Дом Грез

ГЛАВА ВТОРАЯ

Со временем маленькая комнатка в конце коридора на втором этаже как-то сама по себе стала Их Комнатой. Они уходили туда, чтобы никто не увидел, как они обнимаются — хотя, конечно, никто и не смог бы, ведь поблизости никогда никого не было. Они были одни, словно заколдованные в этом Доме. Огромный старый замок, принадлежащий им одним, с паутиной, скрипом половиц и запахом гнили. У них было свое собственное королевство — о чем еще они могли мечтать? В начале декабря Стив пришел к нему прямо после обеда, сразу, как смог вырваться от мамы, и с порога громко позвал. Прошел в гостиную, сел на оставленный со вчерашнего дня плед и дождался, пока Баки явится к нему из темноты. Тот сел рядом, привычно обнимая его сзади. — Я нарисовал кое-что, — улыбнулся ему Стив, на что Баки вскинул бровь и кивнул. — Это, конечно, просто наброски... Но я подумал, что, быть может... — Стиви, — легонько тыкнул его под ребра Баки. — Да, извини, — сказал он, заулыбался искренне и смущенно, и Баки только в ожидании уставился на него. Тогда он протянул ему альбом, открыл на нужной странице и, чувствуя, как в груди сердце становится комком, показал те самые наброски. Поначалу Баки молчал. Он старательно вглядывался в рисунки. Тут да там он узнавал их со Стивом и Дом: гостиную, кухню, длинный коридор, Их Комнату, даже прихожую, и лестницу, тянущуюся вверх. Все, что могло у них когда-нибудь быть — потом, в будущем, но не сейчас. Они ведь правда могли бы купить это место: поднакопили бы денег, устроились на работу и выкупили Спящий Дом, сделали его своим. По правде говоря, Стив мечтал об этом каждый раз, как засыпал и как просыпался: о Баки и доме, о том, как они смогут тут жить. Стив изображал это на каждом рисунке: скатерть, купленную у миссис Малджри из дома на углу, салфетки, связанные руками его матери, недорогую мебель, заказанную из города... Они могли бы, действительно, могли. И, показывая рисунки Баки, Стив надеялся, что и тот захочет, захочет еще сильнее — жить с ним, в Спящем Доме. На веки вечные. — Ты хотел бы? — спросил Стив, отчего-то вдруг испугавшись услышать ответ: будто Баки и правда мог отказать ему. Будто бы Баки мог выбрать что-то другое, уйти от него навсегда. Такого не случилось бы, нет-нет, ведь они знакомы уже достаточно близко и крепко, и Баки от него не ушел бы. — Баки? А Баки все смотрел на рисунки, на мягкий штрих, на небрежно затемненный силуэт низкого человечка, стоящего у окна на втором этаже Дома. Затем, когда Стив уже затаил дыхание от странного немого страха, повернул к нему свое бледное лицо и посмотрел в глаза: — Больше всего на свете, — сказал Баки честно. Только тогда Стив улыбнулся и позволил себе потянуться к нему, обнял и положил голову на правое плечо. — Я ждал тебя так долго... — Вот увидишь, — проговорил Стив тихо. — Так и будет. Вот увидишь. А потом они вдруг поцеловались, и Стив был бы трусом и лжецом, если бы не сказал, что ждал именно этого момента всю свою маленькую жизнь. *** Январь был морозным и белым; солнце выходило редко и почти не грело, и дни обычно были черно-бело-серыми. Стив и Баки топили камин в Спящем Доме и грелись в гостиной под двумя пледами. Маме не нравилось, что Стив уходил зимой куда-то так подолгу — он мог заболеть, и никогда еще зимой его болезни не заканчивались быстро и беспрепятственно, но почему-то рядом с Баки ему всегда было так тепло и уютно, и ни о какой заразе он совсем не думал. Они с Баки будто стали еще ближе друг другу, хотя он не был уверен, что такое вообще возможно. Так легко и приятно было признаться самому себе, что Стив Роджерс влюбился — не в милую красавицу Пегги Картер из библиотеки, не в хорошенькую Марию Хилл, дочку их пекаря, а в странного паренька из Спящего Дома, которого знал так мало, но чувство, что они познакомились задолго до рождения, ни разу его не покидало. Теперь они не просто обнимались — они целовались, сидя в своем гнезде из пледов и одеял, которые Стив натаскал из дома — они все равно давно пылились на чердаке — и провалиться было Стиву прямо в преисподнюю, сквозь прогнивший пол Дома, если хоть какая-то часть его разума считала это неправильным. Правильным, хорошим, приятным было одно лишь существование этих поцелуев, они были благословением, и Стив чувствовал это каждый раз, когда Баки целовал его снова и снова, уча и показывая, как правильно. — Уж твоя хорошенькая Картер тебя такому не научит, — улыбался Баки, возвышаясь над ним. Такой красивый, молодой и живой. Его губы становились краснее, цвет лица — ярче. Стив так любил смотреть на него, Стиву так нравилось быть влюбленным в него. — Так что запоминай и учись, потом удивишь ее. — С чего бы мне целоваться с Пегги? — спросил его Стив. Баки рассмеялся его вопросу. — Как это с чего? Женишься — и целовать не будешь? От его слов Стиву вдруг стало неприятно. Он нахмурился, теперь уже серьезно, и улыбка пропала с его лица. — С чего бы мне жениться на Пегги? — тем же тоном спросил он. Баки фыркнул. Он помолчал, любуясь им — они лежали на полу, у разведенного камина, и Баки грел его в своих руках, целовал, приподнявшись над ним на локтях. Вмиг его взгляд стал такой грустный, что Стив ощутил эту тоску на себе. — Не будешь же ты вечно тут, — вдруг прошептал Баки, будто самому себе. Тогда взгляд Стива стал совсем уж непонимающим и он приподнялся и сам. — Почему это? Буду! — горячо возразил Стив. — Мы же обещали друг другу, помнишь? Что купим этот дом, что он будет наш... Что жить тут будем! Баки посмотрел ему в глаза. — Я... — он замолк, будто сам себя оборвал. — Неважно. Давай почитаем «Шерлока Холмса»? Очень уж люблю эту книгу. И он ушел за ней на первый этаж, как ни в чем не бывало, а Стив остался лежать все на том же месте. А когда Баки вернулся, нырнул к нему под плед и прижался к теплому боку своим, Стив повернул голову и спросил: — Ты когда-нибудь расскажешь мне? Он знал. Было что-то недосказанное в этих словах. Что-то сокрытое и очень тайное, но такое важное. Однако Баки продолжал листать книгу в поисках отрывка, на котором они прежде закончили, будто и не услышал ничего. Стив продолжал смотреть ему прямо в глаза, и наконец Баки сдался. Сжал губы и все-таки взглянул на Стива. Полюбовавшись им, поднял руку и мягко провел пальцами по острой скуле. — Конечно же, Стиви, — согласился он. — Однажды я обязательно тебе все расскажу. Просто... Подожди немного, хорошо? И Стив только кивнул — будто мог отозваться как-то иначе — и они снова поцеловались, и «Шерлок Холмс» уже был совсем не нужен. *** Шло время. На дворе уже показывался было март, когда Пегги спросила. Она никогда не была чрезмерно любопытной, всегда задавала лишь те вопросы, на которые, как думала, имеет право знать ответ. И, когда морозным февральским днем она спросила у Стива, укладывая коробочки с печеньем для него в бумажный пакет: — Так ты все время ходишь на Холм? — Стив понятия не имел, может ли ответить на такой вопрос. Пегги была его другом. Милая и отзывчивая, она наверняка рассказала бы, будь на его месте. Но Стиву вдруг стало страшно, что, если Пегги не поймет, о Баки узнает весь город, и местные прогонят его прочь из Дома, а Стива — вместе с ним. Куда они тогда пойдут? Что будут делать? Как же мама? — Это... — он пожал плечами. — Знаешь, я просто... гуляю. Она взглянула ему в глаза, усмехнулась алыми губами. — Эх, Стивен Грант Роджерс, за шестнадцать лет ты лгать так и не научился, — посетовала она, — какой стыд! Стив улыбнулся ей. — Я не могу сказать, — в конце концов осторожно проговорил он. Пегги выгнула бровь. Она помолчала, закусив губу. Когда Стив уже собирался уйти из библиотеки, она остановила его: — Ты ввязался во что-то, да? — вдруг спросила она. Стив замер. Могло ли считаться то, что связывало их с Баки, «чем-то», во что можно вляпаться? Они же просто любили друг друга, никому не мешали, жили себе в отдалении, там, где их никто никогда не увидит, и только Дом, пожалуй, мог их понять. Он повернулся к Пегги. — Ничего такого, Пегс, — сказал он почти уверенно. — Все в порядке. Она не поверила. — Не ходи туда, Стив, — только и проронила она. — Этот дом — очень плохое место. Стив криво улыбнулся. — Он — единственное, что у меня есть. Он не врал. *** К середине марта сильно заболела мама. Стив знал, что это произойдет — симптомы он начал замечать уже давно. Странно было видеть, как быстро, стремительно быстро она угасала, а он ничем не мог помочь, совершенно бессильный перед лицом запущенной пневмонии. Доктор Рэдфорд, конечно, предложил отправиться в город — на лечение, в больницу — но это была скорее формальность, поскольку он лучше всех в Ричардсоне знал, что семье Роджерсов такое не по карману. Так что решено было оставить Сару дома, отпаивать ее лекарствами, но какой-то частью себя уже тогда Стив знал это — она не сможет выкарабкаться. Дни стали длиннее и мрачнее. Стив ускользал от мамы в Дом лишь на пару часов, пока она спала, а потом возвращался к ее постели. Тяжело было прощаться с нею. Конечно, Стив старался не думать об этом, изо всех сил мыслил позитивно и убеждал в хорошем исходе и маму, но чем больше она бледнела, тем меньше он верил собственным словам. Баки заметил его смятение. Сказал, сидя с ним у камина: — Что-то гложет тебя. Стив смотрел на огонь. Порою непроизвольно он думал, что же будет делать, когда — если — мамы не станет. Куда он подастся? Его заберут в приют? Как же тогда Баки? Как же Дом? И их мечта о совместном будущем? Как тяжела, неподъемна была его ноша. — Моя мама тяжело больна, — тихо отозвался Стив, голос его был тяжелым, шуршащим. Стив добавил сокрушенно: — Она умирает. Баки сидел рядом. Стив чувствовал — как и всегда — что он смотрит, прямо на его профиль, на то, как в глазах его играют отблики от огня. Баки всегда смотрел, иногда тоскливо, иногда задумчиво, иногда — так нечитаемо, что Стиву становилось не по себе. Наконец, Баки прошептал: — Смерть не конец, Стиви. Ну... не всегда. Баки отвернулся к огню, когда Стив посмотрел на него. — У тебя кто-нибудь умирал? — спросил он осторожно. Баки усмехнулся. — Все, на самом деле, — задумчиво протянул он. — Все, кого я любил. Моя мама... она умерла от туберкулеза. Мне было двадцать один. Отец погиб на войне. А сестра, Бекка... Ее убили. Он затих. И все смотрел на огонь, а огонь смотрел на него и плясал бликами в его глазах. Стив положил голову ему на плечо. Они так и сидели, и только Дом был свидетелем, и только Дом мог их принять. *** Потом, в марте, Баки принес настольную игру. Сказал, что поднялся на чердак и отыскал там — старенькую, но Стив был так рад, что после они играли в нее весь день, и домой он вернулся лишь к вечеру. Мама теперь была еще слабее, и, отведя Стива подальше от ее постели, доктор Рэдфорд сказал, что она протянет еще не больше месяца. Стив стойко выдержал эту новость, почти спокойно кивнул и проводил дока до дверей, вернулся к маме, чтобы поправить ее одеяло и взбить подушку, а потом убежал в Дом прямо так, без куртки, в одних домашних штанах и рубашке, по сугробам в домашних тапках, и, когда наконец влетел на тихую кухню, позволил себе выть и рыдать. Баки появился практически сразу же, укутал его во все те пледы и одеяла, что отыскал в доме. Он обнимал так крепко, что Стив чуть не задыхался в его руках, и все целовал — лицо, шею, макушку, плечи. — Что такое, Стиви? Что случилось? Стив не стал рассказывать. Подождал, пока истерика пройдет, и, когда Баки уже отвел его к камину, зажег там огонь и устроился рядом, он позволил себе выговориться: — Мама умирает, — снова сказал он, теперь уже абсолютно другим тоном. — И я ничего не могу поделать. Доктор сказал... сказал, она протянет не больше месяца. Баки провел рукой по его спине. — Мне так жаль, — отозвался он. — Если бы я мог только... — Знаю, — тут же прервал его Стив. — Знаю, Бак. Но мы не можем, верно? Ни ты, ни я. Никто другой. Она умрет. В апреле-мае. Она умрет, и я ничем ей не помогу, ведь так? Потому что мы не можем... Мы не можем помочь. Баки не ответил. *** Середина весны выдалась теплой, давно растаявший снег сменился зеленой травой, кустарниками, первыми цветами, расползлись серые облака и тучи. Мама была настолько слаба, что теперь почти не поднималась с кровати, и кашель ее сотрясал тонкие стены чаще, чем раньше, и Стиву пришлось окончательно забросить учебу, чтобы заботиться о ней. Это было тяжелое время. Они едва сводили концы с концами. У Сары оставались кое-какие сбережения, но этого не хватало на нормальную жизнь. Стив пытался еще доучиваться в школе — носил учителям задания, сдавал зачеты — но этого все еще было недостаточно. Мама хорошо понимала, в каком они положении, и каждый раз ее глаза блестели от слез, когда она видела Стива измотанным и невыспавшимся. Но так было нужно. Это были ее последние дни — мрачные и серые, наполненные тоской и чувством вины — за то, что она уходит. — Когда меня не станет, — прошептала Сара сухими губами однажды, когда Стив сел рядом с нею, чтобы покормить и дать лекарства, и она взяла его руку в свою, слабую и маленькую, и улыбалась, и ее глаза были полны слез, — не думай, что я уйду навсегда. Не думай, что меня никогда больше не будет рядом. Я буду тут. В этих стенах, рядом с тобою. Я буду петь тебе колыбельные на ночь, как раньше, и целовать в лоб. Ты не услышишь меня, не увидишь, но будешь чувствовать, я обещаю, мой милый. Ты не будешь одинок, мой мальчик. Ты не останешься один. Так что не горюй обо мне, ладно? Ведь когда-нибудь мы обязательно увидимся снова. А потом она уснула, и Стив долго-долго гулял по городу в одиночестве, а затем отправился в Дом, где сидел рядом с Баки у камина в тишине. Мама умерла тридцатого апреля без мук и страданий — во сне, и, когда Стив поднялся утром и зашел в ее спальню, чтобы накормить, он понял сразу: она ушла. Она была все такой же бледной, лежала недвижимо, спокойная и умиротворенная, укутанная в одеяла — ничего не изменилось, только разве что она не дышала. Спящая Красавица Сара Роджерс. Ей было только тридцать шесть. Похоронить ее помогли соседи. Это был очень-очень солнечный и теплый денек. Пегги стояла рядом со Стивом, приобнимала его за плечи, пока он молча смотрел, как гроб опускают в землю. Священник, приглашенный из Хатчфилда, прочитал проповедь. Больше всего в тот момент Стив хотел, чтобы Баки был рядом с ним, взял его за руку, обнял, как делал это всегда в стенах Дома. Но Баки не было, и Стив чувствовал себя без него одиноким и потерянным. В Дом он пришел сразу после похорон. Прямо с кладбища отправился туда, тихо открыл дверцу, прошелся по скрипучим половицам. Баки встретил его на лестнице. Стив поднял голову, бледный и уставший. Сказал одними губами: — Ее нет. Баки отозвался: — Иди сюда. Стив поднялся по ступенькам, перешагивая сломанные, и почти упал в его объятия. В Доме было холодно — солнечный свет почти не проникал внутрь. Стив ощутил руки Баки на своей спине. — Теперь все будет иначе, да? — спросил он. Баки погладил его по голове. — Я не знаю, Стиви. А потом они стояли на лестнице так долго, что за окном стемнело, и Стив никогда больше не хотел возвращаться в свой старый дом. *** Так прошла весна и приближалось лето. Оно обещало быть дождливым и хмурым — первые несколько дней непрерывно шел отвратительный маленький дождь и громыхали тут да там грозы. Стив как раз разбирал чердак, хотел сложить все мамины вещи куда-нибудь в одно место. Вообще-то он подумывал продать дом так скоро, как только получится по закону, и попробовать накопить денег на покупку Спящего Дома. Он не знал, зачем — чтобы жить там круглый год нужны были деньги: отремонтировать стены и крышу, купить хоть сколько-нибудь мебели, заказать дрова на растопку. Когда Стив садился обсуждать эту идею с Баки, тот лишь качал головой и просил подождать, не бежать в будущее вприпрыжку, а все хорошенько взвесить и обдумать. Мамины вещи пахли пылью. Пока Стив перебирал их, дважды он чуть было не бросился прочь с чердака. Тяжело было осознать, что ее больше нет и никогда не будет в этом доме — она покинула его насовсем. Порою Стиву казалось, что она все еще там, в своей спальне, отдыхает после получасового чтения какого-нибудь романа — в последние ее недели даже это нехитрое занятие сильно ее выматывало — однако, каждый раз заглядывая в ее опустевшую комнату, Стив лишь убеждался, что она никогда более тут уже не появится. Остывшая постель, витающие в воздухе клубы пыли — и всякий уют умер вместе с нею. Первое время Стив жил в Доме с Баки, тратил последние мамины сбережения, оставшиеся с похорон. Помогать ему было некому. Иногда Пегги звала его на обед, а Баки топил камин, но в конечном счете он осознал, что все равно будет вынужден искать работу. Из жалости его взял к себе их пекарь мистер Доннован, и Стиву удавалось выручать кое-какие гроши. Чтобы осуществить мечту, он должен был работать. Чтобы быть вместе с Баки в Доме. Всегда. Он нашел фотографию где-то в июле, спустя два месяца после смерти мамы. Фотокарточка была в одном из старых альбомов, оставшихся от бабушки по папиной линии, Джоанны Роджерс. В этой фотокарточке поначалу Стив не увидел ничего необычного — просто две подружки лет семнадцати улыбались в камеру. Светловолосую бабушку (на фото — молодую красавицу) Стив узнал почти сразу, но вот вторую девушку, темненькую, в милом легком платьишке, Стив видел впервые. На обороте было написано: Джо-Джо Роджерс и Бекка Барнс, и дата — 1939 год. Сперва Стив и не подумал обратить на снимок внимание. Бабушку он никогда не видел — она умерла еще до его рождения — но имя было знакомо. Глаз почти сразу зацепился за имя — Бекка Барнс — и Стив внезапно понял, что это, должно быть, родственница Баки. С тех пор как они с Баки познакомились, Стив бросил попытки найти людей, которые жили в Спящем Доме прежде. Он надеялся, что Баки сам ему расскажет — возможно, потом, не сразу, но со временем это все же произойдет, ведь он обещал. Копаться самому, за его спиной, Стиву не хотелось. Это ведь называлось личная жизнь, верно. У Баки было на нее право. Но Бекка Барнс казалась такой знакомой — с ее вьющимися волосами, улыбкой, ровным носом. Лишь спустя десять минут тщательно разглядывания фото Стив понял, как сильно она похожа на Баки и как это удивительно, что сквозь поколения прошло их сходство. Фото он решил оставить. *** — Ты очень устаешь, — заметил Баки, лежа позади него. Стив вздохнул, прикрыл тяжелые веки. Он очень уставал — в пекарне, за учебниками (учителя позволили ему побороться за свой аттестат) — так что на сон времени почти не оставалось. Баки чувствовал это, Стив знал, однако помочь никак не мог и прекрасно понимал это. Стив усмехнулся уголком губ. Повернулся к нему медленно, взглянул ему в глаза. — Это тяжело, — прошептал он. Баки тоскливо посмотрел на него в ответ. Его рука прошлась по острой скуле Стива, и он поймал его ладонь своею. — Но будет лучше, правда? Все пройдет. Как только мы купим этот Дом, будем жить вместе... все наладится. Да? Надо только потерпеть, верно? — Стив ждал. Ему это нужно было — подтверждение. Чтобы только Баки улыбнулся ему, сказал, как и прежде, «конечно», и тогда этот груз на плечах стал бы несоизмеримо легче. Но Баки все молчал, и взгляд его был грустным, далеким. Стив нахмурил брови. — Бак? Что такое? Баки лишь хмыкнул. — Если бы я только мог... — начал он. Затем, как и всегда, умолк. Стив приподнялся на локтях, повернулся к Баки. Тот продолжал лежать, смотря в никуда. — Что? — надавил Стив. Он хотел узнать. Прошло столько времени с первой их встречи, и за это время Стив узнал о Баки не больше, чем имя. Стив верил ему, конечно. Знал, что, если Баки скрывал, значит, у него были на то причины. Никто не знал, каково ему тут было. Какие обстоятельства завели его в Дом без средств к существованию. От каких монстров он прятался? — Что произошло? Баки покачал головой. Перевернулся на спину, посмотрел в потолок, изрезанный трещинками. — Думаю... не стоит нам этого делать. Тогда Стив сел. Он взглянул прямо на Баки, в его потускневшие глаза, и в горле встал ком. Это ведь не могло быть правдой? Баки же был его спасительным кругом. Единственным, кто мог помочь ему, кто мог вытащить его. Лучший человек на планете. — Но... — спустя несколько минут мертвого молчания все же проговорил Стив, но Баки так и продолжил смотреть в потолок, не моргая. — Но почему? Баки молчал. Так долго и безнадежно. — Стиви, послушай, я... Так надо. Это... — он закрыл лицо руками, медленно качая головой, и прошептал: — Это так тяжело объяснить... Стив попытался справиться с нарастающей паникой, он чувствовал это — удушающий страх, поднимающийся из самого его нутра. Ужас перед тем, что Баки мог бросить его. — Так попробуй уже наконец! Хоть раз, боже мой, просто объясни мне! Баки молчал так долго, что, казалось, прошла целая вечность или даже больше, прежде чем он перевел взгляд на Стива, и взгляд этот был таким тяжелым, таким отчаянным, словно вот-вот должно было произойти что-то страшное, непоправимое. В их Доме стояла тишина, и даже ветра было не слышно — будто все они погрузились в плотный вакуум, непроглядный, непроницаемый. А потом Баки вдруг сказал тихим ровным голосом: — Тебе лучше уйти, Стив. Стив не мог отвести от него глаз, не мог поверить своим ушам. Это же был его Баки. Они были тут вдвоем так долго, вместе, у них ведь были планы, они мечтали, как дети. Мог ли Баки просто взять и выгнать его теперь? Выставить вон, будто и не было Их Комнаты, Их Дома и Их Планов? Страшный, отвратительный сон. — Баки... — начал было Стив, но Баки лишь отвернул голову, перевернулся на другой бок, спиной к Стиву, и так замер. Стив сжал губы, начинающиеся трястись. Только и сказал, прежде чем уйти прочь: — Замечательно. И пока он уходил, в Спящем Доме было так тихо, будто никто и никогда там не жил. *** Потом Стив долго был один. Прошла целая неделя, которую он провел за подготовкой к экзамену, работой и медленным гниением, столь мучительным, столь бесконечно долгим. Без Баки ему было плохо, одиноко и тоскливо. Уходя, он словно обрек себя на вечное одиночество, и ему это так не нравилось, что он плакал, как ребенок, и вспоминал маму, которая уже никогда не появится из своей комнатки, чтобы его успокоить. Он был один, такой потерянный и опустошенный, и ничто больше не казалось ему хорошим, а будущее не виделось светлым и безоблачным, и даже когда заглядывала Пегги, чтобы покормить его и приободрить, он все равно улыбался натянуто и грустно, и взгляд его был полон слез. Иногда он подумывал пойти в библиотеку и запросить у Пегги архивы. Теперь он знал, что родственники Баки жили тут задолго до его рождения. Он мог узнать все и сам, но должен ли был? Имел ли он право на это? Что, если Баки не рассказывал, потому что не считал, что Стив достоин знать? Что Стив достаточно близок? Может, он никогда и не хотел быть со Стивом. Может, и совместные планы, и покупка Дома — все это он придумал, чтобы покрутить Стивом, как ему нравится. Навешал лапши на уши, а Стив был рад его слушать, целовать и обнимать. Вздор. Чем больше он думал плохо о Баки, тем больнее ему становилось. Но Баки сам его прогнал. Назад дороги не было. Поэтому он и решил пойти к Пегги. Узнать, кто такой была Бекка Барнс, кем приходилась Баки, откуда приехала. Может, тогда ему стало бы ясно? Ему так хотелось надеяться. В сторону Дома он даже не смотрел. *** Пегги почти сразу согласилась помочь ему. То, каким убитым и поломанным Стив выглядел — после смерти мамы особенно, — так сильно ранило ее, что она дала бы свое согласие на что угодно. Старые архивы были лишь частичкой того, что она могла сделать, а она хотела помочь. Казалось, теперь, после смерти Сары, она чувствовала ответственность и никак не могла от нее отделаться. — Так ты нашел ее на чердаке? — спросила она про фотокарточку. Стив лишь слабо кивнул. В последние дни он был ужасно уставшим, невыспавшимся, лицо заострилось еще сильнее, а кожа побледнела, потому что он мало ел. Его постоянно клонило в сон, но, стоило улечься, как голову заполоняли мысли о том, что Баки больше никогда не примет его, что, когда он придет в Дом в следующий раз, тот уже будет пуст и одинок, и никого внутри не окажется. — А зачем тебе архив? — Хочется проверить кое-что, — туманно отозвался он. Посвящать в это никого не хотелось, даже Пегги. Но Пегги не стала допытываться, только достала ключ из-за стойки и кивнула в сторону двери в самом конце зала. Это было тяжелое решение. Стиву так не хотелось делать что-то за спиной Баки, что-то вынюхивать про него, про его родственников, но боль была настолько сильной, а незнание так пугало его. Он хотел бы отказать себе в этом, но не мог. Хотел бы развернуться и уйти прочь. Но он лишь последовал за Пегги к двери с надписью «Архив». — Вообще-то, мне кажется, я ее уже где-то видела, — проронила Пегги. — Похожа на старую знакомую моей бабушки. Она прошлась вдоль стеллажей, заполненных старыми коробками с документами. Стойкий запах пыли ударил в нос, и Стив поморщился, на секунду подумав о своей астме. Хотя она и не тревожила его уже долгое время, с тех пор, как Стив познакомился с Баки. — Я хотел бы узнать, были ли у нее внуки, — сказал Стив, неловко проходя за Пегги. Пегги вытащила на стол нужную папку. — Третья улица, дом номер двенадцать, верно? — наконец сказала Пегс, перелистывая документы, такие старые, жухлые, желтые-желтые, будто листья иссохшего дерева. Стив кивнул. Пегс пробежалась глазами по бумагам. — Не думаю, что у нее были дети, — проговорила она. — В самом деле? — Ага, — пробормотала Пегс. — Ребекка Шарлотта Барнс. Она умерла в сорок четвертом, ей было семнадцать. Похожа? Пегги протянула ему фотографию, потрепанную, едва ли не разваливавшуюся в пальцах. Стив аккуратно взял ее в руки, боясь испортить, и, кажется, даже задержал дыхание, глядя на нее. Там ей было лет четырнадцать, улыбчивая красивая девушка, она была сфотографирована во всех традициях тридцатых годов двадцатого века: сидела на стуле, открыто улыбалась прямо в кадр. Стив непонимающе нахмурил брови. — Может быть, у нее были братья или сестры? — пробормотал Стив скорее самому себе, чем Пегги. Если Бекка Барнс была не мамой или тетей Баки, то кем тогда? Они не могли быть однофамильцами — слишком похожи. Пегги молчала, роясь в небольшой коробке с документами. — Похоже, ты прав, — сказала она в конечном счете. — У нее и правда был брат. Старший. Похоже, он был военным. — Стив все еще разглядывал фотографию, пока она говорила. — Кажется, его звали Джеймс. В этот момент Стив оторвал взгляд от фотокарточки и взглянул на Пегги. Всего на секунду ему стало плохо, пока он не вспомнил, что это все чушь и это никак не мог быть Баки, его Баки, потому что его Баки сейчас был в Доме. А, может, его там уже и не было. Может, он ушел прочь, потому что Стив ему надоел. Пегги разглядывала еще одно фото. Она протянула его Стиву со словами: — Здесь написано, что его звали Джеймс Б. Барнс. Он умер в 1944. На фото сложно было что-либо разглядеть. Стив мог наверняка сказать, что там был изображен бюст молодого мужчины в военной форме. На нем была фуражка, и единственное, что угадывалось достаточно хорошо — это широкая белозубая улыбка и блестящие глаза, словно бы сверкающие на снимке, как два отшлифованных алмаза. Сердце замерло, когда Стив наконец всмотрелся в эту улыбку. Было в ней что-то такое знакомое, что это его испугало, и он ощутил, как дрогнула рука. Мысль мелькнула в голове и тут же угасла — он буквально затоптал ее ногами. Это не могло быть правдой. Стив в такое не верил. Просто совпадение, не более, ведь у Баки же были родственники? Наверняка это был его дядя или отец. Они были просто невероятно похожи, вот и все. Стив перевернул карточку. На обратной стороне значилось небрежным почерком: «Сестренке Бекке и любимой маме Уинфред с фронта! Навеки ваш, Баки, 1943 год». — Стив, ты в порядке? — услышал он голос Пегги откуда-то издалека. — Ты побледнел. Похоже, Дом пустовал так долго, что все и забыли, что там когда-то кто-то жил, — задумчиво хмыкнула она. И прошептала: — Забавно, правда? Что остается от нас после смерти? Ни одного вспоминания. «Сестренке Бекке и любимой маме Уинфред с фронта! Навеки ваш, Баки, 1943» Бекка. Это не могло быть правдой. Просто совпадение. — Стив? Стив, ты в порядке? Стив сглотнул ком. Ему стало дурно, и к горлу подкатила жгучая тошнота, с которой он тут же справился. Он разлепил пересохшие губы и проговорил хрипло: — Могу я... Пегс, могу я взять эту коробку домой? Просто посмотреть? Он слышал свой голос будто сквозь беруши. Во рту было сухо, казалось, он сейчас рухнет наземь. — Эм... разумеется. Ты можешь взять их. Но верни потом, идет? — она улыбнулась, но улыбка ее потухла, когда она увидела то, как неотрывно Стив пялился на надпись. — Ты уверен, что все хорошо? Ее ладошка легла Стиву на плечо. Стив вздрогнул. — Конечно. Конечно, я... Пойду. Он не запомнил, как дошел до дома. *** Потом Стив долго сидел напротив коробки, на холодном полу, в полном одиночестве, никак не решаясь заглянуть внутрь. Ему не нравилось это предчувствие чего-то неизбежного. Оно жгло ему язык и давило прямо на грудную клетку. Отвратительное ощущение, словно за ним кто-то гнался по темному лесу, а он знал, что не скроется. Пока крышка коробки была закрыта, он был в безопасности. Он мог притвориться, что все хорошо. Мог закрыть глаза, зажмуриться до ярких пятен и представить, что где-то рядом стоит мама, наблюдает за ним грустным взглядом. Наверное, он все понял еще там, в библиотеке. Или какая-то часть его поняла. Не так-то много людей носили имя Баки в их захолустье, не так-то много людей с именем Баки могло похвастаться младшей сестренкой Беккой. Но это же была просто чушь, верно? Призраков не существовало. Стив не верил в них. Потом он открыл коробку. Ребекка Шарлотта Барнс родилась 23 (25?) декабря в 1925 году. Сохранились почти все ее документы — их некому было передать после ее кончины — правда, в ужасном состоянии. Стив смог понять только то, что Бекка ходила в воскресную школу, что ее родителями были Роберт Кристофер Барнс и Уинфред Д. Барнс (в девичестве О'Ши). У нее был один-единственный брат — Джеймс Бьюкенен Барнс, рожденный 10 марта 1917 года в Бруклине. Уинфред и Роберт Барнс переехали в Ричардсон в 1935 году. Они купили Спящий Дом на Фиолетовом Холме (тогда это был просто двенадцатый дом на Третьей улице) у банка и в 1936 переехали туда. Документы гласили, что в 1944 году Дом опустел. Ребекка Барнс скончалась при невыясненных обстоятельствах 12 января 1944, годом позже, чем Уинфред Барнс, убитая туберкулезом. В рассыпающихся на кусочки письмах на фронт, доставленных впоследствии по старому адресу, а затем забранных с порога чужого дома вместе со всеми документами, Стив сумел разобрать кое-какие предложения. «Мама ужасно больна, Джим. Мне так страшно. Боже, так страшно. Что будет, если ее не станет? Я так боюсь остаться одна. Когда уже кончится война?» «Это случилось, Джим. Мама умерла сегодня утром. Я не знаю, куда мне податься, в дом лучше не ходить — док Мэддисон сказал. Я совершенно одна. Господи, я так боюсь. Мне так плохо, Джимми. Когда ты уже вернешься?» Джимми... Стив называл его Баки. *** Около двух дней Стив провел в доме один, без еды и воды, лежа на полу в обрамлении старинных фотокарточек и документов. Он слишком трусил, чтобы сходить к Баки и спросить все у него. В конце концов, это же была просто чушь. Это же было смешно. Какие-то совпадения, не больше. Мама говорила, призраков не существует. Она всегда так говорила, особенно когда незнакомая в городке девушка столкнула доходягу Томпсона со второго этажа Спящего Дома, а затем пропала, и никто ее больше не видел. Мама твердила: не существует никаких привидений, милый. Все это пустая болтовня. На четвертый день своего заточения Стив все-таки решил отправиться в Спящий Дом. Это же все было просто смешно, да? Баки был человеком, таким же точно, как и он сам. Если он уехал, значит, ему не очень-то и была нужна любовь Стива Роджерса, а юный солдат с фотокарточки — это всего лишь его предок. Может быть, отец или дядя. Стив взял фотографии на всякий случай, но что-то в нем уже и так знало, чем кончится эта история. Спящий Дом встретил его темнотой и тишиной. Нигде не было слышно ни звука, нигде не скрипнула ни единая половица. Все замерло, будто в глубоком сне, и Стив боялся вздохнуть, потревожить это мертвое место. Но правда была в том, что ничего мертвого тут не было, и Дом жил и цвел сильнее, чем все остальные дома в этой дыре мира. — Баки! — позвал Стив с порога. Он огляделся, хорошенько всматриваясь в темноту. Поднялся на второй этаж, зашел в Их Комнатку, одинокую и пустую, оставляя за собою следы в толстом слое пыли. — Баки! Стены молчали. Где-то окно билось о раму. Стив ощутил, как внутри все каменеет. Баки ушел. А потом раздался голос: — Ты пришел. Стив резко обернулся. Как и тогда, в их первую встречу год назад, Баки стоял в дверном проеме, однако теперь с совсем иным выражением лица — бледный, уставший и грустный. Стиву захотелось тотчас же схватить его в объятия, но ему мешала глубочайшая пропасть между ними и фотографии во внутреннем кармане его курточки. — Я думал, ты ушел, — сказал зачем-то Стив. Баки слабо, невесело усмехнулся. — Мне некуда идти, — отозвался он. Они помолчали, смотря друг другу прямо в глаза. Наконец, Баки отмер и стал приближаться к Стиву, медленно, боясь его спугнуть. — Я думал, ты бросишь меня. Я думал, ты ушел навсегда, — прошептал Баки, и шепот его был таким надтреснутым, таким отчаянным, какого Стив ни у кого никогда не слышал. — Прости меня. За все, что я наговорил тебе. Я знаю, я должен был... Должен был попытаться объяснить тебе. Но это так тяжело, Стиви. Так тяжело просто... — Ребекка Шарлотта Барнс, — внезапно прервал его Стив. Баки замер в метре от него, взгляд его метнулся к глазам Стива, замерзший, точно во льдах. Стив разлепил пересохшие губы: — Она была твоей сестрой? Баки побелел на глазах. — Что... откуда ты?.. — Ребекка Шарлотта Барнс — твоя сестра?! Все застыло вокруг них. Баки проследил взглядом, как Стив достал фотокарточки из внутреннего кармана куртки. — Мне так жаль, — вдруг проронил Баки. Стив неверяще покачал головой. — Это неправда, скажи мне, — взмолился вдруг он, потому что это должна была быть неправда. Мама учила его — призраков не существует. Они бывают только в наших головах, только там, где мы хотим их увидеть, только там, где они нам нужны. Призраки просто выдумка, не больше. Их не существует, их никогда не было на Фиолетовом Холме. — Стиви... — только и прошептал Баки. — Это неправда, скажи мне! Баки сжал губы в тонкую линию. Стив сам не понял, как оказался сидящим на полу, прислонившись к одной из стен, в пыли и холоде. Баки все возвышался над ним в тишине. — Поначалу я не понял, почему у меня снова две руки, — вдруг начал он тихим голосом, и взгляд его был устремлен куда-то мимо Стива, мимо Дома, мимо целого мира. — Я потерял левую руку на войне, в битве за Аззано, в 1944 году. Эту боль нельзя было сравнить ни с чем. Я лишь помню, как плакал, плакал и плакал от чудовищной боли, там, в госпитале, и как звал маму с Беккой. Я лежал на полу в каком-то храме, кажется, целую вечность, в окружении таких же умирающих, как я, и все молил, чтобы Господь смиловался надо мной. Я был так одинок. Я так скучал по маме, по сестре, я... Я так хотел вернуться домой, так хотел свою руку обратно. Я бы все на свете отдал, только чтобы... — он замолк, и Стив скорее понял, чем увидел, что с его ресниц сорвались слезы. — А потом я вдруг проснулся здесь. Дома. Мама готовила блинчики на кухне. Бекка шила юбку в гостиной. Играло радио. А у меня, — он неожиданно грустно рассмеялся, — у меня было две руки. — В ту минуту Стив и сам понял, что плачет, и слезы его были такими горячими, такими горькими, что он спрятал лицо в ладонях, а фотографии разлетелись по полу. — И никакой войны будто не было. Будто мама не умерла от туберкулеза в 1943. Будто Бекку не убили какие-то конченные ублюдки, пока я был на этой гребанной войне. Словно мы могли стать семьей вновь. И я тогда подумал — Господь так милосерден ко мне, что дал мне второй шанс. Что больше я не брошу их, не брошу маму, сестру. Если бы только не эта проклятая война... Он замолчал, беззвучно плача. Стив качал головой, растирая слезы по лицу. — А потом я вдруг увидел тебя, — продолжил Баки. — Ты сидел там, внизу, рисовал что-то. Я и не надеялся, что ты меня увидишь. Почувствуешь меня. Знаешь, порою бывает так, что мы чувствуем вас, а бывает, что нет. Но ты поднял голову и позвал меня. Господи, Стиви, я никогда не был так счастлив, как все те месяцы, что знал тебя. И я так боялся сказать тебе, потому что знал, что тогда ты уйдешь навсегда, но я ждал тебя так долго, я так люблю тебя... Стив не выдержал и поднялся наконец на ноги. Он не помнил, как выбежал из Их Комнатки, как пронесся вниз по лестнице, как выскочил прочь из Спящего Дома на Фиолетовом Холме, а Баки Барнс, молоденький солдат с фотокарточки, рожденный в 1917 году и погибший в 1944, все кричал ему вслед, звал его, стоя на покосившемся крыльце, плача и моля его вернуться, но Стив бежал и бежал, пока не упал без сил около своего же дома, и ветер унес голос Баки прочь. *** Его нашла Пегги. Помогла зайти в дом, тут же начала хлопотать, достала одеяла, нагрела чайник. Ее голос смешивался с шумом в ушах, сложно было что-либо разобрать, но она звала его, молила открыть глаза, повторяла его имя снова и снова, и, когда Стив наконец очнулся, сгораемый от лихорадки, она чуть ли не рыдала около его кровати. — Какого черта произошло? Куда ты опять влез? Господи, Роджерс, какой же ты невыносимый тип! — старательно сдерживая нервные всхлипы, ругала она, пока водила по его лбу мокрой холодной тряпочкой и отпаивала горячим чаем, но Стив ничего не слышал и не понимал, лишь метался туда-сюда по подушке. Все тело его горело, в голове гудели миллионы и миллионы звуков, и перед глазами плыл сизый туман, и ему казалось, что сейчас он вздохнет в последний раз. А потом он вдруг увидел маму. Она стояла рядом, прямо позади Пегги, в своем излюбленном домашнем платьице в цветочек, с забранными в плотную косу волосами. Тихая — едва различимое бледное облачко в полутени комнаты. Ее лицо было тронуто легким здоровым румянцем, какого не было у нее в последние месяцы перед ее кончиной. Тогда за голосом Пегги Стив почему-то очень ясно услышал ее слова, которые она сказала накануне своей смерти — что она не уйдет. Она будет рядом, пока он будет нуждаться в ней. Она улыбнулась, когда поняла, что он посмотрел на нее. Стив протянул руку, слабым шипящим голосом прошептал: — Мама... Пегги испуганно оглянулась, потом снова посмотрела на него и приложила свежую холодную тряпочку к его лбу. — Это просто бред, Стив, — прошептала она. — Все хорошо, скоро придет доктор Рэдфорд. Все будет хорошо. Это просто жар, Стив. Но он все смотрел. Мама улыбалась, как делала это раньше, когда заставала его за рисованием или чтением. Украдкой, так, чтобы он не увидел. Он хотел коснуться ее, но пальцы схватили лишь пустоту. Он заплакал, и слезы его впитались во влажную от пота подушку, и он боялся моргнуть, в страхе, что она исчезнет. — Мамочка... — вновь позвал он. Она и тогда не подошла. Ее улыбка продолжила покоиться на тонких розовых губах. Она слабо покачала головой, продолжая стоять все на том же месте, а затем развернулась и ушла, и шлейф ее духов — свежих, с привкусом мяты — донесся до Стива, как слабое эхо. Сразу после этого он уснул, не слыша, как Пегги произносит его имя, не слыша, как приходит доктор Рэдфорд и проводит осмотр, но какая-то часть его все еще могла уловить едва различимый отзвук маминой колыбельной, доносящейся словно из глубины дома. *** Доктор Рэдфорд говорил все Пегги, сам Стив мало что услышал кроме как «ситуация очень запущенная, мисс» и «думаю, ему необходимо в больницу». Док назвал кучу всяких диагнозов, от жара до истощения, и Пегги слушала его, сжав кулаки изо всех сил. Она осталась с ним, выхаживала его еще около трех дней. Он не приходил в себя, лишь слышал какие-то отголоски на общем белом шуме в голове. На четвертый день, когда жар слегка отпустил его, Пегги необходимо было уйти домой, отчитаться родителям, и, прежде чем покинуть его, она обернулась и спросила тихо: — С тобой ведь все будет хорошо, да? Он лишь усмехнулся одними губами, потрескавшимися за последние пару дней. Усталость давила на плечи так сильно, будто он держал на себе сотню кило. — Думаю, да, — слабо отозвался Стив. Пегги улыбнулась, и в глазах ее было что-то такое, чего Стив никогда раньше не видел. — Ты расскажешь мне? — удостоверилась она. Стив отвел взгляд и пожал плечами. Он помнил этот вопрос. То, как сам задавал его много раз и как слышал ответ, который ему не нравился. Пегги же была его другом. Она поняла бы его в любом случае, верно? — Я встретил человека, — проговорил он едва слышно, — которого нет наяву и во сне. Пегги вглядывалась в его бледное худое лицо долгие секунды. Она сразу поняла, что это не шутка. Они рассказывали стишок про человека, которого не было, еще в младших классах, но сейчас что-то другое было в голосе, которым Стив произнес эти слова. Она мягко улыбнулась. — Будь в порядке, пожалуйста, — проговорила она. Стив лишь кивнул. Он уже и так знал, что будет делать дальше. Он подождал, пока Пегги уедет на своем велосипеде с корзинкой впереди, пока ее фигура скроется из виду. Он знал, куда отправится, ведь это был просто вопрос времени. Он понял это, когда увидел маму. Прежде чем умереть, она сказала: не думай, что смерть — это конец. Не думай, что я уйду навсегда. Баки тоже не ушел, да? Путь до Дома оказался куда длиннее, чем Стив, ослабевший, едва ли способный противостоять ветру, его помнил, и Фиолетовый Холм молчал, когда на него ступила его нога. Стив не стал подниматься в Их Комнатку — не нашел сил. Он встал посреди кухни, разлепил пересохшие губы: — Баки? Все молчало, как и тогда, когда он пришел сюда впервые. Казалось, это было так давно. Он был таким глупцом тогда, думая, что Спящий Дом одинок и покинут. Это была неправда. Он был живее, чем многие в этом забытом богом захолустье, счастливее, чем все из тех, кого Стив прежде встречал на этих тихих безликих улочках. Он пах жизнью, цвел, будто бутон. И как Стив сразу не понял? — Стиви? — почти сразу раздалось за его спиной. Стив обернулся. Баки стоял напротив него, бледный, растрепанный, и смотрел, будто не верил, что Стив и правда мог вернуться. — Ты... Ты вернулся? Стив взглянул в его лицо. Какой же он был красивый. На той фотокарточке, которую Стив отыскал в библиотеке, он был не менее прекрасен. Стив наконец улыбнулся. Подошел к нему и обнял, и спрятал горящее бледное лицо между его плечом и шеей и вдохнул его запах. Баки бережно прижал его к себе, коснулся губами макушки. Спящий Дом согрел их в своих объятиях.