Каждое объятие (Every Hug)

      В бою было так много звуков, которые нужно было отфильтровать.       Я напряг свой слух, чтобы захватить каждый; отделить каждую каплю воды, падающую на грязную землю, столкновение дерева с металлом в скрежете боли… но ревущий звук дождя заглушил все другие детали и оставил меня бессильным полагаться на слух в одиночестве. Я не мог разобрать характерный звук дыхания Джима, не говоря уже о слабом узоре его сердцебиения, чтобы убедиться, что он не подвергся непосредственной угрозе, и это означало, что я был вынужден смотреть вокруг каждые пятнадцать секунд.       Расчётное отвлечение, которое могло, тем не менее, оказаться фатальным.       Мы находились на открытой поляне среди густого леса коричневых деревьев с желто-золотистыми листьями. Перед тем, как злобные гуманоиды атаковали нас, они вручили мне тяжёлый деревянный посох с зазубренными краями; возможно, сражаться с невооруженным противником, было нарушением какого-то этического или морального кодекса в их культуре. Джим получил булаву с заостренными шипами и немедленно отделился от меня в пылу боя.       Они были очень примитивным обществом, едва превышающим эквивалент Железного века Земли и инстинктивно жестокими по отношению к нам. К счастью, все пятеро странных учёных были найдены до начала ливня, однако, на менее удачной ноте было подмечено, что досаждающая жидкость этой планеты была не просто раствором окисленного водорода, как на Земле. Взвесь радиоактивных элементов в нём предотвращала всякую активность транспортера из-за ионной интерференции, которая не позволяла регистрировать координаты отдельно взятого гуманоида и поднять его на корабль, тем самым оставляя сканеры слепыми для регистрации таких маленьких форм жизни как мы.       Короткие перерывы от дождя во время шторма позволили инженеру Скотту дематериализовать потерянную команду и остальную часть десанта обратно на Энтерпрайз. Но капитан настоял на том, чтобы быть последним, поэтому, естественно, после короткого (и бессмысленного) обсуждения, в котором я объяснил мой отказ оставить его здесь одного, он - отказ - (довольно неохотно) был рассмотрен положительно.       Дождь возобновился до того, как мы смогли очутиться в безопасности.       Мы были в меньшинстве, но всё ещё сражались. Моя сила была одинаково сопоставима с силой наших противников, и оружие, которое мы использовали, доказывало свою ценность каждую секунду, потому что без него мы с капитаном, несомненно, уже были бы мертвы. Но тот факт, что я был настолько же силен, как трое аборигенов, пытающихся навсегда прекратить мою жизнь, означало, что Джим настолько же сильным не был.       А я был недостаточно силён, чтобы дотянуться до него.       Моё первоначальное отвращение к тому, чтобы нанести вред другому живому существу с тревожной скоростью исчезло, как только я понял, что капитан находится в смертельной опасности. Его средство самообороны было тяжёлым для человеческих рук и не столь лёгким в маневрировании.       Я остановил дубинку, направленную мне в голову крепкой рукой и ударил нападающего посохом, попав мужчине в живот, потом развернулся и уклонился от обоюдоострых клинков в грудь, но не смог избежать другого сильного удара по моему боку; женщина, владеющая оружием, выглядела особенно недовольной и проявляла сильную агрессию. Расцветающая боль у моего сердца была грубо откинута моим сознанием, и я продолжал нырять и вращаться, сражаясь со всеми, за него, всё для него.       Так много звуков.       Каждая капля, каждый шаг, скользкая грязь, далекий гром, который причинял боль моим ушам и звенел в моей голове ещё долго после его прекращения. Слишком много звуков.       Вот почему я не слышал свист лезвия, пока я не почувствовал, как его кончик ударился мне в шею с явной угрозой, мешая мне двигаться дальше. Человек позади меня проговорил странное, грубое слово, которое я не мог понять. Затем посох был вырван из моих рук и отброшен слишком далеко, чтобы я мог дотянуться.       Я попытался найти фигуру Джима в шторме и поймал вспышки цвета, когда капитан двигался в ловком и смертоносном танце… но всё же слишком далеко, дальше, чем он когда-либо был.       Прощайте, - сказал в своём уме я, внезапно испугавшись миллиона вещей, но больше всего, что моя смерть означала бы, что Джим тоже обречён, разве что каким-то образом дождь прекратится. Но желание прекращения было бы нелогичным, и надеяться, что он остановится просто потому, что я хотел, было нелепо.       Когда я подумал об этом, часть моей логики отдалённо заметила тот факт, что моя катра была разорвана и конфликтует, как всегда, и даже в конце концов, я не находил покоя; просто адреналин, отчаяние и печаль и любовь…       А потом Джим увидел меня.       — Нет, — выдохнул он, блокируя нападение рукояткой своего странного оружия, а затем нанёс сокрушительный удар по черепу мужчины. — Нет! Подождите!       Звук голоса моего капитана, казалось, нёс мир вокруг себя.       — Стоп!       В следующую минуту у меня появилось совершенно ясное воспоминание о событиях, однако, я признаю, что не могу объяснить фактически и рационально, как, слабый, больной, раненый человек сделал то, что он сделал.       Потому что каким-то образом, невозможным, Джим сражался и побеждал, превращался в смертельный вихрь, ослепляюще быстрый, почти одичавший в своей ярости, и это не могло быть Человеком, то, как он двигался, потому что он практически слился с воздухом, но доказательства были неоспоримы.       К тому времени, как его нападавшие уже лежали у его ног без сознания, Джим успешно привлёк моё внимание. Лезвие отстранилось от моего горла, царапая мне ключицу и оставляя мелкий разрез на нежной коже шеи, но боль была неактуальной и могла меня отвлечь.       Я немедленно поднялся, чтобы помочь капитану, потому что я знал, что никогда не допущу причинения Джиму вреда, даже если это будет стоить мне жизни. Однако, прежде чем я смог прорваться, капли жидкости, прилипшие к моим ресницам, преломили свет таким образом, что я на мгновение не мог ничего увидеть… ничего, кроме размытого калейдоскопа изображений, созданных водой, во всех из которых Джим был центром.       И было кое-что, что я должен знать, что я уже знал… но для этого было не время. Я тряхнул головой, чтобы очистить глаза, а потом подлетел к нему. Образно.       Женщина была каталогизирована и оценена как самая опасная угроза, поэтому я набросился на неё в первую очередь, оставив только двоих мужчин. Один из них сосредоточился на капитане и заставил его отступить назад, дальше от меня.       — Спок! — проревел Джим, ныряя и выпрыгивая из-под ножа. — Ты не умер!       И он сказал, что у меня есть «замечательная черта заявлять об очевидном».       — Очевидно, капитан!       И затем он засмеялся, но звук становился всё слабее, поскольку он был вынужден уклоняться, и у меня появился новый противник в ограниченном поле зрения, которое предлагал этот потоп.       Человек с мечом стоял передо мной, и я мог видеть, что его наконечник был грязным и ржавым, но также, возможно, был покрыт зелёной кровью, когда он задел меня, и первобытный гнев проснулся глубоко в мыслях о том, что эта кровь красная.       — Вы никогда не нанесете вреда Джеймсу Кирку, — сообщил я ему, и если мой голос звучал яростно, сердито или каким-то иным образом, это было бы, очевидно, из-за того, что мои голосовые связки были ослаблены, возможно, из-за холодной погоды.       — Я закончу твою жизнь, если я должен.       Он не мог понять смысл моих слов, но логика, которая так строго управляла моей жизнью, как будто на мгновение исчезла под напором основной, более инстинктивной потребности - защитить того, кто был моим.       По какой-то причине, когда мой враг установил визуальный контакт, он успокоился, хватка на оружии ослабла. Он не продвигался и не делал угрожающих движений, поэтому я шагнул вперёд, затем услышал низкий грозный рык.       …Тогда я понял, что этот звук был моим.       Я рычал как животное, чтобы враг держался подальше от моего капитана. И если бы я не нашёл это увлекательно неожиданным, я бы это сделал, когда человек внезапно бросил своё оружие и сбежал.       Капитан стоял ровно в десяти метрах от меня, фигура, которую я узнал бы где угодно. У его ног была тень, но я слышал низкий стон боли, исходящий от неё, и знал, что Джим сегодня не убивал. И я тоже. Это было намного больше, чем мы могли надеяться.       — Джим?       Он повернулся на звук моего голоса, и булава выпала из его руки и опустилась на землю.       — Спок, — он задыхался, всё ещё тяжело дыша, и улыбнулся.       Грязный дождь продолжал падать, ощущаясь маслом на коже, и гром снова прокатился, оглушительный, но эти вещи были ничем, ничем, в сравнении с этой улыбкой. Грязь, забрызгавшая нашу разорванную и неузнаваемую униформу, была незначительной, ручейки разноцветных завихрений, делающих его кожу нездорово блестящей, были трогательно неважными, потому что я не собирался получить его или умереть, я собирался… собирался…       Заполучить его?       Сомнения всколыхнулись и взволновали моё сознание, заставив меня застыть на месте, как звуки, так много звуков… о чём я думал? Я думал?       И вдруг раздался один звук. Только один звук, и остальные были для меня бессмысленными, потому что это был его голос, и он кричал, поняв, что я истекаю кровью.       - Спок, ты в порядке? Эта рана выглядит плохо! Тебе больно?       Он начал идти ко мне, и я сделал то же самое, покрывая расстояние нетерпеливыми шагами в предательской грязи.       — Ты не умер, — повторил он, но на этот раз это была не отчаянная шутка, и мы мгновение стояли лицом друг к другу в торжественном молчании… до тех пор, пока внезапно и полностью Джим не улыбнулся своей обычной яркой улыбкой, больше похожий на себя, чем он был в течении нескольких последних недель.       — Мы сделали это! — он крикнул на дождь, его лицо было в нескольких дюймах…       — Да.       И именно здесь, в этом месте, пришло время принять то, что я должен был осознать давно.       Я опустил щит; теперь он был в безопасности, мы были вместе, и я почувствовал мощную волну блаженного облегчения, охватившую меня, и тогда я понял, наконец, и это не было шокирующим или неожиданным, стены просто исчезли, и я знал.       Конечно.       Конечно, я любил Джима.       Одержимость его эмоциями, притяжение, которое выходило за рамки того, что я когда-либо чувствовал раньше… вкус его мыслей и ощущение его пальцев, сплетающихся вместе с моими, когда я целовал его…       И во внезапном потрясении от образов я был засыпан воспоминаниями, воспоминаниями, которые я теперь ощущал так ярко, как будто я переживал их столь же остро, как боль от пореза на моей шее.       Пятнадцать объятий, и то, какой его кожа была гладкой и прохладной, он укусил меня всего девяносто семь минут назад, вонзив свои зубы в шею, а десять дней назад он скользнул большим пальцем между моих губ, а его ногти скребли мои руки во время боя, который по сути и вовсе не был дракой, и меня поразила сопровождающая вспышка возбуждения и боли, как молния, и две недели назад он был подо мной, когда я облизывал его грудь, и он снова и снова говорил «ещё, пожалуйста, о мой Бог…»       — О.       Я сделал один шаг назад, но сжал его за плечи на расстоянии вытянутой руки, чтобы он не попытался приблизиться. Я был в состоянии оставаться в вертикальном положении. Я не держался за него, чтобы удержаться самому. Мне не нужна была поддержка, чтобы мои колени не подогнулись. Ни в коем случае этот жест не был связан с тем, что я мог упасть.       — Эй… ты уверен, что ты в порядке? — напряженно спросил Джим.       Я моргнул, поскольку моё зрение на мгновение размылось из-за ядовитой влаги, заливающей мои глаза; она жалила и заставляла мои слёзные железы выделять защитные рефлекторные слёзы.       Я любил его.       Эмоция была совершенно… отчетливой. Она была не похожа ни на что другое. И была похожа на всё. Я слышал, что так много людей обсуждают это… Люди, особенно на борту корабля и на Земле, всё время. Я вспомнил, как моя мама рассказывала мне об этом в те дни, когда насмешки и оскорбления приводили меня домой; я задавал вопросы о любви, и она с радостью отвечала, объясняя, сколько видов любви можно испытывать к кому-либо, и напоминая мне, как сильно она любила меня, и однажды, когда я сообщил ей, что по этим стандартам моя привязанность к ней также была эквивалентна любви.       Я вспомнил, как мой отец объяснял, почему он женился на человеческой женщине… Я вспомнил, что она иллюстрировала свои мысли о её любви к послу в красивые образы, которые я не до конца понимал.       Теперь я понял.       — Спок.       Я хотел снова поцеловать его. На мгновение потребность меня практически одолела. Затем я вспомнил, кто я и что делаю. Итак… это то, что испытывал каждый, когда влюблялся. Эта кипящая суматоха противоречивых импульсов, как неожиданный прорыв плотины.       Разумеется, я, в конце концов, научился бы управлять этим и жить с этим, принять это как новую часть себя, потому что это было то, что было, в конце концов, и привыкнуть контролировать это чувство и себя, оставаясь другом Джима, не думая даже один раз поддаваться его насмешкам и признавать что-то, что угодно…       — Меня влечет к вам.       …Но не сегодня, по-видимому.       — Что? — крикнул Джим с недоверием, и он почти смеялся. Он выглядел таким живым, весь в грязи и синяках, как-то здоровее, чем раньше, когда он едва мог стоять, и я заставил его спать десять минут на полу турболифта.       — Кажется, наша смертельная миссия заставила меня… признать это, в конце концов.       Это будет абсолютным и последним пропуском словесного контроля, — заверил я себя. Просто… когда он посмотрел на меня таким образом, стало очевидно, что я сделаю всё, о чем он попросит меня. По крайней мере, я не допустил ничего более худшего. Как моё последнее откровение.       Джим некоторое время смотрел на меня, молча шевеля губами.       Затем он схватил меня и оставил мокрый, грязный поцелуй на моих губах.       — Фантастика! — он застонал от облегчения и чуть не засмеялся, его голос дрожал от радости: — Это официально самый странный и самый лучший день! И никто не умер!       — Ваша грамматика оставляет желать лучшего, капитан.       Джим был в восторге.       — Да! Моя грамматика! Пожалуйста, исправь мою грамматику прямо сейчас, мистер Спок! — он хихикнул (независимо от того, сколько раз он позже отрицал, что этот звук был чем-то вроде мужественного хрюканья). — Тебя влечет ко мне! Это так здорово! Ладно… — Внезапно его счастье, казалось, испарилось. — О, черт. Теперь всё станет ещё сложнее, да?       — Простите?       — Ничего, — он вытер глаза от отвратительной жидкости и снова улыбнулся, и я мог увлечься тем, как его лицо изменилось так красиво, что я хотел его выпить. Но счастье снова исчезло, на этот раз, когда Джим вспомнил о зелёной струйке, стекающей по моему горлу. — Я хочу взглянуть на этот порез, у тебя довольно сильное кровотечение.       Он осторожно коснулся моего подбородка и поднял его, сузив глаза и осматривая рану. На данный момент я был достаточно доволен, чтобы быть послушным.       — Она может быть заражена.       Он сложил ладони так, что дождь наполнил их, но это был не обычный дождь, и на его пальцах появилась грязь, из-за чего он вскоре сдался.       — Чувак, что это за хрень? Чувствуется, будто идёт бензиновый дождь!       — Планета очень радиоактивна, капитан. К счастью, воздействие этих специфических лучей никоим образом не вредно для людей, хотя я не могу объяснить, почему, поскольку тот факт, что он останавливает транспортер, может указывать на смертельный уровень…       — Эй, мы можем поговорить о науке на корабле, — Джим крепко сжал моё плечо с ещё одной улыбкой, украшающей его черты: — У нас есть ровно пять минут, чтобы погибнуть, прежде чем я решу, что мы убираемся отсюда до окончания шторма, в случае, если природа решила меня сломать. Итак, об этом тайном страстном влечении, которое ты уже давно скрывал от меня…       — Я не буду говорить об этом. Я сообщил вам о его существовании, потому что иногда я буду считать, что вы можете быть несколько эстетически привлекательным для глаз, и всё.       — Правильно, — он собирался поцеловать меня снова. Я знал это. Но затем он прикусил губу, сжал руки, и остановился: — Хорошо, приятно слышать, что это особое… чувство, взаимно, — вместо этого он сказал с ухмылкой.       Этот разговор не помог моей романтической привязанности к капитану. Ему удавалось выглядеть как-то одновременно восхитительно и раздражительно нагло, незамедлительно вызывая чувство отрицания. Вызывать эти противоречивые эмоции явно было особым талантом Джима.       — Капитан…       — Я не говорю, что я влюблен в тебя или что-то в этом роде! — громко добавил он, когда раскат грома повторился снова, и боль была похожа на осколок льда в животе, создавая вспышку звука в голове, невероятно легко позволяя забыть и полностью парализовать эту боль и заставляя меня вздрогнуть.       — Но, по крайней мере, мы можем быть честными друг с другом! Это круто!       Да, несмотря на все его разговоры о привлекательности, чувства Джима ко мне пошли дальше, чем это. Я уже это знал. Много раз я напоминал себе об этом. Его часто можно было встретить заигрывающим с женщинами (которых, как я полагаю, он предпочитал как сексуальных партнёров, а не то, что я потратил слишком много времени на размышления об этом вопросе). Я решил, что буду жить с этим, с этим желанием соединиться с ним, чтобы быть с ним навсегда, с этой больной необходимостью оставаться рядом с ним… Я решил, что приму это. И я всё ещё мог быть с ним в буквальном смысле. Мне всё ещё разрешалось оставаться рядом с ним. Я бы жил с… этим даром, который он мне дал.       Потому что я не мог думать об эмоциях как о бремени.       — Спок, ты абсолютно уверен, что с тобой всё в порядке? — спросил Джим.       — Лохмотья ткани, которые напоминают вашу рубашку, больше не подходят для обозначения предмета одежды, и есть некоторая привлекательность в том, что я отмечаю под ними тренированные мышцы.       Что было неправильным с моей согласованностью в настоящее время?       Ну, я обнаружил доселе неизвестную, но от этого не менее глубокую и важную любовь к моему Капитану. Да, возможно… да, это, вероятно, объяснило бы странные вспышки честности. Кроме того, логично, что для меня было совершенно естественно хотеть отвлечь внимание Джима от моего здоровья, поскольку, я, в настоящее время, эмоционально скомпрометирован, и не был в подходящем состоянии, чтобы отклонять его горящие вопросы.       Да, это было определённо так.       Лазурные глаза комично расширились, и теперь он, казалось, почти… покраснел, его щеки затопил румянец. Как интересно. Будет ли румянец усиливаться, если я скажу ему, что я думаю о том, как ткань его штанов липнет к его телу?       Нет. Это не было бы логично.       — Ты действительно не должен говорить такие вещи мне, — сказал, наконец, Джим, качая головой, и едва различимая улыбка изогнула его губы. — Это… э-э… это… — он на мгновение беспомощно посмотрел на меня, затем остановился на: — Это просто странно.       — Я считаю, что это было нехарактерным для меня, и у меня нет оправданий, почему я так сказал. Прошу прощения, это больше не повторится.       — Нет, я имею в виду, это потрясающе слышать… но… да, хорошо, пожалуйста, не надо, не делай этого снова. У тебя могут быть эпические навыки самообладания и прочее, но я очень… — он разглядывал мою форму медленным, жарким взглядом, - …очень… человек… — Он облизнул губы — …сейчас.       Трепет начался у основания моего позвоночника…       — Капитан, я считаю, это подходящее время, чтобы попытаться спастись.       — Правильно, да, отличная идея, Спок! — Джим хлопнул в ладоши и энергично потряс головой (и довольно бессмысленно, так как дождь не прекратился), напоминая мокрое животное.       — Ваш коммуникатор пережил этот потоп?       — Я проверю… — всё, что осталось от механизма, лежало на ладони в беспорядке небольших контуров. — Да, нет. И эту странную атмосферу не так-то просто передать, тем более, что кто-то… — Он впился взглядом в небо, — кто-то льет сверху нефть ведрами на нас!       Словно в ответ на его слова, из облаков раздался рёв, и я закрыл уши ладонями, чтобы избежать негативных слуховых реакций.       Джим поймал мой жест.       — Это очень громко для тебя, Спок?       — Это немного выше средних децибел, которые вулканец может терпеть, да.       Это заставило его нахмуриться.       — Немного — не очень конкретно. Насколько выше твоего уровня слышимости?       — Незначительно выше.       — Брехня.       Он твёрдо встал передо мной, так близко, как это было раньше, и положил руки на мои плечи, подушечками пальцев касаясь кончиков моих ушей, и воспоминания потребовали внимания моего сознания, и эмоции, и я хотел…       — Насколько точно, Спок?       — …Я оцениваю это приблизительно в пятьдесят один децибел.       Джим выругался.       — Нам нужно вытащить тебя отсюда немедленно, — но он стоял так близко… и всё, о чём я мог подумать, было то, что я хотел, чтобы он встал ещё ближе… ощущение ладоней, гладящих мои руки, было так грубо и так хорошо…       — У нас ещё нет плана спасения, и мы не можем подняться, пока дождь не остановится, капитан, — пробормотал я. Наши лбы почти касались.       — Да, я знаю, — одна капля приземлилась прямо на его губу. Когда он выдохнул, она вылетела изо рта, скатившись по подбородку и челюсти. Уровень нелогичной зависти к неодушевлённому вязкому веществу не стоит упоминать.       — …Однако, гром прекратился.       Джим выдохнул дрожащим голосом.       — …Да, прости, — и он отнял свои руки от моей головы. Я вздрогнул.       — Гром… — внезапно всё его тело напряглось, и когда он поднял на меня взгляд, его глаза засияли идеей. — Подожди. Гром!       Определённое количество огорчения могло заставить меня насторожиться в том, что это могло означать.       — Гром есть, но нет молнии, — торжествующе сказал он. — Не было ни одной молнии!       Я это заметил. Молния вызывалась электрическим разрядом во время земных штормов, но у этой бури не было таких разрядов. Необъяснимо. Должна быть молния, если был гром, избыточная энергия должна быть освобождена в той или иной форме.       — Нет молнии, которую мы можем видеть, — уточнил я.       — Верно, — он яростно размышлял, создавая интуитивные скачки логики и не позволяя себе остановиться, и поэтому я ждал: — Именно так и есть. Нет молнии… которую мы можем видеть. Должна быть… есть гром, но нет молнии… — он начал идти очень точно к центру поляны, и я последовал за ним. — Почему? Это не имеет никакого смысла, если энергия не… энергия должна быть направлена… да.       Джим обернулся, намокшие волосы прилипли к лицу, на его лице было лихорадочное выражение.       — Избыток энергии — это то, что вызывает ионную интерференцию. Это должна быть ионная интерференция, которая мешает транспортеру и возможности сканирования. Молния, которую мы не можем видеть… вместо того, чтобы разряжаться в виде тепла и статичности, поглощается этим… жирным дождем, какой бы он ни был, а затем падает в землю, которая, в свою очередь, заряжает испаряющуюся жидкость…       — И когда идет дождь, цикл начинается снова, — я закончил за него. — Но это невозможно. Если бы это решение могло проводить электричество, мы бы наверняка были сожжены им.       — Это совсем не вода. Может быть, это даже не тот элемент, о котором мы знаем. Теперь это не имеет значения. Уровень радиации не может быть достаточно высоким, чтобы остановить транспортер, потому что если бы они были, мы были бы мертвы. Так что это не излучение, которое мешает показаниям транспортера, это электричество, разряжаемое непосредственно через дождь. Сам дождь! Это означает, что мы всё ещё можем быть обнаруженными, если только они смогут найти нас!       — У нас нет средств связи…       — Я полагаю, что, пока ты был занят, выкалывая дыры в моём объяснении... — но в его тоне не было гнева или раздражения, вместо этого капитан с моей помощью являл свои сбалансированные факты: — Мы можем послать сигнал на корабль.       — У нас нет средств коммуникации…       Он посмотрел вверх, щурясь, на небо.       — Не связываться с ними, но можно дать подсказку.       Я сразу понял его замысел.       — Сканирование.       — В точку. Они будут проводить постоянное сканирование поверхности, чтобы проверить, когда ионная помеха прекратится, и мы можем телепортироваться.       — Мы можем создать нарушение…       — Вспышка, пространство, где нет дождя… если они ищут то, чего там нет, а не то, что есть. И пустое пространство. Если Чехов сможет помочь Скотти транспортировать всю эту массу воздуха…       — Она должна быть маленькой, капитан, достаточно маленькой для транспортерной площадки, и достаточно большой, чтобы зашифрованные данные были значительными. Кроме того, в районе этой области, где мы всё ещё предположительно находимся, и, следовательно, где сканеры будут пытаться найти нас, а также больше, чем наши индивидуальные массы тела, конечно, поскольку мы уже расположены иначе.       — Ладно, теперь нам нужно только сухое пространство, достаточно большое, чтобы вместить нас обоих. Но это легко, я имею в виду, что мы могли бы сделать это с помощью большого квадрата ткани, чтобы изолировать небольшое пространство, кубический метр воздуха без дождя и…       — Не нужно, — это было ещё проще. Я был несколько огорчен, что это очевидное решение не приходило мне в голову раньше. — Нашей суммарной массы, теоретически, должно быть достаточно. Отдельно мы являемся двумя объектами, с которыми не работает сбойный сканер. Но если энсин Чехов преуспел в сужении параметров достаточно…       Джим хлопнул в ладоши.       — Да, Боже, да, ты настоящий, блестящий гений!       Наши тела вместе в середине поляны могут занимать достаточно места без дождя, которое можно было бы идентифицировать как аномалию. Пятно неионной активности, за которое может зацепиться транспортер.       Это был невероятный риск, и если бы мы не преуспели в этом, было бы гораздо больше племён местных жителей, которым угрожает наше навязчивое присутствие здесь, не говоря уже о том, как жидкость будет путать жизненные показатели, и не было никакой гарантии, что экипаж не рискует получить на борт инопланетную форму жизни; также не должна помешать ни одна капля дождя, поскольку она могла бы навредить молекулярной реконструкции на площадке…       Джим знал о моих опасениях в тот момент, когда я думал о них.       — Это единственный способ, Спок, — сказал он командным тоном капитана.       — Было бы логично дождаться, когда буря пройдет.       — Для этого нет времени, лидер клана убежал, и он вернётся с большим количеством воинов, и команде может потребоваться несколько минут, чтобы решить, что делать…       — Тем не менее, вы…       — Спок, — прервал меня Джим, — это риск, на который мы должны пойти.       И он протянул руку.       Он просил меня снова отказаться от логики, но на этот раз ставкой были не эмоциональный ответ или дружеское объятие. На этот раз это была его жизнь. Жизнь Джима. Как я мог на это пойти?       — Мы рискуем больше, если останемся, — сказал Джим более настойчиво. — Мы уже слишком долго об этом говорим, поверь мне.       — Я… это не так… слишком много переменных… шансы успеха меньше, чем…       — Доверься мне, — повторил он, и его глаза умоляли: — Пожалуйста. Это сработает.       Я глубоко вздохнул... и сжал его руку.       Это было похоже на воровство, это запретное прикосновение, но я сказал себе, что сделаю это только в последний раз; если мне не было позволено улыбаться, или кричать, или смеяться, или любить… если бы мне даже не было позволено любить его, я мог бы взять этот единственный поцелуй.       И обнять, когда он потянул меня за руку, и я позволил ему притянуть меня к своему телу, как можно крепче сжимая друг друга. Я прижал его к своей груди и почувствовал, что он пытается сделать тоже самое, даже если его человеческая сила была недостаточна, но всё было в порядке; я мог сделать это для нас обоих, потому что между нами не должно было быть ни частицы воздуха, и я мог чувствовать, как мои руки (одна вокруг его плеч, одна расправлена над его нижней частью спины), дрожат от усилий и эмоционального истощения, таких как эти, я знал, что Джим должен чувствовать дрожь, но он ничего не сказал, просто держался сильнее.       Прошло двенадцать холодных, страшных, напряженных минут, прежде чем Джим вздохнул с облегчением, и я выдохнул ему в шею, когда мы оба исчезли, и последнее, что я почувствовал перед тем, как дождь прекратился, были его губы на моей щеке и мягкое: — Я выиграл.       В тот момент у меня был шанс не только созерцать сожаление и надежду, но и найти странный и новый вид внутреннего покоя, полноты, которая исходила от человека в моих руках. Ибо она нашла отклик во мне, в гармонии с тем, кем я был, любовью, которую я испытывал к Джиму…       Это подходило мне.