего от массивного рулона очередной кусок верёвки. Только он успевает закончить, как его наушник снова подаёт признаки жизни. — Круспе говорит, что КППшник сидит в будке, так что пока здание чисто, — оповещает он друзей. — Отлично, — Ридель тут же подхватывает главного из охранников, освобождает его от пут на ногах и, тыча пистолетом меж лопаток, толкает к двери. — А сейчас мы спустимся вниз, и ты заблокируешь входные двери. Намертво так заблокируешь, это в твоих же интересах. Они уходят, и за Риделя никто не беспокоится: все соглашаются, что забаррикадироваться в Управлении — отличная идея. Когда Ридель и дежурный пленник возвращаются, Флаке уже надёжно обосновался на наблюдательном посту — выглядывая в микроскопический зазор между полосочками жалюзи в самом углу окна, он тяжело вздыхает: — Смыться не успеваем. Олли и Тилль тоже выглядывают наружу, и даже Диана находит в себе силы подняться с насиженного кресла и доковылять до окна: к зданию уже подъехали два чёрных ведомственных микроавтобуса с упакованными в них бойцами при полной амуниции — по дюжине на машину. Тут же служебная рация, отобранная у дежурного и до того молчаливо валяющаяся на генеральском столе, издаёт смутные шипения. — Миша, Миша, вы где? Почему двери закрыты? У вас всё в порядке? — Всем привет, — функцию переговорщика берёт на себя Флаке. — Миша у нас, и Кирюша, и ещё кое-кто. В здании заложники. Мы за вами наблюдаем. Оставайтесь за оградой. Если предпримите попытку штурма, мы начнём расстреливать людей. В ответ — тишина, но из окна можно видеть, как тот, что вышел на связь, совещается с коллегами. Наконец он возвращается: — Докажите, что заложники у вас и они живы. — На, — Лоренц тычет рацией Мише прямо в губы, — без фокусов. — Мы, это, их чет… — Всё, — Лоренц отнимает рацию и сейчас уже говорит в неё сам. — Как слышишь, Миша в порядке. Снова тишина. На этот раз переговорщик кому-то звонит — наверное, совещается с высоким руководством. — Ваши требования, — наконец объявляется он. Все четверо в кабинете переглядываются. Требования? А вот этот пункт в их план совсем не входил. Впрочем, как и вообще всё, что сейчас происходит. — Мы ещё не решили, — отвечает Лоренц. — Требования выдвинем позже. Но сперва мы просим сюда генерала Кречетова и журналистов. В это время Линдеманн вполголоса переговаривается с Круспе. Тот на время увёл дрон подальше от Управления — не хватало, чтоб его подстрелили — аппарат ещё может пригодиться. Отложив управление квадрокоптером, Рихард открывает рабочий ноутбук. Пришла пора для его непосредственных обязанностей — для связи с общественностью. "Да", — спохватившись, шепчет он, будто кроме Линдеманна через наушник его хоть кто-то ещё способен услышать, — "Дианины родители в заложниках". Обозначив конец связи, Тилль медленно подходит к тяжело дышащей в углу девушке. — Дай свой телефон, — неожиданно ласково просит он, и нежность в его интонации заставляет девушку запереживать. Линдеманн никогда так не разговаривал. Что… Что у него на уме? Получив аппарат в свои руки, Тилль обнаруживает его выключенным. Правильно, с одной стороны — кто же ходит на операцию с включенным мобильником? Загрузив систему, не обращая внимание на непонимающие взгляды коллег, он заходит в раздел сообщений, который по факту включения аппарата начинает активно пополняться новыми. Всё, что Круспе успел ему поведать, оказалось правдой. Отослав сообщение Диане и не получив отчёта о доставке, они (или он?) переслали видео Ольге. Просмотрев запись лично, Тилль прячет Дианин мобильник в свой карман и, обхватывая девушку за плечи, заставляет её вновь опуститься в кресло. Он никогда её не трогал, тем более так участливо. Наверное, его касания призваны как-то успокоить её, но эффект они производят обратный. Окончательно растерянная девушка смотрит на босса снизу вверх, а Ридель и Флаке наблюдают за этой необычной сценой со стороны, в одной манере сдвинув брови к переносице. Одинаково, не сговариваясь. — В общем, твои родители в заложниках у Кречетова. Ты только не волнуйся. Мы вычислим телефон, с которого пришло сообщение, мы их найдём, ты же знаешь… Естественно, ничего она не знает, как и сам Тилль — откуда ему знать? Он не уверен. И сейчас он лжёт бедной девушке, пытающейся постичь смысл только что услышанного. — Что… Ридель двигается вперёд, почти грубо отталкивая Линдемана, и позволяет Диане уткнуться носом в свой твёрдый живот. Прямо в белую рубашку, его бессменную белую рубашку с закатанными рукавами — рубашку, к которой не липнет грязь. — Они… живы? — говорит она в живот Риделя, отчего слова едва различимы. — Да, — отвечает Тилль как можно увереннее и снова лжёт: он не может знать наверняка, живы они или нет. — Хорошо, — Диана мягко отстраняется от Олли и привстаёт на трясущихся ногах. — Мне надо в туалет. Никого не спрашивая, она выходит в коридор, и за ней никто не следует. Здание пусто, и ей нужно побыть одной. Ридель провожает её растерянным взглядом — он должен был это предвидеть! Он получил предупреждение, пришедшее на её телефон той злополучной ночью, и ничего не сделал! Насчёт родителей следовало бы побеспокоиться в первую очередь — но он был так озабочен новостью о ребёнке, что потерял способность трезво мыслить! Он был пьян от счастья и допустил беду. Она его не простит…

***

Диана не в курсе, делятся ли санузлы в Управлении на мужские и женские — она заваливает в первый попавшийся, не глядя на значок на двери. Даже странно, как реагирует наш организм на смену обстановки — обстановки в буквальном смысле. Едва переступив порог уборной, едва вдохнув холодный сырой воздух, пропитанный хлоркой, Диана несётся к раковине, и её рвёт долго и тяжело. Опустевший желудок ещё содрогается финальными спазмами, и девушка набирает в ладони холодной воды из-под крана и опускает в них лицо. Плевать на косметику — даже на ночную вылазку она отправилась при полном макияже. Прополоскав рот, она опускается на корточки — живот крутит, в боку всё ещё стреляет. Кречетов добрался до её родителей. И она ничем не может помочь. Ни она, ни Ридель, ни кто-либо ещё: все, кто мог бы, сейчас заперты здесь, в здании Управления. Даже если они каким-то техническим чудом и вычислит место, где их держат, даже если туда кого-то и направят — что это решит? Генерал обещал ей месть и он, должно быть, хорошо подготовился. А может быть, родителей вообще уже нет в живых, и она никогда их больше не увидит, даже не найдёт их тел, не похоронит… Стоп, чтобы чего-то там найти, для начала нужно сперва самой выбраться отсюда. Миссия невыполнима. Когда ноги уже затекли, и скорчившаяся девушка была готова рухнуть на пол под тяжестью собственной задницы, Диана с трудом поднимается, хватаясь за край раковины. А ведь они даже не знают, что она беременна. Не знали… Она планировала сообщить им новость после того, как всё это закончится. И теперь она уверена, что этому не бывать уже никогда. Наощупь выбираясь из уборной, она тащится обратно к кабинету. По пути неосмотрительно задержавшись возле окна, она выглядывает наружу: здание оцеплено, несколько десятков бойцов готовы к штурму в любой момент. Она вдруг понимает, что единственное, что её волнует — это запертый в квартире Тимошка. Ведь она не вернётся, и Олли не вернётся, и её родители не придут, а пёс останется один. Он обречён на голодную смерть или, если соседи спохватятся от безустанного воя — на смерть не от голода, а от тоски. Да, осознание чётко: она не вернётся. Значит, нужно сделать так, чтобы всё это было не зря. Итоговый фейерверк под занавес шоу-программы. Наконец отлипнув от окна, она уже скорой и почти твёрдой походкой возвращается в кабинет. — Флаке, где твои отмычки? Вскрывай сейф, доставай список. Мы должны передать его в СМИ, пока время ещё есть. Пока мы… пока мы ещё есть.

***

Убедившись, что Ландерс и Машка слишком заняты телефонными переговорами и из кабинета Линдеманна высовываться не собираются, а больше в приёмную зайти некому, Фрау Шнайдер наконец позволяет себе немного расслабиться. Размешав тонкой ложечкой стевию в подостывшем кофе, она отставляет чашку в сторону — пить кофе уже совсем не хочется. Кофе — ритуал отвлечения куда чаще, чем просто напиток. Скинув белые сапожки, удачно облегавшие стройные голени, Фрау водружает на стол уставшие ноги в плотных капроновых колготках излюбленного белого цвета, отъехав при этом задницей, впечатанной в кресло на колёсиках, к самому окну — чтобы выпрямить такие ноги, нужно пространство! Узкая юбка тут же задирается, обнажая точёные колени и упругие бёдра. В помещении не жарко, но всё же Фрау расстёгивает пуговицу жакета и даже верхние пуговички бледно-голубой блузки. Костюм от Шанель собирался по частям — размер жакета больше размера юбки, жакет пришлось отдавать в ателье, чтобы ушить в талии, и всё же в плечах он немного туговат.* Несколько медных невидимок, в тон волосам, удерживают тугие локоны от спадания на лицо, но Фрау нет-нет да и проведёт кончиком третьего пальца правой руки за ухом, заправляя невидимую прядку, следуя привычке, которая с ней с детства. Кофе уже остыл настолько, что даже перестал пахнуть: бодрящий аромат, воспетый рекламными роликами, уже едва улавливается в холодной и пустой атмосфере приёмной, и вслед за запахом кофе испаряется бодрость. Покрытые перламутровыми розоватыми тенями веки Фрау закрываются; ресницы, негусто накрашенные, лишь для придания каштановым волоскам черноты, медленно смыкаются, переплетаясь меж собой, скрывая серые щёлочки холодных грустных глаз, пряча их от безжалостного и бездушного света энергосберегающих ламп. "Всего на секундочку, сейчас только глаза отдохнут, и пойду работать", — убалтывает себя Фрау перед тем, как задремать. Задремать — слишком лиричное слово, и вряд ли оно применимо к действиям мужика в юбке, что откинул кудрявую голову на спинку кресла и задал ритмичного храпака. Полуоткрытые губы, помада, нетронутая нетронутым кофе, вздёрнутый, навострённый в потолок нос, делают Фрау похожей на гигантскую куклу, но звучный храп разрушает очарование сказки. Разрушает его и звонок на стационарный телефон ассистентки. Перепуганная резким пробуждением, Фрау подскакивает на кресле и больно ударяется коленями о край стола. Откашлявшись, она хватается за трубку: — Приёмная господина Ли… — Шнай, это я. Не смог дозвониться до Круспе — у него вечно занято! Где Машка, пусть соединит меня с ним! — Привет, Стас, — тревога и воодушевление смешиваются в душе секретарши. — Привет, слушай, времени нет, соедини меня с кем-нибудь — дело срочное! Фрау прикидывает в уме, прижав трубку к груди, и вскоре вновь возвращает её к уху. — Машка занята — наши попали в засаду, ты наверное уже знаешь… — Знаю конечно, тогда переведи на Круспе! — Он занят информационным освещением событий, тут скоро такое начнётся… Дианкиных родителей похитили, ты же знаешь… — Да знаю я! Поэтому и звоню! Тогда дай Ландерса! — Кхм… А почему Лaндерса? Его нет, — врёт Фрау. Ей вдруг становится невыносимо обидно оттого, что человек на другом конце провода её саму кажется вообще ни во что не ставит. — Можешь мне всё сказать. — Шнай, ну ты-то здесь причём! Мне срочно нужно поговорить с кем-то, кто принимает решения! Нужен кто-то, кто сможет действовать! Фрау снова отнимает трубку от уха и кладёт её на грудь. Отдышавшись, убедившись, что сможет говорить ровно и спокойно, она дежурным тоном отвечает: — Я передам всю информацию Ландерсу, как только он вернётся. Говори, я запишу сообщение, — и не дожидаясь, когда Стас начнёт говорить, Фрау нажимает на красную кнопочку [REC] на аппарате. Записав сообщение, она вешает трубку, не попрощавшись. Встаёт с кресла и скользит обтянутыми капроном ступнями по паркеру в сторону двери в кабинет гендира. Её передвижения бесшумны, и ей удаётся заглянуть в кабинет, оставшись незамеченной. Внутри всё по-прежнему — у Машки в обеих руках по телефону, а Ландерс изучает гугл-карту на экране одного из линдеманновских лэптопов. Параллельно он ведёт беседу с Рихардом, причём на повышенных тонах — от нервов, не со зла. Окончательно убедившись, что коллеги слишком заняты и до неё им дела нет, Фрау возвращается к столу, присаживается на кресло и в пару ловких движений натягивает брошенные под столом сапоги. Вновь встаёт, оглядывает себя в маленькое косметическое зеркальце. Если бы было время, если бы у неё с собой была подходящая одежда, она бы конечно же переоделась. Но на счету каждая минута, а значит ей придётся отправиться в путь, в чём есть. Наслюнявив кончик мизинца, она стряхивает пару крошек осыпавшейся туши с нижнего века. Да, совсем неплохо. Она открывает верхний выдвижной ящик огромного секретарского стола, кладёт туда мобильник, достаёт оттуда же ключи от машины — она знает, что машина Тилля сегодня на стоянке ММК, а запасной дубликат ключей всегда хранится у секретарши. На цыпочках, стараясь не ступать на каблуки и не скрипеть досками паркета, она подкрадывается к входной двери. Бросив последний взгляд на оставшееся висеть в углу у входа пальто, Фрау, не решаясь задерживаться ещё хоть на минуту, покидает здание. Слякотно и зябко. Темно, уныло и очень-очень страшно. Забравшись в машину Тилля, она включает зажигание, кладёт руки на руль и несколько секунд привыкает к забытым ощущениям. Последний раз Шнайдер садился за руль в день, когда у Стаса умерла мама. Наконец решившись, Фрау жмёт на педаль газа и выруливает со стоянки. Чтобы не оставаться с мыслями наедине, она включает радио. Волна автоматически настроена на станцию, которую слушает босс: какие-то новости, экономика, полный бред. Пошарив по сенсорной панели — Линдеманн ездит на ауди и на аудиосистему в салоне тоже не поскупился — она наконец находит что-то успокаивающее. Какой-то дип хаус, хрен знает что, главное — ритмично и без слов. И не мрачно, хватит с неё мрака. Улицы ночного города переливаются двумя цветами: чёрным и белым. Белые островки недотаявшего снега разбавляют чёрный фон, сотканный из мокрого асфальта и уличной грязи. Почти что город-долматинец. Проехав патрульных ДПС, даже не сопроводивших странную водительницу сколь-либо заинтересованными взглядами, Фрау глубже вжимается в водительское кресло. Документов у неё при себе нет. Никаких. Разве что документы на машину, которые Тилль хранит в бардачке… Хотя какая разница — ведь человека, направляющего сейчас авто в сторону далёкого пригорода, по сути даже не существует. Надеясь избежать встречи с очередными патрульными, Фрау держит путь к промзоне. Слова Стаса прокручиваются в её голове на автоповторе — она так боится забыть их, что сделала их своей молитвой. "В промзоне, за бывшим заводом Химмаш. Серёга сказал, там у людей Кречетова один из ведомственных схронов — ну для встречи с осведомителями, то да сё. Через Серёгиных друзей удалось узнать — Дианкиных предков там держат". Фрау приблизительно знает дорогу. Что она будет делать дальше? По обстоятельствам.