***
Я живу на Большой Пресне,***
36, 24.***
Место спокойненькое. Тихонькое. Кажется — какое мне дело, что где-то в буре-мире взяли и выдумали войну? Ночь пришла. Хорошая. Вкрадчивая. И чего это барышни некоторые дрожат, пугливо поворачивая глаза громадные, как прожекторы? Уличные толпы к небесной влаге припали горящими устами, а город, вытрепав ручонки-флаги, молится и молится красными крестами. Простоволосая церковка бульварному изголовью припала, — набитый слезами куль, — а у бульвара цветники истекают кровью, как сердце, изодранное пальцами пуль. В. Маяковский. 1915 год. У Софи вспыхнули щёки, по спине побежали ручейки пота. — Вы обвиняетесь в укрывательстве евреев. Субъект деловито защелкнул кольца наручников на запястьях девушки, но тут она рискнула вырваться, но полицай с силой сжал её плечо, подгоняя к машине. Софи дернулась... Мир поэтапно рушился. Мозаика её жизни целостно тускнела и трескалась. Ещё более злым мир оказался в салоне автомобиля, когда в нос ударил тлетворный запах дешевых сигарет. — Куда меня повезут? — Софи поджала дрожащие губы. — В комендатуру, — мрачно ответил полицай, — там решат Вашу дальнейшую участь. — Участь? — презрительно переспросила Софи, облизывая потрескавшиеся губы. Она силилась сохранять невозмутимость, что у неё мало получалось. Автомобиль загудел и покатил по мостовой. Софи повторно облизала дрожащие губы, понимая, что самообладание у неё сохранять не получается. Руки исступленно тряслись, от чего цепочка наручников все время позвякивала. Сидящий рядом с ней полицай вперился в её изящные косточки колен. Скользкий взгляд медленно поднялся к выпуклой груди, которая волнительно колыхалась в жестком корсете. Софи чувствовала, как по шее стекают скользкие змейки мота, стекая на грудь, что готова была разорваться от бешеных ударов сердца. Не будь тут нежелательных компаньонов, конвоир на заднем сиденье давно бы задрал юбку соблазнительной арестантке и насладился бы вволю её душераздирающими криками. Софи готова была заорать в голос, ведь её участь была очевидна. Если её вина будет доказана, то её ожидает каменоломня Маутхаузена. А уж если Шульц узнает в ней разукрашенную продуманку, то сразу отправит на расстрел. Наконец автомобиль остановился у шлагбаума, что расположился у давно пустующей будки вокзального надзирателя. Водитель вызвался устранить внезапное препятствие. Софи глубоко дохнула в себя. Ей чудилось, что всё её нутро сделало сальто. Она внезапно подумала о своей участи, а затем о Кохе, потом снова об участи, и о Вебере, понимая, что она ни капли не сожалеет. Подобная гордость казалась ей двусмысленной: она ни при каких обстоятельствах не станет каяться, оправдывать свои действия, но с другой стороны эта гордость была её закоренелым принципом. Зловещую тишину разрезал грохот пассажирского состава. Поезд на удивление быстро пронёсся по накатанным рельсам, а Софи все ещё не переставала кусать кровоточащие губы. Шум вагона сменился легким тарахтеньем мотора: навстречу ехал блестящий «Мерседес». Он остановился у шлагбаума, заграждая полицайскому автомобилю дорогу. Водитель чертыхнулся и выскочил их салона, готовясь высказать всё, что накопилась за ближайшую минуту. Однако, его желание разом отпало, когда сверкнули офицерские погоны.Тон сменился с требовательного на подобострастный. Конечно же офицер СС имел куда большее преимущество, ведь именно эта организация руководило коллаборационистами. Офицер тоном заправского радикала осведомился о полномочиях полицая.Тот мигом отрапортовал, отдавая эсесовцу массу розыскных листов, где особую значимость имел самый первый. Софи вжалась спиной в кресло, чувствуя, как потеет шея. Не будь рядом этого мерзостного «надсмотрщика» она бы давно сумела избавится от тесных наручников (Роза учила мастерски пользоваться шпильками). Из автомобиля вышел второй полицай. Софи виртуозно потянулась к шляпке, а затем, выворачивая натертые запястья, решила избавиться от злосчастных браслетов. Одна мысль сменяла другую, и от этого становилось не по себе. Тропинка, ведущая в квартал подвалов, сулила добра больше, чем знаменательная участь старшего брата. Всё-таки благодаря мужским дискуссиям женщины часто срывают долгожданный куш… Недоумевающие полицаи, выслушивающие офицера, все ещё бросали в дрожь чешку. Софи взглянула в мутное стекло автомобиля, размазывая рукой водяные разводы. Грайс мельком взглянул на неё, почти незаметно кивая. Ей нужно бежать! Софи подползла к противной двери, вынимая из ридикюля наган. Ручка щелкнула, дверь, скрипя, открылась. Девушка метнулась к тропинке, усыпанной щебенкой. Прислушиваясь к неистовому биению сердца и зычному крику полицаев, она бежала дальше… Пуля пролетела в сантиметре от её виска. Софи не задумываясь, нырнула в тень угловатого строения, сбивая с ног случайных прохожих. В этом квартале легко можно было затеряться, если прыгать из тени в тень. Рано или поздно расплывчатые тени могли привести к нужному убежищу. Софи выбежала на бульвар, устланный толстым слоем размякшей пыли. За спиной все ещё слышались выстрелы, и Софи силилась унять внезапно наступившую панику. Она не знала, куда несут её ноги. Со всей внезапностью она свернула за угол, ныряя в тень громоздкого строения. Несколько секунд она исступленно оглядывалась, пока кто-то с силой не увлек её темень. Мягкая темнота обступила её со всех сторон. Софи почувствовала, как тупеет от страха. Прижатая к глубоко дышащему телу, она поняла, как легкое дыхание у её уха перешло в некую судорогу. Холодные руки ещё сильнее сжали её. Софи поняла, что не может вздохнуть. Украдкой она приметила косой луч света, падающий на носки её сапожек, следом потекла несчетная процессия унылых теней. Спазма сдавила Софи горло, когда о её щеки ударился промозглый ветер. Осень лениво играла в преферанс, будоража возмущенных соперников. Она выигрывала. В груди Софи затеплилась надежда. А может полицаи прекратили поиски? Мысли внезапно оставили её, когда сильные руки развернули её… Глаза Грайса истерически поблескивали. Зоркие ядовитые глаза обвинительно уставились на Софи, и ей показалось, что полицаи благовоспитанные отпрыски пасторов. Её казалось, что Грайс с размаху ударит её, но на удивление темноты он заключил её в своих крепких объятиях. Софи уткнулась носом ему в грудь, ком подступил к горлу, удерживая теплые водопады слез. Ей казалось, что она никогда больше не прольет ни одной слезы. Будто бы вся болезненность их отношений была теперь неотъемлемым началом длинной истории. Софи впервые в жизни постигло чувство крепкого мужского плеча. Но сейчас ей обступил тяжелый мрак, в котором слышался лишь только звук рвущегося из груди хриплого дыхания, только холодные щекочущие струйки пота, сбегающие с груди на талию, с бедер на колени. Софи решилась поднять голову. Грайс не разнимал кольца рук. Но тут он резко изменился в лице, будто его пырнули под ребро финским ножом. На лбу его выступили капли пота, губы задрожали. — Мина! — сдавленно произнес он. Софи вытаращила глаза. Крик так и застыл в пересохшем горле… Софи была отброшена на скомканные куски старого брезента. Тут же на её пальто полетели пыль и осколки.***
Софи откинула грязный кусок клеенки, который несказанно разил керосином, и быстро встала на ноги… Грайс лежал по ту сторону горки солдатских отбросов, с его плеча стекали тонкие струйки крови. Софи вскрикнула, вглядываясь в серое от пыли лицо офицера. Грайс глубоко вдыхал разреженный воздух, будто выловленная их пруда рыба. Его руки беспомощно шарили по грязному брезенту. Софи нащупала его пульс, что походил на ритм пьяной танцовщицы. Немного погодя она что-то закричала майору на ухо. Тот, силясь приподняться, пытался выговорить нечто бессвязное. Созерцая его отсутствующий взгляд, Софи поймала себя на мысли о контузии, что подтверждалась у неё на глазах. Безысходность ударила в спину. Но больше Софи конфузила мысль, что они сейчас так уязвимы и беспомощны, как котята, которых несут топить. Софи глубоко дохнула, пытаясь утихомирить взбунтовавшиеся сетование. Грайс силился прийти в себя, кусая и без того кровоточащие губы. У Софи в свою очередь от созерцания их подавляющей беспомощности кровоточили нервы. Ей хотелось выругаться всласть, швыряясь самыми непристойными чешскими ругательствами, а затем завыть страшно. Собрав волю в кулак, она подтащила Грайса к деревянной баррикаде, сооруженной из ящиков с песком и гнилых досок. Неоднократно ей приходилось таскать раненых, Грайс оказался не самым тяжелым. Со стороны их было не видно, но это не говорило о том, что они вовсе не уязвимы. В голову всё время лезли непотребные мысли: а что если они окажутся застигнутыми или во время воздушной атаки на них упадет снаряд? Их разорвёт на куски или того хуже… Грайс выйдет сухим из воды при любых обстоятельствах, а вот её, отверженную Софи отправят на виселицу, созданную для всякой инакомыслящей шантрапы несогласной с законами фюрера. А потом грязный уголок замогилья?.. Об этом меньше всего хотелось думать… Софи поджала под себя ноги, обнимая дрожащие колени. Сколько она так просидела она не знала. Только когда небо стало гораздо темнее, она поняла, что со своим приходом вечер галантно снял шляпу. Вот только подобная учтивость раздражала донельзя. Холодное осеннее время медленно тянулось, утопая в топких лужах. Софи силилась задремать, прижавшись спиной к боку Грайса. Временами она заставляла себя ощупывать холодными пальцами его скачущий пульс. Ни о чём хорошем это не говорило. Контузии без последствий не бывает. В сгущавшейся тьме, Софи почувствовала ледяной поцелуй снега, а вместе с ним неспешные шаги зимы. Пороша засыпала их узкий бастион. Софи плотнее сжалась, дуя на окоченевшие пальцы. Нужно было уходить… но… но… Послышался шорох. Над ухом Софи щелкнула зажигалка. Девушка сухо осведомилась о самочувствии Грайса. Послышался севший голос, удостоверяющий о шатающемся сознании. Софи и сама держалась за сознание, точно муха за колокол. Но тут что-то заставило её повернутся к нему и пристально взглянуть в зоркие глаза. — Почему ты спас меня? Предложив затянутся раскуренной сигаретой, Грайс обвил её плечи рукой. На этот вопрос он отвечать явно не собирался. — Нам нужно убраться отсюда. — Мы слишком далеко ушли, а у тебя не то состояние, чтобы чеканить шаг. Грайс был солидарен, однако, он не намерен был оставаться в таком «бомбоубежище» на всю ночь. Они поочередно затягивались, смотря друг на друга, как голодные волки. Воздух разрезали дымные струи. Пахло бесконечной борьбой. Бычок зашипел в лужице. Зажигалка щелкнула вновь. — Зачем ты просила Шульца о должности надзирательницы? Софи глубоко дохнула. Отвечать не хотелось, ведь на её первоначальный вопрос Грайс так и не ответил. Однако, Софи смогла перебороть себя. — Младенцев хотела в сумке выносить из бараков Маутхаузена… Детей выводить… — Каким образом? — Я знала, что могу перерезать проволоку… Но… — Что ты должна была Шульцу за это? Грайс понял, что она колебаться. — Я думала, что ты догадаешься… Себя… В темноте Софи проследила в его глазах изумление. — Я не могу понять, почему ты удивляешься… Софи выдохнула в холодный воздух очередную дымную струйку, чувствуя, как оковы дремоты неприятно сковывают озябшее тело. Всматриваясь в небо, на котором поэтапно зажигались платиновые лампочки звезд, Софи почувствовала, как ладонь в холодной кожаной перчатке сжала кисти её рук. Грайс подул на её окоченевшие руки Софи, а затем сунул за шинель, прямо к груди, где сохранился сгусток уходящего тепла.***
Софи почувствовала, как частичка штукатурки упала ей на спину. Широкая пробоина в стене, загороженная сырыми досками, прятала беспрерывную бессонницу двух изможденных людей. Они лежали на полуразрушенной лестнице, прикрытой кусками заплесневевших одеял. Но все же такой импровизированный лежак создавал больше неудобство, чем комфорт. Софи плотно прижатая к Грайсу пыталась задремать. Оба они еле умещались в шинели такие продрогшие, голодные и непокорные. Грайс обдавал Софи горячим дыханием, и внутри неё пробуждалось некое чувство постыдности. Она ощущала себя продажной девкой, вот только та отдавалась за договорную сумму, а она отдалась за мимолетное тепло. Да и ещё ей пришлось раздеваться почти до гола, светится своим серым бельем и впалым животом, чтобы снять свою нищенскую комбинацию, а затем разорвать её, дабы забинтовать Грайсу рану. Холод, казалось, сковал бы все капилляры, если бы Грайс вовремя не прижал её к себе, укрыл шинелью. Он слышал, как отбивают дробь её зубы, как урчит извечно голодный желудок, но пока он ничем ей не мог помочь. Они лежали, плотно прижавшись к друг другу, не зная, где начинается один и заканчивается другой. Где-то в самой глубине души копошился жучок волнения, прочно спутанный туго натянутыми нервами. Может, Грайс был не таким уж отъявленным палачом. От карьеры в гестапо он все-таки отказался из-за личных побуждений, при этом потеряв Катрину, но, не выронив волю из рук. Он натерпелся немало, но все же не потерял звание человека. — Спасибо за платье. — Я вижу, что у тебя нет излишеств. — Это сложно не заметить, — в темноте она услышала его монотонное дыхание, а затем сухо прибавила, — тебе нужно в госпиталь. Контузии без последствий не бывает, да и мало ли какая дрянь могла попасть в рану, ведь может начаться сепсис. — О мой Бог, меня столько раз пугали, что мне припомнить сложно… Софи ничего не ответила, а лишь прикрыла глаза. — Ты был в России? — В начале 42-го, а потом я был ранен, а по выписки из госпиталя был отправлен в Германию, затем правительство решило послать меня в Остмарк… Но, поверь мне, месяц проведенный в России я запомню на всю свою жизнь… Я столкнулся в русскими… и это не люди, а существа, сделанные из стали. Они не гнутся ни в ливни, ни в мороз, когда птицы замерзают на лету; они выходят живыми из непролазных брянских болот, без устали роют окопы и стоят до последнего… — внезапно он замолчал. — Ну… — Когда я прибыл, то увидел просторы, бесконечные просторы. Такого я в своей жизни ещё не видел. Бескрайние поля, бесконечные леса и небо такое высокое и глубокое, в него хочется запустить руки. И небо запомнилось мне больше всего. Будто Бог захотел поразить всех красотой своего творения… Это невыразимо, пани… — Ведь моя мать была русской… — Я так и подумал, когда впервые столкнулся с твоей решимостью. Ведь на столь необузданные поступки способны только русские. И к великому изумлению из подобной неистовости в большинстве случаем выходит что-то толковое. — Я всегда восхищалась ею… Ведь русские — это великая нация… Можешь меня убить. — Зачем? Я солидарен с тобой. Твоя мать была бы горда тобой, ведь ты так похожа на неё. Да, Соня, ты русская до мозга и костей… — А я была так на неё не похожа. Ни я, ни брат… — Это ложь. Ведь только русские делают вид, что напуганы, как дети. Выказывают наигранную рабскую покорность, а затем хватаются за жизнь ещё сильнее. А после самых жестоких угроз они хотят жить ещё больше, чем прежде…