Неспящие

«Мы живем для того, чтобы пробудиться.» Геннадий Гивин. *** Софи резко открыла глаза. Кошмары отступили, оставив в голове скользкий туман. Холод мучивший её всю ночь, провалился на дно нутра. Часы показывали полдень. Софи мысленно выругала себя за то, что позволила себе так долго плавать в мире сна. Софи выбралась из-под ватного одеяла. Руки и ноги несказанно ломило, наверное, ещё больше, чем вчера (тогда у девушки было такое чувство, будто бы её несколько десятков раз избили тяжелым прикладом). Ноги по-прежнему не желали её слушаться, спину тянула ревматическая боль. Софи медленно приблизилась к зеркалу. На неё глянула осунувшаяся больная девушка, что всё время подрагивала от зябких сквозняков. Да, выглядела она действительно разбитой и ущербной. Мать всегда учила Софи ухаживать за собой и, самое главное, любить себя такой, какая она есть на самом деле. Даже если на лбу шишка и волосы не вымыты, всё равно нужно восхищаться собой, ведь жизнь - это реалия. Внезапно нагрянувшие эпизоды иногда радуют, а иногда бывают неутешительными. И, как правило, они касаются женского самодовольства, которое у Софи полноправно отсутствовало. Да и как можно быть довольной, когда буквально вчера перед ней лежала мертвая подруга, несколько недель назад на руках умирал друг, который был ей как брат? Конечно, она была знакома со смертью, но никак не могла свыкнуться с тем, что её присутствие бывает неизбежно. Софи коснулась растрепанных кудрей зубцами расчески. Из-за боли в руках было сложно привести себя в порядок, но после долговременных попыток Софи это удалось. Когда она решила обработать ранки на губах, то взгляд её поймал два платья, что лежали на подлокотниках кресла. Софи опасливо пощупала материю одежды. Белое в черный горошек из тафты, а однотонное голубое из шифона.Безусловно, это было для неё, но Софи была не рада. Оставив свой выбор на первом платье, она придирчиво оглядела себя в зеркало. Наряд был ей слегка великоват из-за её запредельной худобы, но это её мало заботило. Софи уселась на стул, облизывая пересохшие губы. Да, ей необходимо завтра вернуться в госпиталь, что она и сделает, снова принеся Хансу массу треволнений. Но если бы она была его игрушкой, ему было бы далеко всё равно. Но он её любит и это она знала. Мысль о том, что она кому-то нужна, придавала ей сил. Софи поймала себя на намерении приготовить чего-нибудь съестного. *** В ядовитой улыбке блеснули мутные коронки, такие же мутные, как взгляд секретаря. Впрочем, последнее время он выглядел неважно, потому как умудрился подхватить простуду, когда решал рабочие вопросы в конторах Маутхаузена. - Я бы советовал Вам подлечиться, - вдумчиво прикуривая, произнёс Грайс. Сидящий немного поодаль полковник Крауз был того же мнения. - Грайс, Вы тоже выглядите весьма неважно. - Личная накладка, штандартенфюрер, не будет заострять на этом внимание. В следующий раз я буду пить кофе на чашку больше. - Вы опять обнаружили несовпадение в отчётности? - Можно и так сказать, но на этот раз она не столь велика. Крауз, кивнув, затянулся. На его лице читалось облегчение, мол, хоть что-то хорошее за этот день. - Говорят, Грайс, Вы перевернули кантору третьего гарнизона с ног на голову… И… - Какое это имеет отношение к сегодняшнему делу? – перебив его, Грайс отложил на край стола бумаги. - Хм... Никакого… - Но вы же с какой-то целью задали вопрос? Крауз фыркнул. - Личная накладка. - О, я Вас понимаю, как никто другой. - А что же Маутхаузен? – холодно поинтересовался Крауз, видя, как Грайс изменился в лице. - Управление нашло в нём нескончаемый источник дохода. - Я не удивлен… - Вот как! – взгляд Грайса не сулил ничего хорошего. – Значит, не один Вы не можете распрощаться с тем миром, который Вы знали раньше?.. Мартин! Секретарь подскочил, предварительно чхнув в грязный платок. - Принесите из бухгалтерии счета. - Слушаюсь! – и ещё раз чхнув, он спешно удалился. Крауз скорчился. Больше всего ему хотелось открыть окно и избавиться от бациллы, сидящей за главным столом, потому как именно эта хворь волновала его больше всего на этот момент. - Но Вы же знаете, что люди медленно привыкают к каким-то значимым изменениям, - приторно сладким тоном сказал Крауз. - Однако же привыкают! - Вряд ли Ваша подружка или моя жена будут это приветствовать! - Подружки в кабаках! – сквозь зубы процедил Грайс, но Крауз был неумолим. - Вы же хотите избавить её от боли, хотя бы так, как можете. - Нет, вы просчитались. Я хочу ей боли не причинять! Крауз повел кончиком рта. - Вам чужда идея фюрера? - Если я Вам скажу всё, то вы, выйдя в коридор, мигом найдете кусок бумаги и начнете строчить на меня донос… Впрочем, какое это имеет отношение к нашей работе? - Отнюдь никакого. - Замечательно. Крауз потушил дымящийся окурок о пепельницу. Конечно, с самого его прибытия он его возненавидел. Впрочем, Крауз заключал, что сам он не лучше. Всегда на дне его дорогого портфеля лежали гвозди для распятия неугодных. Вот только Грайса трудно было загнать в угол, а потом пригвоздить к стенке хотя бы потому, что он в любой момент мог это сделать сам со своими заклятыми недоброжелателями. Мартин ввалился в кабинет, звонко сморкаясь в платок. Он положил папку на секретер, силясь что-то выговорить, но слова заглушило очередное чиханье. - О мой Бог! Довольно, Мартин! – Грайс вздохнул. – Я даю Вам три дня отгула. Ради всего святого вылечите Вы свою треклятую болезнь! Секретарь кивнул, безо всякой внимательности складывая папки в портфель. Через несколько минут он освободил кабинет ещё от тысячи бацилл. Крауз насмешливо посмотрел ему вслед, а следом переключил своё внимание на отчеты. - Кстати, Ханс вы не греете в себе желание… уехать… - Если Вы хотели сказать «сбежать», то я намерен дать Вам отрицательный ответ. Крауз смутился. - Если Третий Рейх не выиграет эту войну? - Знаете, как говорил мой первый начальник? - Как? - Давайте решать все вопросы по мере их поступления. И если хотите знать моё личное мнение, то слушайте… Если Третий Рейх проиграет эту войну, то благоволить Германии уже никто не будет. - Вы так самоуверенны… - Вовсе нет. Я всегда говорил то, что думал, потому как не нахожу в это чего-либо постыдного. Крауз хмыкнул в нерешимости. - Помните ту старую легенду 41-ого? - Какую именно? - Вся Германия думала, что Рождество наши войска будут отмечать на Красной площади с водкой и икрой, но никто не давал гарантий, что всё будет именно так. Вы же помните это? - К великому сожалению… - Кто теперь даёт полную гарантию, что Рейх выиграет эту войну?.. Поверьте, Крауз, мне доводилось видеть русских… и… это не люди из мяса и костей, это машины с вечным двигателем. Я не нахожу слов, чтобы описать их. Увы, в Германии их называют нагло – фанатики. И это прозвище им дали только потому, что они свято верят в победу СССР и громкий крах Третьего Рейха. *** Грайс вдохнул морозный воздух. Почему-то дышать было особенно тяжело. Снег хрустел под ногами. Сегодня было безветренно. Небо было затянуто жемчужно-серой мутью. Грайс сплюнул, но во рту остался горьковатый привкус. В последние дни к нему вернулась щепетильная мысль, что за этот год стала особенной редкостью - Катрина. И всё больше Грайс понимал, как она и чешка не похожи. Их даже нельзя назвать двумя сторонами медали, потому как и медали-то разные. Внезапные крики и грохочущие выстрелы выбили Грайса из внезапного транса. Он поглядел на бегущую кавалькаду наспех одетых еврейских женщин и малолетних детей, подгоняемых полицаями. Их хлестали по спинам безысходность и холод, а они всё бежали, гнусавили, плакали. Впервые за войну Грайса охватила дрожь. - Что-то случилось? – хриплый голос Крауза прозвучал над самым ухом. Ханс и не знал, что ответить. В мгновение ему стало не по себе. Он увидел, как из бегущей толпы выбилась сиротливая девчушка с растрепанными волосами и устремилась к повороту, но тут же была схвачена плечистым полицаем. В мгновение Грайс оживился. Руки его затряслись. - Отпустить её! – крикнул он, но приказ показался полицаю не слишком убедительным. - Я сказал отпустить! – снова выкрикнул он, и тут же девчушка упала на лед, путаясь в широкой юбке. Полицай недоверчиво смерил взглядом Грайса, который поднял девочку, зажимая в её потной ладошке печенье. Крауз ядовито усмехнулся, потрепав девчонку за длинную прядку волос. - Уходи, - Грайс слегка тряхнул её за плечи, ища поддержки во взгляде Крауза. - Да, да, пускай уходит, - картинно поставив глаза, начальник снял револьвер с предохранителя. Грайс снова толкнул девчонку, но Крауз схватив её за длинную прядку волос, упер дуло пистолета ей в затылок... Кровь брызнула на бледные щеки Крауза. Труп девочки распластался на снегу. - Что ты наделал?! – Грайс ошарашено таращился на майора. Губы его дрожали, глаза исступленно бегали. - Евреи загрязняют нашу кровь. И мой Вам совет, Грайс. Отбросьте свою гуманность, - жестоко произнёс Крауз, направляясь к автомобилю. Грайс задрожал всем телом, как будто его била лихорадка. Им обуяло такое чувство, что почва уходит из-под ног. Он опустился на колени у трупа девочки, проводя дрожащей кистью по её спине, что мгновенно остывала. На снегу расцветали маленькие кровавые розочки. Грайс прикусил губу, накрывая мертвого ребенка старой мешковиной. По его подбородку внезапно побежала тоненькая красная змейка. Он старался унять неописуемую дрожь, когда почувствовал, что по скулам пробежали две влажные ящерки слёз. *** Грайс устало стянул сапоги. Во рту стоял какой-то странный привкус, будто бы он заболел. В груди всё время покалывало. Чтобы освободиться от этого мерзостного чувства, нужно было оросить глотку двумя стопками шнапса, а разум непродолжительным сном. Услышав позвякивание посуды, он глубоко вздохнул от того, что завидовал только одной способности Софи. Ведь она сумела привыкнуть к смерти, а он нет. И становилось муторно от себя самого. Грайс мельком глянул на приоткрытую дверь кухни. Вероятно, она не услышала, как он пришёл. Смотря на неё, Грайс успокаивался. Такая маленькая, худосочная, суетливая, умелая и… невероятно красивая. Всюду мелькали складки черно-белого платья, будто крылья пронырливого махаона. Такая несказанная резвость могла пригодиться женщине только в двух местах: в театре и на кухне. Грайс дохнул в себя. Он не собирался делать из неё кухарку. Конечно же, он знал, что причиняет ей куда больше боли, когда неумело скрывает свои проблемы. Если бы не война, в этой прекрасной девушке бурлило бы море, открывающее новые идеалы и стремления. А сейчас, наверное, она и сама не знала, что ей нужно. Война разыгрывала древний сценарий, в котором люди – это актеры. А в сложных сценариях, как правило, всегда путаются. Грайс хмыкнул. В доме пахло корицей и сахаром, горьким каркаде и теплом. Софи шаркала салфетками, гремела медным подносом, ругая себя за неумелость, и все время прикусывала губы. Дело было не старой привычке, а в том, что ей было несказанно больно. И больше всего болело сердце. Он негромко позвал её. Софи вздрогнула и тут же ринулась к нему, обвивая руками шею. Её молящие глаза уставились на него. Грайс ощущал, как подрагивают её ладони на его спине. - Что-то случилось? Она даже и кивком не ответила, а вытащила из кармана платья холодную гильзу. Грайс недоверчиво покрутил гильзу в руках. - И что? Её глаза нервно забегали. - Тебя хотят убить… - Софи, это твои предрассудки, - он устало прошел на кухню, теребя в руках затертый портсигар. - Предрассудки?! – нервно выкрикнула она. – Эти предрассудки чуть не зашли мне в висок два дня назад! Портсигар звучно ударился о рукомойник. Зеленые глаза Грайса стали похожи на берлинские монеты. Он вцепился руками в ворот платья Софи. - Ты больше не выйдешь отсюда, ясно тебе?! Софи вырвалась, снова прикусывая губы. Ей стало больно. - С каких это пор ты можешь мной управлять? – сквозь зубы процедила она, утирая выступившую на губах кровь. - Ты меня ясно поняла? Софи была похожа на бабочку, что не вовремя выбралась из укрытия и наткнулась на сильные заморозки. Ничего не ответив, она метнулась в гостиную, громко хлопая дверью. Грайс чертыхнулся, нервно закуривая. Хотелось разбить всю эту треклятую посуду о начищенный кафель и курить дальше. Он снова начал перетирать ту связующую нить, что их объединяла. Он имел тугие нервы, а она железную выдержку, но они не были резиновыми куклами, с которыми играет избалованный ребёнок. Последняя затяжка заставила кровь прилить к голове. Бычок дымился в пепельнице, когда Грайс представил... её смерть. Ведь именно он будет виноват в её гибели. Ведь это он раздразнил убийцу пряным запахом крови, поставил тавро риска на лоб Софи. Он сделал слишком много глупостей, какие загладить не было ни шанса, ни сил. Грайс почувствовал себя последним скотом, ведь на столе изливал пряный запах ужин, в санузле сушились все его немногочисленные вещи, да и чемоданы были полностью разобраны. Он нервно покрутил в пальцах подброшенную гильзу. Такую он нашёл тогда, когда переселился в новые апартаменты. Он начал мусолить гильзу большим пальцем и увидел нацарапанную на ней надпись «Schutler». Нет, он не допустит. Смысл его жизни снова не посмеют потопить в канаве. До Шутлера он доберется, а пока он раз и навсегда решит свою насущную проблему. Грайс приоткрыл дверь гостиной. В кромешной темноте он слышал приглушенные ритмичные всхлипывания. Присев на кровать, он слегка коснулся её подрагивающего плеча. Софи дернулась, наверное, от того, что не хотела его видеть. Грайс осторожно коснулся её влажной щеки. Софи сжалась, стараясь сделать вид, что он ей безразличен, но это у неё выходило плохо. Грайс понимал как ей больно и мысленно обругивал себя за то, что сделал ей ещё больнее. Внезапно он вспомнил Катрину. Ведь ей он тоже когда-то сделал больно, и знал, что такая боль не прощается. Внезапно Софи повернулась к нему, укоризненно смиряя уничтожающим взглядом. Грайс взял в свои руки лицо девушки. Она тщилась вырваться, но затем смирилась с обстоятельством и счастливо закрыла глаза. Было тепло. Софи сильнее прижалась к Грайсу, вплотную придвинувшись гладкими бедрами. Грайс скользнул холодными руками ниже, подталкивая Софи ещё ближе к себе. Он хотел что-то сказать, но язык будто бы одеревенел, и Грайсу ничего не оставалось, как приникнуть к её солоноватым губам и забыть обо всё на свете. Так он и сделал. Он хотел раствориться в ней без остатка. В ночной темноте он искал её губы своими, целовал щеки, подбородок, лоб. Он глядел на неё, на свой потерянный и обретенный Рай. А Софи позволила целовать себя, чувствуя, как Ханс языком касается её неба. Она сжала под рубашкой его лопатки, прочувствовав запах ветра на его щеках. Дыхания смешивались… Они томно вдыхали пьяный воздух друг друга. Грайс касался её нежно, как касаются нового хрустального сервиза. Софи хотелось кричать, упиваясь им. А он чувствует её руки. Слегка шершавые и теплые. Их прикосновения напоминают ласковые поцелуи утреннего солнца. А кожа такая тонкая, что с внутренней стороны запястий можно легко разглядеть голубые вены. Софи жарко и страшно одновременно. Грайс целует её синие плечи – ожоги обстоятельств, осторожно сжимая тонкие пальцы, на каких обугленные фильтры сигарет оставили мизерные ожоги. Грайс дышит громко и хрипло, кажется, что ещё немного и из его глаз хлынут слезы. Он устал быть тем, кем когда-то стал. Потому как тот благодушный мальчик Ханс превратился в озлобленного и жестокого штурмбанфюрера Грайса, который никогда не мог любить. И если он таков, то бедной Софи будет сейчас больнее. Каждое прикосновение усилилось стократно. И каждый его звук дышит сдавленным «прости». Трясущимися руками он коснулся пояса её платья, обрамленного резкой шероховатостью вышивки. Ладони вспотели, когда он легонько сжав её вздымающуюся грудь, уткнулся носом в ключицы, напоенные сладким ароматом духов. Софи часто дышала, ощущая приятную дрожь, что разлилась с головы до ног. Он был так близко, что хотелось кричать и ещё крепче прижимать его к себе. Но хотелось, чтоб он был… ещё ближе. Софи невольно напряглась в его объятиях, вонзив ногти в рукава его кителя. Быстрые слегка дрожащие пальчики побежали по медным пуговицам офицерской формы. Резким движением Грайс распутал шелковый шарфик, обвивающий её пульсирующую шею. Неторопливо расстегнув пуговицы платья на груди, он добрался до её разнузданной нагости, выглядывающей из-под тоненькой ткани. Он коснулся шеи Софи нетерпеливыми губами. Софи издала приглушенный стон, когда пуговицы кителя со звоном ударились о паркет. Да, это неизбежно. Но что самое главное - она безумно хочет этого. Хочет, что он был так близко, чтоб она смогла его почувствовать. Крепко обнявшись, она не могли разнять долгого поцелуя. Но благоразумие приказало прервать такое удовольствие. Щёки Софи покраснели… Их лица снова стали сближаться, но очень медленно, чутко и напряженно. Губы соприкоснулись несколько небрежно, но осторожно, будто молодые люди боялись спугнуть какое-то очень-очень настороженно существо. Софи почувствовала, как прозрачная пуговица на её лифчике расстегнулась с помощью цепких пальцев. Дышать стало куда легче, но с каждой минутой становилось всё жарче и жарче. Она старалась не прикидываться той, которая не знает, чего ей ждать, но это было действительно так. Может через час он узнает, что забрал её девственность. Софи спазматически застонала, когда он коснулся губами ложбинки между грудей. Она старалась не обращать внимания на неистовую боль в ногах, руках и спине, а просто наслаждаться моментом, который заставлял сердце подпрыгивать. Ханс осторожен, горит знанием о том, что ей больно. Эта мысль заставляет его целовать её желтеющие синяки. Софи легче, но она ясно понимает, что это только лишь начало. Нетерпеливо воюя с пуговками и шнурками платья, он стаскивал с неё этот ненужный черно-белый футляр, что через мгновение осел на пол вместе с серой рубашкой. Софи глубоко дохнула, стараясь урезонить дрожь, охватившую тело. Она глубоко дышала и её округлые груди стали призывно торчащими бугорками. О пол звякнула заколка. Завитые кудри Софи распластались на подушке. Она чувствовала, как тело покрывает жаркая испарина. Ей стало нечем дышать. «Ханс, Ханс…» - в темноте она обвила его плечи, прижимая его к себе. Его сердце неистово билось и создавалось чувство, что он болен хронической тахикардией. Софи чувствовала, как плечи тянет болью. Ханс же служил каким-то проверенным лекарством от постоянных спазмов. Когда она прижималась к нему, то понимала, что ей уже не больно и, наверное, больно уже никогда не будет. Он провел рукой по её увлажненному лицу. Софи разглядела в темноте его взгляд исполненный волнением. Да, он любит, любит её больше, чем жизнь... В тени эмоций, Софи поняла, что подушка мокрая от этой солоноватой испарины, а между грудей скатываются ручейки пота, катясь к бедрам. Софи неторопливо ответила на поцелуй. Ей хотелось, чтоб он касался её губ как можно дольше. Ведь так хорошо. Маленькое сердце трепещет. В перерывах между поцелуями, Софи украдкой глядела в его взволнованные глаза. Он всеми силами старался не делать ей больно, сжимая оголенные бедра, гладя дрожащие плечи. Софи старалась не стонать, дабы не вспугнуть его неистовую жажду. Латунная бляха ремня ударилась о пол… Софи в голос застонала, почувствовав в себе что-то инородное. Маленькую ниточку внутри разорвали, а лента, связавшая их судьбы наоборот, стала куда плотнее. Теперь Софи отвечала на поцелуй довольно-таки не смело. Её била какая-то безжалостная оторопь. Новые ощущения противоречили этой бесполезной боязни. Она ощутила теплые капельки крови на своих бедрах, не позволяя себе вскрикнуть от мелкой колкой боли, что была ничем по сравнению с горящими гематомами. Когда-то Роза вскользь посвятила её в тайны людской близости. Нужно только двигаться навстречу, чтобы не чувствовать дискомфорта. Так будет даже приятнее. Поймаешь удовольствие... Казалось, что внутренние медные весы качнулись, разбудив дисбаланс, но это чувство было обманчивым… Горячие поцелуи касались саднящих плеч Софи, но нарастающая боль внезапно отступила, уступив место неизгладимому удовольствию. Софи застонала, прикрыв глаза. Никогда ей не было так хорошо. «Моё маленькое сердце, ты трепещешь…» Сладко. В темноте мелькнула белая волна тонкого одеяла. Софи уткнулась лицом в пульсирующую шею Грайса. Тяжелые вздохи мешали Софи забыться и уснуть, но спать она не хотела. Она хотела, чтобы то неописуемое чувство повторилось снова. Ужин так и остался нетронутым. Из кухни уплывало устоявшейся тепло, нежно щекоча спину Софи. Она перевернулась на правый бок, нащупывая в потемках включатель торшера… Тусклый свет прыснул в лицо, будто апельсиновый сок. Софи облизала губы, натягивая простыню на бедра. Грайс касался влажными дрожащими губами её сосков, предплечий, живота. Расслабившись, Софи перебирала влажными пальцами по взлохмаченной макушке Ханса, что аккуратно прикоснулся губами к посиневшему от синяков бедру. Софи прикусила губу, силясь не застонать. Ей было несказанно хорошо. Свет торшера потух. Софи прижалась к груди Ханса, кладя ладонь на ровный контур его позвоночника. Ей не удастся уснуть всю эту ночь. - Ты ведь не погибнешь? - Что за глупость? – в темноте прозвучала его хриплая усмешка, но она не была убедительной. Немного погодя он тихо спросил: - Ты боишься? Софи глубоко вздохнула. Сказать сейчас «нет» - это согрешить против истины. - Я не знаю, почему боюсь, Ханс... Ведь я думала, что смирилась… - К этому привыкнуть невозможно, - он пристально заглянул в её глаза, - каждый из нас заблуждается, думая, что он смирился с этой войной. Но нет… Софи в который раз тяжело вздохнула. Больше всего хотелось забыть о войне, потому что страшно, потому что боишься, что новый день станет последним, что не будет времени на нечто прекрасное… Потому как всё забрала война. - Ведь война кончиться?.. – тихо спросила Софи, сжимая его руку. В темноте он вяло кивнул, а затем небрежно бросил: - Люди на этой войне однообразно меняются и теряют желание выжить. Победителями становиться мухи, потому как они питаются нашей кровью… Софи не ответила, подтверждая тем свою солидарность. Она знала, каково это находиться в оккупации под желтыми глазами прожекторов, слушать неистовые крики раненых и всё это время дрожать на одной только мысли: упадёт ли на крыши бомба? Когда находишься в этом мире теней, перестаешь быть существом из плоти и крови, потому как ты сам поэтапно превращаешься в угрюмую тень. Ты перестаешь чувствовать, просто слышишь чей-то крик и тут же бежишь ассистировать. А потом выпадает самый сложный ход – ты наносишь грим, чтобы стать цветной тенью. Ты раскрашиваешь губы напускной веселостью, мажешь щеки выжитым смехом. Вот. Ты писаная красавица. И от этого противно. Ты семенишь к теням, что курят дорогие сигареты, запивая горький привкус не менее дорогим коньяком, и становишься маленькой фарфоровой куколкой. Ты смотришь на них совершенно беззлобно, потому как сама влилась в это общество и тебе уже почти все безразлично. Почему-то ты испытываешь невольное радушие к этим «теням» - к тем, чей вызов к миру театрален и жесток. Вы думаете быть тенью просто, но вы заблуждаетесь… - Я боялся, что ты попадешь в Маутхаузен… - Что… - …и там задохнешься в газовой камере. Ведь ты никогда не расставалась со своим риском?.. Но газовые камеры и крематорий это не так страшно. Самое страшное, когда полуживых людей похожих на анатомические скелеты закапывают, а потом… земля ещё какое-то время шевелиться… На любой войне есть садисты и психи, но кто придумал «такой» способ… я не знаю. Это и есть самое страшное. Софи молчала. - Все, кого призвали ещё в 39-ом думали, что сражаются за родину, но потом они колебались, потому как не было подтверждений их предположениям и… они стали сражаться за своих товарищей, - он глубоко дохнул в себя, - уже глупо отрицать тот факт, что фюрер обманул нас. Поначалу он знал, что это война будет кровавой психоаналитикой и довел Германию… до сумасшествия... Грайс уткнулся носом в макушку Софи. Его клонило в сон. - Доверься мне. Я увезу тебя отсюда. Софи повела кончиком рта. Глупо было бы сказать, что она воспрянула духом. Всякая мысль её терпела фиаско. - Я хотела бы вернуться в Чехию. - Я сомневаюсь, что у тебя остался паспорт. - Я не успела получить его, - озабоченно ответила Софи, - мы уехали из Праги... и... - Тогда вернуться туда будет гораздо сложнее. - Именно. А я сомневаюсь, стоит ли возвращаться туда? – без обиняков сказала Софи. Грайс коснулся губами её плеча. - Может, ты порвешь всякий контакт с прошлым? - А есть на что? - Я ведь сказал, что заберу тебя отсюда. Софи прикрыла глаза, плотнее прижимаясь к нему - Это меня сейчас и утешает.