Архистратиг

      Выйдя из офицерской кают-компании, Ральф ещё несколько минут блуждал по бордовым коридорам крейсера, пока один из членов экипажа, молоденький и кудрявый парнишка в белой форме, не показал ему нужный путь. Ральф поднялся на уровень выше, прошёл батарейную палубу, преодолел ещё один подъём, и вот, вдыхая свежий морской воздух, ощутил всё величие и бесконечность океанского простора. Вдалеке, ближе к носу крейсера, стоял, облокотившись на фальшборт, Роджер. Он стоял к Ральфу спиной, засунув свободную руку в карман шорт. Одеждой с мальчиками поделились все, кому было не жалко, поэтому большинство предметов гардероба держались на них за счёт одних только ремней да подтяжек. Вот и Роджер был сам на себя не похожий в этих размахайках. Ветер поддувал под широкие штанины, и от этого они то и дело становились круглыми, прямо как у клоунов. Но Роджеру явно было не до игр ветра. Сосредоточенный, он смотрел вдаль. Над ним, прозрачная и тяжелая, нависла пелена раздумий.       Ральф направился в сторону кормы. Оглядывал каждую мелькающую мимо него деталь судна, скользил ладонью по холодным металлическим корпусам. Впервые за столько дней ему было спокойно. Тело одолевали изнурение и слабость, но он привык их превозмогать. Вцепившись в поручень у самого края палубы, он не сводил глаз с маленькой чёрной точки. Над ней клубился дым и столбом уходил ввысь, рассеиваясь густым серым облаком. Там, у берегов их злосчастного пристанища, осталось нечто такое, очень ценное, родное, то, без чего Ральф не стал бы тем, кем он был сейчас, на корме этого крейсера, готовый преодолеть сотни километров ради Англии.       — Саймон, Хрюша… Где же вы сейчас?       Ральф вглядывался в небо. В облака. В океан. И везде, в каждом великом творении видел их добрые улыбки.       — А я вот, — и он шмыгнул носом, чувствуя, как поступают слёзы, — домой еду. К отцу.       — Хрюш, а за тебя я полежу на диване, телевизор посмотрю, чай буду пить… много-много. Как ты со своей тётей пил — по расписанию. И конфет я наемся! Хотя сам я их и не очень люблю, но чтобы ты смог… знаешь, через меня… Обещаю тебе, Хрюш.       — Саймон, а за тебя я, — Ральф осёкся, понимая, что про любимые вещи Саймона ничего не знал. Для Ральфа жизнь Саймона начиналась с того обморока на площадке и заканчивалась в приютившей его окровавленное тело стихии.       — Саймон, я…       Он нахмурился, раздумывая над тем, что сделает для Саймона.       — Каждое воскресенье буду ходить в церковь и ставить свечку. Ни разу не пропущу. Я ещё пока не знаю точно, есть Бог или нет… Но ты в Него верил.       Ральф улыбнулся сквозь слёзы и со всей искренностью, на которую только было способно его сердце, прошептал:       — И я тоже хочу верить.

***

      На нос Ральфу упала капля, и он вздрогнул. Заморосил дождь. Синева над головой становилась всё гуще, насыщеннее. Горизонт обволокло тучами. Предгрозовая темнота застлала и вскоре совсем скрыла от чужих глаз маленькую точку острова. Ральфа окатило ледяное дуновение ветра. Погода менялась на глазах.       — Это фамилия священника, который нас нашёл.       От неожиданности Ральф отшатнулся. Справа от него стоял Роджер, и можно было подумать, что простоял он здесь уже порядочно времени. Может, не знал, с чего начать, - ждал, наблюдал. В любой момент мог передумать и уйти, так же незаметно, как и пришёл.       Он приблизился к краю, положил ладонь на поручень, то и дело сжимая и разжимая пальцы. Молчал. Ральф понимал, что, возможно, это первый и последний раз, когда они могут поговорить, словно давние приятели, когда он хоть немножко может приблизиться к пониманию этого человека изо льда.       Поэтому он не торопил Роджера. До сих пор их связывала ненависть друг к другу, но даже она гнулась под любовью к морской дали, манящей, безграничной, от которой они оба не могли оторвать взгляд.       — Я сам из Девона. А Саймон вообще в Саффолке родился. Мистер Крамер… дядюшка Луис, так мы все его звали, ездил по графствам и собирал бездомных детей. Говорил, что меня нашёл около какой-то псарни. Я украл у собаки кость и взобрался на дерево, чтоб не достала и не сцапала заодно со своей грёбаной костью.       Чёлка намокла под дождём, и вода с неё капала Роджеру в глаза. Он махнул головой, откидывая надоедливые пряди в сторону.       — Но я не помню ни собаки, ни как от неё убегал. Зато вкус той подгнившей кости до сих пор во рту. Каждый раз тянет блевать, — он скривился и, сам того, наверное, не замечая, сплюнул за борт.       — Не помню, как и до Сомерсета ехали. Но зато первое, что я там увидел, когда приехал, помню, словно это было вчера. Зелёный дом с большуу-ущей такой верандой и черная голова, бегущая мне навстречу. Саймон жил там уже больше года. Всё мне показывал, знакомил со всеми. Нас, правда, немного было. Десять человек. И дядюшка Луис. Учил нас грамматике, чтению, отрывки из Библии наизусть спрашивал. Потом организовал церковный хор. Пели. Ну, кто как умел. Прихожанам не особо нравилось, а дядюшка говорил, что мы самые настоящие молодцы.       Роджер затих, и Ральф, в глубине сердца опасаясь, что он закончил свой рассказ, оставил почерневшую морскую даль — перевел взгляд на Роджера. Тот был по-прежнему спокоен, но это уже не было то мёртвое спокойствие, которое всегда придавало его лицу непроницаемое и хмурое выражение. Это было какое-то необычайное для такого человека спокойствие: граничащее с благодатной тишиной и смирением. Он не улыбался, но на лице его застыла улыбка. У Ральфа перехватило дух. Он смотрел на Роджера, но от того Роджера, которого он знал, в нём осталось мало.       — Хороший был старик. Мы гордились тем, что каждый из нас — Крамер не только на бумаге. Но и где-то тут. — Роджер приложил ладонь к груди, и Ральф будто бы ощутил биение его сердца.       — Он привёз меня в конце августа. После меня ещё одного, из Бата, кажется. И за какие-то пять месяцев выучил нас так, как в школе не научили бы и за годы. В феврале Аарон, один из наших, чем-то заболел. Все думали: простуда, ничего серьёзного. Но уже к весне зараза убила пятерых. Дядюшка Луис тоже захворал. Помню, как мы дежурили у его кровати, носили ему молоко с салом. Я раз тоже его пил: гадкое такое молоко… Он ещё был жив, как его заменили другим священником. Троих из нас потом приютили. Другие два сбежали после смерти дядюшки. Из всех, кто жил в сиротском доме и пел в хоре, остались только мы с Саймоном.       Роджер отпустил перила и развернулся, чтобы уходить. Вот так вот просто: закончил на самом важном и пошёл.       — Роджер! — Ральф схватил его за край рубахи. — Что случилось после этого? Разве у тебя сейчас нет семьи?       — Старик Луис и те девять были моей семьёй. Что до остального, это уже тебя не касается, Ральф.       Мальчик вырвал руку и зашагал прочь.       — Какого чёрта, Роджер?! Какого чёрта ты тогда не защитил Саймона?! Мать твою, ты бы рано или поздно прикончил нас всех, если бы не подошёл крейсер!       — Заткнись, Ральф! Ты ничего не знаешь!       Они оба были готовы сорваться с места и, взбешенные, неудержимые, налететь друг на друга, превращаясь в комок сцепившихся волков. Буря поглотила бы их крики и стоны, дождь бы смыл кровь, и им, наверное, стало бы куда легче после этой яростной схватки. Останься они, конечно, в живых.       Но они просто стояли — в паре ярдов друг от друга, и ни один из них так и не пустил в ход силу, от ощущения которой кровь подступала к мускулам, кулаки наливались сталью, и всё внутри вспыхивало, подобно молниям над их головами.       Роджер уходил, и вот — одномоментно — стена дождя поглотила его силуэт. Словно Роджера никогда и не было. А Ральф продолжал стоять и вглядываться во мглу, надеясь, что вот-вот исчезнувшие очертания проступят в ней вновь…       Но очертания не возвращались.       Весь дрожащий, но не от холода — от неизлитого бешенства, от непонимания, от перевернувшихся с ног на голову ожиданий, Ральф отвернулся. До боли в пальцах впился в поручень. Он не мог определиться с собственными чувствами. За какие-то минуты, проведенные с Роджером, всё стало таким разрозненным, противоречивым, никак не укладывалось с теми выводами, которые он уже успел сделать. Всё вмиг обернулось не тем, чем представлялось, а ведь это была лишь малая часть, которую раскрыл Роджер...       Ральфу хотелось кричать. Да так, чтобы надорвать глотку, чтобы слиться с раскатами грома и заглушить в себе самого себя...       Надрывный и оглушительный, крик был подхвачен штормом и унесён, расплескан между небом и океаном, развеян за километрами.