Бывший — лучший друг

Я проснулся посреди ночи. Тело знобило мелкой дрожью, холодный пот одолевал все тело, отчего я неприятно ежился. Я не мог дышать, усердно пытался вдохнуть новый поток кислорода в легкие. Сердце бешено билось в груди, больно давя на ребра. Побил себя по щекам, отгоняя мысли о приснившемся сне. В нем я был в безграничной прострации, где была одна серая дорога и безграничный туман. Веяло холодом и слякотью, тело знобило до костей. Оглядываясь по сторонам, я пытался вглядеться вдаль, ища надежду на спасение. У меня не было истинного назначения, но я чувствовал, что должен найти путь. Я это интуитивно знал. Но я не мог найти нужного мне направления. Я путался, бегал по разным сторонам дороги, а мое сердце все ныло и ныло. Я должен найти путь. Я задыхался, путался в ногах, которые бежали и бежали по длинной, нескончаемой дороге. Вся эта неизвестность, все надежды на какое-то спасение исчезли, и это так пугало. Пугало до дрожи, до легкого головокружения и учащенного дыхания. Я пытался прийти в норму. Сон не нес какой-то смысловой нагрузки, но был неприятный осадок после и такое угнетающее, скользящее чувство. Я встал попить водички на кухню, как заметил через окно веранды тёмную фигуру. Это был Хенрик, который держал прикуренную сигарету, зажатую между двумя пальцами руки. Легкий прохладный ветер обдувал его футболку, в которой он был. Волосы забавно качались из стороны в сторону, образую непонятный ком на голове. Я подошел к перегородке, разделяющей наши балконы и перекинул через нее одну ногу, а вслед и вторую, придерживая вес руками, оказался на его участке. Он не шелохнулся. Я встал рядом с ним, вдыхая свежий запах никотина в легкие. Хенрик медленно выпустил струйку, дыша вверх, к небу, поворачивая голову на меня и передавая косяк в руки. — Не спится? — тихо спросил я, делая первый затяг. — Кошмар снился, — глухо ответил он, чуть улыбаясь, смотря на меня. — Что? Почему ты улыбаешься? — А я не могу? — саркастично поднял вверх брови, улыбаясь еще шире. — Можешь, — и я улыбнулся в ответ, передавая сигарету обратно владельцу. — Мне вот тоже всякая ерунда снится. — Хочешь об этом поговорить? — уклончиво полюбопытствовал Хенрик, делая последний сильный затяг, потушив окурок о пепельницу. — Не думаю. Мы молчали. Где-то вдалеке слышался сигнал машин и их тарахтение; город освещался различными огнями неоновых вывесок и уличных фонарей. Город жил ночной жизнью, люди наслаждались прогулками по городу, кто-то посиделками дома или в зашарканных клубах. А мы стояли тут, огражденные этой суматохой городка, на веранде Холма, погруженные в свои думы. — Ты такой задумчивый в последнее время, — начал разговор я, медленно подбирая слова для диалога, — ты же знаешь, что всегда можешь поговорить со мной, если тебе это нужно, Хенке? — Знаю, Ти, — мягко улыбнулся он, пробегая пятерней по своим волосам, — но с этим я должен разобраться сам, с самим собой. Я мешкал. Перевернувшись корпусом к Хенрику, я облокотился бедром о перила, втягивая в свои объятья опешившего парня. Я обнимал, уткнувшись лицом в плечо, комкая руками футболку на спине. Я чувствовал, как его руки несмело обвиваются вокруг моих ребер, так же крепко стискивая к себе. Было так одновременно хорошо и больно. Но это была сладостная боль, боль от тоски к этому человеку. Это было так необходимо. — Спасибо, — хрипло прошептал Хенрик, тяжело втягивая носом воздух.

***

Дневные лучи солнца пробирались в комнату, оседая желтыми полосками на все предметы комнаты. Сегодня Светило было не таким жарким и палящим, как в обычный день. Я лежал на незаправленной постели с ноутбуком на коленях, думая о случившимся ночью. Это так глупо, так эгоистично думать о том, что все вернется. Я был зол на себя, на свои мысли и свою бездейственность. Какой-то порыв навел меня нажать на значок Скайпа и набрать маму, увидеть ее, наконец, услышать. Время медленно шло, и с каждым гудком некое волнующее чувство разрасталось внутри все больше и больше. Раз. На экране показались два окошка, и на большом слайде было мамино улыбчивое лицо. Волнение понемногу уходило, а такое родное, трепетное тепло, росло. Я спокойно выдохнул, склонив голову набок и тоже улыбался. Так спокойно. — Привет, мой хороший. Как ты? — голос мамы звучал добродушно и приятно, впрочем, как и всегда. — Привет, я очень скучал, — и это было правдой. Это было самой искренней правдой, которую я когда-либо имел в виду за последние годы. Я скучал по нужным мне людям. Мы говорили долго и нескончаемо, иногда смеясь старым воспоминаниям или моим рассказам о здешних приключениях. Я видел, как мамины глаза сверкали огоньком нежности, когда мы говорили о нашей семье, о том, что было в детстве со мной, Камиллой и Тримом. Я сидел, чуть краснея от испанского стыда за себя в прошлом. Но это было так забавно и даже мило. Мама улыбалась, пока не наступила та грань, где никто ничего не говорил. Ее выражение лица было обеспокоенным, но при этом таким успокаивающим и понимающим. Она сняла свои очки в тонкой оправе, вздыхая. — Сынок, как ты себя чувствуешь? — спросила она, пододвигаясь в компьютеру ближе на стуле. — Ты же уже спрашивала, ничего не изменилось, пока мы болтали, — я улыбнулся, хотя понимал, что что-то не так. Внутри снова растекалось чувство тревожности, заползая в самые потайные углы. — Я имею в виду, как твои дела тут, — она положила руку к груди там, где должно быть сердце. Я замер. Это самое сердце пропустило пару ударов, а слова застряли где-то в горле. — Я, кхм… Я в порядке, — я натянуто улыбнулся, хоть сейчас я был самый худший конспиратор в мире. Существовали бы поэтому званию грамоты — я бы выиграл гран-при. — Солнышко… — Мне так тошно от всего, — я понял, что скрывать бесполезно. Чувствовал, что именно перед этим человеком могу раскрыть душу нараспашку. И я раскрыл. Я рассказал ей все, говорил о том, что чувствовал в особо тяжелые моменты, как в радостные, так и печальные. Я рассказал, что испытываю, когда понимаю, что это неизбежно. То, что я накручиваю себе, видя состояние Хенрика. Я рассказал все, не утаив ничего. — Я не знаю, что мне с этим всем делать. Я хочу избавиться от этого и оставить их в покое. — Понимаю, что тебя это тяготит. Но ты же не знаешь наверняка, что чувствует сейчас Хенрик? Никто не знает этого, кроме него самого, малыш. — К чему ты ведешь? — Попробуй начать все сначала.