Неспящие

Мы все становимся такими, какими хотим стать и сами выбираем себе путь. Олег Рой *** Дорога назад не была чем-то обременительным. Наоборот, она приносила какое-то легкое удовлетворение. Если бы его не ждали, Грайс пожелал бы провести в поезде целый век. Состав гремел, разрывая морозную завесу тумана. В этом серебристом куреве двоились накатанные рельсы, уходя в бесконечную даль железного пути. Зябкий ветер за окном купе насвистывал какой-то легкомысленный мотивчик. Грайс исступленно фыркал. Был бы он таким легкомысленным, как этот прозрачный погодный полтергейст всё бы было иначе. Но как ни странно о случившемся он ни капли не жалел. Послал бы Бог ему шанс вернуться на несколько лет назад, он бы сделал всё так же. Некоторое время и его, и внезапную спутницу поддерживала одна веревка. Именно на этой веревке они висели над пропастью. Выхода было у него два: или благородно уступить жизнь, или руку разжать. Конечно же, каждый выбирает то решение, которое ему ближе, но Грайс не сделал ни того, ни того. Устранить он бы её и под пытками не решился, но он взял и заразил её своей жизнью. От внезапно поставленного диагноза она страдала, а единственным кто мог вылечить эту редкую болезнь — был он сам. Пока лечение шло без значимых результатов. Состав остановился на одной из зальцбургских платформ. Немногочисленные пассажиры мигом высыпали из тесных вагонов, как муравьи из полуразрушенного муравейника. Грайс кашлянув в мятый платок (угораздило же его получить швейцарскую простуду), взял легкий чемодан и проследовал к выходу, ловя на себе опасливые взгляды. Ему было плевать, ведь он знал, что таких как он люто ненавидят. Небо было пасмурным. Вокруг царила болезненная голодная атмосфера блокады. Ветер гонял снежную шелуху и пустые консервные банки. Сквозняки шевелили пожелтевшие сырые листовки на обшарпанных стенах. Зальцбург тихо дремал под гнусавую трель блудливых ветров. Грайс дохнул. Холодный воздух обжег больное горло. Стараясь свыкнуться с холодным резким воздухом после удушливого купе, он двинулся по шоссе в контору, зная, что начальство не будет довольно результатами его инспекционной работы. *** — С прибытием, штурманнфюрер, — поприветствовал секретарь, — какие же новости затаил наш пронырливый друг Цюрих? — Ничего нового я не увидел. Концентрационные лагеря Швейцарии страдают той же проблемой, что так хромает и в Остмарке, и в Германии, и во Франции, — ответил он не громко, но с четкой безупречной дикцией. — Когда господин Крауз просмотрит все мои отчеты, будь добр отнести их начальству. — Будет сделано, господин штурмбанфюрер. Грайс кашлянул в тыльную часть ладони, просматривая бумаги за прошедшие две недели, которые он пробыл в морозной Швейцарии. — Я так понимаю, господин Крауз был некоторое время в отлучке? Мартин усмехнулся. — Вы прекрасно знаете понятия солдафонского языка, впрочем, это не имеет сейчас значения… Да, господин Крауз отсутствовал несколько дней, — поймав на себе уничтожающий взгляд Грайса, секретарь прикусил язык. Монотонный змеиный голосок Мартина успокаивал нервы, хотя сам секретарь несказанно раздражал. — Ах вот и наш уважаемый господин Крауз пожаловал, — скользкий взгляд Мартина поймал за окном автомобиль начальника. Грайс сдержал злобную скабрезность. Вот кого-кого, а Крауза он хотел видеть сейчас меньше всего. Через несколько минут полковник явился в кабине (он был весь продрогший и слегка подвыпивший). Грайса посетила мысль: в какой на этот раз шарашке отшивался его новый начальник? Через минуту он решил, что эта тема его вовсе не заботит. — Хайль Гитлер! — слегла сипловатым голосом поприветствовал Крауз подчиненных. — Хайль Гитлер! — в одно слово ответили офицеры. — Доброго дня, Мартин. Как протекает рабочий день? — приторным голосом поинтересовался Крауз, пожимая секретарю руку. Мартин ответил, что дела идут сносно. — С прибытием, Ханс, — тут Крауз обменялся рукопожатием с Грайсом. — Спасибо, штандартенфюрер. — Вы простудились? — Пара пустяков. Не обращайте внимания. — У нашего врача замечательный сироп, может, воспользуетесь? Грайс повел краешком рта, стараясь не выказать раздражения. Те начальники, какие обычно предлагали ему внести корректировки в своё здоровье ненавидели его больше чем Сталина и коммунистическую партию вместе взятых. — Нет, не стоит, штандартенфюрер, я иду на поправку. Крауз ответил легким кивком. — Так как же Вас встретило начальство швейцарских концентрационных лагерей? — Знаете ли, весьма неохотно. — Слышал Вы изрядно подчистили их руководство? — Слухи Вас не обманывают. — Мартин! — Крауз вручил секретарю весьма увесистую папку с множеством различных бумаг. — Воспользуйся своим перерывом и разбери её. Пусть некоторые отчеты просмотрит Шмидт. — Будет сделано, — как только тощая фигура секретаря скрылась в дверях умильное настроение Крауза сошло на нет. — Ханс, Вам знакома эта особа? — полковник быстрым движением бросил на стол Грайса розыск. Грайс прикусил губу, стараясь придать своему лицу самое непринужденное выражение. На самом деле его желудок сделал сальто. — Сахвея Михалек? Хм… Нет, не имею понятия! — он быстро отодвинул розыск, продолжая что-то строчить в толстой тетради. Крауз повел кончиком рта, а следом с силой стукнул кулаками по столу подчиненного. Баночка с чернилами опрокинулась, вязкое содержимое замарало начисто вымытый пол. Грайс поднял глаза. — Объясните свои действия, штандартенфюрер, — без всякой тени возмущения произнёс он. — Не будьте идиотом, Грайс! Вы же оказали такой радушный приём этой особе. — Я не понимаю, о чём Вы говорите. — Вы думали Ваши права и лояльность скроют такого рода «подлянку»? — последнее слово он нарочито выделил ядовитым тоном. — Я не понимаю что вы имеете ввиду, штандартенфюрер. А о своей личной жизни на рабочем месте я предпочитаю умалчивать. — Это укрывательство государственного врага, Грайс! — выпалил Крауз, заламывая костлявые руки. — Вам грозит расстрел!.. Последовала саркастическая усмешка. — Ну допустим, я признаю, что дал убежище этой даме! Опять же, повторю Ваши каждодневные слова, это личное дело каждого. — Вы предатель, Грайс! А если ещё учесть то, что я не передавал Ваши агитаторские речи и полное неповиновение приказам фюрера, то преступник и я! Вы изменник, который не боится предсмертной стенки! В сознании Грайса наступила внезапная стеклянная ярость. Так иногда бывает на море — волны улягутся, и ты вдруг увидишь дно, даже на большой глубине. Он понял, что все эти пять лет своей жизни скользил по поверхности, как водомерка, не ведая той глубины, что под ним. Он не знал океана своих поступков, действий и принципов. Он знал только, что без памяти влюблен в проблему всякой австрийской комендатуры. Грайс знал, что сейчас нужно действовать строго по наитию. — Вы мне угрожаете? Крауз нервно усмехнулся. — Если бы от этого был какой-то толк. Поверьте, никто не знает о вашей самодеятельности так много, как я. Значит, Ваша судьба полностью в моём распоряжении. — Вы хороший манипулятор. Но что Вы хотите? — Немного. Всего лишь решить эту маленькую ясноглазую проблемку… — Каким образом? — быстро перебил Грайс, нервно бегая пальцами по листу бумаги. — Вы должны мне раскрыть местоположение этой… проблемки, так скажем. — Вы думаете, я сделаю это? — Конечно же, нет. Но стоит мне поиграть у Вас на нервах, как Ваше мнение быстро поменяется. Поверьте, только идиоты не меняют своего мнения… — Что же за угрозу мне предстоит выслушать? Крауз гадко усмехнулся. — Расстрел, как я вижу, Вас не пугает… — А что может быть хуже? — Представьте, бывший инспектор в робе узника Маутхаузена меряет шагами расстояние от барака до электрической проволоки? Ну, или бывший штурбаннфюрер служит в штрафной роте вместе с трусами и убийцами?.. Как Вам такая перспектива? — Весьма непрезентабельна… — Вот и я о том же… Ну, так Вы скажите, где скрывается эта особа? — он с вызовом заглянул ему в глаза. — Если бы Вы знали, что она учинила месяц назад на нашем главном складе. Благодаря её бурной деятельности, наши руки у нас всё равно, что пусты… Так что же? Грайс с хрустом сжал кулак под столом. — Нет. Крауз вскинул бровь. — Я считал Вас умным человеком. Я полагал, что Вы знали одну простую пресловутую истину. Все люди подразделяться только лишь на две категории: одни бараны, а другие те, кто их пасет… Впрочем, зачем эта демагогия, Грайс?.. Вы вынудили меня строчить на Вас донос. — Поверьте, меня это не пугает… — А зря, Ханс, очень зря. Такого человека, как я во врагах иметь не стоит. Грайс лихорадочно издал смешок. Его кривило от нахлынувших сарказмов. — Неужели? Те, кто имел дело со мной, чаще всего отказывались от своей карьеры. Вы меня плохо знаете. — Достаточно, чтобы отправить Вас в штрафную роту, — отрезал Крауз, а затем многозначительным тоном прибавил, — если будет надо, я переверну весь город, но найду это шиксу, невзирая на препятствия. — Рейх скоро проиграет войну, — тихо и вкрадчиво прошипел Грайс, — не важно, сколько Вы выудите подпольщиков, но это не будет во благо. Я слышал, что наши войска потерпели поражения в битве под Курском. Так же русские мужественно отстояли Сталинград и они выиграют эту войну, поверьте мне! Наши силы ослабли, и через какие-то полгода ничего не будут значить. — Что Вы несете? — Крауз был ошеломлен, но Грайс не слышал его слов. — Да, штандартенфюрер, я слышу себя. И я уважаю русских. Нашим бойцам далеко до них, поверьте. Наше разбирательство — это демагогия и не больше. Задумайтесь, куда Вы отправитесь, когда русские выиграют эту войну? — Что! Вы! Несете!? — закричал Крауз, запуская переполненную окурками пепельницу в противную стену. Его лицо стремительно побагровело, руки лихорадочно тряслись, ноздри раздувались. Крауз неистово заколотил ладонями по столу. Лицо Грайса было невозмутимо. Крауз выдохнул, будто он был не человек, а паровоз выпускающий дым. Он быстро приблизился в Грайсу и сорвал с его кителя погоны. — Этот мир перестал быть Вашим, Крауз. Может, когда войну выиграют русские, над миром на мгновение засияет знамя справедливости. Впрочем, я так понимаю, Вас это не слишком волнует. — Он вдумчиво закурил, сглатывая ленты горького дыма. Крауз был в бешенстве. Его несказанно трусило от злости и осознания. — Готовьтесь к завтрашнему аресту, — будто выплюнув эти слова, он быстро удалился. В кабинете воцарилась зловещая тишина. *** Дым тонкими струйками разрезал сгустившийся полумрак кабинета. Грайс вдумчиво курил… Ему хотелось заорать… Как же он устал терять Софи. Жизни стала ярым циником. Она никогда не считалась с исхудавшим зеленоглазым Хансом. Ни-ко-гда! Грайс в какой раз выдохнул дым. Столбик пепла вырос до самого фильтра, обжигая тонкую кожу пальцев. Он ведь больше никогда не увидит её, да?.. О Боже, был бы шанс всё исправить! Дверь скрипнула. Грайс не обернулся. Что может нового принести этот смазливый секретарь? Да и теперь его провинность, наверное, известна всей конторе. — Ханс? Смутившись, Грайс повернул голову. Анджей не без вопроса таращил на него свои по-детски ясные глаза. Грайс безрадостно повел кончиком рта, протягивая механику продолговатый медный ключ. — Доедешь сегодня до моих апартаментов, в гостиной найдешь комод, в последнем ящике сумма, оставленная мне в наследство, заберешь её себе. Боюсь, завтра там будет обыск. Анджей вытаращил глаза, неуверенно зажимая в ладоне ключ. — И, — Грайс вытащил из нагрудного кармана прямоугольную фотокарточку. Софи на ней лучезарно улыбалась, — заберешь её… Механик ошарашено кивнул. — Обещаешь забрать её? Ну! — Да, — твердо пообещал Анджей, но тут же вопросил: — а где ше будешь ты? — Это не имеет значения… — Нет, имеет! — механик стукнул кулаком по столу так, что горка бумаг спикировала со своей высотки. Грайс усмехнулся: — Анджей, меня арестовывают. Чем ты мне поможешь? Механик в нерешимости опустился на стул, сжимая в ладони холодный ключ. Немного погодя он нервозно закурил. Его глаза исступленно бегали. — Уходи, — прозвучало где-то сбоку. — Нет! — оскалился Анджей, трухнув друга за плечи. — Так не будет! Ты понял меня? — Разве у меня есть выбор? — Плевать на это! Ты уедешь вмеште с ней! — он указал на фотокарточку. — Кто же мне предоставит такую возможность? — Я! — губы Анджея подрагивали. — Ты спас меня, когда я был на волосок от газовой камеры! Ты заштавил меня жить дальше, Ханс! Как я смогу жить с тем, зная, что обрек тебя погибать?! — У меня нет выбора, Анджей… — Ты лжешь! Мы улетим отсюда, ясно?! Гретхен беременна и она умрет, если мы не покинем это треклятое место. Я боюсь, что у неё может случиться выкидыш. Долгий перелет перенести сложно, а я ещё долго временил. Я обрекаю её вторично. Однажды я чуть её не обрек в Маутхаузене, а сейчас у меня есть шанс исправить свою ошибку. А что же ты? Ты сделал так, чтобы я жил дальше, а я в свою очередь проделаю это с тобой. Припираться не имеет смысла! — Анджей, это безумие, — Грайс потер переносицу. — Безумие — это оставаться тут и подыхать, как блудливые голодные кабели! Над тобой уже достаточно поиздевались. Твоё исчезновение не станет побегом. Если же ты останешься тут, ты сам подпишешь себе приговор — ты умрешь, Ханс, — минуту помолчав, он прибавил: — Наш мир — клубок противоречий, тебе за них не отвечать… — Гете. Самооправдание. Третья строфа. — Вдумайся в эти слова. Ты ни в чём не виноват. Осади эти треклятые угрызения. В это войне виноват не ты… Разве тебе не хочется жить ради неё? — он снова указал на фотокарточку. — Да, тебе в своё время испортили жизнь, но я готов это исправить… — Самолет будут искать. Разве мы не попадем в подозрение, когда достигнем Ванкувера? Свастика известна всем государствам и… — Это не уже не проблема, — на губах Анджея заиграла самодовольная улыбка, — потому как я перекрасил фюзеляж… Грайс вскинул бровь. — Не удивляйся. Это ты меня учил выбираться из всякого дерьма не слишком благонравными способами. Впрочем, эти способы никогда нам не вредили, — раздраженно произнес механик, встряхивая пепел на начищенный полиролью стол. — Мы слишком много натерпелись. Хватит с нас этого въедливого грима, Ханс… — Спасибо, — Грайс крепко пожал ему руку. — Благодарность дело липкое, — с улыбкой произнёс Анджей, — мы просто сейчас должны пожить. По крайней мере, столько, сколько сможем… Мы дети этой бойни, но должны ли мы принимать тот мир, в какой нас когда-то принесли матеря? Жестокий мир, однако, война не вечна, — он вдумчиво затянулся, а затем тихо произнёс: — Собирайся, брат… Для нас война окончена. Мы слишком долго терпели…