принцесска

Дима прижимается медленно, даже трепетно, аккуратно, сквозь сон, находит руку парня, свисающую на его талии, и кладёт поверх неё свою, не открывая глаз. Максим улыбается теперь куда-то в макушку брюнета, думающего, что тот давно сладко спит, но это ведь не так, он чувствует каждое касание, чувствует дрожь своего и Диминого тела от всех этих прикосновений и прижимает теперь неожиданно крепко. — Думал, что ты спишь, — хрипло спросонья шепчет Фадеев, а после чувствует горячее дыхание на шее, чувствует сухие губы на мочке уха, и хочется стонать от всех этих прикосновений, он размякает. Максим слегка поглаживает кончиками пальцев мягкую кожу живота, и у брюнета пересыхает в горле, он мило улыбается, вжимаясь ещё крепче в тело, лежащее сзади, и клянётся, что сходит с ума, чувствуя, как внизу живота трепетно щекочет, а сердце стучится чуть быстрее обычного. Тем временем Голышев облизывает пересохшие губы, прикусывает мягкую кожу на шее Димы и хочет большего. — Сводишь с ума… — шепчет охрипшим голосом на уровне уха, и Дима выдыхает так, что больше похоже на стон. Фадеев разворачивается лицом к русоволосому и заглядывает в небесные, чуть прикрытые глаза, смотря немного неуверенно, чуть стыдливо, ведь всё ещё неловко, не смотря на то, сколько времени они проводят вместе. Максим расслабленно приулыбается, не забывая проглаживать пальцами талию парня, переходя аккуратно к косточкам рёбер, на которых небесной пылью ложится сладкое чувство теплоты и уюта. Брюнет отводит взгляд, сдержанно улыбаясь, и тот падает на уже неприкрытую, зашитую ранку Богомола, медленно заживающую. Это не портит настроение и атмосферу, парень не чувствует опасности, пускай и чувствует даже некую вину, ведь не был рядом в момент, когда это всё произошло. Да и что бы он сделал? Ничего по сути… Если только бы подставил себя на место Макса… Дима задавался вопросом, смог бы он умереть за этого человека? Никто не знает, как сработал бы инстинкт самосохранения, но Фадеев всегда уверенно отвечает «Да». — Школа через час… — досадно напоминает Дима, поднимая взгляд и теперь смотря в глаза. Максим цокает, закатывая глаза, которые после остаются закрытыми. Хрипит негромкое «Не напоминай, у меня башка раскалывается», Фадеев лишь искренне улыбается, переводя взгляд на шею Голышева и застывает на несколько мгновений, видя там выраженные косточки, ключицу, до боли в губах хочется коснуться их. Брюнет поднимает немного трясущуюся руку медленно, после касается всё так же неуверенно косточек пальцами, на что русоволосый застывает, не осмеливаясь открыть глаза, чувствует, как обжигают кожу касания, как становится приятно, жарко и тянет внизу. Для Димы всё почти что в новинку, он боится холодности с другой стороны, поэтому так скромно, едва касается шеи Максима, но не убирает руку, ведёт пальцами вдоль по косточкам ключицы, залипая заворожённо, приоткрывая пухлые губы в попытке поймать воздуха, и готов поклясться, что чувствует лёгкую дрожь Голышева от прикосновений. Ведёт пальцами по плечам, руке и осторожно убирает руку. Тот открывает голубые глаза, смотря непонятным, но спокойным взглядом, и Фадеев чувствует волнение, робость. Голышев ловит на мысли. что с ним такое впервые. Сколько бы он не перепробовал на вкус губ, губы парня напротив оказались самыми желанными, сколько бы он не ловил стоны чужих людей, стоны парня напротив были самыми сладкими, и сколько бы не касалось его людей, именно от прикосновений парня напротив ходили мурашки по позвоночнику, больше напоминая удары током. Кто-то скажет влюблённость, кто-то назовёт режущим по ушам словом «любовь», кто-то сумасшествием. Теперь Богомол уверен, что этого «модника»,как назвал его три месяца назад, вероятно, любит по-настоящему. Боится этих слов, как кролик лису, как кошка воду, но не может больше отрицать. Сегодня вечером придёт товар, сегодня многое пойдёт верх ногами, но сейчас утро, и ему хорошо. Ему, блять, хорошо. — Нахуй школу, давай спать, — предлагает заманчиво Богомол, ехидно улыбаясь, и Фадеев тяжело вздыхает, не переставая при этом улыбаться. — Нельзя, и так много упустили. — А-а-а… Ну ты и зануда, принцесса, — недовольно тянет Макс, прикрывая усталые веки, который, кажется, весят уже больше тонны. Брюнет лишь хмыкает, а после приподнимается, тянется и сладко целует в уголок губ, кладёт голову совсем близко, чуть касаясь лбом виска русоволосого. — Если Вы – настоящая принцесса, будьте осторожны, обычно, когда Вы целуете принца, он превращается в лягушку, — вдруг выдал Максим, после довольно ухмыльнувшись, а Дима начал вдруг громко хохотать в подушку, задыхаясь от своего смеха. — Хочешь сказать, ты – лягушка? — говорит сквозь смех, поднимаясь на локтях, и нависая теперь над русоволосым, прикрывшим веки. — Я не претендовал на принца. — Значит, лягуха. — Слышь, — толкает тот в плечо, заставляя улыбнуться ещё шире, —Твой друг назвал меня принцессой, а ты сказал, скрывая страх: «Таких принцесс в старинных пьесах, в конце сжигали на кострах» — Где ты только этого понабрался? — хохочет задорно Дима, да так ещё трясётся, когда ржёт, что подрагивает вся кровать, и Максиму смешно от этого, но он только улыбается, чувствуя сонливость. Надо просыпаться… Сколько там у них, час? Голышев вдруг неожиданно и умело переворачивает Диму на спину, отчего у того сбивается дыхание, и он не успевает моргнуть, как Богомол оказывается сверху, многообещающе нависая над брюнетом и вовлекая того в долгий поцелуй. Бёдрами при этом русоволосый игриво, плавно, точно пантера, тёрся об бёдра парня снизу, отчего тот глухо стонет в губы, обжигая кожу горячим дыханием, а внизу живота что-то приятно тянет и сосёт под ложечкой. Руки Голышева жестко располагаются на тазовых косточках, сжимая пальцами чуть ли не до боли. Приятной боли, желанной и горячей. Фадеев начинает кусать губы парня в нетерпении, но тот медлит, мучает, наслаждается каждым стоном, слетевшим с пухлых губ, и промежутками кратко ехидно улыбается, как дикий зверь, поймавший свою добычу. Растягивает всё, медленно касаясь губами мягкой кожи шеи, слегка прикусывая и оттягивая, после случайно проводит носом по нижней челюсти, заставляя вжаться в кровать от подобной нежности, а мурашки бегать по спине ходуном, но и Максиму самому это понравилось, он мягко целует в уголок губ, и Фадеев, не в силах больше сдерживаться, впивается пальцами, которые до этого крепко сжимали одеяло, в талию, решив сделать всё сам, но Макс лишь усмехается, хватая кисти парня пальцами и вжимая их теперь в матрац, чтобы тот и двинуться не мог. Дима прекращает сопротивление сразу, попытку больше не повторяет, и Голышев, убедившись в этом, целует грудные позвонки, прикрытые кожей, пахнущей чем-то до дрожи приятным. Ванилью, что ли… Брюнет внизу начинает сходить с ума, перед глазами плывёт от возбуждения, а твёрдая плоть дико пульсирует. Он чувствует стук сердца в горле. Чувствует, как всё взрывается на уровне живота, и хочется большего…

Страх остаться навечно одним не отпустит меня никогда. И вчера еще вроде любил, но сегодня уже пустота. Страх без чувств оставаться одним не отпустит теперь никогда.

— Блять, — срывается хриплое с губ, и Голышев чувствует, как дрожит чужое тело, точно в лихорадке, улыбается победно. Приятно осознавать, что чьё-то тело так реагирует на тебя. — Ай-яй-яй, принцесса, — голос у самого хриплый от возбуждения. — Какие словечки, то а… — Заткнись, — парень цепляет поцелуем, кладя руки на шею, начиная двигать тазом, и у Макса сносит крышу от подобного, он рычит в губы, напоминая больше жадного дикого зверя, чем человека. Голышев удобно устраивается между ног Димы, и, подхватив их под колени и прижав к своим бокам, смочив слюной, входит двумя пальцами осторожно, зная, что тому ещё привыкать и привыкать, Дима не отрываясь смело смотрит только в голубые глаза, взгляд затуманен, он не видит чётко, лишь этот небесный цвет. Губы дрожат, и Максим целует их, не сдерживаясь. Целует жадно, говоря этим лишь ты мой, сука, мой. Входит так же аккуратно, но после делает несколько резких толчков, когда слышит рык, сорвавшийся с губ брюнета, стирающий любые границы. Ломающий любые стены, стоящие между ними.

Помню руки-руки в замок. Изменять тебе я не мог. Помню, как горели глаза, от любви хотел зависать Только с тобой! Помню каждый долбанный день. Помню каждый бешенный секс. Помню мир тебе обещал.

Максим целует горячо, не в силах насытится, ловит стоны извивающегося Димы. Парень пылает огнём, затаившимся глубоко в груди, и ему до пиздеца жарко, он впивается пальцами до побеления в плечи, двигаясь навстречу. Максим не сводит глаз с Фадеева, изучает каждый миллиметр, запоминает этот жар в каре-зелёных глазах, впивается пальцами в шею, немного перекрывая кислород, и тому охуеть, как нравится, он глухо стонет. Оба доходят до пика практически одновременно, выдыхая в губы в сумасшедшем оргазме, переполняющим грудь, мешающим дышать и трезво мыслить. Перед глазами плывёт, в ушах вата, они на мгновенье выпадают из мира. Голышев падает рядом, глотая губами воздух, после тянется и привычно целует в висок, вкладывая в поцелуй все свои чувства, и Фадеев блаженно закрывает глаза, пока его грудь вздымается от глубоких вдохов.

Помню, как сходили с ума. Все были против тебя и меня. На тебя матом кричал до утра. В голове тьма заменяет туман. Не стыдно мне Давай подорвёмся гранатами, Чтобы не искать среди нас виноватого. Материками разбежимся на атомы.

***

— Ты бесчувственная тварь, Конченков. Человек был талантом, смекаешь? — Стас закатывает глаза, делая ещё один подход, пока Лавров, не переставая балаболить, держит его ноги. — Такие люди умирают, бля-я-я… Как ты не можешь понять, что таких как он… — Бля, заткнись, Игорь, — рычит Стас, сжимая после губы, и цепляется пальцами за свои же пальцы, качая пресс. С его губ постепенно слетают стоны, говорящие о всей тяжести работы. Пятьдесят восемь… Пятьдесят девять… — Я тут считать пытаюсь. Чем должен заниматься ты, — ткнул пальцем в грудь. Они остались одни в спортивном зале. Последний урок закончился, но хотелось тут ещё немного побыть вдвоём. Тем более за то, что Лавров вдруг решил пнуть мяч так, чтобы попало физруку в глаз, их оставили тут, как наказание и сказали заниматься. А тут ещё и Игорь выносит мозг со своим… — Лил Пип был гениальном человеком. И заслуживает уважение, — не унимался Игорь. — Мне срать. — Говорю, бесчувственная… — Послушай меня, — вдруг вскочил Стас на ноги, и выглядел, мягко говоря, рассерженным. В карих больших глазах запылали искорки гнева, которые появлялись там уж очень редко. Стас любит спокойствие, любит тихое биение сердца, любит, когда все на своих местах, а тут… А тут у него попался такой парень, который нарушает все эти принципы. Нарушает бесцеремонно и дерзко. Может, поэтому они вместе?.. Потому что однажды в жизнь светловолосого ворвался широкоплечий засранец, перевернул её с ног на голову и заставил испытывать всё пламя этого мира. — Мне глубоко срать на человека, кончившего свою жизнь, как жалкий наркоша. Я его не слушал, мне не за что его уважать, так что начни уже слушать меня и уважать моё мнение, Лавров! Дыхание Игоря сбилось от подобного и он, почувствовав жар в венах и то, как засияли его глаза, вскакивает с колен. — Ты не пони… — Спокойно, мальчики, — вдруг из неоткуда появляется Богомол, который до этого тихо смеялся в кулак, стоя в дверном проёме, наблюдая за семейной ссорой. Оба парня перевели на него испепеляющие взгляды, и тот сделал наигранное испуганное лицо, но после пришёл в норму, плюхнулся на скамью. — Привет, — скрестил руки на груди, улыбнувшись. — Чё надо? — Шоколада, Лавров, есть? — изогнул бровь, самодовольно ухмыльнувшись, будто шутканул сейчас самую годную шутку. Игорь закатывает глаза, качая головой, и выдохнув, берёт мяч, с которым должен был заниматься, игнорируя присутствие парней, идёт в конец зала, где хочет позаниматься в тишине и покое. — Чего ты хотел? — спокойно спрашивает Стас, проводив Игоря с тяжёлым вздохом и комом где-то в груди. Он взглянул довольно устало, говоря о том, что будет слушать, если тот будет говорить коротко и ясно. — Почему именно хотел? Я не могу подойти к вам по-братски? Спросить, мол, как дела, голубки, какие планы? — сделал наигранное обиженное лицо, но тут же исправился, увидев, что Конченкову далеко не до этого сейчас. Голова болит честно говоря, и сильно хочется курить. — Ладно, ладно, — поднимает ладони в примирительном жесте. — Вообще-то хотел предложить вам кое-что с Лавровым… — Втроём не ебёмся, — вдруг послышался Игорь, услышавший диалог парней с того конца зала. Богомол усмехается, метнув на высокого парня взгляд исподлобья, пока тот закидывал мяч в кольцо. — Не, вы не в моём вкусе. — Ага, у нас волосы слишком короткие… — начал Лавров. — …И мы не такие жирные, — закончил Стас. — Бля, выслушайте просто и я сваливаю, — стал серьёзнее в лице Макс, ненавидя, когда дело начинает касаться его личной жизни. Лавров подходит лениво, садясь рядом и держа в руках оранжевый мяч. Сделал выражение лица, мол, слушаю, и откинулся спиной на стену. Конченков принял тоже самое выражение лица, скрестив руки на груди. Готовы слушать. — Короче, хочу предложить вам выступать теперь чаще с нами. Придумаем образы, ну тебе, Слиппа не надо, и так есть, а ты… — Стоп, стоп, — перебил Лавров, нахмурив густые брови. — Ты предлагаешь мне читать рэп? Выступать с вами? — Ага. — Я не читал ни разу рэп. Особенно на публику. — Я слышал тебя той ночью. Мне понравилось. В общем думайте, — спокойно сказал Голышев, после встал и покинул помещение, оставляя парней в полнейшем недоумении. — Он псих, — наконец сказал Игорь. — Согласен. А вообще, он прав, — сел рядом с парнем Стас, в которого тут же полетел вопросительный взгляд. — И ты туда же? Стас лишь глубоко вздохнул, откинувшись на стенку головой, и прикрыл глаза, переваривая весь день, обдумывая предложение Макса. А ведь когда-то этот человек был его лучшим другом. С шести лет, насколько он помнит. Один двор, одна компания, одни детские мечты… Потом подростковый период, рэп, перемена характера и разные после дорожки. Сейчас эти дороги вновь переплетаются, и Конченков немного удивляется тому, как странно всё в этом мире. То, как резко может поменяться человек. Вот сегодня он такой весёлый, дружелюбный, завтра полон злобы и отвращения к привыкшему обществу, а через неделю он всё тот же весельчак с амбициями, которого ты знал всю жизнь. Богомол прав, Лаврову стоит попробовать себя в рэпе. С рифмами у парня неважно, Стас это давно знал, когда по-пьяне они баловались с текстами Слиппы, но у тёмноволосого есть несколько великолепных даров: его чувство юмора и фантазия. С этим он далеко пойдёт.

***

— Максим, может ты хочешь обсудить что-то? — женщина встаёт из-за своего рабочего стола, обходит его, и садится на белое кресло, стоящее в метре от него. Смотрит внимательным взглядом, чуть наклонив голову влево. — Ты не приходил уже несколько недель. Почему? — Был занят, — монотонно отвечает парень, сомкнув пальцы в замок. Всё сидит в той же расслабленной позе, на том же диване, смотря со скукой и раздражением. Не любит этот чертов кабинет, не испытывает симпатию к женщине в кресле, ненавидит эти полтора часа, которые ему приходится проводить здесь, сидя на месте ровно, выслушивая бредни психолога, который зарабатывает деньги на чужих проблемах. — И чем же? — интересуется, слегка изогнув тонкую бровь. На самом деле её глаза, цвета волнующегося моря, как заметил Богомол, были очень добрые. Он знал, что женщина любит, более того, умеет поддержать, выслушать, дать совет. Она очень упорная, это он тоже заметил. Не она одна изучает, Голышев тоже… Всё это время, весь этот год, что они провели в этом кабинете. Конечно, это всё её дико, скажем так, заебало. Не одного его. Парень молчит большую часть времени, пытается отшутится или же иногда из него так и несёт сарказмом. Он очень редко говорит честно и искренне. У Анны терпение тоже не железное, но она всё ещё пытается. Только потому что он ей интересен, она видит в этом мальчишке нечто глубокое, подавленное внутри, а может уже и убитое. Но потухшую спичку не зажечь, он так повторял себе, с насмешкой глядя,как старается женщина. Она могла бы уже давно забить на него, отдать другим людям, а не взять под свою опеку, обещая, что поможет ему. Он чуть не задушил мальчика год назад, должен был за это плучить своё, более тяжелое наказание. Но он на свободе. он обязан ей. — Это личное. — В этом кабинете не должно быть ничего личного, Максим, — парень закатывает глаза, попутно опуская голову, смотрит на свои потёртые кроссовки. — Скажи, ты веришь в любовь? Богомол замирает на мгновенье, а после хмурится, не понимая, что именно от него добиваются. Почему нельзя тупо отсидеть эти полтора часа молча и разойтись, не ебя мозги друг другу? — Не думал, что это входит в наши… курсы, — поднимает скептический взгляд голубых глаз исподлобья, после сжимает крепко губы, начиная заметно глубже дышать. — И всё-таки? — Всё-таки это всё, — оглядел помещение. — Детский сад, — пожимает беззаботно плечами. Ненавидит обсуждать личное. Анна отчаянно опускает взгляд, облизывая пересохшую нижнюю губу, и Голышев решает на откровение. — Верю. И что с этого? — поднимает заинтересованный взгляд, и Максу даже смешно. Детский сад. — У тебя есть… вторая половинка? — выпрямляется в кресле Анна, привычно поправляя край белой юбки. Богомол чувствует тяжесть в груди, но… Защитная реакция: улыбка. Личное, остаётся личным. — Я знаю, Максим, как ты не любишь обсуждать личные отношения, но мне просто интересно. — Есть, — выдавливает из себя, начиная нервно настукивать ногой какой-то ритм, засевший в голове с самого утра. Анна доброжелательно улыбается, и Максим впервые ловит себя на мысли, что замечает её улыбку. Она вообще улыбалась раньше при нём? — И… какой этот человек? Максим усмехается, рисуя в голове образ Димы, и столько слов, честно, столько слов готов сказать о нём, но… Но. — Ну-у, Максим, — жалобно тянет женщина, становясь в лице самым обычным человеком… Другом. — Неужели тебе не хочется выговориться? Нельзя же всё таить в себе. Богомол не стал спорить, откуда та знает, что ему некому выговориться, просто тяжело вздыхает, ведь хочется, на самом деле. — Да я не знаю… Ну… — пожимает плечами, проводя пальцем зачем-то по нижней губе, и пытается расслабиться, выпрямив плечи. — Он, — человек, — Хороший… — пауза. — Та-а-к?.. — Не знаю, — поводит плечом. — Он весёлый, отзывчивый, часто загоняется, но… Он лучше чем я, уверен в этом. Наверное, поэтому хочу быть рядом с ним. — Ты считаешь его своим светом? Максим хмыкнул. Очень драматично, как в кино, но, сука… Верно, именно в яблочко. Так и было. Он поднимает голубые глаза, встречаясь с тёмно-синими, и женщине не нужно ответа, она уже знает его. Видит в глазах. — Я рада, что у тебя есть человек. который делает тебя лучше, Максим. Как вы познакомились? — Я разбил ему нос в школьном дворе. Второго сентября, — говорит монотонно, с нотками иронии, делая очень странное выражение лица, и ожидая неодобрения с чужой стороны, но Анна смеётся в ладошку, даже не сказав ничего про то, что учит его контролю над эмоциями. И Голышев замирает на одно мгновенье, а душа падает в пол, поняв, что он прокололся. «Разбил ему…» Он уже говорил не как о человеке, а как о парне… Она заметила? Что подумает? Но Анна ничего не сказала на этот счёт, вероятно, не предала значение. — Прекрасное знакомство, — весело улыбается женщина, и Голышев тоже выдавливает из себя улыбку, всё ещё чувствуя, как что-то перекрывает дыхание.— Кхм-кхм, — «кашляет» в кулак, выпрямляется и становится уже более серьёзной в лице. — А как твои друзья? Богомол поджимает губами, но чувствует сейчас какое-то блаженство, пускай и после будто дворовые кошки душу царапают. Рома вчера сообщил, что остаётся в городе. Никуда не уезжает. Прекрасные новости, на первые минуты… После Макс понимает, что угрожает парню, если он останется тут. Понимает, в какое положение в принципе поставил всех ребят, не спит ночами, обдумывая любые планы, любые сценарии. Не спит, обдумывая, как остаться в живых, спасти жизни ребят, остаться при этом в выигрыше. Спасает от бессонных ночей только один человек, но и в эти глаза смотреть тяжело, обещая будущее, но при этом подставляясь под дуло пистолета. — Нормально друзья, — вышел из мыслей парень, и женщина видит тень тревоги на его лице, видит в глазах, как его что-то гложет. Ведь он обвиняет себя сейчас во многом… — Может, хочешь рассказать что-то? Я помогу советом если что, — говорит осторожно, подходит к теме аккуратно, дабы не спугнуть, ведь тот только начал разговаривать с ней. Богомол видит этот шанс, видит, что теперь может сделать больше решений, если спросит совета у более опытного человека, но при этом боится, а вдруг что-то узнают? Ему нельзя… Но мысли, эти мысли в виде шипов, они врезаются в череп, больно давя. — Я… — начинает немного хрипло, смотря в глаза и нахмурив брови. — Я подставляю дорогих мне людей. Не важно в чём. Не знаю, как выйти из ситуации. Взвалил на себя слишком большую обязанность, понимаете? Остаётся надеяться на удачу. Больше ничего нет, — ком встаёт в горле и он опускает взгляд, сцепив пальцы в замок. Ему даже легче немного, он никому не говорит о том, что внутри. Женщина смотрит задумчиво, размышляя, поджимает тонкие алые губы, и наконец говорит: — На каждом из нас есть ответственность и какие-то обязанности. Я горжусь тобой, Максим. У тебя есть чувство долга, есть честь, а это очень важно, — спасибо конечно, но делу это не помогает. — Но… Максим, нельзя терзать себя. Ты должен трезво мыслить, чтобы выйти из ситуации. Должен стараться. Плохими мыслями ты не поможешь себе, мысли позитивно, — меня блять убьют, очень позитивно? Не понимают, не помогают… Голышев готов сейчас рвать и метать, чувствуя раздражение, и понимая, что кажется один в этом мире. Трезво мыслить. Он облажался, подставил себя и ребят, он на крючке, один неверный шаг: он или его человек — труп. Просто кивает, нельзя раскрывать дальше тему.

На руке Кроули девиз «Бог простит». МС дружат против, кружат-бродят Уже хороводы вокруг моей туши водят Но я, труп живой, меня душит плоть И если ты меня пырнешь — надорву животик Так лейся песня цыганочка Стал неясно чем, был школяр в очках Но я не грущу нихуя, начхал Ведь меня любит моя биполярочка

***

Тут безлюдно, тишину нарушает лишь звуки уезжающего вагона, и все замирают в ожидании, стоя возле своего долгожданного товара. Максим ожидает лишь несколько человек, которые опаздывают уже на пять минут. Недопустимо, всё должно быть идеально. Всё ждали этот день, он слишком важен… — Макс, — Рома обращается тихо, подходя к парню, севшему на корточки и курящему. У него дрожали от волнения руки, он и не пытался это скрыть, тут всё как на иголках. Все шесть парней, стоявших возле большого железного вагона, в котором все пятьдесят тысяч долларов в виде двадцати пяти килограммах кокаина и мешке марихуаны, которые прибыли прямо из Майами, завтра в шесть утра должны быть приняты Яниксом в Москве. Увы, сразу из Майами в Москву не получилось, слишком опасно, просто невозможно, а вот через старый, тихий городок, забытый Богом, причём, естественно, нелегально, идеально. Осталось принять и отправить. Деньги будут перечислены сегодня в 20:15, если товар отбудет вовремя. Сколько же они ждали этот день, и как сейчас все бушует и волнуется внутри.— Всё будет нормально, не парься, — Максим закрывает глаза, выдыхая, и поднимает мутный взгляд потемневших глаз.  — Мы должны блять двадцать пять килограмм кокаина перевести в столицу, не волноваться? При этом тут половина Графа, за которых мне прострелят череп. Повтори ещё раз? — опустил брови, и Максим выпрямился, сделав недовольное выражение лица. — Здорова, извиняйте, опоздали чутка, — прибежали как раз те самые два обмудка, которых Богомол сейчас просто убьёт, но лишь кивает, сохраняя свои нервы при себе, и встаёт на ноги, выкидывает сигу, и идёт к большой двери вагона, железной, потёртое и покрытой ржавостью. Сердце стучит, как бешеное, но делать шаги назад поздно. Что будет, то будет. — Ну что же, пацаны, — обращается к своим, улыбаясь ведь надо подбодрить, хуле, и те тоже теперь улыбаются в предвкушение. — С Богом, блять, — он кладёт пальцы на ржавое железо и отодвигает задвижную дверь, молясь уже любым богам. Кажется, сейчас помутнеет от волнения в глазах. Спокойно. Руки трясутся, не по-детски. — Что за чёрт?! Вагон, открывшийся им, почти что тёмный, лишь лучи солнца осветляют его через мелкие дырочки, ну и естественно открытая дверь, пуст. Пуст, блять. Рома тут же пробирается через нескольких людей, смотря на всё расширенными глазами, слегка отталкивает застывшего Богомола, и забирается в вагон, обходя его полностью. — Тут ничего нет, — говорит охрипшим голосом. — Какого хуя? — всё доходит не сразу, но Максим чувствует, как сердце бьётся в горле. Их предали. Кто-то их слил Графу. Кто-то из своих. Всё пропало. Кончено. Он оборачивается, вглядываясь помутнённым взглядом в каждого присутствующего. Кирилл… Нет, не он, слишком верный. Ванёк не варик, знакомы с пяти лет, знают друг друга слишком хорошо. И так по каждому лицу, на котором отражается полнейший шок, проходятся голубые глаза, останавливаются на единственном человеке… Ясике. Этот малец тоже тут, стоит сзади всех, смотря расширенными глазами, и Богомол его удушит прям сейчас, клянётся, но останавливает только ноги, приросшие от всего этого дерьма к земле, и тяжёлая рука Ромы на плече, вытаскивающая из мыслей. — Никит, Ванёк, обойдите периметр вокзала. Проверьте каждый вагон, это дерьмо должно быть здесь, — его голос дрожал, но парень старался держаться. В ушах Максима же вата, он не понимает, что происходит, готов лишь убивать сейчас. — Этого не может быть, — Голышев говорит негромко, поворачиваясь к Новожилову и вставая впритык. — Нет… Что за хуйня… — Спокойно, сейчас найдём. Он мог придти только двадцать минут назад, его не успели бы уже… — Это всё Граф. Я убью его. И пусть меня сука посадят, но я убью его, а внутренности раскатаю по всей Самаре. — Успокойся, — рявкает Рома, чувствуя, как пальцы Богомола нервно цепляются в край его куртки. — Там такие бабки, Ромыч. Я подставил всех… — он шепчет, находясь в полнейшем шоке и отчаянии, Новожилов впервые видит его в таком состоянии. У каждого есть свой переломный момент. Максим теряет себя, запускает пальцы в волосы и садится на корточки, смотря стеклянным взглядом в одну точку. Вновь чувствует ладонь на плече. — Богомол? — говорит один из парней, глядя вперёд, и голос непонятный. Максим поднимает вопросительный взгляд на Артёма, после переводит взгляд туда, куда смотрит он, и то, что он видит, заставляет сжаться сердце, упасть в пропасть этого мира, вскочить на ватные ноги. Два мента, один из которых держит в руках какие-то бумаги, стремительно направляются в их сторону. Самое время взять себя в руки, надеть маску. — Я показываю три и вы делаете ноги, ясно? — шепчет быстрее всем, пока те идут к ним, и каждый кивает, лишь Рома хотел вставить слово, но не успел. Парни знают, что делать, парни опускают головы, накрывая их капюшонами, а некоторые отворачиваются, главное не палить сейчас лицо. — Доброго вечера. Что-то не так? — изгибает бровь, глядя скептически, и скрепляет руки за спиной, выходя чуть вперёд. — Доброго, доброго, — говорит весьма сурово полицейский, держащий в руках бумаги, и после прожигает взглядом лицо Богомола, который выглядит весь расслабленным. — Гражданин Голышев Максим Сергеевич? — сердце замирает, но парень честно кивает, — Замечательно. Пройдёмте спокойно с нами, и всё будет в порядке. — Простите? — смачивает пересохшее горло слюной, — А можно поинтересоваться с чего это вдруг? Законы вроде не нарушаем, — за спиной показывает «Один, два…» пальцами. — Нам доложил адрес и время анонимный звонок, вы подозреваетесь в нарушении закона по статьи 228 УК РФ. Незаконные хранение, перевозка, наркотических средств. А теперь выставите руки вперёд и пройдите с нами. Ваши друзья тоже. Три. Все срываются с места моментально, рванув в противоположное направление, и вот сзади слышится привычный крик «Стоять!», но Богомол уже и этого не слышит, наслаждается очередной погоней, хоть и понимая, что его знают, его всё равно найдут, но блять, как всё это приятно, весь этот адреналин в крови, и не смотря на чей-то предательский анонимный звонок. Парни добегают до конца вагона, перепрыгивают через склад деревянных ящиков, заворачивают, зная, что за ними всё ещё бегут, и распадаются на несколько групп, как учил Богомол. Максим с Ромой заворачивают налево, зная, что парни и без них справятся. Сзади уже слышатся предупреждающие выстрелы в небо…

На моём районе жарко как всегда. На моём районе самая пиздатая трава. На моём районе встретите людей, что с улыбкой каждый день видят солнце там где тень, любят близких и родных, и не спят на выходных. Миллион идей разных приятных и опасных. Лучше не опаздывай, здесь праздник устраивает власть своим фристайлом раскачает и отправит тебя в ад. Пульсирует кровь в венах. Граффити на стенах. У кого то пена Кто то выдул дым, больше чем от стога сена, где бы взять по больше ежедневная проблема. Ежедневная тоска, хочется отпуска, хочется летать, хочется нормально жить, а не выживать. Скоро все увидите, как здесь начну стрелять