Неспящие

      Плохой ли, хорошей рождается птица       Ей все равно суждено летать.       С человеком так не случится,       Человеком мало родиться       Им ещё нужно стать.       Э. Асадов.       Зальцбург устал шуметь, гоняя тени по холодным проулкам. Пороша, вымазав морозной побелкой город, бесцельно блуждала по улицам, усыпанным последствиями войны. В кварталах было почти безлюдно. Люди таились в своих холодных пристанищах, стирая замерзшими пальцами с окон тонкий лед.       Спустив кольт с предохранителя, Софи смело вступила в новый день. Безлюдный двор, охваченный приближением зимы, вмещал в себя каждый звук, который звонком откликался в пустых окнах.       Софи подтянула к переносице шарф, спешно следуя за Грайсом.       — Не отставай, — сипло бросил он, сплевывая.       Софи кивнула, чувствуя на себе его скользкий взгляд. Почему-то именно сейчас ей особенно не хотелось на него смотреть.       Грайс пристально оглядывался по сторонам. Его коробило какое-то не слишком приятное предчувствие.       — Иди вперед. Ну! — он грубо ткнул Софи в спину. Девушка пошатнулась и, громко фыркнув, засеменила по бульвару, стараясь не оглядываться. Однако, Грайса сейчас её персона не слишком заботила. Предчувствуя опасность, он перезарядил маузер.       Немного погодя она свернули за угол. В глаза сразу же бросился изрядно запорошенный «Мерседес».       — И как же ты меня нашёл? — ядовито осведомилась Софи.       Последовала саркастическая усмешка, мол «какая ты недогадливая, пани».       — На станции была одна тропинка. Я же знал, что ты побежишь именно по ней.       — Ты знал, где я буду?       Но ответа на это вопрос она так и не успела получить. Оглушительный взрыв разорвал мертвую тишину. Автомобиль охватили языки пламени, извивающиеся настолько высоко, что не видно было противного дома. Софи уперлась спиной в стену, ощущая нахлынувший на щеки жар. Ноги подкосила невиданная ломота. Софи старалась удержать сознание, пока Грайс с силой не трухнул её за плечи. Забвение разрушил остервенелый лай поджарых борзых.       Грайс дернул Софи за руку, увлекая за собой в проулок. Они ринулись по стоптанной тропинке заросшего палисадника. Узловатые ветви садовых вишен были по лицам, пока беглецы не выбежала на широкую разбитую дорогу.Пересекая вязкую дорожную колею, они двигались к заросшей тропке, ведущей к вокзалу.       Выбравшись на дорогу усыпанную гравием, Грайс ринулся к рельсам, но гудок приближающего состава помешал ему это сделать.Чугунные вагоны с грохотом пронеслись по накатанным рельсам. Софи ринулась к узкой заросшей сорняками тропе. Грайс уже не так быстро спешил за ней: рана отчетливо давала о себе знать.       Ступив на шпалу, обессиленный офицер упал на железнодорожные пути. Его тошнило и ломало.Софи вцепилась в ворот его шинели, силясь поставить майора на ноги, но все попытки были тщетны. Софи глубоко дохнула в себя и тут-то поняла, что сама попалась в капкан. Ржавая проволока обвилась вокруг щиколотки, не желая выпускать пленницу из ржавого силка. В отчаянии упав на шпалы, Софи почувствовала себя пойманным кроликом. Ей казалось, что весь мир ополчился против неё, а противостоять не было сил. В воздухе парила подавляющая безнадежность.       Софи устало легла на шпалы. Она не спала всю ночь, а только лишь дремала урывками, все силы уходили на то, чтобы согреться.       Софи подавилась безысходностью, как плохо прожеванным хлебом. Ей нужно было принять предложение Коха и уехать, а потом качать любимую дочку в колыбели, вспоминать об этой войне, как о страшном сне. Но она не любила Коха, и, стало быть, она не могла родить от него любимое чадо, а скорее вымученное жизнью тельце.       Софи снова себя обрекала и от этой обреченности её несказанно тошнило. Однако, она ничего не могла с этим поделать. Девушка запуталась в себе, в этой треклятой войне, в ржавой проволоке…       Софи закусила губу, а потом сдавленно зарыдала. Больше всего сейчас хотелось почитать Евангелие в теплом доме с натопленным камином и заботливой матушкой.       Тушь мутными струйками потекла с длинных ресниц. Хотелось верить, что рыдания не окажутся напрасными, что Бог услышит её, и очередной состав с евреями в вагонах не переедет её и этого невротика.       Они лежали так долго, всматриваясь в белоснежные перины облаков, бегущих к северу… И больше всего жить хотелось, но, увы, пока не получалось оправдать себя и своё существование.       Софи сжалась под натужными откликами холодного ветра. Несказанно хотелось спать. Грайс внезапно повернулся к ней, превозмогая боль в плече, и крепко прижал её к груди. Софи ещё сильнее зарыдала, уткнувшись обветренным лицом в его шинель. Как долго Софи пыталась успокоить туго натянутые нервы — она не знала. Только приподняв тяжелые влажные веки, она почувствовала легкое прикосновение пороши. Снег падал и падал, падал и падал… Тело Грайса становилось всё теплее, но это тепло было болезненным - офицер температурил.       В голову Софи пьяной стрекозой влетела мысль. Возможно, Грайс настоящей герр, пусть даже в столь непрезентабельном виде. Он греет, спасает её, чешку Сахвею, которую так люто ненавидел. А может, и не было никакой ненависти? Может это всё заблуждение?..       — Как странно мне читать глазами свой лепет, смолкнувший в былом?..       — Гёте. Самооправдание. 1 строфа.       Снег падал на их лица. Казалось, они одни в этом мире. Нет больше ничего и никого. Может то, что нагло приносило им боль, и было их оправданием?..       Грайс целовал её, обдавая горячим дыханием. Так целуют только бархатными летними ночами, что пробуждают ураганный ветер в голове. Хоть отсутствие ночи угнетало, но этот самый ветер и подхватил Софи, разбудив в глубине души силы. Не имея воли свыкнутся со всеми окружающими её парадоксами, она понимала, как приятно сближаться губами, чувствовать, что где-то в глубине зрачков горит тот самый внутривенный огонь. Как приятно чувствовать человека вот так. Ха! На рельсах холодных и мокрых, в объятиях офицера, заботливо положившего её голову на своё плечо… Это был их протест миру, в который их искусственно поселила война.       Пороша слетала с облаков, как рассыпанная мука со стола. Она тоже целовала, но ничего кроме холода в её ласках не прослеживалось.       Софи откинулась на спину, чувствуя, под головой теплое предплечье. Впервые в жизни ей было несказанно хорошо. Когда её изредка целовал Кох, то всегда оставалось ощущение чего-то смутно-сладкого и неприятно липкого. Конечно, и отвращение было в порядке вещей и… Но сейчас это её не заботило, Грайс целовал её с больше горячность, чем прежде. Невыразимое подвластно ль выраженью?..       Он вновь прижался к её губам, коснувшись кончиком языка неба. Софи кольнуло то ощущение, которое произошло с ней три года назад, когда она впервые выпила крепкого виски: в голове курились туманы… Но тут Софи неожиданно почувствовала дистанцию, а затем в голову причалил вопрос. Что сейчас было?!       А с неба падал снег…       А они походили на заботливых новоиспеченных супругов, лежащих в постели после первой близости. Какая злая ирония! Но от этого кровь в жилах быстрее циркулирует…       Почему жизнь превращается в немоту сухих ртов? Люди живут ведь не для молчания?.. Да?!       Софи опустила голову ему на Ханса. Они будут ждать поезда? Обнявшись, скривившись под натиском холода? Да?       — Они теперь ищут нас.       — Думаешь, они заявятся в мою часть и арестуют меня при присутствии Шульца?       — Знаешь ли, не во всем есть ирония...       Где-то вдали раздался приглушенный гудок состава… Нет, она не умрет. Жизнь вросла в неё извилистой лозой и подло начинать обрывать бутоны, которые скоро распустятся…       Софи с силой дернула ногу из проволоки. Грайс зашевелился, как взбудораженный холерик. Стоит оказаться на волосок от гибели и приоритеты тут же меняются. И сколько так раз было в их жизни?! И каждый раз хотелось жить ещё больше, чем раньше…       А сейчас нужно бежать… ***       Роза дернула старую полуистлевшую портьеру, и в глаза Софи ударился обеденный свет, лишний раз говоривший о том, что старшая медсестра решила отдохнуть не вовремя.       — Ты плохо выглядишь, — сухо заметила Роза, полоща рубашки в тазу с холодной водой.       Софи отмолчалась. Спазмы, сдавившие голову, заставляли упорно молчать. Она дремала всего только час, но наловила уже так много претензий, что готова была заживо распороть живот первому пациенту в операционной. Софи работала быстро, а Роза — порывисто, с раздражением. Работа вызывала у неё несказанное отвращение. Её тошнило каждый день от одной только операционной, где она ночью старательно убиралась. У неё в душе теплилась мечта, та мечта, которая коробила всех женщин, изможденных войной — быть женой респектабельного офицера, (пусть даже вражеского) сытой и доброй. Но, как правило, эту мечту прятали в глубоких карманах фартука. А ведь и Роза, и Софи, и Гретхен и малышка Терез так завидовали сытым американкам и канадкам. Их, к счастью, война обошла стороной. Они холят своих детей, гладят мужьям вечерами костюмы на работу, готовят сытный наваристый суп, а раз в неделю могут позволить себе бокал бренди, а затем с легкостью в сердце жить дальше. Они знают, что впереди ещё один длинный, сладкий, тягучий как карамель, благословленный день. Эти женщины плывут мимо, точно вальяжные белобокие яхты. Им не надо выживать в госпитале, пропахшем кровью и перекисью, они могут себе позволить просто жить.       И такое представление больше всего раздражало Розу, ведь она мечтала о жизни мирной горячо любимой мужем домохозяйки, воспитывающей любимых отпрысков, живущей в мире с миром.       Роза вывесила рубашку и тут звонкий голос младшей медсестры прогнусавил:       — Сестра Розалина, Вы ассистируете.       Та глубоко дохнула в себе. Мало кто знал, что этим томным вздохом Роза скрывает неистовое возмущение.       Софи пролежала в одиночестве очень недолго, но тут тишину разорвали быстрые шаги Адама. Он широко улыбался, выказывая своё довольство, вот только его настрой был Софи непонятен.       В тусклом накале лампы Софи разглядела щеки мальчишки - они были вымазаны шоколадом.       — Адам, ты похож на карликового поросенка. Немедленно утрись! Мальчишке не понравился её настрой. Дабы немного её приободрить он подал ей завернутые в пожелтевшую газету печенья.       — Откуда у тебя это?       — Доцент дал, — довольно протянул Адам.       — Кто?! — Этот офицер так назвал себя.       — Я же говорила тебе, чтоб ты не выходил из госпиталя! — натужно крикнула Софи.       — Прости, Соня, я хотел прогуляться…       — Ты тоже умудрился отдать предпочтение прогулке, а не бомбоубежищу, когда мы тебя отнимали у эсесовцев!       — Не горячись, Соня, лучше погляди, что у меня есть!       Мальчик развязал сумку, где лежали яблоки, хлеб, печенье и консервы.       — Она жуть какая тяжелая. Еле дотащил.             В мгновение гнев Софи потерпел издержки. Она глубоко вздохнула, закрыв лицо руками.       — И что тебе сказал этот… доцент?       Адам мигом расплылся в улыбке.       — Он сказал, чтобы я отдал тебе это, — он мигом сунул ей свернутый вдвое лист. Софи вытаращила глаза.       — А если ты напишешь ответ, а я отнесу, то доцент угостит нас ещё. Соня, я притащу ещё больше, — ухмыльнулся мальчишка.       — Плут! — фыркнула Софи.       Приказав ему раздать еду, она мигом раскрыла конверт и внимательно прочитала послание. Сунув пот матрац одноименное чтиво, Софи поняла, что её губы тронула плутовская улыбка. Грайс действительно знал все оконца её души, а она чувствовала себя жутко глупой.       — Адам! Адам! Немедленно иди сюда!       Мальчишка пулей прилетел на голос. Софи пригладила его взъерошенную шевелюру, поправила старый измятый пиджачок и самым милым голосом осведомилась:       — Ты же отнесешь ответ, Адам?       Мальчишка снова расплылся в довольной кошачьей улыбке. ***       Темнота обволокла стены госпиталя. Воцарившуюся тишину нарушало только звяканье вымытых инструментов.       Софи обуревал сон, вот только она до последнего не желала протягивать ему руки. Вглядываясь в желтые глаза прожекторов за окном, она время от времени вздыхала. Она сожалела, что эту нить, которая сплелась между ней и Грайсом нельзя разорвать. Но он же так опрометчиво заботится о ней. Это ни капли не льстило Софи, где-то в глубине души затаилась теплая благодарность к нему, но не больше. Она не хотела его видеть, просто потому, что понимала всю болезненность их отношений. Они стали зависимы друг от друга? Боже, как это мерзостно…       Конечно, то, что он написал ей на том белом листе, никак не подтверждало всех её догадок, но почему-то Софи чувствовала себя защищенной.       — А что же я? — вслух спросила у себя Софи. Она просто хотела, чтобы его не существовала. Почему она позволила ему так горячо целовать себя? Но если бы это было бесцветным эпизодом в её жизни, то те поцелуи были бы бесчувственны, как ласки Коха. Нет, очевидно, это было нечто другое…       — Соня, Вы что-то сказали мне? — в темноте послышался шепот проснувшейся Гретхен.       — Нет, нет, тебе послышалось, отдыхай.       Софи поняла, что начала задремывать, но всхлипы Гретхен вспугнули нахлынувший сон.       Путаясь в ночной рубашке, Софи встала с лежака и подошла к плачущей девушке, заботливо укрывая её шалью. При свете уличных прожекторов Софи разглядела на её предплечье пять черных цифр 27402. Содрогнувшись, Софи старалась не показать своего страшного изумления. Теперь было понятно, почему Гретхен всё время умалчивала о своём прошлом.             — Да, — грубо отрезала Гретхен, поняв, что Софи увидела злосчастный номер, — я была узницей Маутхаузена… и я сбежала…       Софи прикусила дрожащую губу. Она была наслышана о каменоломнях Маутхаузена и об одном упоминании у неё высыпали на спине мурашки. Подобной участи она опасалась, наверное, больше, чем расстрела.       — Я попала туда два года назад, — шепотом сказала Гретхен, — за укрывательство еврейских детей. Он там тоже был…       Софи хотела осведомиться кто же такой ОН, но перебивать не стала.       — …у меня отняли похлебку, хотели убить за то, что на мне были неплохие ботинки, а он заступился за меня, а потом накормил и забрал в свой барак. С того дня мы коротали те треклятые дни вместе. Он был поляк, только немцы не знали, что он поляк, иначе бы в первый день прибытия его бы отправили на очередь в газовую камеру. Так прошло три месяца, а мы ещё были живы. Безмозглые идиоты! Взяли и полюбили друг друга, а потом он заболел… Блоковый внес его номер в список на газовую камеру… Тогда… тогда… я натерла щеки мелом и легла вместе с ним, — тут она зарыдала сильнее, — а потом приехал вышколенный офицер и забрал его… и я осталась одна. Через месяц я обнаружила, что проволока за нашим бараком разорвана и тогда я, не задумываясь, убежала…       Софи сглотнула. Она вспомнила, как пять лет тому назад повздорила с конкуренткой в гимназии, но та круто её обошла и оставила с носом, а вечером Софи собралась с духом пожаловаться матери вслух. Но тут-то она нашла своё сравнение никудышным.       Гретхен слизнула слезы с губ, при этом у неё нервно дернулся подбородок, во взгляд будто бы добавили желатин, и он стал студенистым и мутноватым.       — А совсем недавно… — голос Гретхен стал низким и вибрирующим, — я от неожиданности, увидев его, потеряла сознание… Соня, он жив… ***       Холодный ветер ударился о раскрасневшиеся скулы Коха. Лицо его стремительно побледнело и скулы стали ещё более острыми, а щеки более впалыми. Он виртуозно зарядил винтовку, ложась на кусок резины, что расположился у самого края сырой плоской крыши. Так Кох стал похож на циркуль — сухопарый, прямой, длинный. Одет он был удобно, но явно не по погоде: черное осеннее пальто с отсутствием двух пуговиц (из-за чего шея была обнажена, и Кох стремительно продолжал бороться с хроническим тонзиллитом). Он устроился, казалось, в малоудобной позе, ощупывая пальцами превосходно начищенный прицел. Кох страдал дальнозоркостью, но к удивлению окружающих очков никогда не носил. Софи чудилось, что оптический прицел ему вовсе не нужен, потому как цель он и так прекрасно видит без него. Может дефект его зрения как-то шел ему на руку — Кох был превосходным снайпером.       — Слушай внимательно, — Кох даже не смотрел на Софи, — примостишься на матраце в трех ярдах от холла. Из машины выйдут троя. У тебя пять патронов. Три из них потратишь на приезжих, а запас, что оставляет желать лучшего, впрочем, как у твой ствол, на твоё усмотрение… Наша милая француженка будет помогать тебе…       Софи глубоко дохнула в себя. Такая задача была ей не по нутру. Сказать, что она была хорошим стрелком — согрешить против истины, но неумолимость Коха извечно оставалась нерушимой.       Софи спустилась через пыльный чердак в коридор старого особняка. Он давно пустовал. Кох оборудовал его под бойницу совершенно недавно. Раньше он служил для других нужд, только менее важных. Но бумаги инспектора нужны были Коху как воздух. Он имел какие-то связи с более «расширенной» оппозицией. Софи не раз пыталась выведать у него эту тайну, но, увы, она была покрыта беспроглядным мраком.       Генри принесло, как попутный ветер — неожиданно. Его глаза поблескивали, как начищенное серебро. Софи не старалась глядеть на его пыл, от созерцания болело осознания, а от этого подташнивало. Генри всегда был какой-то самобытный: ясноглазый, тощий, как селедка, насмешливый немец со стрельчатым шрамом на шее и сквозняками в голове. Софи от чего-то особенно привязалась к нему — пожалуй, к единственному из всех вереницы сезонных санитаров с кольтами под белыми халатами. Их было не так уж и много, но все они схватили свою пулю, но только не Генри… Он был как английский моряк — живучий, как кошка и быстрый, точно сапсан. Да он сам и походил на подращенного птенца хищной птицы — темноволосый, худой и горбоносый.       Генри проследовал в маленькое пыльное безоконное помещение, служившее когда-то подсобкой. Снаружи оно было как угловатый выступ. Послышалось звяканье патронов и скрип затвора.       Софи сглотнула (Терез куда-то запропастилась). Дрожащие колени в обертке жестких чулок уперлись в старый матрац.       Сняв с плеча карабин, Софи просунула дуло в мизерное отверстие и затаилась. Сейчас все полагались на ожидание и сноровку.       Софи глянула в соседнее отверстие: дорога пустовала, лишь взбалмошный ветер гонял по дороге пустые сигаретные пачки. Софи вплотную прижалась к стене, вслушиваясь в звуки снаружи. Скрип затвора прозвучал почти над самым ухом. Терез немного опоздала, но Софи почувствовала, что половина тяжелой ноши упала с плеч. На её лице отразилась печать презрения и довольства. Терез была великолепным стрелком. Софи готова была поспорить, что она бы сошла бы в конкуренты Коху. Тот однажды осведомился о том, кто научил малышку Терез такой точной стрельбе. Мадам Петерсен — так звали мачеху Терез, ярую скандинавку холодную и решительную, но свою падчерицу она любила безумно. Конечно же, мадам Петерсен сделала всё, чтобы её любимая малышка могла дать отпор безжалостной жизни.       Софи обменялась с француженкой кивком, вжимая ствол в плечо.       Внезапно послышался приглушенный рев мотора. Софи почувствовала, как сердце ударилось о грудную клетку, но девушка быстро напомнила себе, что нужно быть настороже.       Автомобиль остановился у изгороди инспекторской конторы. Навстречу вышедшим визитерам двигался плечистый офицер в кожаной шинели. Высокая фигура приблизилась к Шульцу, пожимая короткопалую ладонь. Обменявшись несколькими любезными фразами с новоприбывшими, офицер указал на дверь конторы и… тут же упал замертво. Софи и думать забыла, что выстрел Коха может быть таким точным и приглушенным.       Софи, не мешкая, вцепилась в ствол. В крови взыграла несказанная злость. Может быть, самое время расквитаться с Шульцом?       Коснувшись кончиком пальца курка, Софи поняла, что белеет подобно накрахмаленной простыне, когда проглядела в лице… Грайса опаску и недоумение. Софи задрожала.       Нет! Она не сможет!       Об стены ударялись встречные пули, раскидывая кирпичное крошево по холодному воздуху. Выстрелы Терез частые и четкие застали врасплох выбежавшую кавалькаду конвоиров. Софи оставалась недвижимой. Терез, картавя, бросали ей какие-то отрывистые фразы. Софи оторопело таращилась на отстреливающихся эсесовцев и ею внезапно обуяла разбуженная решимость. Она прицелилась, держа Шульца на мушке. Выстрел. Софи трухнуло назад отдачей. Запахло порохом. Девушка прыснула слюной. Промах пробуждал злость. Она вторично прицелилась и спустила курок. Отдача снова ударила ей в плечо, и на землю повалился тощий очкатый офицер, держась рукой за раненое плечо.       Софи жестоко улыбнулась. Прицелиться ей не дала пыль, сыпавшаяся с потолка. От неё трудно было дышать и куда сложнее что-то разглядеть. Выстрел ушел в никуда, обратившись промахом.       Терез завопила об отсутствии патронов. Трепанув Софи за плечо, она метнулась к выходу, но та снова прицелилась, и на этот раз выстрел был не напрасен. Оглушительный взрыв прервал перестрелку, образовав зияющую пробоину в стене. Было не время стрелять в перетянутую нитями гранату, однако, выхода не было.       Софи отбросила на матрац. Немного погодя она почувствовала на губах металлический кровяной привкус, но тут некто схватил её за ворот пальто и с силой потянул к выходу. Софи захрипела. Горло саднило, в глазах плыли картинки. Генри отпустил её тогда, когда выволок на снег, запятнанный кровавыми лужицами. Лицевая стена здания была забрызгана кровью трупов, лежащих на дороге. Вдалеке от горящего автомобиля ещё отстреливалось несколько человек, но опасности в них Генри пока не видел.       Софи быстро пожевала снега, силясь встать. Терез трепела её за ворот пальто, чтобы та поторопилась, но ноги упрямо не желали Софи слушаться. Тем временем запас патронов почти иссякли.       Сопротивленцы ринулись к повороту, но их тут же настигли выстрелы и громкие грубые голоса, извергающие самые скверные ругательства. Генри по мере возможности отстреливался от погони, пока не упал навзничь, зажимая руками живот. Терез вскрикнула, но тут же схватила карабин. Все её выстрелы были на удивление точны. По её лицу текли струйки пота, губы дрожали.       Софи схватила Генри за ворот шинели, оттаскивая за стену. Между тем он упорно продолжал свою борьбу с воздухом, будто тот упрямо не хотел насыщать его лёгкие. Он напоминал выловленную из водоема обессиленную рыбу. Софи заметила, что кровопотеря достаточно внушительна, поскольку за Генри тянулась кровавая дорожка. Софи молила Бога о том, чтобы кровь не пошла горлом, иначе шансом уже не будет.       Терез тем временем упорно выбила весь магазин, заставив преследователей отступить. Растрепанная, бледная с поджатыми губами, в старом потрепанном пальто она походила на фурию. Опустив ствол, Терез утерла рукавом кровоточащую губу. Она едва ли могла, встав на цыпочки, достать макушкой до подбородка тех конвоиров, но, однако же…       Отбросив пустой карабин, Терез присела около Генри, запахивая его расстегнутую шинель.       — Ты настоящий стрелок, — вымученно улыбнулся Генри. На лице француженки высветился безмолвный ответ — она будет бороться до последнего, если того потребуют обстоятельства.       Лестница, ведущая на высотку, заскрипела под тяжелыми шагами Коха. Его жестокий взгляд осуждающе смерил Софи. Та понурилась, кусая обветренные губы. Никогда в жизни ей не было так страшно, как сейчас.