принцесска

— Доброе утро, — почти что шёпотом сказал Дима, немного краснея, поднимая взгляд, в котором была привычная теплота. — Доброе, — Богомол приподнялся и оглянулся, пытаясь вспомнить, что вчера произошло. Перед глазами мелькали картинки ночи и бухого Димы, пришедшего к нему и уснувшего у него в кровати. Парень смотрит на Фадеева, который не двигается с места, опустив голову и уткнувшийся лбом в плечо Максима, и последнему это нравится, он не хочет вставать с кровати, поэтому ложится обратно, только теперь так, чтобы их лица были были параллельны друг другу, Богомол заглянул в глаза, в которых читается стыдливость и даже чувство вины, вперемешку с сожалением. На удивление, от брюнета привычно пахнет его одеколоном, а не алкоголем, выпитым вчера ночью. — Почему вчера пил? Фадеев вновь опускает взгляд, немного поджимая губы, пока Голышев вновь разглядывает его домашние, до невозможности милые родинки на лице, и такой странной формы губы. Тот поджимает плечами, и Максим комментирует это спокойным «Сопьёшься», понимая, что брюнету стыдно за его выходку, после оба парня усмехаются. Лучики солнца щекочут неприкрытые одеялом ноги, ведь оно и без того маленькое, а тут натягивать его на двоих парней, особенно когда один из них почти два метра ростом. В комнате, как и на улице, было светло и тепло. Прекрасное, на самом деле, осеннее утро, первые дни ноября… Пыльная дымка, сопровождающая солнечным светом, льющимся из окна, стоит в комнате, и если приглядеться, можно увидеть маленькие частицы пыли. Максим давно не обращал на это внимание, но смотрит недолго, после переводит взгляд на запутанные, выросшие, густые волосы Димы, и русоволосый, голубые глаза, которого, кстати, в лучах солнца светились ещё ярче, точно алмазы, не сдержавшись, касается пальцами волос брюнета, падающих на лицо. Осторожно убирает их, и ему кажется это всё до тошноты приторным, но он продолжает, убирая и вторую прядь, на что Дима прищуривает глаза, смотря очень мило. В комнате стоит несвойственная для Максима тишина и покой, и парню это нравится даже больше, чем когда сердце бешено стучит в адреналине. Например, когда он убегает от полиции с коксом на руках, как бы ему это не нравилось. Или когда он по мелочёвке чистил чужие хаты. Всякое бывало. Но сейчас он лежит с парнем в кровати, ощущая только то, как спокойно бьётся измученное погонями сердце, а внизу живота нечто щекочет, при этом в грудь точно пробиваются лучики солнца и всё освещают. Этого блаженства и умиротворения ему и не хватало. Вероятно, также не хватало каре-зелёных глаз напротив, которые с помощью солнца становятся немного светлей. Дима смотрел очень нежно, влюблённо, это Максим видел и из-за этого защемляло в грудной клетке. ибо… Влюблён ли он? Как вообще можно узнать это чувство? Эта мысль тревожит уже несколько дней. — Твои дома? — неуверенно разрывает тишину Дима, который не в силах оторвать взгляд от кристально-голубых глаз, как бы не хотел. Он не умеет долго смотреть в глаза, это какая-та пытка, ведь… он тупо не может отвести взгляд и не может расслабиться. — Не знаю, надо сгонять, проверить, — говорит спокойно, ему на это сейчас всё равно, и он бы продолжил лежать тут раньше, но Дима беспокоится. Видимо, из-за Кати. — Чем займёмся сегодня? Планы есть? — Пока что только такие, — улыбается Голышев, а после тянется к Фадееву, накрывая его губы своими, и тот наконец расслабляется плечи, размякшись из-за нежно поцелуя и чувствуя холодок в коленках. — Сегодня ты не убежал, — шепчет в губы парень, ухмыляясь. — Всю жизнь будешь мне напоминать об этом? — Посмотрим. Максим отстраняется, кидает быстрый взгляд на брюнета и встаёт с кровати, ежившись и приобнимая себя за плечи. Без одеяла прохладнее. И без Димы рядом. После уходит из комнаты, накинув кофту, возвращается через минут пять. Стоит теперь в дверном проёме, облокотившись на дверной косяк. Улыбается, глядя на то, как Дима ушёл под одеяло и высовывает только верхнюю половину лица, точно ребёнок, спрятавшийся от монстров.  — Дома только мы. Чай будешь? Фадеев кивает в ответ. Парни переходят на кухню, где Максим гостеприимно делает чай, после оба садятся за стол, и мир опять поглощается в спокойную тишину. Ненадолго, конечно. — Ну так… Какие планы? — делает глоток горячего напитка со вкусом каких-то лесных ягод, неприятно обжигая язык. Дима выпрямляется, направив взгляд в окно, но почти сразу опять смотрит в голубые глаза. — Не знаю ещё, — пожимает плечами. — Можно сходить погулять, а вечером у меня… встреча. Фадеев изгибает бровь, а после, опуская взгляд в кружку, усмехается. — С кем? — Да это не особо важно, расскажи лучше, что тебе тогда в мед. кабинете сказали. Дима напряг плечи и поджал губы внутрь, начал собираться с мыслями и думать над тем, стоит ли говорить Голышеву о том, что ему сказали бросить курить, ведь есть подозрение на пневмонию. Тот, вероятно, начнёт настаивать на бросание курения, а Диме сейчас меньше всего нужны учителя в жизни. Сам сможет бросить… как-нибудь. — Да просто давление, — как можно спокойнее сказал брюнет, поднимая глаза. — Такое бывает, — пожал плечами, поиграв бровями, мол и вовсе не врёт. Судя по взгляду, парень напротив вряд ли на сто процентов поверил Диме, но приставать не стал, и, тупо кивнув, повёл плечом, после приятно улыбнулся, взглянув блаженно в каре-зелёные глаза. Нечего расстраиваться, они сидят одни на кухне, в умиротворении и пьют чай. Поистине идеальное утро.

***

Голова немного побаливала и Дима решил просидеть весь день дома, пускай Игорь и звал прогуляться. Фадеев сотый раз просматривал стену Макса в ВКонтакте, где не было особого разнообразия. Фотки со скейтом, фотографии машин, музыка, приглашения на разные концерты, которые, видимо, и давал Богомол. Брюнет даже в шоке был, увидев, что уже через две недели у парня будет концерт в местном клубе. Это было здорово. Потом Дима решил пересмотреть фотографии Голышева, которых было немного, и зачем-то даже проверил лайкнувших фото, хмурясь и подсчитывая, точно ёбаный сталкер, сколько его лайкнуло девушек, и, сказать честно, их было очень даже достаточно. — Тоже мне, звезда, блять, — брюнет, поджав губы, отложил ноутбук, скрестив руки на груди, и в этот момент дверь в комнату открылась, на пороге появилась мать. — Дим, не хочешь кушать? Я пригото- — Я не голоден, — сказал холодно, заставив ту содрогнуться, после вновь взял ноутбук, лишь бы спрятать куда-нибудь взгляд, и увидел новое сообщение. Он понимал то, что очень жесток с матерью, но та приняла решение без него. Решение, повлиявшее на будущее их семьи. Инна кивнула, уходя из комнаты сына, и тот, судорожно выдохнув, вспомнил о сообщении. Макс Голышев. 17:20. Встретимся? Макс Голышев. 17:20. Срочно Дмитрий Фадеев. 17:21. Окей. Макс Голышев. 17:22. Заебись. В 6 на крыше. Дмитрий Фадеев. 17:22. Что-то случилось? Дима напрягся и нахмурил брови, чувствуя что-то неладное. Максим не ответил, а после вовсе вышел из социальной сети, и тогда камень на душе Фадеева стал ещё тяжелее. Умеет же заставить волноваться. Брюнет накрыл лицо ладонями, устало потерев его, после послышался очередной тяжелый вздох, но увидится с Голышевым очень хотелось. Они странно расстались утром, неприятный осадок остался на душе. Богомол выглядел очень озабоченно. Точно что-то случилось.

***

Голышев знает, прекрасно знает, что-то, что он задумал на сегодняшний вечер — сумасшествие. Настоящее самоубийство. И слова друга вот точно не помогали, становилось лишь тошно. -… Ты. Не. Должен. Туда. Идти, — говорил, так, будто объяснял ребёнку, что тот поступает очень плохо. Как училка, совместимая с мамкой, ей богу. — Ты осознаёшь, что тебя убьют, как только ты переступишь порог этого драного борделя?! — почти что срывался на крик Рома и остановился, схватив Голышева за локоть, круто развернулся к себе, неодобрительно на что-то взглянул, после отскочив. — Не надо меня учить. И без того тошно, — прорычал, нахмурив густые брови, и продолжил путь, сжимая лямки рюкзака, Богомол. — Конечно тошно. Ты собрался к Графу, мать твою! — махнул рукой Рома, и Богомол в очередной раз убедился, что его друг самый эмоциональный человек на Земле. Его лицо это доказывало. Его гримасы, мимика и яркий огонёк в серых глазах. — Ты не должен туда идти! — остановился на месте, как упёртый баран. Сложил руки на груди, подняв подбородок. Требует. Сейчас получит пизды. Макс начал сдерживаться не топнуть ногой, пригрозив тому замолчать. Он взрослый мальчик, сам может принимать решение. Русоволосый остановился, удручённо взглянув на друга. Надоело, честно. — Я пойду туда и точка. Кто решит этот вопрос, если не я? Я в конце концов… — Главный? Хм, — приподняв руку к подбородку, почесав его. — Не напомнишь, благодаря кому ты стал такой важной шишкой, мм? Если не забыл, я твой друг! Правая рука! — последние предложения прорычал, вновь опустив руки и сжав ладони в кулаки. Макс невольно вспомнил, как его лучший друг дал ему по морде. Такое не забудешь. — Это бессмысленный разговор, — развернулся, продолжая путь. — Я всё равно туда пойду. — Я уезжаю, Макс. Голубоглазый хмыкнул, закатив глаза. Напугал, блять, бомжа беляшом. Им обоим пора отдохнуть друг от друга. — Куда? И на сколько? — спросил спокойно, медленно направляясь в сторону их гаражей, пускай и Рома остался стоять на месте. — В Москву, к родичам. Навсегда, Макс. Вас когда-нибудь внезапно обливали холодной водой из ведра? Вот, примерно такое сейчас случилось с остановившимся парнем. Точно булыжником по голове шарахнули, а дыхание сбилось. Ему послышалось? Вроде нет. Ха, Ромыч точно шутит. Куда он уедет? Пха. — Прекращай свои шутки, пошли, нас ждут, — усмехнулся Макс. Так всегда было легче, поржать над ситуацией, чем поверить в полную серьёзность. — Я не шучу, Максим, — нет, нет, нет!— Я уеду через две недели. Богомол резко развернулся и, ощущая бешеное биение сердца, направился к парню, взглянув в глаза, полные сожаления, внизу живота что-то неприятно оборвалось. Сломалось. — Нет, — мотнул головой, опускаю рюкзак на землю, потянулся в карман за сигаретами. — Зачем? Почему? — руки дрожали, и голубоглазый сейчас просто психанёт. В ушах вата, а в голове туман, он не понимает, что происходит, почему так трясутся коленки, а кровь приливает к глазам. — Буду жить в Москве с родителями. Там буду поступать, — опустил голову Рома, у самого першило в горле. Они стали братьями за восемь лет дружбы. — А как же десятый, одиннадцатый класс? — голос дрожал, и Голышев, развернувшись, закрыл на мгновенье глаза, стараясь справится со своим состоянием. — Пойду с базой девятого класса. Макс, мне жаль… — Нет! — резко развернулся, взглянув расширенными глазами, выставив указательный палец вверх, другие же держали пачку сигарет. — Ты не можешь вот так бросить нас всех и уехать в свою сраную Москву! — срывался на крик, ведь… блять… Новожилов это часть него. Это его брат. Самый верный, лучший друг. — Закончите без меня, — пожал плечами, засунув руки в карманы, где сжал их в кулаки. Выглядел спокойно, пускай внутри всё рушилось. Голышев опять замотал головой, прикусывая зубами фильтр сигареты. Сука, сука, сука. — Так не может быть! Наша… бригада. Это наша семья, понимаешь? Ты не можешь кинуть нас всех. — Мне жаль. — Да мне похуй! — сорвался на крик, вытащил сигарету, после кинул её в сторону. — Начал, так заканчивай! — Ты же не из-за этого сраного дела бесишься, да? — приподнял брови, его невозмутимость начинала не хило бесить. Голышев отвернулся, положив руки на талию, выдохнул, закрывая глаза. Спокойно, Максим, вдох, семь секунд, выдох. Только вот сердце ныло, ощущая потерю, а руки дрожали, как в лихорадке. Всё не может так закончится, у них было слишком много планов. Облизнул пересохшие губы, поднимая голову, а глаза вот-вот были готовы заслезится. Рома прав, не из-за их дела он так нервничает сейчас. — Макс, — подошёл осторожно, как к тигру в клетке, ведь и этот человек может «кусить», положил руку на плечо, и от этого не стало ни чуть легче. — Всё будет нормально. Вон у тебя есть Катька, даже этот Дима Фадеев. Наши ребята. Ты справишься… Максим не стал слушать дальше. Невозможно. Неприятно. Тяжело слишком. Он повёл плечом, стряхивая тяжёлую руку друга, и, схватив рюкзак, кинул ядовитое «Да иди ты нахуй», быстрым шагом рванул туда, куда шёл, ощущая такую беспомощность перед этим миром, что хоть вой, хоть кричи. Надо написать Диме.

***

Фадеев нашёл парня на крыше, рисующим баллончиком на стене. Его брови были нахмурены, нижнюю часть лица прикрывала бандана, но брюнет почему-то знал, что сейчас его губы крепко сжаты. Движения рук были резкими, а взгляд стеклянным. Дима подошёл медленно, видя, что парень раздражён. Или чувствуя это… — Привет, — сказал негромко, облокотившись плечом на стену. — Привет, — ответил почти что резко, холодно, но брови, ранее нахмурившиеся, приняли обычную форму. — Что рисуешь? — Хуйню всякую. Вот и поговорили. Фадеев повёл подбородком, после опустил голову, смотря теперь на свои кроссовки. Пора бы перейти на зимнюю обувь. Внизу живота неприятные ощущение, точно что-то недосказано, не сделано, упущено. И Голышев, кажется, поняв, что брюнет чувствует себя довольно неловко, остановился, сняв бандану с лица. Взглянул глубоко, оглядел с ног до головы парня, и почему-то всю злость как рукой сняло. Вот так действовал Дима на него. — Как дела? — начал снимать перчатки Богомол, после они полетели в сумку с баллончиками краски. — Неплохо, — пожал широкими плечами брюнет, подняв взгляд исподлобья. — Сам как? — Уже лучше. Богомол ухмыльнулся, а после потянулся к Фадееву за поцелуем, и получил его, после чего Дима широко улыбается. Нравятся ему такие вот моменты. —… В общем он собрался уезжать через несколько недель, — выпалил всю историю парень, катаясь на скейте, пока Дима, сидел на диване и, докуривая сигарету, слушал его, иногда кивая головой. — Может, он ещё передумает? Почему вообще решил уехать? — старался придавать голосу сочувствие, но также чувствовал себя ужасно из-за того, что, в принципе, не против отъезда Ромы. Этот парень постоянно рядом с Богомолом, знает о нём всё, и так далее… Тупая, противная ревность положила свои ручищи на плечи брюнета, поэтому он даже, наверное, рад, что Новожилов уедет в свою эту Москву. Знает, что неправильно, поджимает губы, но рад. — Кто его знает, — Голышев останавливается, выдыхая, и устало смотрит на время в телефоне, после переводит не менее уставший взгляд на Фадеева. — Я не хочу, чтобы он уезжал, Дим. Сам не зная почему, но слыша из уст русоволосого своё имя, Фадеев всегда содрогался, а сейчас, видя всю боль в голубых глазах, внутри всё вовсе сжалось и похолодело. Даже чувство злой радости отпустило, как и ревности. Он был бы так же расстроен, если бы друг детства вот так исчезал из жизни, но у брюнет такого не было. Его дружба с людьми долго не задерживалась, и быстро покидала жизнь парня, сейчас он знает, какого это - иметь любимого человека. Фадеев встаёт с дивана, направляясь к Максиму, и заключает его в крепкие объятья, вдыхая мятный запах его волос, перемешанный с табаком. Голышев всегда отвечает взаимно, обнимая того в ответ, и на самом деле становится легче, а может и наоборот… Булыжник сдавливает грудь через мгновенье после объятий, и даже всхлип, после которого Голышев чувствует себя до стыдливости слабым срывается с мягких губ. Но ведь все мы слабы, когда дело касается близких, так? — Всё будет хорошо, — шепчет Дима, ощущая, как орган в грудной клетке начинает сжиматься, и чувствует слабый кивок Богомола. Всё будет хорошо. Какой сладкий обман.

***

Помещение было поистине отвратительным. Тут стоял, пускай и дорогой, но тошнотворный запах, ударяющий едко в нос и напоминающий о грязных шлюхах, деньгах и смерти. Тут не было хорошего освещения, у стенах стояли мужики в два метра ростом, лысые и в чёрной одежде. Макс попал в какой-то сраный гангстерский фильм? Сейчас он пошёл по коридору местного элитного борделя, который принадлежит Графу. Идёт на встречу с мужчиной и держится молодцом, ведь приходить сюда — самоубийство. Граф хочет пустить ему пулю в лоб, но Богомол идёт с поднятым подбородком, гордо, выпрямив плечи, точно он тут не гость, а хозяин. На стенках подсветки, коридор в неоне, мужчины у стен и взгляда не отводят, смотря только вперёд. Интересно, сколько платят таким уебкам, чтобы они стояли тупо глыбами? К Голышевому подбегает блондинка в официальном наряде, с тонкой талией, хорошей фигурой и приятным лицом. — Анатолий Михайлович ожидает вас в кабинете, Максим Сергеевич, — сообщает она. Богомол равнодушно кивает, даже не смотря на неё, та краснеет, ведь они видятся не впервые. В прошлый раз, когда русоволосый был тут, они успели перепихнуться в туалете. Богомолу ни горячо, ни холодно, а девушку, лет двадцати пяти, это, видимо, задело. Макс идёт дальше, открывает дверь в кабинет Графа, свободно проходит в комнату, оставляя в коридоре несколько его человек, пришедших с ним. Находит быстрым взглядом мужчину, сидящего за столом. Граф был не высок, полон, на голове уже почти не было волос, но он старательно зализывал их назад. В пухлых губах сигарета. Анатолий, как всегда, в дорогом костюме и маленьких очках. Богомол идёт к столу, стараясь держать себя в руках. На лице ни единой эмоции, но внутри всё бушует в желание прикончить ублюдка. Садится на стул рядом со столом, смотря теперь на Графа ледяным взглядом, нагло закидывает ноги на стол. — Бесстыдный, — подмечает низким тоном мужчина. — Ты у меня в гостях, вёл бы себя культурнее. Воспитал же сына, — бубнит под нос, перебирая бумаги. — Я тебе не сын, — говорит холодно, смыкая пальцы в замок, кладя после их на живот, и оглядывает кабинет. Дорогая мебель из тёмного дерева. Тут едва светлее, чем в других комнатах. Окна зашторены, не позволяя лучикам солнца пробраться в помещение. Комната была средняя, шкаф, несколько кожаных диванов, ковёр в середине, на котором стоит тумбочка с алкоголем. — Это тот отброс тебе не отец, — хмыкает и поднимает взгляд из-под очков. Глаза маленькие, хитрые и блестящие. Голубые. — А я - да. — Он воспитал меня, так что закрой рот, — сверкает взглядом в его сторону, стараясь не сморщится. — Ты кинул мою мать, как узнал, что она Катькой беременна, так что не гавкай, — открыто показывает всю ненависть и омерзение по отношению к этому человеку. Скрывать тут нечего, он ненавидит своего биологического отца. Катя ничего о нём не знает и благополучно думает, что тот мужчина, погибший несколько лет назад, был их настоящим отцом. Богомол, узнав о Графе, и о том, что он его настоящий отец, был в гневе. Ему крышу сорвало, сказать честно, тогда-то он чуть не задушил одного парнишу. Анатолию пришлось делать тест на отцовство, дабы доказать это парню, пускай это ничего не поменяло. Максим любит своего отца Сергея, уважает его и будет всегда благодарен за все годы, которые тот подарил ему, став настоящим, любящем отцом. — Выбирай выражения, сынок, — процедил Граф, вставая из-за стола, задевая брюхом документы, отчего те переносятся на край стола, грозясь упасть. Мужчина идёт к своему сейфу, открывает его и достаёт от туда ещё нескольку пачек бумажек. — Прояви уважение. — Ха! — срывается с губ, — Перед тобой что ли? Не ты ли хочешь меня кокнуть? — наклоняет голову чуть вправо, прищуря глаза, внимательно следит за каждым движением. Между рёбрами действительно мелькает страх, но парень это хорошо скрывает. От себя же в первую очередь. — Хотя бы поэтому тебе стоит прислушаться и заткнуть свою пасть. Голышев оглядывает его оценивающим взглядом, и тот садится обратно на своё место. — И как ты решил это сделать? — улыбается с вызовом. — Пристрелишь? Хм, зарежешь? То-о-очно! — театрально вскидывает руки, наиграно повышая тон. — Как я мог забыть твой любимый метод?! Сожжёшь заживо? Ведь именно так ты избавился от моего отца, — рычит последние слова сквозь зубы, цепляясь пальцами в спортивки. Вдох выдох. Держись. Перед глазами картинки горящей дачи, в которой был его отец, Сергей. Они тогда поехали туда отдыхать на лето. Стояла глубокая ночь, мать, Катя и Максим успели выбежать из горящего дома, соседи разбудили и вытащили, но Сергей остался там, заснув в ванне, как любил это делать после нескольких банок пива. Ничего не доказано, но Максим-то знает, кто поджёг дом. — Не умничай, а то придумаю что-нибудь пооригинальней, — противно ухмыляется, и Голышеву сносит крышу, он вскакивает, хватая со стола пистолет. Перезаряжает, направляет на Графа и вот тот под прицелом. Один из охранников тут же метнулся в их сторону, но Анатолий останавливает его жестом руки. — Застрелишь? Руки дрожат, ведь не так он всё представлял, ведь не каждый день он убивает людей. — Сядь, не смеши народ, у меня есть важный разговор, — говорит скептически, опуская взгляд в документы, и Богомол всё-таки опускается на место, но пушку держит при себе. Граф делает последний затяг сигареты и тушит её об пепельницу. — Ну говори, не тяни кота за яйца, — смотрит убийственно, но старается успокоится, выровнять дыхание. — Я думал, что сделка аннулируется. — Я думал над этим, но кому от этого выгода? — приподнимает глаза, изогнув бровь, — Ты убил моего человека, Максим. Богомол, сука. — Я его не убивал, — беззаботно жмёт плечами. — Твой человек это сделал. Ты несёшь ответственность. Я говорил тебе не лезть в игры для взрослых, но ты упёртый. — В тебя, собаку, пошёл, — откинулся на спинку кресла, взглянув безмятежно. — Разберёмся с товаром, а потом решим, что делать с твоей шайкой, — проигнорировал слова сына, сложив руки на столе. — С ней ничего делать не надо, — тут же выпрямился, сев ближе. — Принимаем товар, получаем всё, как было в договоре, пятьдесят на пятьдесят и расходимся. Других условий не будет, — сказал, как точку поставил, после встал с места. — Сядь на место, щенок, мы не договорили. Максим останавливается спиной к мужчине, сжимая до побеления костяшек пистолет, закрывает глаза, глубоко дыша. Как же его уже всё это бесит. Но ты согласился на это, Голышев. Тебе решать это, Максим. Разворачивается, эмоционально опуская бровь, взмахивая рукой в сторону отца ублюдка. — Условия. Будут. Прежние. — Один человек из твоих, — встаёт, после опирается задом на стол, складывая руки на груди. Смотрит уверенно, настойчиво. — Что? — голос садится, а внутри всё холодеет. Скажите, что ему послышалось, или же он не так понял… — Жизнь за жизнь, — пожимает плечами. Понял правильно. — Иначе сделка аннулируется, весь товар идёт мне, твои люди все будут мертвы. — Я убью тебя, сукин сын! — срывается с места, уже конкретно крича, и вновь на пути встаёт охранник, теперь держа его за руки сзади, пока тот рычит, пытаясь вырваться, смотрит только на Графа, ядовитым и убийственным взглядом, напоминает дикого зверя. — Это мой товар, сука! Мой договор с Яниксом! Мои бабки! — Меня не ебёт, — отвечает спокойно, медленно подходя к сыну, который тяжело дышит, иногда дёргаясь в крепких руках охранника, пытаясь вырваться. У него кривится в отвращение лицо. — Кровь за кровь. Выбирай, — разворачивается, направляясь в сторону стола. — Я убью тебя. Клянусь. Задушу своими же руками, сука. Я клянусь! — рычит в бешенстве, чувствуя, как кипит в жилах кровь, как гнев дурманит сознание. — Угу. Охранник наконец отпускает Максима, забирая пистолет, а тот лишь делает дырку взглядом в Графе, представляя, как расчленит уебка и выкинет в ближайшую канаву. Ненавидит всем сердцем, до дрожи в коленках, до перехода за границы, поставленные себе когда-то. — В следующий раз встретимся в день твоей смерти. Прощай, папа, — последнее слово говорит по слогам, после быстро покидая здание. Нужен свежий воздух. Нужен покой. Нужно время, дабы все обдумать.