Калейдоскоп

Позвольте молча ей грустить, и вам ни в чем не признаваться — а может, ей пришлось расстаться, с тем, без кого ей больно жить.

Сацуки замечает у ворот высокую фигуру с темными волосами, и ее сердце — черт бы его побрал — замирает и тянется куда-то вниз, к ногам. То ли от страха, то ли от непереносимой радости. Сацуки замечает высокую фигуру с темными волосами и резко меняет маршрут, в чем никогда и никому не признается, потому что быть влюбленной идиоткой и признавать это — совсем разные вещи. И она надеется изо всех сил, и почти срывается на бег — а что, если не успеет? — и никакие доводы разума не могут остановить ее. Она подходит уже совсем близко, когда замечает неладное. Не то, чтобы сходу понимает, а просто где-то на задворках сознания проскальзывает мысль о том, что что-то не сходится, как неровный пазл. Это заставляет ее сбавить шаг, но не слишком сильно, потому что Сацуки не хочет привлекать внимание. Парень оборачивается, задевает Момои локтем, заставляя ее покачнуться, но не упасть. Он запоздало тянет к ней руки, чтобы удержать от падения. Сацуки смотрит в его серые глаза, на его слишком светлую кожу и широковатый разрез глаз. Сацуки готова выть от разочарования — не тот. Ее сердце бешено колотиться, разгоняя по венам горячую кровь, и Сацуки внезапно чувствует, что вот-вот заплачет. — Ты в порядке? — спрашивает ее парень, продолжая удерживать, и это наверняка выглядит двусмысленно, но Момои все равно, потому что если бы он не держал ее, она упала бы на колени и закричала изо всех сил. — Да, — резко выдыхает она, удобнее перехватывая сумку. — Прости. Парень мнется и неуверенно треплет волосы на затылке. — Это ты извини, я тебя не заметил. Спешишь? Сацуки кривит губы в подобии улыбки. — Да, хотела успеть в магазин до начала пары. И Сацуки убегает так быстро, как только может, не замечая, что парень провожает ее взглядом до самого магазина. Разумеется, Сацуки не хотела ни в какой магазин. И пары у нее сегодня уже закончились. Сацуки врет как дышит в последнее время, потому что это все, что она действительно может. Момои идет домой, а ее шаги неровные, рваные, каждый со своей скоростью и со своим ритмом. Она на сплошных рефлексах обходит людей, и толпа раздражает ее сильнее, чем обычно. Сацуки останавливается у торгового центра, замечает сначала свои собственные очертания в тонированном стекле, а после и рассматривает фигуру полностью. Пытается улыбнуться, но выходит какая-то вымученная гримаса. У Момои растрепанные волосы, местами кудрявые и волнистые, но в основном безжизненно-прямые и на контрасте это смотрится так дико, что уже чересчур. У Момои заплывшие глаза, дрожащие губы и морщины на лбу, как будто ей уже далеко за тридцать. У нее все еще трясутся руки, и взволнованно бьется сердце после накатившей надежды, и тут же разбившейся в прах. Сацуки чувствует себя той самой героиней сопливых французских романов, которые вечно о чем-то страдают, при этом умудряясь находить любовь всей жизни в виде богатого принца. Только, конечно же, без принца. Сацуки заворачивает в парк и чувствует, что ужасно устала. Она садится на лавочку в тени высокой густой сакуры и смотрит, как мимо проходят молодые пары, компании подростков, дети и мамочки с колясками. Смотрит на их радостные улыбки, на их примитивные споры, на лица, полные счастья, и отчаянно завидует всем им. Момои упорно глотает слезы. Чужое счастье кажется особенно острым, когда свое заканчивается. — Момои-сан! — Сацуки вздрагивает, и несколько раз хлопает ресницами, пытаясь скрыть накопившуюся на них влагу. Она только секундой позже понимает, кто ее позвал. — Тет-кун? — удивленно спрашивает Момои, вознося хвалы богам за то, что голос не сбился и не сорвался. Тецуя смотрит на нее сверху в низ, у него в руке молочный шейк. Сацуки замечает, что он хмурится. Поэтому она улыбается, на этот раз почти искренне. За плечом у Куроко неизменно возвышается Кагами, который хмурым, вероятно, родился. — Момои-сан, у тебя все хорошо? Сацуки поднимается и расправляет складки платья. — Все замечательно, — говорит, будто верит в это. Она поднимает к глазам руку ладонью вверх и внимательно изучает часы на запястье. Сацуки миллион раз проделывала этот трюк, он уже стал настолько привычен, что она даже не видит цифры и стрелки на циферблате. — Еще поболтаем как-нибудь, Тет-кун, Кагамин, но я должна идти, — Сацуки разворачивается и даже делает несколько шагов, когда Тетсуя хватает ее за запястье, и Момои искренне любит его, но прямо сейчас едва не вырвала руку и не побежала прочь. — Ты уверена? — Да, конечно, — и Тетсуя недоверчиво отпускает ее. — Я правда уже опаздываю. Но если ты вдруг решишь пригласить меня на свидание — только напиши. И это, вроде бы, его успокоило. Сацуки дважды сбивалась с шага, но все равно возвращалась на полу-бег, даже когда Куроко остался далеко позади, потому что казалось — стоит остановиться, и он снова схватит ее за руку и на этот раз не отпустит так просто. Сацуки думает, что эта встреча была послана ей дьяволом. Момои решает, что стоит вернуться домой. Думает, что на сегодня с нее хватит приключений и нежданных встреч. У подъезда она сталкивается носом с добродушной соседкой, мамой трех детей, что подразумевает под собой наличие гиперактивной заботы в отношении не только этих детей, но и всех окружающих. Почти условный рефлекс. — Момои-чан, ты не простудилась? — в ее голосе столько заботы, сколько Сацуки не может выдержать. Она улыбается и что-то убедительно врет, а потом убегает. Сацуки запирает за собой дверь и несколько мгновений подпирает ее спиной, словно кто-то может ворваться. Тяжело растирает руками лицо и пару раз бьется затылком об обшивку. Сацуки подбегает к окну, залезает на подоконник, дергает ручку вниз и тянет на себя. Ветер ударяет в лицо, откидывает волосы назад, и по телу проносится дрожь от внезапного холода. Сацуки смотрит вниз, и у нее не кружится голова, а сердце едва ли сбивается с ритма. Она думает, что это совсем неплохой выход, потому что — вот она стоит и, вроде как, совсем не думает. Просто смотрит на зеленый газон, на старую площадку, на то, как ветер треплет листья деревьев. Смотрит на прохожих, которые и не додумаются никогда поднять головы и посмотреть на нее. Потому что вот ветер дует в лицо, и слезы высыхают. Как будто их и не было никогда. Сацуки заносит ногу. И ставит обратно. Захлопывает окно и усаживается прямо на подоконник. Вопреки расхожим мнениям - подоконники неудобные. Сидеть на нем — сплошное мучение. Сацуки сидит из вредности и врожденной глупости. Момои всхлипывает и зажимает рот руками, хотя в квартире совсем одна. Она хрипит, и слезы катятся по ее лицу и падают на блузку. Сацуки чувствует, как что-то внутри нее ломается, уже в который раз. Чувствует, как желудок сводит судорогой, как наливаются свинцом глаза, и как начинает гудеть голова. Сацуки хочет сказать — хватит. Хочет кричать об этом на весь мир, чтобы кто-нибудь услышал ее и наконец прекратил это. У нее больше нет сил страдать и жалеть себя, она больше не хочет и не может так жить, потому что это как ходить по раскаленным углям и не иметь возможности сойти с них. Телефон начинает вибрировать, и Сацуки стонет. Она вытирает слезы, несколько раз глубоко вздыхает и хрипит в турбку: — Да, мам. На той стороне слышится шорох. — Сацуки? — удивленно переспрашивает мать. Возможно, она даже немного напугана. У Сацуки затекает спина, и она сползает на пол. По пути царапает спину о край подоконника и неслышно шипит, но это помогает ей прийти в себя. — Да, мам, — повторяет. — Как дела? — Сацуки, у тебя все хорошо? — настойчиво уточняет мать, не думая сходить с темы. — Да, мам, я простудилась, — тут же находится Сацуки. — Так получилось. Мать, конечно же, ей не верит. Но говорит какую-то глупую чушь, пока Сацуки продолжает тихо лить слезы на блузку. И вся эта ситуация, в целом, даже успокаивает. — Может быть, вы с Дайки заедете на выходных? Я приготовлю что-нибудь вкусненькое и… — до этого самого момента. Сацуки кусает губы до боли, пока мама перечисляет вкусности, которые она приготовит им с Дайки. Сацуки всхлипывает — случайно — и мама резко замолкает. — Он не приедет, мама, — тихо говорит Момои, и ее легкие тяжелеют с каждой секундой. — Мы расстались, мама. Он больше никогда не придет. Сацуки сбрасывает и откидывает телефон в сторону. И ревет в голос, и сжимает волосы в кулаках, и задыхается от дикой смеси эмоций внутри себя, и не замечает ничего вокруг. У нее на телефон приходят десятки сообщений, Сацуки знать не знает от кого и проверять не собирается. Кто-то даже стучится в дверь. Несколько раз перезванивает мама, потом папа. Сацуки захлебывается в истерике и ничего не хочет. Не хочет ни сочувствующих взглядов, ни бесполезных слов, ни понимания, ни участия. Не хочет отвечать на вопросы и повторять из раза в раз «мы расстались», потому что сама мысль об этом убивает ее. Не хочет улыбаться и притворяться, что все хорошо, потому что все ужасно, и плохо, и нихрена хорошего уже нет и не будет. Сацуки хочет вернуться туда, обратно, на несколько недель назад. Когда Дайки подошел, низко держа голову — как никогда не держал — и, не глядя ей в глаза, выдал: — Давай расстанемся. Сацуки тогда подумала, что послышалось. Она даже улыбнулась, как будто это было не слишком хорошая шутка, и попросила повторить. Сердце пробивало ребра изнутри, когда он говорил это во второй раз. Сацуки тогда думала: «я не слабачка». Думала, что нужно держать лицо, не показывать слабости и не дать понять этому тупому идиоту с виноватыми глазами, что ее это задевает. Сацуки умела держать хорошую мину даже при самой плохой игре, но, видят боги, она и думать не думала, что он серьезно. Что просто возьмет и уйдет, ни разу не обернувшись. Момои тогда простояла на месте не меньше часа. Слушала шум города, пыталась унять антарктический холод в груди. Их отношения закончились вот так — просто и обыденно, почти мимоходом. Сацуки уверена, для Дайки не было ничего проще. Ей интересно, кого же он встретил, что решил вот так просто оставить ее. Она бы, наверное, убила эту девчонку. Или… купила ей красивое свадебное платье, что ли. Сацуки трет грудь, когда чувствует, как что-то колет ее в сердце. Ее истерика прекращается на этом месте, потому что в какой-то момент Момои начинает казаться, что она вот-вот умрет. Она, может, и хотела бы этого. На улице уже темнее, Сацуки провела в истерике несколько часов, а теперь она всерьез не может подняться и заставить себя вздохнуть. И телефон лежит в паре метров от нее, а она не могла протянуть к нему руку. Она резко выдохнула и хрипло рассмеялась. — Я ненавижу тебя, — прошептала она в пустоту комнаты. Сглотнула тяжелый ком в горле и медленно, как позволяла колющая боль в сердце, притянула к себе колени и уткнулась в них лбом. — Ненавижу.