find my way back

[human!au; Айзек — дите МакКоя] Айзек щурится лениво и разглядывает отца сквозь полуопущенные ресницы; уж лучше бы остался с матерью, она бы точно не позволила ему кувыркаться в космосе, где на каждый квадратный метр такой же квадратный монстр с лазерами взамен глаз, с чугунной кожей и горящей шерстью; отец возвращается на Энтерпрайз, и в этот раз Айзек последует за ним куда угодно, даже на чертовый край галактики, это не обсуждается. Айзек прыгает в окно, когда отец перестает ворчать на своего капитана, и попадает прямо в объятия симпатичной девушки с острыми скулами и волосами, собранными в высокий хвост; Айзек улыбается ей заискивающе-блестяще, той улыбкой, от которой любая падает его ногам, и хочет было убежать, до байка недалеко, а там пересечь границу и свалить в другой штат — отец не найдет, а матери он уже и не нужен, свобода на ладони, чего еще желать? Девушка качает головой, и с ее губ слетает непонятное слово, и это точно не английский, а затем в шею Айзека мягко входит игла; Айзек знает это чувство, что мгновенно расползается по венам — эта девчонка в красной юбке вколола ему снотворное, наверняка работает вместе с отцом; последнее, что он слышит, как отец чертыхается в голос и вопит, что на корабль его в таком состоянии не потащит, хватит, пронес уже одного, так он капитаном стал. Когда Айзек приходит в себя, рядом никого не оказывается, свет мигает и подстраивается под его слабые глаза моментально, замирает на спасительной полутемноте; Айзек слышит, как за дверью раздаются равномерные удары, будто молотом по наковальне, и спрыгивает на пол, где босые ноги натыкаются на кучу разбросанных железяк — Айзек фыркает, мнется на пороге, но затем решительно бьет кулаком и вваливается в новую комнату, когда дверь неожиданно отходит в сторону. — Проснулся? Прекрасно! Молоток в зубы и ползи на нижнюю палубу, мне нужны дополнительные руки. Голос раздается снизу, и Айзек машинально подходит к перилам и бросает взгляд вниз, он даже не удивляется, разглядев полупрозрачные трубы с разноцветными трубами, кучу маленьких людишек, бегающих от одной к другой, а в самом центре мужчину в красных одеждах с инструментом, что равномерно стучит по синей шестеренке; Айзек не удивляется — отец частенько рассказывал про ломающиеся внутренности Энтерпрайз, и теперь он оказался именно в эпицентре поломок — спасибо, п а п а! Айзек хватает молоток и бросается вниз, по пути впрыгнув в чьи-то сапоги, заботливо оставленные на пятой ступеньке, в голове бьется: ‘ты только не удивляйся’ и, на удивление, пока получается просто прекрасно; орущий мужчина оказывается главой очередного отдела, и под его руководством Айзек даже умудряется закрыть парочку вентилей, починить какое-то табло и удариться током только три раза, что для новичка — рекорд, Айзек в этом уверен. И поэтому, когда Скотт в очередной раз ругается сквозь зубы на очередного недо-работника с плохой моторикой рук, Айзек позволяет себе ухмыльнуться, за что сразу получает подзатыльник и неодобрительный крик; через пару часов, когда Айзек не может уже стоять на ногах от усталости, а шея раскалывается от парочки не особо сильных оплеух, Скотт машет рукой и отправляет каждого в свой отсек, затем подзывает к себе Айзека и откидывается на спинке стула. — Ты понимаешь, где ты, и почему оказался именно здесь? — Благодаря протекции отца? — А кто твой отец? Скотт вскидывает бровь, но, не слушая ответ, глотает что-то прямо из горла, Айзеку даже кажется, что это явно внеземного происхождения, и потирает собственную шею слегка дрожащими пальцами; Айзек понимает в миг, что отец явно ничего не просил, а если и да, то нечто в стиле ‘нагрузите этого бездельника работой, чтобы даже не думал отлынивать!’, и Айзек не понимает, за что так с ним: подумаешь, сбегал пару раз, да и за то время, что отец куковал в космосе в первый раз, свалил в сторону моря — это же не страшно, чего тут психовать? Скотт протягивает бутылку, но Айзек не берет, насмотрелся в свое время на запои МакКоя (в то время язык даже не поворачивался звать его папой, именно так и родился о т е ц), повторять не хочет, знает, насколько тонка грань; Скотт лишь улыбается и цедит, что ему больше достанется, а затем отправляет Айзека в ту-самую-комнату, больше подходящую для хранения одежды, чем для жизни, и требует поставить будильник ровно на семь — в семь пятнадцать он войдет с инструментами и длинным рассказом о положении дел, ему следует быть готовым; Айзек заводит будильник на половину. // Первый раз по-крупному они ругаются в тот день, когда МакКой вместе с Кирком (с капитаном, Айзек, неужели так сложно?; да я скоро вообще буду звать его папой!) решают провести экзамен, чтобы решить, достоин ли Айзек считаться правой рукой, или Скотти здорово рискует, частенько оставляя его за главного; у Айзека валится все из рук, разлетается по запчастям, и даже банальнейшая операция по приведению падда в порядок проваливается безоговорочно. — Ты переживаешь из-за экзамена? — Боюсь подвести тебя. Скотт для него — как нечто ценное, крепкое, уверенное; он — настоящий гарант своеволия и надежности, тот, кто способен вытащить команду из грязнющей дыры, тот, кто справится с любой напастью, кто прикроет и всегда спасет; Айзек уверен, что если ему предложат перевестись туда, где не будет так много работы, где вокруг будут виться одни улыбчивые девчонки, а не угрюмые парни, где можно будет веселиться 24/7, он все равно останется здесь, именно в этом отсеке, с этим человеком, именно поэтому Айзек и боится — одна ошибка, и прощай, Скотти! Скотт убеждает, что все будет хорошо, что он справится, что пройти тупой экзамен для него — элементарно даже с закрытыми глазами и связанными за спиной руками, но Айзек не верит, цепляется где-то за внутреннюю надежду, но ее не хватает, и он продолжает ошибаться раз за разом, даже на глазах капитана с отцом, за что получает выговор от МакКоя и разочарованный взгляд от Кирка; Айзека не переводят, но дорогу к правой руке перекрывают на год минимум. И Айзек срывается; напивается, рушит половину медицинского отсека, чем здорово пугает персонал, и врывается в каюту к Скотту, кричит, что есть сил, ругается, требует отправить себя на Землю, жалуется, что ни на что не способен, и не ему ходить в царях; Скотт фыркает и протягивает бутылку водки, доводя состояние Айзека до невозможной кондиции — и Айзек вырубается на первой же рюмке, не успев даже сделать второго глотка. Когда он открывает глаза, в окне отражаются звезды (а в его закутке окон нет), на стенах развешаны чертежи, а в воздухе пахнет грифелем, алкоголем и чем-то цветочным; Айзек замечает Скотта, что вырисовывает очередные схемы вечных двигателей, и не знает, что сказать, поэтому Скотт, не оборачиваясь, рассказывает потрясающе запутанную историю о грабителе-разрушителе с пшеничными волосами и маске, как на земных ограблениях; ‘защитил себя, хитрец, вот как Кристина тебя опознает?’ Айзек смеется в голос, чувствуя, как напряжение отступает; у него точно не было никакой маски, а, значит, с Кристиной уже успел поговорить кто-то, кого она уважает, а с ним, в свою очередь, тот, кому важен Айзек; спасибо Джеймсу Кирку, прислушивающегося к своему лучшему технику, и Скотту, конечно же, тоже. Скотт ворчит и отправляет его на нижнюю палубу без завтрака, и Айзек с радостью несется вниз, по пути забегая к отцу — кто как не он знает, где в галактике покупают лучший алкоголь? Айзеку жизненно необходимо отдать долг, и одной бутылки явно не хватит.