***
Поразмыслив, Лоренц решил всё-таки не рисковать и не оставлять спящих на произвол судьбы. А что, если кто-то из них проснётся раньше времени? В здании полно оружия, и свободно разгуливающий по этажам служака, имеющий доступ к сейфам, им совершенно ни к чему. А что, если придётся бежать налегке — не бросать же их беспомощно валяться по кладовкам? Или если начнётся штурм — они могут запросто попасть под огонь. Тиллю и Оливеру пришлось обойти все этажи, все подсобки и перетащить мирно спящих охранников наверх — к генеральскому кабинету. Так безопаснее. Связав их для надёжности по рукам и ногам, ребята пересчитали "улов" — тринадцать спящих хлопцев плюс четверо бодрствующих у стеночки. Да, за такой выкуп можно будет и поторговаться. Отступать некуда, и следует использовать все ресурсы, пока ещё есть шанс самим выйти из этой передряги живыми. Шанс призрачен, но надежда, как говорится... — Приём, — закончив с пленниками, Флаке возвращается к рации. — Мы требуем два вертолёта, чтобы беспрепятственно покинуть город вместе с заложниками. Заложников отпустим, как только окажемся в безопасности. И учтите: если заметим преследование, начнём выбрасывать их по одному. Нельзя показывать слабость: дать слабину — значит проиграть. На другом конце тишина. Судя по тому, что удаётся разглядеть в окно, силовики серьёзно переполошились. Флаке не планировал подобного варианта отступления — но, чёрт возьми, они на последнем этаже заблокированного здания, на крыше которого есть вертолётная площадка. Грех не воспользоваться случаем. — Один вертолёт, — наконец слышит он из рации. — Э, так не пойдёт. У нас много заложников, и здесь мы никого оставлять не собираемся. Снова тишина. В такие моменты нет ничего хуже тишины, но Лоренц терпелив — в конце концов, что ему остаётся, кроме терпения? — Один, но большой. Ми-26 подойдёт? Но нам нужны гарантии безопасности заложников. Откуда нам знать, что вы их попросту не убьёте, как только выберетесь? И да — вертолёт денег стоит. Надеюсь, вы понимаете. — Хорошо, — с готовностью реагирует Флаке. — Один большой вертолёт, который вы оставите для нашего человека в условленном месте. Наш человек пригонит его сюда сам. И без выкрутасов — нам не до шуток. За машину не переживайте — как только мы скроемся, свою летучку вы найдёте в полной сохранности, только пока не знаю где. А насчёт гарантий — в пяти километрах отсюда по левой стороне шоссе, на обочине, припаркован наш автомобиль. УАЗ, его нельзя не заметить, если внимательно смотреть конечно. Там трое из коммунальной службы. Убедитесь, что с ними всё в порядке. Убедитесь, что убивать — не в наших планах. И не нарушайте наших планов. Не надо. Тилль хитро́ улыбается. Первая волна напряжения уже спала, и сейчас он даже в состоянии видеть в происходящем забавное. Его Флаке — деловая колбаса*. Хотя он всегда таким был, но Тилль, похоже, так никогда и не научится не удивляться этому. Флаке — самый удивительный, и если их всех здесь сегодня похоронят, то все отправятся блуждать по чистилищу, а Лоренц вознесётся прямиком на небо. Не потому, что он святой, а потому, что он умеет разруливать ситуации. Держись, Флаке.***
Пока Ландерс гонялся за живодёром-чернокнижником, Стас обходил окружность с вписанной в неё пентаграммой против часовой стрелки, не отводя взгляда от лежащей по центру звезды скомканной фигуры. Ужас парализовал его волю: он ещё помнил, зачем пожаловал сюда, на этот чёртов пустырь, посреди ночи — чтобы найти Шнайдера и вытащить его отсюда. И вот он его нашёл. Но подойти к недвижимому телу, осмотреть его, поговорить с ним — этого он не мог заставить себя сделать. Ужас нарастал в сознании, пока не поглотил его полностью: а что, если Шнайдер не жив? Не жив — значит мёртв? Что тогда? Света свечей хватало, чтобы рассмотреть кровавые пятна на бетоне. Шнайдер лежал лицом вниз, а вдруг это лицо, родное и любимое — уже маска мертвеца? Взлохмаченные волосы скрывали голову и шею. Шнайдер не дышал. Не вздымалась его грудина под грязными лохмотьями, бывшими когда-то шанелевским жакетом. Он не шевелился — как не пытался Стас усмотреть хоть призрачный намёк на движение в какой-нибудь части его тела, ему этого не удавалось. Он бродил бы так до рассвета, если бы не Ландерс. Управившись с сатанистами, он бросился в круг и пал перед телом Шнайдера на колени. Он сделал то, что и должен был — перевернул тело и убрал волосы с белого, покрывшегося испариной воскового лица. Он ничего не говорил, лишь щупал шею, осматривал кровоточащую рану в боку, прикладывал ухо к груди. — Он жив, — наконец произнёс Пауль. Стаса словно расколдовали. Оцепенения будто и не было — он ринулся в круг и наклонил своё лицо к лицу Шнайдера. Он так и не понял, где там Пауль рассмотрел признаки жизни, но уточнять не стал — он поверил ему на слово, потому что не мог не поверить. — Шнай, Шнай, — шептал он, — только не умирай. Дотащить Шнайдера до машины оказалось задачей нелёгкой — даже вдвоём они едва управлялись, то и дело спотыкаясь и увязая в слякоти, норовя выронить ношу в талую мартовскую грязь. — Поедем в больницу, я знаю дорогу, — затолкав тяжеленное тело на заднее сидение, Стас берётся за руль. Он ждёт, когда Пауль подгонит своё авто с противоположной стороны пустыря. Когда пустырь перестал отображаться в зеркалах заднего вида, он почувствовал: всё. Будто кто-то уколом гусиного пера поставил жирную чернильную точку на всей этой истории, и впереди — только надежда. Приёмное отделение городской клинической больницы — Паулю не удаётся отделаться от ощущения дежа вю. Ольга уже ждёт их на входе вместе с дежурным врачом. Ольге позвонили по дороге, и она разбудила лекаря, окончательно лишив его надежды на тихую смену без происшествий. Шнайдера увозят на осмотр. Стас выходит во двор — курить за ёлкой, как несколько ночей назад это делал Ридель, стоя на том же самом месте. Пауль и Оля остаются вдвоём. — Всё так несправедливо, — выдаёт неуместную банальность грустная женщина. С тех пор, как она очутилась в этих стенах, она всегда грустная. Ландерс поворачивается к ней и смотрит в её лицо. Отмеченное не до конца сошедшими следами побоев и хирургическими швами, оно не пугает и больше даже не шокирует. Оно поражает глазами — в них грусть и ничего более. — Не грусти, — зачем-то шепчет Пауль банальность ещё более неуместную. Он пытается прочитать мысли Ольги. О чём думает она, когда не занята переживаниями за коллег? Наверняка о своей судьбе. О том, что её такую, обезображенную, больше никто никогда не полюбит. Глупости всё это. У него, у Пуля, с мордахой-то всё в порядке, и всё же его никто никогда не любил. Кроме Шнайдера — горькая ирония. Подумаешь. — Не грусти, — повторяет он, будто она вот так сейчас послушает его и перестанет плакать. Разные есть глаголы — "хныкать", "ныть", "реветь", "рыдать ", но она именно плачет. Потому что когда скорбь льёт из глаз беззвучно и беспрестанно — значит, человек плачет. — Не грусти, — он протягивает ладонь к её лицу, но вовремя отдёргивает, поясняя: — У меня рука грязная. Ладонь и вправду грязная, как и весь Ландерс — брюки по колено заляпаны слякотью, на лице чья-то кровь, а руки... — Вижу, ты чумазый, как шахтёр, — она улыбается, не переставая плакать. — А ты красивая, — зачем-то ляпает он и тут же жалеет: она сочтёт это за насмешку. Хотя он не смеётся, он не врёт даже. — Это ты ещё жопу мою не видел, — отвечает она сквозь улыбку. Подумать только — даже не обиделась! Ландерс приобнимает её — условно, лишь обозначив объятие. К даме со сломанными рёбрами так просто не подкатишь! Когда Стас вернулся со двора и уселся рядом, у него возникло невольное ощущение, будто он что-то нарушил, и в то же время стал свидетелем чего-то нового и интересного. Возвращения врача ждали уже молча. — Значит так, — врач, словно герой из сериала, появляется из незапирающихся двустворчатых дверей — тех, через которые удобно возить каталки. — Документы пациента? Официально работает? Полис есть? Не таких вопросов ждала уставшая троица. Первым реагирует Стас: — С собой документов нет, но я их привезу через полчаса. Официально работает, да, есть страховка от предприятия. — Отлично, — перебивает его врач. — Вместе с бумагами захватите средства личной гигиены, чего там ещё надо и... — он выдерживает драматичную паузу, — ...и одежду. Дело не в том, что имеющаяся пришла в негодность, а... В общем, нормальную одежду привезите. В травматологии у нас мужики простые лежат, и тутси нам там не нужна. Не известно, что доктор подразумевает под красочным словом "тутси"**, но его все поняли. Все улыбаются. Если Шнайдеру нужна одежда, значит он жив! Если его переводят в отделение, значит он очень даже жив! — Что с ним? — спрашивает Ольга на правах местной старожилки. — Самая главная наша проблема — колотая рана в левом боку. Задета селезёнка. Ваш парень долго истекал кровью, но из-за холода невосполнимой потери удалось избежать. Ах, да — холод. Сильное переохлаждение всего организма. Даже спрашивать не буду, где он всю ночь лазал в одних, простихосспади, колготках. Как бы тестикулы не застудил — проверим, дообследуем. Ну и ссадины, ушибы, порезы по всему телу — но это мелочи. И ещё... Доктор запинается, и на этот раз пауза уже не выглядит драматичной — она по-настоящему напрягает. Три пары глаз смотрят на него выжидающе, и он не чувствует себя в праве томить: — Судя по результатам исследований, у него сотрясение мозга средней тяжести, но... Кажется, задет зрительный нерв — возможно, из за нанесённого удара возникло внутримозговое кровотечение. Зрение нарушено — это очевидно уже на этапе поверхностного осмотра. Сделаем МРТ, затем определим к офтальмологу, вы не переживайте... — Он что — ослеп? — Пауль аж подскакивает на кушетке. — Не совсем. Скажем так, он различает свет и тень... — Это лечится? Скажите, он будет видеть? — не унимается Ландерс, и Ольге приходится положить свою ладонь ему на бедро, чтобы заставить успокоиться. —Такие нарушения обычно со временем проходят. Иногда не полностью, но будем надеяться на лучшее — всё самое страшное для вашего эксцентричного товарища уже позади. Жду вас с документами и сменной одеждой через полчаса, — обрывает он, обращаясь к Стасу, и удаляется за беззвучно смыкающимися за его спиной дверными створками. — Езжайте оба, — предлагает Ольга к коллегам. — Вымойтесь, отдохните, хотя... Дел у вас хватает, сами знаете. А о Шнае не беспокойтесь — я-то здесь. Один он не останется. "И я тоже", — подумала она, но не сказала.***
— Вот, выпейте лучше этого, — уставшая Машка заботливо подносит Дианиной маме новую чашку взамен прежней. Как бы ни была сильна её неприязнь к алкоголю и всему, что с ним связано — но не корвалолом же стариков отпаивать, в самом деле? Сердечные капли возможно их даже... оскорбят! Нетронутый чай остыл и покрылся плёнкой, и Машка решила, что немного виски в свежую порцию горячего фруктового напитка пожилой леди не повредит. Дианин отец, заприметив бутылку "Ред Лэйбла" в руках проворной помощницы, так и не сводит с неё глаз — поняв его без слов, Машка вручает ему и бутылку, и рюмочку из сервиза, что Линдеманн всегда держит наготове в своём кабинете. Телевизора в приёмной нет, но Машка включила секретарский ноутбук и вывела на экран прямую трансляцию со странички Круспе. Официальных новостей им лучше не показывать — наверняка из телека они не услышат ничего, кроме россказней об атаке террористов на здание областного управления ФСБ. Родители уже поняли, что их дочь сейчас там. Не поняли они только, что она там делает, с кем она, и почему Машка всё время употребляет это странное словосочетание: Дианка с Олли. Это ещё кто? Похоже, они о своей дочери вообще ничего не знают. Их злит это, а ещё... они гордятся. Машка вкратце расписала им, в чём суть дела, и злиться уже не получается — выходит, их дочь жертвует собой ради справедливости. Машка рада — рассказчик из неё всё-таки неплохой, убедительный. А Круспе молодец — умело управляет своим аппаратом, выдавая картинку с воздуха и снабжая видео красочными комментариями. Молодец он и в том, что сумел организовать вокруг себя целый кружок последователей. Стримеры-добровольцы сбежались к Управлению со всего города и уже заполняют эфир соцсетей своими эфирами. Силовики пытаются их разгонять, но как-то неохотно: всё на камеру, а сейчас столько правозащитничков и поборников свободного распространения информации развелось — случись что, потом проблем не оберёшься. — Маша, скажите, каковы шансы на то, что наша дочь и её... друзья выберутся оттуда целыми и невредимыми? Маша аж опешила: не привыкла она, чтобы к ней так, да на "Вы". Даже в суде, где ей совсем недавно приходилось отстаивать своё право на квартиру покойной матери, и прокурор, и судья ей "тыкали", а тут совсем незнакомые люди, которые ей ничем не обязаны. Но что им ответить? Приходится вновь включать дар убеждения: — Да вы не беспокойтесь. Флаке что-нибудь придумает. Вы же слышали: ребята затребовали генерала и журналистов к Управлению. Как только те подъедут, Флаке огласит свой компромат, и тогда уже никто наших тронуть не посмеет. Это уже будет выглядеть как подавление оппозиции недемократическими методами, — девчонка сама не знает, где таких умных формулировок нахваталось: всё-таки просмотр телека перед сном иногда бывает полезным. О каком генерале речь, родители уже поняли. Кречетова в городе все знают: кто-то по слухам, кто-то из того же телевизора, многие — лично. Они помнят его по тому эфиру с дебатами, где их дочери приходилось давать отпор всемогущему силовику. Но кто такой Флаке, и о каком компромате речь? — А! — помощница машет рукой в жесте "ничего особенного". — Флаке — владелец этого предприятия. Этого вот всего, — она обводит рукой пространство приёмной, подразумевая под ним и здание ММК, и цеха́, и склады. — У него к Кречету старые счёты — кровная вражда, если можно так выразиться. Да вы и сами всё увидите, надо только журналистов дождаться. Родители всё ещё недоумевают — зачем Диана полезла защищать чьи-то кровные интересы? Ведь это не её вражда и не её война. Неужели только лишь из-за чувства справедливости? По их лицам Машка читает замешательство, и надеется лишь на то, что они не зададут назревший вопрос вслух. Сама она очень хорошо помнит воскресное утро их с Дианой знакомства: как пришла к ней на квартиру, как обнаружила там совсем потерянную девушку, чьё лицо сияло следами незаживших побоев, а настроения хватало лишь на то, чтобы открыть форточку и закурить. Нельзя родителям такие вещи рассказывать. Как знать, чего им довелось натерпеться в плену у бандюков, но пережить невзгоды самим и представить в аналогичной ситуации собственного ребёнка — совсем разные вещи. Машка-то родительской опекой никогда избалованна не была, но вспоминая отца, она явственно представляет, что случись с ней что-то сродни похищению или пыткам, она бы тоже не стала с ним откровенничать. Она забудет, а он — нет. Родители о страданиях своих детей никогда не забывают. — Маша, уж рассвет скоро. Скажите, когда же прибудут эти самые журналисты? И где сам генерал? Кажется, его там ждут все — и ваши коллеги, и люди за оградой здания... — от виски Дианкин папаша чуток осовел, но утрированно вежливым быть не перестал. Маша теряется от такого обращения — блин, она же всего лишь девчонка на подхвате с незаконченным средним специальным образованием, почему они ждут от неё ответов, которые и прессекретарь президента не смог бы дать? Машка польщена. И напугана. А ведь родители-то правы! Где чёртов усач? Уж не планируют ли осаждающие взять Флаке и компанию измором? — Сейчас уточню, — вжившись в роль осведомлённого лица, она хватает свою трубку и запирается в кабинете босса. Закрывшись и забившись в самый дальний угол — чтобы из приёмной её не было слышно — она набирает Круспе. — Алло, Рих, что с журналистами? Где генерал? Какие новости? Как там наши — держатся? Круспе тяжело вздыхает. Даже через сотовую связь слышно: что-то не так. Как удалось выяснить через тех же стримеров-лазутчиков, среди силовиков в оцеплении ходят слухи, что генерал по внутренним каналам распорядился журналистов к Управлению не пускать. Более того — он сам обзвонил главных редакторов всех существующих в регионе печатных и электронных новостных изданий и, не юля, прямым текстом пригрозил физической расправой каждому, кто рискнёт объявиться у места оцепления или, чего доброго, выйти на связь с налётчиками. — Сама понимаешь, — заключает Круспе. — Даже если Флаке как-то передаст свой компромат в интернет, это не возымеет желанного действия. Вера в печатное слово в глубинке слишком сильна. Нужны официальные журналисты, головы из телевизора так сказать. Похоже, генерал тоже это понимает, вот и идёт на крайние меры. Ему ничего больше и не остаётся. Нам — тоже. Машка возвращается в приёмную и, пожав плечами, предлагает родителям пока вздремнуть на диванчике. Старики сразу смекают, что творится неладное. Поспать им удастся ещё нескоро.***
Вот уже второй час ни в здании Управления, ни возле него не происходит ничего нового. Круспе опустил свой аппарат — заряд аккумулятора подходил к концу, и не хватало ещё, чтобы дрон рухнул на головы толпе. Жалко — не найдёшь ведь его потом в этих гаражах, а такая игрушка замечательная! Он таращится на плоды своих трудов — страничка уже живёт своей жизнью. Дав ей запал, он добился такого уровня раскрутки, когда ресурс уже начинает воспроизводить контент самостоятельно. Паблик вконтакте популярен, особенно у молодёжи, но репостами всё происходящее уже растеклось по сети далеко за пределы бело-голубого ресурса. Заварушка привлекла внимание многих тысяч наблюдателей, но всё же Круспе понимает — это не та аудитория, для которой Флаке замыслил своё разоблачение. Молодёжи на компроматы из девяностых и разборки высоких чинов друг с другом наплевать. Молодёжь здесь ради идеи и развлечения, молодёжь не задумывается о смыслах. Хотя, возможно он недооценивает подрастающее поколение? Если бы Ольга была в Москве, она бы уже привезла сюда парочку видных журналюг федеральной узнаваемости, но и этого ресурса они лишились. Ольга в больнице, Шнайдер тоже, и, как ни печально это признавать, за этих двух Круспе спокоен куда больше, чем за всех остальных. — Рихард, не засыпай, — Ирина присаживается на диванный подлокотник — с балкона они выбрались уже давно, как только посадили дрон. Круспе дёрнулся — а ведь он и вправду задремал! Съехал на бок, завалившись на спинку дивана, и очки его тоже съехали на бок. Неосмотрительно ухватившись за них, он ляпает пальцами по линзам. Не беда: протирать стёкла для каждого очкарика — своего рода ритуал. — А? Что? Я не сплю. А вот тебе следовало бы, — уже привычным, ставшим почти безусловно-рефлекторным жестом он гладит всё ещё плоской живот брюнетки. — Куда уж там. Самому не смешно? Весь город на ушах. А я — как все! — Ирина игриво привстаёт и отдаёт честь, прямо как на праздничном построении первого курса юридической академии. — К пустой голове не прикладывают, — смеётся Круспе. Ирина тоже смеётся — её синяя, в тон рабочей форме, пилотка валяется на антресоли и кроме как на парады она её не надевает. — И ты — не как все. Машка звонит снова. За эти пару минут ситуация претерпевает некоторые изменения. Стас передал, что по информации от его ФСБшного друга генерал, ранее находившийся где-то за городом и не решающийся показаться на месте событий якобы из-за угрозы собственной безопасности, теперь и вовсе перестал выходить на связь с сослуживцами. Даже по внутренним каналам с ним не могут связаться. Даже ребята из ФСО не могут выйти с ним на контакт. Телефон не отвечает, да и по трекеру не высвечивается, и силовики в растерянности: оставшись без прямых указаний сверху, они практически предоставлены сами себе. Никто не хочет брать ответственность за принятие решенией, все ждут виновника "торжества" — но без пяти минут губернатора как ветром сдуло! Ситуация нехорошая: анархия в силовых структурах — вещь взрывоопасная. Попросив Машку переключить его на Флаке, Круспе возбуждённо орёт в трубку: — Генерал либо задумал немыслимое, либо решил текать! Дальше медлить нельзя — предъявляй список! Выложим в интернет, а там — как пойдёт!***
То, что Флаке сотоварищи могут видеть сквозь жалюзи, лишь подтверждает слова Круспе: в среде силовиков суматоха, и оцепление уже не так стройно, как прежде. Солдатам без генерала никуда и, оставшись обезглавленным, могучее войско росгвардейцев потихоньку дезориентируется. Так и до произвола недалеко: несколько десятков бойцов при полном вооружении, не имея приказа, на многое способны. Или, если повезёт — вообще ни на что. Флаке всю ночь провёл в шатаниях вокруг пресловутого сейфа. То подойдёт к нему, то приобнимет, то вновь отстранится. — Давай же, — Тилль подкрадывается сзади, беззвучно, как он это умеет — невероятное умение для такого тяжёлого мужика. Он тихонько обнимает Лоренца за плечи и улавливает мелкую дрожь в костлявом теле. Он ничего больше не говорит — Флаке и так всё знает, советы ему не нужны и никогда нужны не были. Ему нужна только поддержка. Диана борется со сном. В сон клонит неимоверно. Обшарив все шкафы и тумбочки в кабинете генерала, ей удалось обнаружить запасы крекеров, солёного арахиса, шоколада — одним словом, закуски. Даже бутылку минералки нашла. Всего одну. Пить в комнате хочется всем, но бутылка достаётся единственной женщине и, наплевав на все свои феминистические воззрения, Диана таким реверансом со стороны джентельменов не брезгует. Они же ещё не знают. Да, кроме Олли о ребёнке не знает никто — это было её условием, и она о нём ни разу не пожалела. Так, развалившись в удобном генеральском кресле, похрумкивая печенюшками и запивая тёпленьким боржомом, она празднует новость об освобождении своих родителей. Ей радостно и волнительно — теперь-то она просто обязана выбраться отсюда живой, хотя бы ради них! Со страхом, волнением и ожившей в груди надеждой она наблюдает за действиями босса. Лоренц снова достаёт свои ключи-деактиваторы. Примостившись к замку так, чтобы узкой спиной закрыть полный обзор своих действий для всех окружающих, он начинает мудрить. Он никому нe сказал, но сам знает — если не открыть замок с первого раза, сработает резервная блокировка, и тогда с планами раздобыть список можно будет попрощаться. Поэтому-то он и не вскрыл замок до сих пор — боялся осечки. В кабинете воцаряется полная тишина — даже пленники, бодрствующие у стены, кажется, затаили дыхание. Момент напряжённый, и нервозную тишину нарушает лишь хрумканье крекерами — Диана не в силах заставить челюсти перестать жевать даже сейчас. Раз — щелчок, пиликанье, мигнул оранжевый огонёк. Оранжевый — что бы это значило? Все знают: красный — стой, зелёный — иди. Но оранжевый? Целая канонада щелчков — некая механическая вибрация. Снова пиликанье, на этот раз более протяжное и даже мелодичное, чем-то напоминающее рингтон древнего мобильника. Оранжевая лампочка гаснет и через мгновенье зажигается зелёная. По комнате проносится коллективный выдох облегчения. Даже пленники расслабленно откидываются на стену. Зелёный свет — иди! Дверца сейфа, толстенная, в несколько слоёв брони, мягко и беззвучно открывается. Наконец Лоренц отходит в сторону. Его руки трясутся, а в разверзнувшемся брюхе бронекоробки лежит пожелтевший потрёпанный лист бумаги. Ни залежей оружия, ни чемодана с банкнотами, ни пакетиков с героином. Генерал Кречетов оказался настолько упоротым, что использовал такую махину лишь для хранения какой-то жалкой бумажки. Хотя, на поверку оказалось, что лист не один, а несколько — тесно прижатых друг другу, объединённых скрепкой и отличающихся степенями желтизны и потрёпанности. Миссия выполнена. Всё только начинается.***
Флаке аккуратно снимает скрепку и принимается шарить глазами по списку. Заглядывающий через его плечо Тилль знает, что он там ищет. "Список" — это настоящий список с именами жертв генерала, датой их устранения и тезисным описанием их "прегрешений". С девяносто второго года до дня сегодняшнего. Завершается он десятком точек, выставленных в столбик. И Тилль, и Флаке понимают, что эти места ждут своих имён — их имён и имён тех, кто их окружает. Генерал суеверен — не вписал их наперёд, видимо, он из тех, кто не привык делить шкуру неубитого медведя. А может быть, просто оттягивал приятный момент? А вдруг просто не был уверен в своём успехе? В любом случае он не прогадал — точки так и останутся точками, никогда не обращёнными в имена. Флаке возвращается к первому, самому древнему листку — к истокам, в далёкий девяносто второй год. Супругам Лоренц довелось попасть в самое начало списка, напротив даты аварии — даты, когда маленький Кристиан стал сиротой — красуется скромная приписка: "не поделились". Ладонь Флаке непроизвольно сжимается, ещё немного, и он скомкает лист, а то и вовсе продырявит его тонкими пальцами, и решив, что с его друга хватит, Тилль осторожно, но настойчиво накрывает своей ладонью тронутую мелкой дрожью кисть Лоренца и отнимает листки. — Не забудь, это компромат, и это то, зачем мы здесь. Флаке плюхается на стул и обхватывает голову руками. Немногие видели его таким разбитым. Конечно, и Линдеманну, и Риделю доводилось наблюдать своего необычного друга и в состоянии большего отчаяния, но вот Диана по-настоящему шокирована. Она многое слышала о боссе и о его злоключениях, но с момента личного с ним знакомства он всегда представал перед ней неким супер-человеком. Флаке не ошибается, у Флаке всё под контролем, Флаке — грешник, но грех уныния — не из его послужного списка. Вспомнить хотя бы ту ночь в пригородной гостинице, ночь пьяных откровений после дня в заточении. Ночь, когда она уверовала, что ангелы существуют, и они среди нас, а один из них даже работает её боссом. Она не разочарована — она чувствует себя виноватой, потому что хочет помочь, но не знает как. Поэтому просто решает разрядить обстановку конструктивным тезисом: — И как нам распорядиться этим компроматом? Рихард сказал, что журналистов мы скорее всего не дождёмся, а обычным интернет-вбросам мало кто поверит... Люди скажут: мало ли, что мы тут сами на коленке наклепали... Цена за эти бумажки не выше, чем за "панамское досье"... — Без пруфов — да. Вcе четверо не сразу понимают, кому принадлежит фраза. Голос говорящего не похож на голос ни одного из четвёрки, но тем не менее они некоторое время переглядываются, с подозрением косясь друг на друга: мол, это не ты случайно чужим голосом заговорил, не ты, не? Диана ориентируется первой — то ли крекеры, повысив уровень сахара в крови, заставили её мозг работать живее, а может, она просто единственная из четверых, кому с обладателем голоса доводилось подолгу общаться, вот он и стал для неё узнаваемым... Слова принадлежали связанному и разлёгшемуся вдоль стены у распахнутой двери Кириллу. — Что ты сказал? — уточняет она, будто не расслышала, хотя понимание уже настигает каждого из собравшихся в кабинете. — Пруфы нужны. Я давно на Кречетова работаю и его методы знаю. Знаю, как он маскировал свои расправы под несчастные случаи, как через своих бандюков давил на родственников и свидетелей, чтобы те не рыпались, как использовал связи в МВД, чтобы не давать делам ход. Всё это было, а значит были и доказательства, только до обнародования дело никогда не доходило... Tрое охранников, доселе молчаливо наблюдавших за происходящим и надеявшихся лишь на то, что рано или поздно они всё же выйдут отсюда и отправятся по домам к семьям, ныне заинтересованно пялятся на коллегу. Кирилла они знают хорошо, и в их взглядах нет осуждения — только увлечённость процессом. Пока Линдеманн, Ридель и Диана размышляют над словами генеральского ассистента, Флаке вдруг подрывается с места, вырывает листы из рук Тилля и тащит их в приёмную — к сканеру. Несколько минут уходит на то, чтобы сделать чёткие цифровые копии и отослать их Рихарду вместе с односложным сообщением "Ищи". "Ищи" и всё. Рихард поймёт, он разберётся. А им остаётся только ждать. Они ждут десять минут, пятнадцать, полчаса. Ждут звонка от Круспе, каких-то новостей о том, как продвигается дело, но вместо этого получают кое-что поинтереснее. — Круспе... Моё почтение! — присвистывает Линдеманн, развалившийся с ноутбуком в кресле для посетителей. Всё это время он мониторил страничку Круспе — его интересовали новости с полей, о чём говорит народ, какие планы у силовиков — что-то, что могло бы пролить свет на положение дел. Вдруг на страничке один за другим начинают появляться новые видеоролики. За полчаса, за каких-то полчаса, Круспе (наверняка не без помощи своей обременённой погонами подруги) умудрился найти родственников нескольких людей из списка, и те с радостью записали видеообращения, где изложили всю фактологию по делам o гибели их родных. У многих на руках доказательства — отказ от возбуждения уголовного дела по вымышленному предлогу, письма с угрозами, а также подтверждения связи погибших с Кречетовым и возникших между ними противоречий. Это только на первый взгляд кажется удивительным, но если посмотреть на Лоренца, пронёсшего мечту о мести через годы, то удивляться нечему. Сколько их — таких, как Лоренц, потерявших своих родных и отчаявшихся добиться правды? Люди с радостью хватаются за предоставленную возможность поведать миру свою историю, и если первых участников этого своеобразного флэшмоба можно было бы назвать настоящими смельчаками, то воодушевившись примером первых, люди стали присылать свои ролики один за другим. Поняв, что их много, что никто больше не останется один на один со своим горем, люди перестали бояться. Страха больше нет. Репостами и ретвитами ролики распространяются по сети, заполняя собой всё информационное пространство города, собирая тысячи лайков и сотни комментариев, и это несмотря на позднюю ночь (или раннее утро?). Что же будет завтра — когда официальные СМИ включат свои излучатели с первыми утренними выпусками новостей? Замалчивать такое явление они не смогут, а если и попробуют — это уже ни на что не повлияет: процесс запущен. Флаке ждал поддержки, но не ждал такого. Он уже и не знает, чего ждать дальше. Общественное бессознательное шокирует в очередной раз: коллективному разуму требуется выплеск эмоций, и всё негодование горожан направляется по самому логичному маршруту — в сторону силовиков. С первыми лучами солнца у здания Управления собрался первый пикет. Оцепление сначала игнорировало несколько десятков шумных протестантов, тем более что протест в основном был представлен молоденькими девушками с нарисованными от руки плакатами и экзальтированными старушками, обрадованными возможностью проявить себя на ниве общественной борьбы, вспомнив молодость. Но народ всё подходил, разрозненные группки объединялись в одну толпу, и когда руководство росгвардии спохватилось и решило, что пора бы уже начать всех этих недовольных разгонять, было уже поздно. В толпе завелись свои подстрекатели, обещавшие в случае столкновения с гвардейцами разнести по кирпичикам весь город, и доведённые до ручки милитаристы так и продолжали стоять недвижимо, опасаясь конфликта. — Они всё ещё ждут приказа, но его не будет, — декламирует Тилль, щурясь на протиснувшийся в зазор жалюзи низкий желтоватый луч. Он устало вжимает в ухо наушник, борясь с зевотой. Все устали. — Стас написал, что в рядах ФСБшников смута. Его друг говорит, что если генерал не объявится до начала рабочего дня, личный состав готов самовольно выйти из-под его подчинения. Снова ожидание, но на этот раз не такое скучное и тревожное. Судя по тому, что оцепление не расходится, от мысли о штурме там ещё не отказались. Тут уже дело не в генерале — в здании заложники, и силовики должны вытащить своих во что бы то ни стало. Ещё немного, и спящие охранники начнут просыпаться — вот так сюрприз их ждёт! Флаке уже пожалел, что всё обернулось именно так, как обернулось. Заложники теперь висят на нём грузом, и он не может просто взять их и отпустить, ведь гарантий безопасности налётчикам по-прежнему никто не предоставил. Бороться со сном всё тяжелее — физическое и эмоциональное напряжение надо как-то утилизировать, и Флаке даже с некоторой завистью поглядывает в сторону сопящих вдоль стены связанных бедолаг. Несчастные, они проспят всё самое интересное. Зато хоть выспятся. Рабочий день у ФСБшников начинается в восемь, и суббота в городском управлении — в том, где держали Диану — день рабочий, хоть и короткий. Ближе к восьми взгляды всех находящихся в комнате оказываются прикованными к имеющимся под рукой циферблатам. Ровно в восемь сердца начинают биться чаще, и даже сонливость отступает под напором переживаний. В восемь не происходит ничего. В восемь ноль пять на официальном сайте управления Федеральной Службы Безопасности города Мценска появляется объявление. Жирные красные буквы (у того, кто их набирал, очень плохой вкус на шрифты) складываются в два предложения. Сообщение оповещает горожан, что начальник отделения ФСБ по городу Мценску и Мценской области считается пропавшим без вести, и ввиду возникновения внештатной ситуации чрезвычайный офицерский совет запрашивает в Москве назначить нового руководителя. Что до окопавшихся в здании областного Управления захватчиков, то советом было решено выполнить их требования, предоставить вертолёт и позволить покинуть город при условии освобождения полного числа заложников. Совет гарантирует безопасность и освобождение от уголовного преследования захватчикам, если ни один из заложников не пострадает. Четвёрка молча переваривает информацию. Молчание прерывается треском рации. — Вертолёт готов. Ждём связи с вашим пилотом, чтобы договориться о передаче транспортного средства. Требуем гарантий. Следующий сеанс связи — через десять минут. — Понял, — отвечает Лоренц, откладывает рацию и закрывает лицо руками.