Монстр, монстр из-под кровати Выходи, поиграем, потому что мне нужен друг
… кровь, стекающая по обнаженной щиколотке, была не алой, пульсирующей, обогащенной кислородом, а темной, тягучей, после себя на пальцах оставляющей неприятно пахнущие разводы; она смахивает капли тыльной стороной ладони, машинально облизывает кожу, от удовольствия улыбается и зубами щелкает — воздух несет к ней молодые тела, что способны любой голод если не утолить, то хотя бы приглушить, и голоса в голове замолчат, и жажда стихнет, пусть на день, пусть на час, пусть на чертовы пятнадцать минут, она будет рада, будет счастлива. он — не будет, но это не его на куски раздирает прошлое тех, кого она с кровью впитывает. он смотрит прищурившись, будто не на нее, куда-то далеко, за границу миров, в никому неведанное междумирье, где магия у каждого от рождения, где нет нужды бороться, где каждый на своем месте, и звенья пищевой цепочки не перемешиваются, не заставляют королевскую знать питаться отбросами; он на луну глядит лениво, как на подругу боевую, давай же, старая, свети пока не устала, даруй мне сил, заставь всех остальных прочь бежать, как от огня, как от загнивающей чумы, как от самого сладостного детского кошмара, что вспарывает изнутри острыми когтями. заставь их. она вверх смотрит, кровь венозную с губ вытирая, и рыдания вперемешку с истерикой рвутся наружу, и она сглатывает, ком в глотке застревает, глотает еще раз — через альвеолы, к бронхам, чтобы с каждым вдохом жизнь на мгновение укоротить; в ней сотни лиц, и все они в ней поют, воспевая ненависть, что покрывает органы подобно ржавчине, и умереть бы ей в ближайший кровавый рассвет, линия жизни прервана давно, восстановлению не подлежит; и кричит она, и рычит, и зверь, живущий внутри, в ответ воет, и их симфония помогает прохожим сходить с ума. вначале он думал, что она волчица самая обычная, участь которых под ногами побираться, скалясь и из последних сил, костями серыми расшибаясь до алой и живородящей, умолять хоть кусок сбросить; но она такой не была — ни тогда, ни когда-нибудь еще, он позаботился, он учеников своих не бросает, разве что позвонками о колено собственное, и никто не сбегал, никто бы вовек не осмелился, и она смелой не была, она в тени жить привыкла, и голову задрать, крови горящей хлебнуть — это то, чего она жаждала, о чем упрашивала, и не пощадить просила, не душу заблудшую спасти, а лишь раз позволить вкусить то, что запретно. и как тут устоять? а старший брат, что в пожаре уцелел, ее рукою же устроенным, лишь вслед смотрел, не говоря ничего, когда глотка вспорота, говорить сложно, дышать даже нельзя, руками в плечи цеплялся и надеялся, глупый, что она передумает, а она лишь порог чернильный переступила, шагнула в ночь, в объятия его вампирские, и ни разу не обернулась; говорят, по ночам она выла не от голосов, что по кирпичикам ее разобрать успели, а из-за взгляда брата, что по ее венам так и не начал бродить, она кровь его отведать не рискнула, а потом поздно, а потом — смерть. и он умер для нее, умерев не в ней; ирония, хах? он узнал об этом не сразу — первое правило: не привязываться, второе правило: не привязываться, третье: а какие правила тебе еще нужны? — и она не сказала, ходила бледной тенью, кусала всех без разбору, и кровавые реки утопали в темных бульварах загнивших городов; ее платье каждую ночь превращалось в багряное ничто, и она лишь длиннющими волосами взмахивала, рот ладонью утирая, и в спячку на тринадцать часов, до следующего блика, что будил сквозь неприкрытые шторы, и на охоту, в новом, блестящем, цвета невинности и чистоты — первые пятна знатно роговицу раздражали. она не обращалась к нему за помощью — правило номер один, детка, он может лишь артерию перекусить, да и то тебе — и в пучину своего безумия погружалась сознательно, не без удовольствия, взращивала на себе бутоны ядовитые, слезами поливала, злобой удобряла; и расцвели они, и загнила она, и сделать ничего больше нельзя, черту один раз перейдя, обратно не воспарить, да и она существо нижнее, оборотень никчемный, ей в сторону его круга даже смотреть не позволено. звенья пересекаться не должны — как неловко получилось. ей без него будет лучше — знает и она, и он, и все те безголосые, что внутри нее давно, эритроцитами по сосудам наперегонки, и ведь не к свету, а к сердцу, чтобы вокруг желудочков, чтобы во время кашля на языке, чтобы прочь, под неоновые брызги умирающей луны; он стоит зверю подобно — идеально прямая спина, заостренный подбородок и прищуренные глаза: Рубикон пройден давно, ей уже не деться никуда, но он все равно за каждой охотой смотрит, еще одна ночь, еще одно мгновение любования наслаждением от прокушенных вен, от безумия в темнейших зрачках. у нее платье белое; и это так ненадолго. она глаза поднимает в тот самый миг, когда он отступает в тень; на языке горчит — кто же ты? — но она молчит, ей мальчика из снов о прошлой жизни своей узнавать нужды нет; язык горчит, и она остатки крови сгла-ты-ва-ет.Ты так близко, я чувствую твоё дыхание Только ты остался у меня