Калейдоскоп

Он иногда уходит, не предупредив, он может не звонить недели три — четыре. Решусь стирать из памяти его черты, и он сразу пишет, — Можно я приду? — Приди.

Сацуки исправно посещает пары. Все, даже самые скучные и ненужные, даже те, на которые не приходит большая часть группы, хотя она ни капли не похожа на этих прилежных девочек-умниц, которые умудряются еще и знать эти лекции на зубок. Сацуки с ослиным упрямством слушает профессоров, их противные голоса, способные усыпить и младенца с режущимися зубами. И профессора смотрят на нее с большой долей снисхождения и многие даже ставят зачеты автоматом, но не то чтобы Момои действительно нуждалась в этом. У Сацуки в жизни очень мало времени. Она везде и всюду. Она устраивает праздники и конкурсы, она первая сдает рефераты и курсовые, она помогает деканам с многочисленными документами, потому что нет никого лучше Сацуки в плане сортировки и распределения всех этих бесполезных бумажек, она координирует работу студсовета, потому что новый председатель был выбран исключительно за красивые глаза и фамилию, участвует в акциях волонтеров и делает еще столько всяких важных и абсолютно бесполезных вещей, что это уже кажется нездоровым. Сацуки узнают даже в других институтах, и настал тот момент, когда она уже не способна знать о людях больше, чем они о ней, потому что Момои просто никогда в глаза не видела всех тех, кто здоровается с ней при встрече. Но у Сацуки все еще слишком — непозволительно — много времени, чтобы периодически вспоминать о Дайки. Аомине учится на юриста, потому что это единственный институт, куда он смог поступить. Он пропускает пары так часто, что никто даже не предполагает, что он учится именно в этом институте, и Момои уверена, что у него будут большие проблемы с защитой диплома. Дайки меняет работы как перчатки, все еще играет в стрит и разбивает кулаки в кровь минимум раз в неделю. Все эти проблемы, конечно же, несущественны. Дайки и Сацуки почти не находят времени на встречи. Момои не помнит, когда была последняя, и, сказать по правде, она даже не предполагает, что является причиной. Просто в один момент Дайки перестал быть той константой в ее жизни, вокруг которой Сацуки расставляла переменные. Ее расписание больше не зависит от его прихотей и желаний, как и он не стремится возводить ее в приоритет. Сацуки оставляет тысячи SMS на его номере, прежде чем добивается ответа. Иногда от раздражения она отправляет просто знаки препинания, — чаще всего восклицательные, — зная, что Аомине никогда не смотрит на ее сообщения. На красочные описания того, как Момои мечтает убить его, Дайки неизменно присылает: «У меня хорошо. У тебя?». В такие моменты ей хочется смеяться до слез. Сацуки со временем забывает его голос. За вереницей бесконечных дел, за разговорами с другими людьми, за шумом большого города она иногда — совершенно внезапно — обнаруживает, что помнит о голосе Аомине только общие черты: грубость, лень и ехидство, но не может вспомнить само звучание. Словно это воспоминание — самое важное из всех — заволакивает дымом бесполезных знаний вроде последней услышанной песни или громкого сигнала автомобиля. Сацуки ненавидит себя за это. Но, с другой стороны, это означает, что Момои может избавиться от раздражающего присутствия образа Дайки в своей голове. Он портит ей жизнь, даже не находясь в непосредственной близости. — Момои-сан, а у тебя есть парень? — спрашивает как-то в перерыв одна из ее одногрупниц. Это вообще неестественно, что вокруг Сацуки, не стремящейся заводить близкие отношения с кем бы то ни было — Сацуки хватило Поколения Чудес в свое время — собирается так много людей. Она действительно много знает о них всех, помогает по мере сил и возможностей и, вероятно, является одной из самых известных студенток ВУЗа (хоть и не самых успешных), но все же. Люди собираются вокруг нее так часто и в таких количествах, что это пугает и раздражает одновременно. Так вот, Сацуки спрашивают о ее парне, и ей приходится оторваться от повторения конспекта, чтобы хорошенько задуматься. Ей хочется ответить: «У меня есть самая большая проблема моей жизни» или «если он все еще жив — то да», но говорит она простое: — Вчера был. Глаза девчонок загораются интересом, и Сацуки думает, что стоило сказать, что Дайки умер. Что у них была большая и светлая книжная любовь, а потом он внезапно разбился по глупой дурости, и тогда ее бы просто пожалели и оставили в покое. Теперь же это могло вылиться в большую и светлую головную боль, которой Момои и так хватало. — А как он выглядит? А почему он никогда за тобой не приходит? А вы давно вместе? — вопросов много и они сыпятся как из Рога Изобилия. Дайки действительно вчера соизволил написать ей что-то вроде «явнрме», и надо быть полной дурой, чтобы не понять, что он был пьян в дрова. Где и с кем — Момои понятия не имела и, честно сказать, не хотела знать. Нельзя было только отрицать наличие у Аомине удивительной способности влипать в неприятности и спотыкаться на ровном месте, так что его смерть была вполне себе возможным и естественным исходом. — Он идиот, — Сацуки пытается отгородиться тетрадкой, поднимая ее на уровень глаз. Девочкам препятствие совершенно не мешает. Они задают еще сто и один вопрос, и Момои отвечает так односложно, что на нее начинают поглядывать с подозрением. «Только этого мне хватало», — думает она, откидываясь на спинку скамейки и устало глядя на проплывающие мимо облака. — Он учится в другом институте и работает, — устало замечает Сацуки, — мы очень редко видимся. Сацуки всем сердцем хотела бы, чтобы это была ложь. Потому что она все еще любит Дайки до дрожи в коленях и — Момои никогда не скажет этого вслух — скучает каждую минуту по его голосу, по его глазам и ехидным шуточкам. На деле же Сацуки каждый день обещает себе, что купит красивый набор разделочных ножей, чтобы быть готовой к следующей встрече с Дайки, если он все еще жив. — А мы с моим парнем встречаемся каждый день, и он всегда приходит ко мне с букетом! — А мой постоянно пишет мне всякие милые глупости! Сацуки чувствует, что ее подташнивает. Трое парней, которые сидят тут же, вместе с ними, закатывают глаза. Из подарков Дайки Момои может вспомнить только еду на вынос из кафешек или фаст-фудов, потому что «не вздумай подойти к плите, женщина! Я серьезно, в этот раз меня не откачают!»; из милых сообщений: «Я уверен ты сегодня ахринительно выглядишь, можно я пожалуйста посмотрю баскет по телеку вечером?». Девочки считают, кому больше посылают сердечек и влюбленных смайликов, а у Сацуки телефон забит: «Я ебал все это где купить зонт» и «В следующий раз пизды ему вставлю, если ему зубы не дороги так тебе улыбатся». Это тоже по-своему мило, но, конечно, это только самая вершина айсберга, поэтому, когда на нее кидают призывные взгляды, Сацуки прикидывается дурочкой и хлопает ресницами. Нельзя объяснить кому бы то либо, незнакомому с Дайки, что это нормально. Сацуки знает, она много грешила в прошлой жизни, потому что телефон начинает вибрировать. На экране появляется фотография хмурого Аомине и детская, привычная до ужаса надпись «Дай-чан». Сацуки думает, что надо сбросить. Думает, что безопаснее открыть Ящик Пандоры, чем ответить сейчас, когда разговоры стихают под тоннами интереса к «Дай-чану» с лицом уголовника, а именно таким он выглядит на любых фотографиях, да и в жизни тоже. — Да, — отзывается она в трубку, проклиная свою бесхарактерность. Вокруг нее воцаряется тишина, и Момои точно знает, что теперь их разговор будет отлично слышен всем желающим. — Йо, Сацу, — басит Дайки в трубку. Сацуки знает, что он ухмыляется, и ей хочется оскалиться в ответ, но она просто опускает взгляд в конспекты. — Как насчет сводить меня в кино сегодня вечером? — Я занята вечером, — отвечает она из чистого упрямства.  — Бля, Сацу, ну извини, — рычит он в трубку. — Мне поставили лишнюю смену, и я… Момои бросает трубку. Она не готова выставлять это на обозрение другим людям. Не готова обсуждать, что его «смена» длится уже вторую неделю и что это далеко не первый случай. В Сацуки буря из желания кинутся к Дайки, чтобы обнять его так крепко, как сможет, и из такого же сильного желания придушить его собственными руками. — Он у тебя не слишком-то романтичный, да? — говорит одна из девушек с таким количеством сочувствия в голосе, что Сацуки теряется. — Да, он далековат от понятия «сопливый», — говорит она, не задумываясь, и парни смеются, а девушки обиженно поджимают губы. Момои не понимает, что именно в этой фразе не так. Телефон звонит еще четыре раза, но Сацуки упрямо делает вид, что не слышит его. Аомине бросает попытки, потому что знает, что упрямство — не то, в чем Момои готова ему проиграть. Сацуки решает — с нее хватит. Хватит всех этих нервов, бесполезных ожиданий и беспокойств. Сацуки не хочет первая сдавать курсовые и на автомате поднимать трубку, потому что жизнь без Дайки выматывает ее как многокилометровый забег. Не хочет пить кофе на ночь, глубоко в сердце пряча надежду на то, что вот сейчас он обязательно позвонит или придет, или сделает хоть что-нибудь, чтобы она знала, что он все еще дорожит ею. Она внимательно слушает лекцию, но в ее тетради — завитушки и наброски предстоящего проекта. «Он мне не нужен», — повторяет она как молитву, не желая замечать холода в груди и сердца, стучащего где-то в горле. — «Я живу без него уже херову тучу времени!» Сацуки быстро смекает, что очень сложно уговаривать саму себя. Но попыток не оставляет. В конце концов, если долго и упорно врать, то так или иначе начинаешь верить в свою ложь. Должен начать. Она упорно не замечает, что становится дерганее, злее и язвительнее. Снова начинает носить обтягивающие блузки и слишком короткие юбки (и, нет, не ради того, чтобы снова услышать, как ругается Дайки по этому поводу). Что сбивает внутренние часы настолько, что засыпает прямо на парах, и у нее действительно могут появиться проблемы из-за этого, но Сацуки именно их и добивается. «Должно быть что-то, что будет важнее самонакручивания», — думает. Сацуки настолько влюблена в Аомине, что, если бы на нее несся скоростной поезд, она бы не сошла с места только для того, чтобы посмотреть, поможет ли ей это отвлечься. Когда мысль об этом прочно застревает у нее в голове, Момои всерьез задумывается о посещении психолога. Или даже психиатра. По институту начинают ходить слухи, что она встречается с уголовником или криминальным авторитетом. В любом случае, Сацуки делает все возможное, чтобы это осталось только на уровне неподтвержденных сплетен. У Сацуки хорошая фигура не потому, что она занимается или сидит на диетах, а потому что она не умеет готовить. Поэтому чаще всего она обходится крекерами или пустым чаем. У Сацуки длинные волосы не потому, что она гонится за славой диснеевских принцесс, а потому что парикмахерская в двух кварталах от дома. Сацуки всегда улыбается людям не потому, что она дружелюбная или приветливая, а потому что Акаши когда-то учил ее располагать к себе окружающих и возвел это умение в список условных рефлексов. Дайки был единственным, что Сацуки выбрала для себя сама. Без всяких «потому что» и «для», просто в какой-то момент подумала «хочу». И, если на чистоту, это было самое провальное «хочу» в ее жизни, особенно учитывая, что чаще всего оно касалось сладостей или красивых блокнотов. Момои ставит на пустой стол чашку с горячим чаем, поднимается и выходит. В квартире холодно, и она натягивает самую старую, но теплую пижаму из своего гардероба. Падает на диван и невидящим взглядом смотрит в темный экран выключенного телевизора. «Где были мои мозги?» — думает, — «они же у меня есть?». Сацуки откидывает голову на спинку и берет в руки пульт, но тут же откладывает его обратно. — Почему все не может быть просто как в детстве? — бормочет. Момои отдала бы весь свой гардероб, чтобы еще раз хорошенько стукнуть Дайки по голове, как когда-то давно в детстве. Только теперь ей приходится задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза, и, уж конечно, он не позволит ей такую простую и милую радость. Хотя бы потому, что его никогда нет рядом. Сацуки закрывает глаза, думая о немытой посуде, о горе бумажек самой разной степени ценности на рабочем столе, о неглаженном белье, о том, что завтра с утра подниматься к первой паре. Много о чем еще. Когда в тишине пустой квартиры начинает крутиться мелодия, Сацуки ненавидит ее. Она проводит пальцем по экрану, прикладывает телефон к уху и молчит. — Сацу? — в голосе Аомине немного удивления, но больше — раздражения. Сацуки молчит и комкает в кулаке мягкую ткань пижамы. Еще немного и она заскрипит зубами в немом урагане злости. — Бля, Сацу, я еблан. Но так получилось. Я… Момои слушает тишину и рваное дыхание Дайки. Это раздражает ее еще больше. Она уже готовится бросить трубку, потому что — нет, она не собирается делать жизнь этого придурка легче, а свою сложнее. Она вот-вот научиться не думать о нем круглосуточно и сбиваться с каждой второй мысли на его вечно глупое выражение лица. Она знает, что так ей будет проще. Она уже все для себя решила. Она… — Можно я приду? Сацуки до слез сжимает в дрожащих руках телефон, потому что она уже нажала чертову кнопку и приходится удерживать ее, молясь богам, чтобы вызов не завершился. Или чтобы прямо сейчас случилось что-нибудь такое, чем бы она смогла отговориться  — апокалипсис, например. Сацуки шумно втягивает воздух в легкие и больше всех ненавидит не Дайки, а себя. — Приходи.