Проснувшись в холодном поту, юная девушка взглянула на часы.
– Три ночи? – она села на кровати. – Опять. Ну неужели нельзя оставить меня в покое. Какие глупые сны. Какое глупое имя.
Она взглянула на прикроватную тумбочку: её альбом, окутанный лунным светом, лежал обложкой вниз. Перевернув его кверху, она с удовлетворением погладила едва заметную подпись:
«Собственность Элизабет Мишель Уилсон».
Включив прикроватную лампу, Элизабет начала перелистывать страницы альбома. В нем была вся её выдуманная жизнь: великолепный замок чистого, белого цвета, ослепляющий своей торжественностью в безоблачный солнечный день; огромное озеро и обрамляющие его берега кувшинки; молодой человек, чьё имя она узнала лишь неделю назад...
– Дерек, – чуть слышно прошептала Элизабет, погладив пальцами непослушные локоны волос: Уилсон запечатлела, как они мягко развевались на ветру, сияя в лучах заходящего солнца. Буквально на секунду она почувствовала, словно действительно касается чьих-то волос, чувствуя на своём лице лёгкое дуновение ветра.
«И всё он отказывался их остричь», - чуть слышно прошептал смеющийся женский голос в её голове.
Шумно захлопнув альбом, Элизабет отшвырнула его обратно на тумбочку. Сердце в её груди забилось в бешеном ритме, из-за чего руки ударила мелкая дрожь. Она подошла к приоткрытому окну: вдохнув прохладу раннего утра, она устремила свой взор к горизонту, где, казалось, находилась граница видимого мира.
– Я Элизабет. Лиз. Меня зовут Элизабет. Не Одетт. И уж точно я не знакома с кем-то по имени Дерек.
Утром, стоя у зеркала в ванной, она вновь повторила эти слова и, заправив прядь каштановых волос за ухо, направилась на кухню. Небольшая комнатушка, обставленная по последнему слову полупустого кошелька, поприветствовала Лиз своим скромным убранством.
– Мы здесь одни, Жан-Боб, – тепло улыбнулась она статуэтке лягушки на обеденном столе, - поэтому так хорошо пожелать тебе доброго утра, не оглядываясь по сторонам.
Она подошла к холодильнику: - Что же мы будем на завтрак? О, яйца пашот и вчерашний галантин. Да, Фредерик нас балует.
Она достала пару сырых яиц и кусочек отварной индейки, завёрнутый в фольгу.
– Вот бы только знать, кто такой Фредерик. Неужто воображаемый повар из выдуманного королевства готовит мне еду, – нервный смешок вырвался из её груди. – Как думаешь, Боб, будь ты настоящим, то стал такое есть? Нет, конечно, нет. Ты ведь просто лягушка.
– Мисс Уилсон, – промурлыкал знакомый голос над её ухом. – Вы подумали над моим предложением?
– Да, – обернувшись, произнесла Элизабет. – Который раз вы поджидаете меня в этом парке, и который раз я говорю вам одну и ту же фразу: я не буду у вас работать, Роберт. Не в этой жизни.
Было видно, что мужчина приложил немало усилий, чтобы сдержать гнев и остаться невозмутимым.
– Вы очень хороший писатель, Элизабет. Ваши детские истории, которые вы публикуете в газете, просто бесподобны. Как жаль, если такой талант пропадёт.
Уилсон слегка нахмурилась: встречи с этим человеком всегда угнетали её. Даже при одной мысли о Роберте ей становилось нехорошо.
Развернувшись, Элизабет направилась в невысокое белое здание с красной черепичной крышей, находившееся в нескольких метрах от неё.
«Вот я и дома», – улыбнувшись, подумала она.
Заняв своё место, она с удовольствием оглядела каждую деталь, находящуюся под монитором старенького компьютера: небольшие фигурки животных и птиц, журнальная вырезка с изображённом на ней океаном в обычной деревянной рамке и пузатый сломанный будильник, который она принесла из дома с целью отнести в ремонт когда-то давно.
Лиз уже не помнила, как долго проработала в редакции еженедельной газеты «Чемпберг», да и каким образом её взяли на работу. Она писала детские истории, для которых была выделена целая страница, не покидая офиса, в то время как её коллеги отправлялись на места всевозможных праздников, событий. Но это нисколько её не огорчало.
– Спокойствие и стабильность не могут огорчать, – сказала она как-то своему хорошему другу Лоуренсу и улыбнулась так, будто вся её предыдущая жизнь была полна всевозможных приключений и опасностей.
«Чемпберг» стал для неё домом, его сотрудники – семьёй. Она любила приходить сюда каждый день, садиться за свой письменный стол и писать, иногда переговариваясь с сидящим напротив Лоуренсом. Своих же родных Элизабет не знала. Она предпочитала рассказывать, будто страшная авария лишила её всего, включая памяти. Но так ли это на самом деле? Всё её прошлое было покрыто пеленой, не дающей свету памяти проникнуть в её закрома: вот она проснулась в кровати детского дома, в котором прожила всё время до своего совершеннолетия (она это знала, но сомнения, поселившиеся в её душе, не давали полностью поверить в это); а вот она уже получает ключи от небольшой квартирки недалеко от места работы, в которое, как уже упоминалось, её приняли по каким-то волшебным причинам.
Жизнь Элизабет не была поделена на «до» и «после». До школы и после неё, до поступления в университет и после его окончания. Её жизнь вообще не была на что-то поделена. Подобно пустыне, она вела Лиз в неизвестном направлении до воображаемого оазиса. У этого пути не было начала и конца. Может, она действительно постепенно сходила с ума? По крайней мере, это одно из тех немногих вещей, в которые она верила.
Какое-то время она сидела напротив экрана монитора не двигаясь, но вскоре принялась за письмо.
«Невероятные приключения Элис или пиратское приключение на необитаемом острове», - гласила титульная страница нового рассказа.
***
– Доброе утро, Элис, – мягко улыбнулась Одетт, подарив дочери поцелуй в щеку.
– Доброе утро, мамочка, – произнесла она, заняв место рядом. – А где папа?
– Ему срочно потребовалось уладить какие-то дела. Но он обещал вернуться так быстро, как только сможет, родная.
– Дела? Так рано? – Элис с недоумением посмотрела на мать, но тут же опустила взгляд. Даже не прожив и двух лет с приёмными родителями, она изучила их достаточно хорошо, чтобы понимать: раз Дерек отлучился рано утром по каким-то важным делам, значит, случилось что-то действительно заслуживающее его внимание, что-то очень опасное. И Одетт наверняка очень волнуется, но старается не подавать виду, спрятав тревогу за доброй улыбкой и предложением прогуляться в королевском саду после занятий с Роджерсом. Элис любила Одетт за стремление оградить её от проблем и невзгод, девочка вообще любила свою
приёмную мать, хотела стать похожей на неё, но порой юной принцессе хотелось знать больше, чтобы хоть чуточку быть полезной.
– Надеюсь, кучка горностаев не решит вдруг, что кто-то из вас – дитя чёрной магии, и не попытается спалить нас всех на костре, - произнёс Жан-Боб, как обычно восседая на спине у Скорохода.
Одетт лишь улыбнулась на его колкость, стараясь всеми силами игнорировать усиливающееся волнение в своей душе.
– Надеюсь, Дерек расскажет нам, в чём дело, – поделилась она своими тревогами с Пуффином.
– Не волнуйтесь, принцесса, – в привычной для него манере произнёс генерал. – Наверное, ему потребовалось уладить дела с каким-нибудь несговорчивым купцом, только и всего.
Но душа Одетт всё равно оставалась не на месте.
***
– Знаешь Жан-Боб, как сильно могут отравлять жизнь навязчивые идеи и фантазии? – рассуждала Лиз, стоя у плиты. – Сначала ты просто фантазируешь, чтобы заполнить душевную пустоту, справиться с проблемами, из которых, кажется, состоит вся твоя жизнь. А затем эта привычка пожирает тебя изнутри.
Фарфоровая фигурка лягушки с небольшой короной на голове смотрела на неё равнодушно-лукавым взглядом.
– Вот смотри, – она обернулась и начала водить деревянной лопаткой в воздухе, словно указкой, – если бы фантазии не отравляли мою жизнь, ты бы так и остался обычной фарфоровой лягушкой в магазине мадам Гризеллы, одной из тысячи, я полагаю. Если бы фантазии не отравляли мне жизнь, то я бы не вскакивала посреди ночи, потому что какие-то навязчивые образы вдруг возникают в моей голове и не дают не то что поспать – спокойно проснуться. Хотя, мне кажется, однажды я вообще не проснусь... – она запнулась, - а я боюсь не проснуться, ведь смерть – это страшно.
Что-то позади неё резко зашипело, и, подпрыгнув, Элизабет рывком убрала сковороду с горячей конфорки.
– Талант к приготовлению еды у меня явно отсутствует. Хотя бы это я знаю наверняка.
Поставив тарелку с едой на стол, она достала блокнот из сумки.
– Что ж, Ваше Высочество, пожелайте мне приятной трапезы, – иронично произнесла она и начала вновь перелистывать блокнот.
Эти фантазии действительно сводили её с ума, но в то же время и заполняли дыру в её сердце, причину появления которой она приписывала небезызвестной катастрофе. Её пугал, но в то же время привлекал тот факт, что где-то в её воображении живёт маленький мир, в котором кто-то любит её, пусть и называет чужим именем. И этот кто-то – мужчина с каштановыми волосами и глазами цвета небесной лазури, к которому она чувствовала необъяснимую душевную привязанность. Порой ей казалось, что вот он, сидит напротив неё на этой крошечной кухне, наблюдая за её жизнью, и слегка негодует, почему она разговаривает с фарфоровой статуэткой лягушки. Ей тут же становилось стыдно и, обрываясь на полуслове, она уходила в спальню, где по вечерам писала рассказы о девочке, чей образ, хоть и смутный, тоже её не покидал.
***
Мир бесконечных снов будоражил вновь помутневший разум Элизабет. Она шла по коридорам дворца, то и дело оглядываясь: нет ли где чего-то, что может угрожать её безопасности. Она понимала, что всё вокруг – сон, но глубоко в душе ей всё равно было страшно раз за разом оказываться в этом выдуманном мире, будто страшная, неведомая сила следит за каждым её шагом.
Но даже будучи не совсем в здравом уме, Элизабет не могли не настораживать странные картины, развешенные по стенам. По началу Уилсон решила, что это игра её шального воображения, но даже здравомыслящий человек посчитал бы полотна в шикарных, позолоченных рамах противоестественными для богатого убранства дворца, потому что они были жутко потрёпаны, затёрты. Будто кто-то специально старался очистить их; Элизабет могла разглядеть только мутные профили людей, очертания дворцов и природных ландшафтов.
В звенящей тишине она ещё больше недоумевала, отчего страха в её душе становилось всё больше. Уилсон никак не могла прекратить свои сны, никак не могла проснуться, пока неведомая сила не вытолкнет её из этого странного мира. Как бы Элизабет не трясла головой, как бы не пыталась побольнее ущипнуть себя за руку, но ей был неподвластен мир её собственного воображения.
Она прошла дальше, но внезапно раздался раскатистый, оглушающий хлопок. Зажмурившись, Лиз прижала ладони к ушам, однако хлопки учащались, становились громче, норовя разорвать её ушные перепонки. Элизабет пошатнулась и больно ударилась плечом о стену. Надежда, что воображаемый мир вокруг неё наконец начал разрушаться, одновременно радовала и пугала. Это единственное, чем она жила, что наполняло пропасть внутри её души, не давая безумию окончательно завладеть израненным рассудком. Но это же и губило её.
Нерешительно открыв глаза, Элизабет заметила на стене прямо перед ней ещё одно полотно, такое же размытое и полупустое, как остальные. И едва ей удалось уловить очертания трёх силуэтов на нём, ощутив в своей душе лёгкое, еле уловимое, но ещё до сих пор неизвестное чувство, как очередной хлопок оглушил её. Мир вокруг, резко потеряв свои немногочисленные краски, исчез, и единственное, что она запомнила перед очередным внезапным пробуждением, был скрипучий, резкий голос, который, возникая очень редко, всегда причинял ей неимоверную боль; он истошно возопил в её в голове:
– Тебе ни за что не справиться, Одетт!
