Неспящие

Война откатилась за годы и гуды, и горечь, и славу до дна перебрав… А пули ещё прилетаю оттуда - из тех февралей. Из-за тех переправ… Роберт Рождественский. *** Восемь лет спустя. 1952 год. Ванкувер. Теплый весенний ветер трепал флаг красного креста, что весел над входом в госпиталь. Обедняя тень расползлась по широкому двору, ныряя в пышные высокие кусты бордовых пионов. Будто темный газовый платок накинули на высокое светлое здание. Трое молодых сержантов повернула головы, услышав приглушенное гудение мотора. У клумбы припарковался черный Мерседес. Из салона автомобиля выскочила взволнованная молодая женщина в темном шелковом платье. Спотыкаясь, она ринулась к входу, размахивая дрожащими ухоженными руками. За ней следовал не менее взволнованный мужчина в тёмном строгом костюме и широкополой шляпе, какую он придерживал короткопалой ладонью. Дама вбежала в светлый коридорчик и тут же устремилась на верхний этаж, пересекая холодную лестницу. Немного погодя она оказалась в коридоре, где сильно разило хлоркой, спиртом и успокоительной микстурой. Вокруг сновали суетливые худощавые медсестры, получая распоряжения от не менее занятых докторов. На перепуганную бледную женщину никто не обращал внимания. - Ах, мистер и миссис Эдисон, - одна из сестер, слегка полноватая женщина с пегими выцветшими жиденькими волосами оглядела неожиданную визитершу. Её уязвили слезы глазах дамы. - Ответьте, что с моей девочкой?! – натужно пролепетала миссис Эдисон, заламывая руки. Сестра вздохнула. - Присядьте, миссис Эдисон, - она усадила указала на рядом стоящий стул, - Вашу дочь сейчас оперируют… Женщина зажала рот рукой. Рядом стоящий супруг сжал её ладонь, силясь утешить. Но дама как будто бы не замечала его. Сестра тут же поняла свою ошибку и, встрепенувшись, принялась исправлять оплошность: - Я Вас уверяю, миссис Эдисон, с Вашей дочкой всё будет в полном порядке. Наш главный хирург мастер своего дела. Не скрою, что он немец. Знаете же, что те всегда все делают на совесть. Ассистирует его супруга. Замечательная медсестра! У них за пять лет не умерло на столе ни одного пациента. Мы специально вызвали доктора из воинской части, потому как, - она внезапно осеклась и, понизив голос, разъяснила свои убеждения: - у всех наших хирургов пока что лица в пушку. Они самостоятельно не провели ни одной операции… Но особу это явно не утешало. Она сдавленно зарыдала. По её луб потекли липкие змейки пота. Сестра не могла подобрать нужных слов. Её язык будто бы одеревенел. Она осознавала, что взболтнула лишнего. - Я принесу Вам успокоительные капли, - женщина двинулась к комоду, содержащему огромное количество различных пузырьков, но тут же, дернувшись, метнулась к вышедшему из операционной хирургу, что держал на руках спящую девочку, завернутую в тонкое одеяло. - Мистер Грайс, как прошла операция? – сестра принялась стаскивать с него замаранный кровью и гноем медицинский халат. В тусклом освещении блеснули майорские пагоны на прекрасно выглаженном кителе. Это был высокий, худой человек с непревзойденно серьезным предприимчивым лицом и умными зоркими глазами. - Весьма сложный случай, - вкрадчиво ответил врач, метнув в сторону родителей пациентки укоризненный взгляд. – Долго временили. Если бы прошел ещё день я бы уже нечем, увы, не смог бы помочь. Сестра кивнула, подкатывая скрипучую каталку. Женщина, сидящая на стуле, вскрикнула и подлетела к спящей дочери. - Доктор, что с Генриеттой? – её руки снова задрожали. - В течение суток она будет отходить от анестезии, - заверил хирург, - можете остаться тут. Погодите немного, я выпишу Вам лекарства для дальнейших действий. И прошу, мэм, с применением не времените. От этого тоже могут быть последствия, - отдав сестре распоряжение, он быстро удалился. Внешне он выглядел очень усталым и перенапряженным. Казалось, мешки под его глазами никогда не исчезают. За ним прошла не менее усталая фигура в длиннополом медицинском халате. Женщина лет двадцати семи отдала плошку с окровавленными медицинскими инструментами и, стерев тыльной стороной ладони пот со лба, двинулась к рукомойнику. Когда она наклонилась, стало видно, что в области талии халат уже не был таким просторным и не мог скрыть заметно округлившегося живота. Особа была довольно-таки привлекательно женщиной, несмотря на своё положение. Не глядя на Эдисон, медсестра проследовала к хорошо освященному кабинету. Миссис Эдисон она показалась смутно знакомой, но это её сейчас волновало не слишком. Все мысли занимала спящая на каталке дочка. Поправляя одеяло на груди малышки, миссис Эдисон украдкой услышала разговор, доносившейся из противного кабинета. - Что мы имеем? Двадцать седьмая неделя. Твоим состоянием я недоволен. Сегодня же скажу Ротмансу, чтобы он немедленно выписал тебе декрет. - Но… я ещё в силах, - медсестра противилась. Эдисон услышала глубокий укоризненный вздох эскулапа. - Ты хочешь повторить то, что было семь лет назад, когда ты рожала Мюриэль? Ещё бы немного и наша дочь умерла, а тебе бы вырезали матку. Ты этого хочешь? - Такого не будет… - Если я скажу Ротмансу, чтобы он незамедлительно отправил тебя в декрет. - Но во второй раз же все обошлось? Последовала усмешка. - Ты же знаешь, что раз на раз не приходиться. Да если ещё учесть то, что ты уже как два года старородящая… - Я не могу уйти сегодня. Тебе будет завтра нужен ассистент. Предстоит сложная операция. - И после завтра тоже предстоит не менее сложное хирургическое вмешательство. Если ты не уйдёшь, ты доведешь меня до выбора: оперировать пациента или принимать у тебя роды… - Ладно, если ты так настаиваешь, то я сегодня же отправлюсь на отдых. Гортанный голос хирурга больше не раздавался. Видимо он добился того, чего хотел. Эдисон проследила в его речи какой-то грубый европейский акцент, но не придала этому особого значения. Дочка что-то нашептывала в бреду, выпутываясь из длинных веревок наркоза. Эдисон это особенно встревожило. - Почему вы в коридоре? – сестра внезапно появилась у каталки, строгим взглядом смерив взволнованную женщину. – Незамедлительно следуйте в палату, - она потянула на себя каталку, притягивая её к первым попавшимся дверям. Эдисон непонимающе кивнула, подталкивая каталку к застеленному бежевыми простынями топчану. - Ну же, помогите мне, - медсестра, намекая о своём положении, взяла девочку за плечи. Миссис Эдисон помогла уложить дочку. - Пришлось устранить перитонит, - вдумчиво сказала сестра, находя на ручонки девочки венку. Через минуту в стеклянном сосуде по тонкой трубочке в детский организм последовала мутная субстанция из капельницы. - Софи? – миссис Эдисон, вытаращив глаза, оглядела особу с ног до головы. Та изумилась не меньше: - Роза? Из глаза обоих женщин хлынули слезы. *** Роза отпила послащенного каркаде, не без интереса глядя на собеседницу. В окна лился золотой свет, падая на вымытый пол позолоченными трапециями. Он прилипал к кафелю, оставаясь на гладком покрытии блестящими солнечными осколками. Откинувшись на спинку стула, Софи украдкой поглядывала в окно, изредка махая рукой. Две её дочери играли в салки, крича матери какие-то радостные фразы. Софи лучезарно улыбалась, подпирая рукой саднящую спину. Прошел всего лишь час, а она успела переговорить с Розой столько, сколько нельзя обсудить за несколько лет, будучи закоренелыми друзьями. За эти восемь лет она прошло ещё один тернистый путь, но он уже не приносил столько страданий и тяжб. Раны срослись, боль улетучилась, освободив место более значимому чувству – счастью. Когда они прилетели в Ванкувер, Софи чувствовала себя выпитой чашей. Не было ни сил, ни терпения жить дальше, потому как она была слишком слаба. Но лишь до того момента, когда тот человек, который столько лет был безнадежно влюблен в неё, надел на палец ей кольцо в одной из ванкуверских церквей. Она лицезрела тот мир, в котором улыбающаяся Гретхен в лимонной платье с большим букетом цветом поздравляет их союз, где Анджей, самодовольно усмехнувшись, говорит ей: теперь Вы счастливы, миссис Грайс? Тот мир, который подарил им общую чашу, в которой заключалась их жизнь. Та возможность, в какой она через два месяца узнала, что беременна от того, кого любила больше жизни. Это был другой мир. Мир, который не отнимал, с богемным призывом к самопожертвованию ради неизвестно какой цели. Этот мир дарил. Конечно, самопожертвование было. Да оно нужно, ради сохранения того, кого любишь, вот только это было не ярое издевательство над страдальцами. Эта была жизнь. И не было уже той бессвязности, какая её окружала в зубчатых развалинах Зальцбурга... Жизнь, в которой они обе кочевали от одной сложности к другой, закаляя свою выдержку. И что? Старуху Европа зализывала раны от той кровавой войны, а они старались ободриться в этой новой жизни. Ведь больше они никогда не устанут, потому что живут ради своих детей... *** Тихий океан подкатывал к утесу пенные буруны. С севера время от времени прилетали зябкие ветры, принося на спинах холод залива "Аляска". Прилив бился об угловатый утес. В воздух взметались брызги, падая на слоистые глиняные впадины. Океан стонал в станках берегов. Ветер гнал по небу тяжелые тучи, унося их к просторам дикого запада. Небо качало своих детей в невесомой колыбели. Было тихо. Софи прикрыла глаза, склоняя голову на плечо к Хансу. Сегодня она чувствовала несказанное облегчение, будто гора с плеч свалилась. Единственным нюансом было то, что ребенок время от времени толкался. Ханс, будто бы предчувствуя это, клал ладонь на изрядно округлившийся живот Софи, и тянущая боль внезапно улетучивалась. Ребенок, как бы чувствуя присутствие второго родителя, давал знать о том, что через месяц он прибудет в этот мир. Софи волновали мимолетные покалывания, она вспоминала, что на таком сроке нужно как можно больше отдыхать, но как ни странно усталость её не мучила особенно сильно. Ханс постоянно напоминал ей об этом, но она слушала его краем уха. Сидеть без дела она не любила, даже когда была на приличном сроке. Ханс коснулся теплыми губами лба Софи, сжимая её горячую ладонь. Когда они прилетели сюда, то от чего-то, внезапно успокоились. Пропало чувство повсеместного беспокойства, да и всякая скорбь тоже улетучилась, потому что они поняли, что теперь будут счастливы.