Неспящие

«Девочка-солнце, хрупкая бирюза; Руки твои прозрачны, а взгляд остёр, Собраны из сапфиров твои глаза, Сердце твоё, как яркий лесной костер». <…> Неизвестный автор. *** Софи метнулась в подсобку, на ходу застегивая платье на оставшиеся пуговицы. Сердце бешено колотилось. Кровь на лице перемешивалась со слезами. Руки дрожали. Софи никак не могла успокоиться. Умывшись холодной водой, она обессилено упала на стул, закрыв лицо руками. Нет, она не плакала, по той простой причине, что слёз уже не было. Её сожаления раскололи чьи-то быстрые шаги. Ева озабоченно теребила подол платья, все время озираясь через плечо. — Фрейлейн София, доктор Кох сказал, чтобы Вы зарядили карабин. — Что?! — Фрейлейн София, не мешкайте! Не могу знать, но похоже нашей милой Терез грозит расстрел, — она сунула в руки Софи розыскной лист на имя Тины Петерсен.- к нам прибыли работники комендатуры! — тут Ева с криком пригнулась. Пуля так и осталась в двери. — Ева! — Софи поняла, что сожалениям сейчас нет места. — Спрячь всех детей! Ева судорожно кивнула, вылетая из подсобки. Софи ринулась к своему матрацу, вытаскивая из его нутра коробку с недавно отлитыми пулями. Скрипнул затвор, а за ним и дверь, за которой показался вооруженный Вебер. — А я-то считал работников комендатуры адекватными людьми. Чтож, раз на то пошло, то я не позволю сделать из моего госпиталя хаос. — диск автомата звучно ударился о водосточную трубу. Гул был сиплым, что говорило о полной целостности пулевого диска. Софи легким кивком дала понять, что она того же мнения. Стремглав она бросилась к окну, вжимаясь спиной в стену. Искоса была виден полицайский автомобиль и шесть вооруженных до зубов человек. Если же они раскрыли Терез, значит, раскрыли и её, пронеслось у Софи в голове, но она тут же оставила эту мысль. Кох, держа автомат на готове, метался по коридору как сумасшедший.Он бросил на Софи презрительный взгляд, что означал только одно: не будь большей идиоткой, чем ты есть на самом деле. Но Софи сейчас было на него наплевать. Кох взглядом давал ей понять, что не будь её повсеместной глупости, ран на её теле не было бы вообще. Дулом выбив квадратичное стеклышко, чтобы было место для выстрела, Софи поглядела на полицаев. Они были настроены особенно враждебно, впрочем, её это мало волновало. Если они хотят воевать, то пусть сначала доберутся до ополченцев. — Фрейлейн София, что делать с … За спиной послышался тихий голосок санитарки Тильды. — Пригнись! Из окна посыпались ромбические стекла и штукатурка… Софи подняла голову… Тильда билась в предсмертных судорогах, зажимая бурный ток крови, хлеставший из шеи. Горлом у девушки пошла кровь, когда Софи увидела треугольный осколок, намертво зашедший в шею. Не мешкая, Софи выпустила две первые пули, стараясь сдержать надсадный крик. Отдача ударила ей в плечо… Из соседнего окна как по сигналу посыпались встречные выстрелы. Доктор Вебер был на удивление меток. Но больше всего Софи сейчас волновала француженка. Полицаи в долгу не остались.Софи пригнулась, когда в подоконник врезались выстрелы, раскрошив трапециевидные осколки стекла. Она быстро выскочила из своего убежища и пустила несколько выстрелов под ноги полицаям. Она знала, что это довольно-таки старая уловка, о которой рассказал ей Николо, когда учил стрелять. Стрелок смутился, и тут же Софи снова спустила курок. Полицай бесчувственно упал под ноги своего товарищу, что с оглушительным криком запалил по окнам. «Моё маленькое сердце, ты так истосковалось. А я так замерзла…» Софи замерла. По спине пошла дрожь. Она снова спустила курок… «Моё маленькое сердце, ты так изболелось. Так стонет душа… Моё маленькое сердце, ты изранено…» Софи отпрянула от окна. Магазин карабина опустел. Она подползла к коробке с пулями, силясь перезарядить злосчастный ствол. Выстрелы разбередили дверные доски. В широкие трещины проникал удушливый запах пыли… «Моё маленькое сердце, мои силы иссякли…» Со всей внезапностью дверь открылась, и пули врезались в покрытую колером стену. Вебер схватил Софи за ворот платья, вытаскивая вон из злосчастной палаты. Когда Вебер вытащил её в темный коридор, то Софи почувствовала, как она обессилена. Прикусив губу, она ринулась вдоль коридора, наблюдая забрызганные кровь стены. Казалось, разивший отовсюду запах крови нагнетает ужасную головную боль… Внезапно раздался оглушительный взрыв. Из окон посыпались стекла… Поскользнувшись, Софи растянулась у окна, продырявленного несколькими выстрелами. Она чувствовала какой-то отдаленный шум в ушах, всё время вертела головой, силясь унять приглушенный гул. «Моё маленькое сердце, если есть в тебе силы, выдержи всё… Моё маленькое сердце, ты так любишь, что я кажусь черствой ведьмой. Ах, моё маленькое сердце…» Софи потрепав головой, уперлась руками в пол. Девушка с силой надавила указательными пальцами на виски и, разбив прикладом звенящее от ветра стекло, выпустила ещё три выстрела, один из которых уложил полицая на землю. Раздался оглушающий взрыв. «Ах, моё маленькое сердце…» Софи почувствовала, что теряет почву под ногами. Она старалась держаться за сознание, не обращая внимания на отяжелевшую голову… Где-то в конце коридора раздавался грохот пулеметов, какие-то неистовые ругательства. Софи вжалась спиной в холодную стену, не зная как поступить дальше. Карабин был разряжен. Руки отчаянно не слушались, ноги деревенели. «Моё маленькое сердце, почему в тебе так много сожаления?..» Софи упала в тень широко подоконника. Она лежала в полной неподвижности, пока выстрелы разом не смолкли. Она думала, что оглушительный грохот возобновиться с новой силой, но на удивления ни одного выстрелы больше не прозвучало. Софи подняла голову, вслушиваясь в звуки снаружи. Мотор уезжающего автомобиля прозвучал где-то вдалеке… За окном зияла пугающая пустота. Где-то за заброшенными домами расстилалась серая лента шоссе. Вокзал вдали тоже пустовал. Все выглядело так, будто всякая жизнь вымерла, оставив последних изгоев на произвол судьбы. «Моё маленькое сердце, ты разрываешься от боли…» Софи опасливо поднялась на ноги, снимая с предохранителя револьвер. Медленными шагами они двинулась по коридору, ныряя в кромешную темень… После перестрелки госпитальный коридор превратился в убогий тоннель, насквозь пропахший кровью и пылью. На полу расстелились плотные наслоения пыли… Софи с опаской следовала по коридору… И с каждым шагом он становился всё более отчетливей, пока Софи с криком не обнаружила труп Евы у двери подвала. За дверью же слышались слабые попискивания детишек.Стараясь сдержать крик, Софи закрыла Ева глаза, набрасывая на лицо её белую марлю. Где-то в конце коридора мелькнул свет. Пегие нити тусклого свечения вели к порожкам выхода. В конце коридора отчетливо слышались голоса. Силясь сдержать дрожь в коленях, Софи ринулась к раскрытой двери… Когда она ворвалась в тесный коридорчик, то обнаружила плачущих сестер, Вебера, Коха… Софи протиснулась сквозь толпу. Терез лежала на ступеньках, около её тела валялся поцарапанный ствол карабина. Залетающий сквозняк теребил полы её старенького платья.Терез была похожа на фарфоровую фигурку. Софи вскрикнула, опускаясь на колени рядом с мертвым телом француженки. Мертвенная бледность на лице Терез была бы похожа на аристократичный блеск. Но блеск этот был зловещим. Её молодое красивое лицо будто бы находилось в каком-то очень прочном сне. Правая рука, зажимала рану на груди. И создавалось такое пугающие чувство, будто бы эта кровь рисовала на её платье невиданной красоты розы. Софи видела много смертей, но гибель милой французской девочки не была похожа на все предыдущие случаи, и это было самым страшным. Настолько кончина была красивой, что в этом и заключался весь ужас… Руки Терез стремительно остывали. Беспардонный ветер играл с белоснежным подолом платья, с кудряшками шелковистых волос, а она лежала такая юная и такая красивая, как первый летний рассвет. Маленькая француженка, спасшая всех. Её соотечественник, Виктор Гюго говорил о таких личностях одним словом — отверженные. Девочка-солнце, хрупкая бирюза… «Моё маленькое сердце, почему ты так хочешь остановиться?..» Софи прикусила губу. По подбородку потекла кровь. На плече она почувствовала сухую руку Вебера. — Крепитесь, София, это далеко не последняя сметь, — скорбно проговорил он, — Нужно быстро похоронить её и всех умерших. Поторопимся, госпиталь переезжает. *** Софи пошарила рукой под стрехой, вынимая оттуда медный холодный ключ.Темнота обступила её со всех сторон, мешая разглядеть ладони. В груди её постоянно что-то подпрыгивало, а в голе саднило. Она до сих пор не могла поверить в то, что Терез больше нет… Софи сползла по двери, так и оставив ключ в скважине. Его ещё нет, возможно, не будет всю ночь, а он же говорил ей, чтобы она не выходила на улицу. Софи чувствовала себя подростком, который совершил из ряда вон выходящих поступок, но прежде ослушавшись родителей. Ветер бил в лицо. Ночь хохотала над зубчатыми крышами старика Зальцбурга. Таким жестоким мир Софи никогда не казался. Вероятно, она сойдёт с ума. Ещё немного и она сойдёт с ума. Нет! Генри жив, Терез жива, Ева жива! Они все живы, а их смерти просто страшный сон! Этим себя не успокоишься, осталось верить в то, что их смерти не напрасны. Наконец Софи открыла дверь и ползком забралась внутрь, растягиваясь на мутном линолеуме. Нет ни сил, ни желания жить дальше, хочется навсегда уснуть, приняв тягучий напиток смерти. Хочется больше никогда не видеть этот жестокий мир, погрязший в развращенности и зле. Он нагло ломает реалии человеческой жизни. В этом мире Софи не могла заставить себя умиляться, смеяться, искать нечто новое, потому что не хотела подстраиваться под такую действительность. Больше всего она боялась, что этот мир превратит её в пустоцвет… Сердце Софи в этом мире ощетинилось, обросло иголочками из темной стали. Это была самая больная точка. Захлопнув двери и пождав по себя ноги, она прижалась к стене, пытаясь не заорать в голос. Время ползло, как черепаха по пустыне. Почему уже почти полночь, а его всё нет? Она четко знала, что с ним ей становится лучше. Найдя в себе силы, чтобы стащить ботинки и подняться, Софи поплелась к ванной, сбрасывая с себя замаранную кровью и пылью одежду. Чем дальше она шла, тем больше пахло резким одеколоном. Наверное, с первого дня этот запах утвердил свои права в этом незамысловатом обиталище. Он был как психоделические цветы: вдыхаешь — внутри тебя становиться лучше. Но, не дойдя до ванной, Софи снова сползла по стенке. Силы иссякли. Всему должен быть разумный предел. Она просидела так долго, смотря в темноту спальни Ханса. А вдруг его уже больше нет? Тогда все упрощается: можно сидеть в неведение, пока сердце не перестанет качать кровь. Или другая ипостась — если его нет, тогда и жить незачем. Нет цели, а значит и дальнейших обязательств нет. Софи вжалась лицом в колени, когда дверь скрипнула. Он виртуозно отправил фуражку на вешалку, снял сапоги, а потом… обнаружил её. Синюю, избитую, голодную и усталую. Грайс подлетел к Софи, начал исступленно трясти за плечи, ошарашено глядя ей в глаза. Девушка истерически улыбнулась ему. Ей было всё равно. Она слишком устала от этой жизни. Одним рывком Грайс поднял её на ноги, до боли сжимая посиневшие плечи. — Что?! Ты была там?! Какого черта, я тебя спрашиваю, ты делала там?! Я же сказал тебе не выходит никуда! Она подняла на исступленный взгляд. — Если ты ещё раз заорешь на меня, то больше никогда тут не увидишь, — одной фразой она дала понять ему, что не станет кормить его сахарными иллюзиями. На этот раз он не позволил себе выпустить волю из цепких рук. Его тон стал намного тише: — Софи, зачем ты это сделала?.. Если… если, — его губы задрожали, — если бы они тебя убили, я… я бы… я бы…умер, — он с силой прижал к себе обмякшее тело девушки. Она чувствовала, как вздрогнули его плечи, и позволила себе, прижавшись к нему, надрывно зарыдать. Наконец-то ей было чуть лучше, чем прежде. Она перестала сопротивляться этому миру, смирившись с паутиной доброго паука. И тут… она поняла, что нить, связавшая их судьбы, наверное, больше никогда не разорвется. Он коснулся её виска влажными губами, целуя то в щеки, то в лоб, то в губы, то в шею… Он бы повсюду таскал её с собой, если бы она не сколотила себе такую репутацию. Софи уткнулась ему в грудь, задевая носом холодные пуговицы кителя. Хотелось верить, что ничего не будет так, как раньше… *** Софи застонала. Это был уже второй шприц обезболивающей инъекции, но толку от него было не больше, чем от первого. В глазах плыло, но как-то умудрялась различать Софи флакончики и пузырьки, стоящие на столе. Лучше не не может быть. Она полуголая на холодной койке корчится от боли, прижимая руки к обнаженной холодной груди. Грайс старался не причинять Софи большей боли, но это у него плохо получилось. Девушка же старалась не о чём не думать, а просто забыться. То и дело её плечи сжимал тугой нарукавник тонометра. Грайс следил за перепадами её давления, что походили на ритм пьяной танцовщицы. Софи заключала, что он мог бы стать замечательным врачом, но, увы, судьба отнеслась к нему слишком предвзято. Наконец, Грайс последний раз измерил ей давление, принёс теплого чая и накрыв одеялом, велел немедленно засыпать. Сам же он неспешно (стараясь не греметь чемоданами) стал разбирать свою немногочисленную поклажу. — Что это? — вопросила Софи, украдкой поглядывая на обложку продолговатой папки. — Фотоальбом, — тихо ответил Ханс, раскладывая свои немногочисленные вещи. — Ты же покажешь мне фотографии? — Я думал, что ты уже уснула. Но её молящие глаза уставились на него. Грайс сложил оружие, а затем лег рядом с ней, развязывая ленту на обложке. На глаза Софи попался довольно-таки красивые рисунок чернилами. На нём были изображены два молодых человека в униформе рядовых. — Кто это? — Никто. Рихтер был большой выдумщик. — Художник? — Именно. У него был большой талант, — он перевернул страницу, и Софи увидела фотографию, сделанную в морозный зимний день. Улыбчивый парень в форме курсанта с каким-то свертком и рядом с ним миниатюрная добродушная женщина с большими светлыми глазами. — Это ты? — Да, семь лет тому назад, — тут его тон окрасила едва заметная горечь, — а это матушка Марихен. Тогда она приехала на Рождество… — он быстро перевернул страницу, стараясь не затрагивать эту болезненную тему. Так произошло и с фотографией Катрины. По словам Грайса снимок был сделан совершенно случайно, но выглядел он так, будто над ним старались очень долго. — Какая милая малышка, — Софи улыбнулась, глядя на веселую девчушку с льняными волосами. Она сидела на траве, в тени широколистного дерева, перебирая стебельки земляники. — Я сделал этот кадр, когда был в России, — вдумчиво проговорил Грайс, стирая намусоленным пальцем с фотографии въедливую каплю вазелина. — Там все дети такие милые особенно, если угостить их шоколадом. Софи слабо улыбнулась. — А это Вильгельм, — Грайс показал снимок, на каком у реки сидел худощавый молодой человек с дымящейся сигаретой в пальцах. — Ему тут всего восемнадцать, — вдумчиво рассказывал Грайс, перелистывая страницу, — а это с русским пострелом, — он ткнул пальцем в фигурку враждебно настроенного мальчишки, — ты и представить себе не можешь, как он отплясывал, заигрывая с местной детворой. Вильгельм любил детей, да и людей в целом, просто от… отпрысков всегда поступает меньше проблем, чем от взрослых. Вот он и таскал им и их вдовствующим многодетным мамашам сумками провизию. — А потом?.. Грайс показал ей последующий снимок. — Это он уже через два года. И этот год его последний, увы… Софи оглядела молодого человека. Действительно, лицо благодушное, да и сам парень не выглядит озлобленным палачом. — Вильгельм был слишком мягким, однако, это не помешало ему стать моим лучшим другом. Когда командиры простреливали детям головы, он препятствовал как мог, за что получал постоянные наказания. Ходил слух, что его хотят отправить в штраф-роту… Часто уходил невесть куда, чтобы никто не видел, как он плачет и записывает имена тех детей в свой псалтырь. Да, он был очень набожен. Но когда я уезжал из России, командиру осточертело благодушие Вильгельма, и он расстрелял его на глазах у всей роты. Софи зажала рот рукой. — … всю дорогу назад, я сдерживал своё желание завыть в голос, ведь именно мне пришлось писать письмо родителям Вильгельма, уведомлять его болезненную матушку о том, его сына больше нет в живых… — А это кто? — Софи, стараясь уйти от темы, указала пальцем на изящную девушку в изысканном черном платье. Она очень походила на знаменитую киноактрису. — Это фрейлейн Грета. Медсестра одного из госпиталей, но, увы, к медицине склонности у неё почти не было. Она подрабатывала в свое досужие время в берлинских ресторанах. Пела, читала гостям какие-то замысловатые истории, играла на фортепьяно. У неё был замечательный поставленный голос. Почти все посетители полагали, что перед ними актриса главного берлинского театра. Но они ошибались, — он вздохнул, вдумчиво перелистывая. — А это рейхсфюрер Гиммлер, — взгляд Софи скользнул по покатой бритой голове фельдмаршала. От чего-то, ей стало противно. Попадались так же несколько рисунков цветными чернилами, какие не несли в себе чего-то грандиозного, пара фотографий с приятелями Грайса, каких давно уже не было в живых. В самом конце альбома на плотной серой бумаге Софи разглядела рисунки, нарисованные грифелем. — Кто это рисовал? — Софи с интересом разглядывала обнаженную девушку, прижавшуюся спиной к заваленному косметикой комоду. Грайс с усмешкой моргнул, давая ответ на вопрос. Софи изумилась. — Я думал, что ты её узнаешь… — Грета?! — Именно… Мы тогда с ней долго радушно что-то обсуждали, курили, пили ликер, что в какой-то степени подействовал на меня. Но на таких девушек, как Грета алкоголь не действовал вообще… Она хмыкнула тогда и принялась расстегивать платье. Когда я рисовал её, она плакала, наверное, потому, что, по всей видимости, была влюблена в меня. Рисунок так и остался в моём альбоме. Она решила оставить память о себе, ведь больше я никогда её не видел… Софи понимающе кивнула, рассматривая второй рисунок. На простынях и подушках лежала девушка, стряхивая пепел сигареты в вазочку. — Ей звали Шарлотта. Её образ жизни, если мягко выражаться, был непотребным. Я всегда избегал подобных особ, но она попросила, чтобы я её нарисовал, в обмен на её знание Праги, — тут он замолчал, стараясь не смотреть Софи в глаза. Девшка непонимающе глядела на него. — Шарлотта была наполовину голландкой, часто кочевала по Европе, держа в кармане наспех сделанные паспорта. Наверное, ни один из них, даже германский, не был сделан добропорядочными конторщиками… Это лишь копия рисунка, оригинал Шарлотта забрала себе, взамен рассказав мне адрес Димитра Михалека. Софи смутилась, ведь теперь она все понимала. — Я помню, сколько всего я отослал тебе писем. Двадцать четыре. Софи ошарашено подняла глаза. Ведь все это было правдой, а она, видя его, честно отмечала внутри себя каждый его недостаток. Это не было принципиальным выбором, главенствовала неприязнь. Да и Софи в шестнадцать лет твердо решила, что не будет плести какие-либо богемы, она всегда стремилась быть практичной. Но она знала, что хочет любить настоящего мужчину, а не свои расколовшиеся грезы. — И почему ты не продолжил писать? Он знал ответ, но не хотел говорить. — Во-первых, мне пришёл приказ, и я незамедлительно уехал в Россию. А во-вторых, я понял, что поступаю как сущий идиот. Хоть ты была юна, но твердо знала себе цену, да к тому же ты ненавидел фюрера и тут наши неприязни впервые сошлись… Но меня ты, наверное, ненавидела тогда больше… Софи вздохнула. Всё было в прошлом, коробило лишь настоящее, в каком она хотела прижаться к нему и крепко уснуть. Ведь привязанность как-то спонтанно превратилась в любовь, и этот ребус разгадать было сложнее всего. Но то Софи не заботило. Она смотрела на тикающие часы, замечая, как стрелка скользнула на римскую двойку…