принцесска

Всё тайное, рано или поздно, становится явным.

В комнате стояла привычная табачная дымка, вдохнув которую, любой курящий мог сказать сразу: не все сигареты воспроизводят такой запах, такой редкий, дорогой и сладкий. В помещении было также привычно тускло, ещё освещала лишь настольная лампа и свет уличных фонарей, проникавший через окно, едва прикрытое жалюзи. Было немного прохладнее обычного, поэтому лёгкие мурашки бегали по рукам (а может, что вероятнее, не от этого) Ясика, сидящего в мягком кожаном кресле, паренёк пытался сделать очень серьёзный и спокойный вид, будто не на него сейчас смотрели маленькие, голубые бегающие глаза, больше напоминающие алмазики. Не на него сейчас смотрел сосредоточившись Граф, сомкнувший пальцы в замок и положив их на стол. Губы сжимали трубку, и Ясику всё время, проведённое тут, казалось, будто он попал в гангстерский фильм про лихие девяностые, но из фантазии вытащил расслабленный басовый голос. — И какие новости принесла сегодня птичка? Мужчина, солидный на вид, полный и довольно ленивый в действиях, встал из-за стола, не спеша обходил его. Остановился спиной к Ясику, перебирая какие-то бумажки на письменном столе, лишь дым выходил из трубки. Паренёк, которому было от чего-то очень не по себе, сжался в кресле, старательно пытаясь вспомнить любые подробности. Ещё в начале лета, когда тот только связался с бандой Богомола, его тут же достал Граф, предложивший не малую сумму, более того, жизнь, с условиями, что тот будет следить за каждым шагом Максима Голышева, будет следить за его родственниками, друзьями, и все известия доносить Графу каждую неделю. — Пока ничего нового. Только… У них был сегодня концерт с группой, где также присутствовал Дима Фадеев, — парень кашлянул понимая, как пересохло в горле, а пальцы слегка подрагивали от волнения. Граф развернулся к нему лицом, облокотившись задом на стол, взглянул в интересом. — С него они ушли почти сразу после окончания. Вместе. Также завтра вечером, примерно в семь, Богомол будет принимать товар. Я буду там. Железнодорожный вокзал. — Хм… — мужчина задумался, опуская светлые, но густые брови, он перевёл задумчивый взгляд на окно. — Этот щенок всё же сделал выбор, — послышался смешок, нарушающий давящую тишину комнаты, а губы растянулись в какой-то довольной улыбки. — Наш Максимка решил поиграть во взрослые игры, — говорил довольно загадочным тоном, подзывая ком в горле мальчишки, сердце которого бешено билось о рёбра, наполняя всё тело страхом и волнением. Он уже не раз пожалел обо всём этом, но отступать было уже нельзя. — Что же… Пусть будет так, — сделал заключение, медленно переводя подозрительный взгляд на Ясика, сглотнувшего ком, — Завтра в это же время здесь. Я хочу знать, как всё пройдёт. Ты молодец. — одобрительно улыбнулся, — Действуй так же и всё пойдёт, как по маслу. Но… Расскажи вкратце об этом… Фадееве. — Эм… — смочил горло слюной, переводя взгляд сияющих глаз. — Новенький в школе Богомола. Общаются примерно три месяца, друзья. Он толком нигде не бывает, только вот в Петербург недавно ездил, а так дом, школа, прогулки с Максимом, дом. Есть мать, отец. Учится хорошо. Два друга: Стас Конченков и Игорь Лавров, — вцепился пальцами в свои спортивки.- Кажется, между Богомолом и ним… Что-то больше, чем дружба, — Граф вопросительно изогнул бровь, и покрасневший мальчик успел это подметить, поэтому поспешил ответить красноречивым взглядом. — Ну… — Я понял, — сухо перебил. — Оставь-ка мне адрес этого его… Фадеева и можешь идти. Ясик кивнул, после встал на ватные ноги и быстро метнулся к столу Графа, приняв листочек и ручку. Написал адрес очень быстро, дрожащими руками, и как можно быстрее выбрался на свежий воздух, ощущая себя, мягко говоря, хуево. Он подставляет слишком много людей.

***

Вероятно, очень банально было бы сказать, как всё-таки Дима ненавидит больницы. Но правда остаётся правдой. Он ненавидит больницы. Тут давит всё: строгие взгляды людей в халатах, белые стены, таблички на стенах, подобные «Мы поможем вам в борьбе с раком!», «Как правильно чистить зубы?», «Курение — смерть!». Давил и запах медикаментов, полнейшая тишина, нарушают которую лишь противные визгливые детишки, матерям которых, видимо, совершенно похуй, но не похуй Фадееву. У него руки трясутся из-за нервов, и он сжимает ладони в кулаки, засовывая их в карманы, дабы мать не увидела. Каждый детский крик бьёт в уши, отдаляется в сознание и вызывает раздражение, промчавшее ледяной сталью по венам. Хочется вскочить и кричать, в кожу точно иголки вставляют, но парень не подаёт вида, перечитывая сотый раз доску напротив, висевшую на стенке. «Здоровье наше и наших близких в наших руках! Помогая больным детям сегодня, вы поможете всей стране завтра!». Дима страдальчески закрывает глаза с болью в висках вспоминая причину выжидая своей очереди на флюорографию. Он кашлял вчера весь день (что, кстати, привлекло внимание того же Максима, но простое «Да простыл, зима, хуле», вроде как помогло.) и целое утро сегодня, отчего рёбра болели похлеще того, когда его избивали трое, дышать было невозможно и очень-очень больно. Мать, которая готова воевать за сына в любом случае, и всё равно настоять на больнице, даже если тот просто палец поцарапает, всё же взяла пацана за шиворот и потащила в поликлинику. Тут, естественно, скидывать всё на простуду не было смысла, поэтому, покрасневший, паренёк сидел и молился о том, чтобы у матери сейчас не бомбануло. Инна же сидела рядом, немного отвернувшись, и нервно сверлила взглядом проходящих людей. Она так и не сказала ни слова, после того, как десять минут назад узнала у врача, что у сына первая стадия пневмонии и он курит. Фадеев уже в десятый раз признался, что ему было бы легче, если бы та устроила истерику, накричала, а ещё лучше бы залепила пощёчину. Её напряжённое молчание, ощущая в самом воздухе и пропитанное уже в лёгких у сына, начинало очень сильно выводить и нервировать. Но самое важное — это чувство вины, осевшее на каждую косточку и орган, не позволяющее перестать краснеть и нормально задышать. Он был виноват, он себе твердил это, ведь столько всего скрывает от матери, пускай их отношения и были очень доверительными, когда они жили в Питере. Конечно, Дима курил и до переезда в этот город, но он и сам иногда забывал об этом. Это не было привычкой, так, несколько сигарет в неделю, но тут… Столько всего произошло, что он удивлён, почему пачками не курит. — Ну скажи хоть слово! — повернулся к тёмноволосой женщине парень, со всем чувством выдохнув эти слова и всплеснув руками. Та, гордо подняв нос, всё ещё терзала взглядом стену, не готовая сейчас что-то говорить сыну. Её уши горели, как на сковороде, и дай бог ей сейчас всё сдержать в себе, не ляпнув Диме что-нибудь реально обидное. О рёбра бьются чувства злости и обиды, но мыслить женщина старается трезво, — Ну, ма-а-ам, — уже мягче протянул парень, сгорбившись и устало выдохнув. — Не понимаю, почему ты не сказал мне. — На это были личные причины. — Твои личные причины — мои личные причины, пока тебе не будет восемнадцати. Стукнет восемнадцать — отправляйся во все тяжкие. Дима закатывает глаза, немного отсаживаясь, и теперь сам скрещивает руки на груди, подняв подбородок. Ну и кто теперь обижен? Только вот парню долго это не удаётся, он опять с мольбой смотрит на мать. — Ну прости… — Узнает твой этот Максим, по ушам-то даст, — давит на самую верную точку, и у парня даже сердце замирает на мгновение. Конечно, она ничего не знает про их… Отношения. Знает, что Голышев — мальчик хороший, по её словам, друг, защитник. Конечно, парень посмеялся с этих слов, но, что верно, то верно, как говорится. Ну… Хорошие мальчики вряд ли толкают наркоту в переулках, но всё же. — Не говори ему, — сказал серьёзным тоном, на что даже получил в ответ взгляд матери, который с каждой секундой становился всё теплее и теплее. — Дим, ты понимаешь, что тебе грозит, если ты не бросишь? Почему ты вообще начал курить? — Не та компания… Переезд сюда, — последние слова сказал с особой неприязнью, и даже поморщился, но взглянул после с какой-то мольбой. — Я хотел сказать, честно. Не было как-то… Времени… Инна лишь недовольно цокнула, сложив руки на коленях, пальцы которых держали маленькую бумажку, на которой красным шрифтом было написано: «Табачный дым вреден для всего организма в целом. Он поражает абсолютно все органы и системы: нервную, сердечно-сосудистую, пищеварительную, мочевыводящую, половую. Но в первую очередь, конечно, страдает дыхательная система, и особенно легкие.» Женщина открыла уж было рот, дабы вставить слово, но тут телефон Димы завибрировал, и парень машинально встал с места, увидев знакомый, так и не записанный номер. — Да? — ответил мягко, кивнув матери и отходя. — Бегом ко мне, — послышался там запыхавшийся голос и рваное дыхание, Богомол был готов продолжить, но Дима успел сказать: — Вот так сразу? Ни привет, ни как дела, Димочка? Сразу в постель? — не обратил внимание на взволнованные голос Макса Фадеев, сказал всё довольно игриво, но после всё сказанное Голышевом заставило замереть, а улыбку с губ сползти. — Мне не до шуток, Фадеев, дуй ко мне, собери все важные вещи в сумку. Она в шкафу. Я буду через минут тридцать. — Что случилось? — нахмурился, предчувствуя что-то очень плохое. — Я проебался, Дим, — на том конце сожалеющий голос, полный чего-то непонятного в данный момент…— Проебался… Жду тебя, — на последних уже более бодрых словах парень скинул трубку. Фадеев, взволнованной всей этой хуетой, едва дождавшись очереди, быстро сделал снимок лёгких, получая удивлённые взгляды женщин, работавший там, ведь половина тела покрыто синяками после драки. После Дима, кивнув пару слов Инне, быстро убежал в указанное место, стараясь справиться с бешеным сердцебиением, стараясь дышать, трезво мыслить и при этом выжить с кашлем, сжимающим лёгкие и рёбра.

***

Я пытаюсь справиться с обрушившимся небом, Я никак не слабачок, но тут такие перестрелки, Я молчу, белеет парус одиноко. Дурачок, он ничего не понимает, Корабли имеют сердце и возможность выбирать И, погибая, улыбаться.

— Прости… Что ты сделал? — спросил ошеломлённый Дима, стоя в дверном проёме и смотря на то, как суетливо собирает вещи в сумку Голышев. Фадеев прибежал сюда десять минут, сердце всё ещё билось где-то в горле, а пальцы слегка подрагивали. Голышев явился раньше и незамедлительно начал собирать вещи, что-то нашёптывая себе под нос. — Проебался. — А подробнее? — Дима опёрся на дверной косяк, засунув руки в карманы и глубоко дышал, стараясь выровнять дыхание. Максим вдруг замер, страдальчески закрыв глаза, выпрямился, повернувшись лицом к Диме и прекрасно понимая, что времени у него нет. Менты первым делом нагрянут к нему домой, надо валить куда-нибудь подальше отсюда. И он знал куда: к Роме. Новожилов не был зарегистрирован там официально, об этой квартире знали немногие, поэтому пока что это было хорошим укрытием. Но проблема состояла также в том, что рано или поздно его найдут, надо придумать что-то лучше. И вот тебе вторая проблема сверху: Фадеев. Как объяснить принцессе всё так, чтобы тот понял и не закатил истерику? Вероятно, никак. Голубые глаза встретились с каре-зелёными и застыли на несколько длинных секунд, проведённых без дыхания и любых движений. Максим видел ярко выраженное непонимание, вопросительность. Не удивительно, Диме нужны ответы на все вопросы, врезающиеся в голову и мучающиеся, просто так он не уйдёт. — Дим, — выдохнул. Кажется, настал тот самый переломный момент, когда облажался Богомол, а выкручиваться Максиму. Вот такое раздвоение, на самом деле было просто жить легче, спирая все на внутреннее я, но долго ли он так продержится? Голышев делает осторожный шаг, после ещё один, довольно большой, и оказывается почти впритык к брюнету, который в свою очередь замер, переводя измученный взгляд на пухлые губы русоволосого. Он понимал, прекрасно понимал, что Богомол вляпался по самые уши. Не знал куда, но знал, что во что-то очень-очень плохое. — Пойми сейчас одну вещь, — пойми, я устал понимать. — Я вернусь и это главное, — кладёт свободную руку на шею, и тот подстраивается ей, заглядывая в глаза и понимая. как обрывается что-то внутри живота. — Не важно когда, главное: вернусь. — Что ты сделал? — спрашивает совершенно мягко, даже понизив тон, и Богомол ощущает сухость в горле. А он ведь обещал… Обещал матери, психологу, сестре и Диме перестать заниматься всякой хуйнёй. — Мы ждали товар. Крупный товар, за который нам должны были много отвалить… Но мы не нашли его. Кто-то подставил нас. Анонимный звонок. Так бы всё прошло хорошо… Наверное, мы бы даже украденное нашли. В конце концов придумали бы что-то. Но они знают моё имя и фамилию. Придут сюда. Мне нужно осесть на дно. Всего некоторое время, — с каждым словом сердце брюнета сжалось с адской силой, и он начал понимать, что вообще задыхается и не в силах дышать. Связался, блять, с уголовником каким-то, молодец. Димка, так держать. Кто следующий? Маньяк-убийца? Вор, ограбивший самый крупный банк мира? Фадеев опускает беглый взгляд и старается переварить всю информацию, облизывая пересохшие губы. Дрожь в руках очень неприятна, а стены давят. Он злится, он обижен и в негодование, ведь знал чем закончится эта история, знал, что ничего хорошего не случится, но шёл упорно дальше. А что теперь? Его парня ищет полиция. — Принцесса? — голос охрипший, и брюнет поднимает взгляд, встречаясь с голубыми, стоявшими на мокром месте, глазами. Колет нещадно в груди. — Всё будет в порядке, — усмехается. — Болото будет наше… — Вот именно: болото, — говорит мрачно, опуская брови, и, кажется, чувствуя, как пульсируют чужие, но уже ставшие родными, пальцы на его шее. В голосе чувствуется злость и обида, он резким движением скидывает руку парня, срываясь с места и мчась к выходу. Нужен воздух. Очень нужен, он задыхается. — Дима! Крик последовал в пустоту, ведь входная дверь хлопнула за секунду до голоса Голышева, но последний остался на месте, опустив голову, и стараясь прояснить всё для себя, ведь в голове был неясный туман. Всё разрывалось. Следовать за Димой? Просить прощения, сохранив отношения, или же мчать к парням и продумать всё? Мысли трезво, нужно собрать вещи, предупредить ребят и валить.

Мы с тобой ещё немного и взорвёмся. Жаль, но я никак не научусь остановиться, Разгоняюсь-загоняюсь как отпущенная птица. Хорошо, я буду сдержанным и взрослым, Снег пошёл и значит что-то поменялось. Я люблю твои запутанные волосы, Давай, я позвоню тебе ещё раз, помолчим. Люблю.

***

Его пальцы, держащие тлеющую сигарету, немного подрагивали, что было нормальным вот уже в течение нескольких дней. Фадеев прекрасно понимал: он доводит сам себя. Своими мыслями, поступками, отрешённостью от мира, грёбаным курением и Богомолом. Стоит сказать, что последний так и не написал, не позвонил, не сказал, где он будет и что с ним будет. Дима не решался позвонить, он ушёл, бросил его в такой момент, пускай и каждый вечер сидел и обдумывал свой поступок, правильно ли это было. Он смотрел на сотовый телефон, лежащий рядом, и с трепетом в сердце брал его, решившись позвонить или хотя бы написать, но после откладывал это. Парень ходил в школу эти несколько дней, пускай очень сильно не хотел, но школа сейчас держала какую-то планку, не давала выйти за рамки. Он всё подробно объяснил Стасу и Игорю, первый лишь сказал мутное «Ожидаемо», а последний промолчал, не найдя подходящих слов, что было редкостью для Лаврова. Сейчас все трое парней сидели за школой, докуривая сигареты, замерзая. Игорь уже вовсю дрожал, ведь, простите, зима во всю, уже конец ноября. Стас, закутавшись в свой пуховик, прижался к Игорю, смотря куда-то вдаль. Так и проходили несколько дней, в глубоком раздумье. Фадеев, сидевший по правой от Лаврова стороне, выдыхал дым. перемешанный с паром, и опустил голову. Думал о Максиме. Тот не мог вылезти из головы хотя бы на минуту, дать отдохнуть, собраться с мыслями. Лавров думал о предстоящих каникулах и как закрыть четверть так, чтобы без двоек, так, чтобы не получить по голове от отца, который в свою очередь строго сказал, что если пацан не возьмётся за учёбу, то не видать ему больше ни денег, ни поездки в Турцию летом, куда вместе с семьёй Лавровых поедет и Стас. Конченков же уже второй день думает вновь заняться музыкой, даже тетрадь купил для треков, написал вчера несколько строк, и тут вдохновение улетучилось в далёкие края, где тепло. Сейчас в Самаре уже шёл мелкий снег, стояла нулевая температура и наводила грусть-тоску. — Чё там с Голышевым? — негромко спросил Игорь, поднимая взгляд на первоклашек, пытающихся строить что-то из не липкого и редкого снега, и на тех, кто мирно разместился на скамейках вдоль школы, ожидая своих родителей, и просирая лучшие годы жизни в телефонах. «При нас мелких такого не было» — подметил про себя Лавров, сдерживаясь закатить глаза, и повернулся к Диме, смотрящему стеклянным взглядом на снег под ногами. — М-м-м? — Чё? — поднял непонимающий взгляд друга. — А-а-а, — протянул спокойно и немного отвернул голову, затягиваясь остатками сигареты, которой осталось так мало, что грозилось дойти до фильтра, а после до пальцев молодого человека, которого это сейчас волновало меньше всего. — Та ничего, — выдохнул. — Залёг на дно, — пожал плечами. — Да… — протянул как-то недовольно Стас хриплым голосом. — Только ты мог встречаться с парнем, которому грозит срок года три, — усмехнулся. С губ Димы тоже сорвался невесёлый смешок, а на губах осталась вся горечь, а на языке табачный привкус. Парень вдруг вздрагивает, роняя остаток сигареты, и шипит, осматривая палец, пострадавший от обугленного фильтра. — Блядство какое-то, — прокомментировал парень, коснувшись губами пальца. — Всё ни к чёрту. — Расслабься, Димон, всё будет хорошо с Богомолом твоим, — попытался поддержать друг, взглянув синими глазами в глаза, и брюнету, кажется, стало ещё тяжелее дышать. — Да уж… — Привет, — вдруг появилась Катя, сдержанно улыбаясь, и Дима лениво встал на ноги, дабы обнять девушку, — Слышал о Максе? — шепнула она, взглянув с беспокойством в больших зелёных глазах, парень грустно кивнул, садясь на место. Девушка чуть поежилась оглядывая двор и сделала недовольное лицо, погода не фонтан. — Привет, Катюха, — поднял взгляд от телефона Игорь, приветливо улыбнувшись. — Привет-привет… — произнесла довольно спокойно, даже с нотками грусти, и опять перевела взгляд на Фадеева, засунувшего руки в карманы. Даже не от холода, из-за его костяшек… — Чё с костяшками? — Скажи, что ты избил какого-нибудь придурка, а не стену. — Стену, — выдыхает, не осмеливаясь поднять взгляд. — Мда. — Я ненавижу их, порой, — решается на откровение. — Был зол… — Вдох, семь секунд, выдох, Фадеев. — И это успокаивает тебя? — Из-за чего у тебя тогда пошла кровь из носа? — недоверчиво смотрит на сигарету в руках Фадеева. — Не важно, — ищет зажигалку. — Просто так кровь не льёт, — добивается своего. — Не важно, — уставший вздох. Вчера он сорвался, когда струсил позвонить своему же парню, ну и немного позлился, с кем не бывает. Лишних вопросов не хотелось, поэтому легче спрятать, чем отвечать… — Менты приходили, искали его… Мама злится, — оповестила та, скривив после губы. — Он звонил ей, сказал, чтобы не паниковала, сам разберётся, — проговорила негромко под нос, опустив голову, но не взгляд. Смотрела в каре-зелёные глаза как-то беспомощно, стараясь найти там поддержку, но Дима и сам ощущал горечь в груди, ему было нечего сказать, поэтому ему даже неудобно было, подругу стоит поддержать. Хотя бы ложью. — Он выкрутится. — Его посадят, Дим, — сказала твёрдо осевшим голосом, уже даже не смотря косо на друзей, сидевших рядом. Всё-таки разговор довольно личный. — В колонию для несовершеннолетних, конечно, но посадят. Он давно ходил по лезвию, — Фадеев видит отчаяние в глазах, видит бледное лицо, и даже представить боится какого Голышеву, а особенно его матери. Стоит навестить Елизавету, он однажды уже видел её. — Ладно, — выдыхает и пытается натянуть улыбку, поправляя спавшие с плеч лямки рюкзака. — Пойду домой. Пока. На бледном лице Димы мелькает тень улыбки, он кивает, как-то устало, и поджавшая губы девушка уходит, оставляя за собой нестираемый след безнадёжности в душе парня. Он сглотнул ком в горле. — Позвони ему, — советует Стас, выглянув вперёд и взглянув карими глазами на Диму. — Уверен, ему тоже несладко, — брюнет был немного удивлён словам друга в защиту русоволосого и кивнул, серьёзно обдумывая предложение Стаса.

За ветра и океаны выпью я И точно пьяным поднимусь на эту крышу. Нет не сорвусь… Приходи, ты знаешь как меня найти, Ты помнишь как меня зовут, Мои руки никогда не лгут. Забери меня, если ты придешь. Что стоит тебе.

Дима, набрав смелости в лёгкие, последовал совету друга, позвонив Богомолу. Сначала у того был выключен телефон, но уже через десять минут он перезвонил с незнакомого номера. Сейчас же Фадеев мерил шагами крышу, ёживший от холода в ожидании Максима, и упорно думал над тем, что именно он ему скажет… Страх горел в груди, от волнения болели виски. Жуть как хотелось курить, но Дима оставил пачку сигарет нарочно дома… Пора бросать всё-таки. Уже как пятнадцать минут Максим должен был быть тут, и Фадеев начинал паниковать, но каждые несколько минут страдальчески закрывал глаза, набирая воздуха в лёгкие и выдыхая, успокаиваясь нет. Брюнет провёл руками по волосам, ощущая дующий в лицо холодный ветер, и плюхнулся наконец на диван, барабаня пальцем по коленке и постоянно оглядываясь. Предвкушение и страх засели внизу живота, раздирая эмоциями парня на несколько сотен частей. Какая-та эмоциональная мясорубка, ей богу… — Здорово, принцесска. Фадеев вздрогнул от неожиданности и даже встал с места, смотря на Богомола вопросительно, ожидая ответов, которых не последовало. Парень лишь напряг плечи, оглядываясь и тихо матерясь, что-то вроде «Бля, холодно, сука». — Опоздал, извиняйте. Фадеев замер на месте, переставая дышать, он смотрел с мольбой, желая услышать хоть что-то полезное, но и сам не мог сказать ни слова из-за мешающего противного кома в горле. Богомол тоже останавливается, в трёх метрах от парня, и вот они тупо стоят, смотря друг на друга, и конкретно не понимают, что происходит, и что надо говорить в подобных ситуациях. Слов не было, но при этом было и слишком много. Вопросы, предложения, нечто, что может обидеть, и то, отчего тепло может расплыться в груди горячими водоёмами, но они молчали, глядя в глаза друг друга и терпя чёртов снег, хлопьями падающий на головы. Максим усмехается вдруг, думая о том, какие они всё-таки два придурка, а Фадеев изгибает бровь, не понимая, чем вызвано веселье у русоволосого, но ведь это далеко не веселье… — Ничего не скажешь? — подаёт голос Фадеев, стараясь держаться спокойно. — Например? — Например, как долго будешь бегать? Какие дальнейшие планы? — голос довольно скептический, но внутри всё сейчас взорвётся новогодними фейерверками и Дима полетит на части. Или же его душа, покрытая мерзкой корочкой боли. — Обдумываем ещё, — облизывает пересохшие губы. — Скорее всего уеду из города на некоторое время… — Охуенно. Фадеев мотает головой, истерично улыбаясь, и отворачивается, поднимая голову. Заебало, честно… Боже, как хочется вернуться на несколько месяцев назад и даже близко не подходить к Максиму… Боль ноет в груди, сердце сжимается и уже конкретно хочется спрыгнуть с грёбаной крыши. Он опять его бросает… Молчание Голышева врезалось в спину, как и тяжёлые взгляды, и брюнету тошно от всей этой ситуации, в том числе и от самого себя. В конце концов у его парня сложная ситуация, а он и поддержать не способен, чувствуя привкус обиды на кончике языка. Тот обещал ему, что всё будет хорошо… Обещал же. А он наивно верил. — Тебе стоит понять мою ситуацию… — Нет, я не обязан её понимать, — мотает головой, поворачиваясь вновь лицом, которое в своё очередь перекашивается, точно Диме на ногу наступили, он дышит глубоко, выдыхая пар, образовавшийся от температуры на улицы. Максим же выглядит невозмутимым, ни одной эмоции, и как понять, что чувствует этот человек? Сколько же длится твоё «навсегда»? Больше сказать-то и нечего. — Чего ты добиваешься? — говорит с опущенной головой, смотря исподлобья, и боже, и бровью не повёл… Почему так скребёт что-то грудную клетку? Нет, нет, нет, всё, хватит, это конец. Это последняя ниточка, и они порвали её. Хватит. Его руки спрятаны в верхних карманах на груди, а подбородок спрятан в длинное горло куртки. — Я прошу лишь времени. — Я просил лишь остановиться. — Это дело было ещё задолго до твоего появления, я не мог просто взять и бросить, — наконец повышает тон голоса, но не двигается, кажется, даже не моргает, смотря сквозь снежную пелену на Диму, готового рвать и метать. — Чудно. Иди заканчивай дело. А я, как появился, так и уйду, так? Всем понятно, что из этих… Боже… Отношений, — разогнался парень. — Ничего бы… — Заткнись! — рявкнул, заставляя действительно замереть и забыть, как дышать, и вообще жить. Брюнет на секунду забыл, где находится, забыл про холод и про ноющую тупую боль внутри. — Хочешь расстаться? Этого ты хочешь? — вытаскивает руки из карманов, сжатые в кулаки, и делает большой шаг вперёд, теперь уже ясно смотря в глаза. Фадеев видит в голубых глазах злость, и в горле пересыхает, честно говоря. Не хочу, но так будет лучше для нас обоих. — Без разницы, — лжёт. — Всё равно помру, — злобно усмехается, зная, на какую мозоль давить, его несёт уже в непонятную сторону, и он не может остановиться. Знает, чем грозит, но не может, слова сами слетают с губ, оставляя там горечь. — У меня первая стадия пневмонии. Из-за курения. Вот уже почти два месяца. Поэтому кровь из носа, кашель, — перечислил скептически глядя только в глаза и чувствуя глоток явившийся из неоткуда смелости. — Узнал об этом тогда в медкабинете, — читает выраженное недопонимание в расширенных глазах, метающихся по лицу брюнета, у которого воспоминания их диалога в голове. — Моё тогда специально нарваться на злюку-Богомола? — О, поверь, ты его ещё не видел. — Ты врал мне? — голос осел. Дима слышит это чётко, и мурашки далеко не от мороза бегут по рукам, чувство смелости пропадет в миг, как только парню стоит заметить искорки злости в глазах, но он кивает положительно. Максим моргает часто, переваривая информацию и опускает взгляд, приоткрыв пухлые покусанные и обветренные губы. — Поверить не могу, — усмехается. — Да ты совсем охуел… Какого хуя?! — выкрикнул парень, в резко поднятых глазах которого столько эмоций, что внутри нечто оборвалось. Богомол вдруг пихает парня в плечо. — Почему не рассказал?! Думаешь, меня это совсем не касается?! — наверное, столько ярости, перемешанной с презрением и болью, Дима ещё не видел в лице Богомола, но слово не воробей, вылетит, не поймаешь, вот и парень не может вернуть время вспять и молчать. Сам надавил на больное.

Углём наметил на левом боку Место, куда стрелять, Чтоб выпустить птицу — мою тоску В пустынную ночь опять.

— Ты так считал насчёт твоих этих ебаный делах с наркотой! Что меня это вот никак не касается! — Потому что так и есть! — Вот и тебя моё здоровье не касается! Злишься?! Так ударь, чего стоишь?! Если сможешь, конечно, — последние слова точно выплюнул в лицо, не ожидая, что русоволосый, скривив точно от резкой боли лицо, ударит всё-таки. Ударит кулаком в живот, отчего Фадеев в миг сгибается в месте удара и опускается на колени. В один момент воздуха стало так мало, что дышать пришлось с ломкой в рёбрах, он судорожно и огорчённо выдохнул… Он не ожидал этого от Максима, удар прошёлся мукой не только по телу, но и по всему состоянию парня.

Милый, не дрогнет твоя рука. И мне недолго терпеть. Вылетит птица — моя тоска, Сядет на ветку и станет петь.

Его ударил человек, ставший самым близким за последнее время. Одно осознание этого заставляло внутри всё выть. Дима поднимает беспомощный взгляд, схватившись руками за живот, и встречается с потемневшим взглядом русоволосого, глаза которого блестят от кристальных капелек, приоткрытые пухлые губы дрожат. Максим оцепенел в понимание того, что нанёс вред человеку, которого старался охранять все эти месяцы. Видимо, это надо было делать от самого себя, но тут срывает крышу от того, чтобы сколько бы не делал он для парня. тот всё равно отнёсся наплевательски. Делает переломный шаг назад, смотря на парня сверху. — Я, блять, делал всё для тебя… —голос был охрипшим и тихим, но с каждым словом становился всё более громким. — Неужели тебе настолько похуй? Ты хоть понимаешь, что до тебя ни один человек не мог заставить меня срывать любое дело и бежать за лекарствами в аптеку? — смотрит расширенными глазами, теряя себя и просто не веря в происходящее, но накопилось, честно. — Я же сука бегал за тобой, как щенок. Максим сделай то, Максим прости это, Максим забей на мои слова и поступки, — брюнет хватает жадно свежий воздух, осознавая всё сказанное парнем и ударившее по сознанию булыжником. — Я старался всё это время только ради тебя. И вот эта заслуженная благодарность?! — уже рычит, сжимая ладони в кулаки, — Я как дебил поверил, что… — голос обрывается, но тот продолжает, не смотря на всю боль, застрявшую комом в горле и не позволяющим дышать. — Поверил, что это не просто на пару недель… Блять, — горько усмехается. — Как же я ненавижу тебя. Да и себя… — ты сломал меня. Фадеев не дышал, он понимал, что это уже не просто ссора, и он осознавал, что вообще натворил с самым, вероятно, стойким человеком, которого вообще встречал за всю жизнь, но слова сами слетели с пухлых губ, разбивая не только своё собственное сердце, но и русоволосого. — Бей, может легче станет, — глаза заслезились, грудь придавило тяжёлым, не это он хотел сказать… Не волнуйся, я тоже ненавижу себя. Максим мотает головой, а брови опускаются, сквозь него будто прошла буря, оставившая лишь слабость, но он собирается остатки сил, сжимая кулак, который после летит в лицо Фадееву, ударяя в челюсть. Дима чуть ли не падает, успевая рукой опереться о бетонный пол, покрытый мелким слоем снега, и шипит от резкой ноющей боли. Богомол уходит, ни сказав больше ни слова, быстро, желая вдохнуть свободно свежего воздуха. Уйти как можно дальше от этого места. Да, стало легче.

Чтоб тот, кто спокоен в своем дому, Раскрывши окно, сказал: «Голос знакомый, а слов не пойму» — И опустил глаза.

Фадеев поднимается не сразу, побыв на земле ещё минут десять и собираясь с мыслями и силами. Всё тело ныло и ломило, а с губ срывались тихие всхлипы, он старался не плакать, держать всё в себе. Теперь мы чисты друг перед другом. Поднялся и побрёл домой, а в ушах были лишь слова Богомола, ранившие по самому чувствительному органу. Всё пошло по пизде возле дома, когда к нему вдруг подошли два здоровых мужика со словами: — Сигареты не найдётся? Уже в следующую секунду парня ударили чем-то тяжёлым по голове, и всё, что он помнит — вспышка боли.

Хорошие мальчики не бьют своих любимых. Хорошие мальчики не врут своим любимым.